Литература как социальный институт: Сборник работ

Прокламируемая непроблематичность массовой литературы – это непроблематичность только в отношении определенных ценностей и норм (более точно – приемов литературной техники), т. е. это чисто групповая и в этом смысле – идеологическая оценка. Детальный разбор и демонстрация этого тезиса по вполне понятным соображениям «жанра» и объема не могут быть здесь приведены; можно указать лишь на функциональное различие значений, тематизируемых «высокой» (элитарной, классической) и массовой литературой. Если в первой основную проблему занимают механизмы и формы репрезентации и консистентности личностной идентичности, включая ее культурные компоненты и референциальные символы, характеризующиеся предельным культурным универсализмом83, то в массовой литературе тематизируются прежде всего формы редукции неопределенных значений индивидуальности, персональности, к символам надындивидуальных общностей – символам социальных коллективов, национальной, профессиональной, социальной, политической, религиозной и проч. идентичности. В этом смысле в элитарной литературе (шире – культуре) имеет место процесс деструкции и структурной рутинизации конвенциональных значений и ценностей автономной субъективности. Формирование специфических, более сложных, чем в массовой литературе, типов социокультурной регуляции осуществляется за счет интернализации универсалистских образцов. Ценности личностной автономии вводятся не прямо, а только через новые формы репрезентации внутренних конфликтов личности (используя сократовское выражение – «безмолвным разговором с самим собой»). Поэтому литература является важнейшим, а в ряде социокультурных систем, например в модернизирующихся культурах, – просто единственным механизмом институционализации усложняющейся социокультурной системы. Именно литература в качестве коммуникативного (и предметного) символа всего потенциального многообразия ценностных значений в секуляризирующемся мире представляет собой предпосылку существования центральных символических значений культуры, ее ядерных семантических структур, и именно поэтому она сама означается как «вся культура» в обычном оценочном или бытовом смысле (или «главнейшая ее часть»).

Массовая же литература – в тематизируемых ею формах – редуцирует потенциальные разрушительные, не просто – проблемные, а доведенные до степени аномии («если бога нет, то все позволено») последствия индивидуального произвола, т. е. автономной субъективности, с которой снят ореол «высокой культуры». Поэтому дискредитация массовой литературы (массового искусства в широком смысле, включая кино, рекламу, эстраду, поп-культуру, молодежную суб- и контркультуру и т. п.) указывает пределы и легитимные основания, лежащие в символических объективациях различных социальных общностей. Другими словами, функционально и типологически массовая литература производит то же действие, что и долитературные (дороманные) образно-символические экспрессивные формы (классицистские и проч.). Отсюда же частое заимствование некоторых конструктивных или семантических особенностей, на сходство с которыми обычно указывают исследователи: подобие мелодрамы высокой трагедии, сохранение оды или сатиры в качестве газетного жанра, театральность («пространственная» представленность героев, описательность картин) массовой литературы, точнее, некоторых ее форм, «ложная эпичность», архаизирующая метафорика, мифологические герои-братья и другие формы традиционализации.

Однако дело не в самих этих формах и принципах – в элитарной литературе они применяются столь же часто; дело в их функциональном различии.

Литературность, цитатность массовой литературы не меньшая, чем у высокой, но роль ее иная: «литературностью» (любого рода – языка, стилистики, героев, композиции и т. п.) в этом случае удостоверяется правдоподобие, онтологичность изображения реальности. Явные литературные присадки играют роль метафизических предикатов определений действительности, они – знаки самой «жизни» в ее оформленности и (хотя бы потенциальной) осмысленности (судьба, провидение), указания на подлинность или документальность репрезентации изображения и тематизации значений в тексте84. Посылка подлинности изображения является условием значимости репрезентации нормативных регулятивных структур, тематизируемых в том или ином аспекте. Без этой посылки невозможно было бы социализирующее воздействие литературы, поскольку обнаружение фикционалистского плана репрезентации социальных норм, их символического модуса сразу же лишало бы их нормативного характера, конституирующего принудительный или обязательный способ социального взаимодействия. А это значит, что такая литература перестает поддерживать в дифференцирующемся (в ситуациях социального изменения) обществе образцы нормативного действия.

Таким образом, массовая литература «дотягивает» посредством чисто литературных элементов изображения актуальной, современной (и в этом смысле проблематичной85 для той или иной социальной группы) реальности до ее нормативных определений, до модуса «долженствующего быть». Поэтому смысловой финал в массовой литературе (ее «мораль») помечается непременными чертами традиции: праздничностью, экстатичностью, красивостью, утопичностью (локализацией вне бытового, повседневного, профанного пространства и времени) и т. п. маркировками.

В отличие от массовой, «высокая» литература открыто демонстрирует «литературный» характер произведения; в прямой форме обнаружения цитатности указывает на материал и источники своей «сделанности», т. е. воспроизводит знаковый характер своего построения. (Отсюда интерес семиотиков к анализу этой знаковости.) Демонстрация подобной литературности, т. е. очевидности литературного материала, вторичного использования семантических образцов для построения новых текстовых образований, есть демонстрация культурного характера литературной деятельности, репрезентация самих принципов построения произведения, аналогичных культуре в целом86.

Поэтому и становятся возможными тривиальные в литературоведении суждения о произведении как космосе, микрокосмосе культуры («Евгений Онегин» – энциклопедия или зеркало русской жизни), подобии определенного жизненного фрагмента и т. д. В значительной степени это, разумеется, оправдано доминантной литературной формой – романом, жанром, воспроизводящим в своей интенциональной структуре отдельную биографию, «судьбу»87. Раскрытие способа удержания и синтезирования различных значений – индивидуальное сознание, автономия, личностная воля, культурная память, самоопределение индивида в мире и т. п., т. е. все конститутивные признаки нововременного понятия культуры как идеала и практической задачи «культурного человека», самосовершенного, самопознающего сознания, не имеющего никаких опор вне себя, критически осмысляющего догматы окружающей интеллектуальной среды, – все эти признаки «культуры» (как они были конституированы в немецкой традиции Просвещения в конце XVIII в.) узаконили и эстетическую автономию субъективности, лежащую в основе «высокой» литературы. Гомоморфность литературы этого типа и культуры (в ценностном, социологически не специализированном понимании) – условие разрушения рутинного консенсуса реальности и выработки средств нахождения новых символических образований, обусловливающих перманентный процесс установления личностной и культурной идентичности, т. е. личностную и групповую адаптации к постоянному и интенсивному социокультурному изменению.

Таким образом, производимое литературоведением различие между высокой и низовой, массовой, популярной литературой определяется не конструктивными принципами, а тематическими значениями, или – в строгом социологическом, терминологически закрепленном языке – семантикой типологически различных регулятивных образцов: ценностных (универсалистских) в высокой литературе, нормативных – в массовой. Для каждого типа регулятивных механизмов специфичными оказываются и соответствующие литературные образцы, так что эффективность педагогического воздействия прямо коррелирует с характером значений, представленных в литературе: согласно данным многочисленных исследований, проведенных в разное время и в разных странах, удельный вес обращения к «хорошей» или «классической» литературе в общем объеме чтения крайне невелик88.

Если ограничиваться только имманентной логикой развития изучения литературы – что в данном случае существенно для нашего изложения – и не принимать в расчет «внешних» культурных и социальных обстоятельств, играющих важнейшую, если не решающую в целом роль в постановке тех или иных проблем, то можно полагать, что внутренний процесс рационализации литературоведения рано или поздно ставит вопрос об эмпирическом изучении литературы. Этот процесс выражается в трех основных формах: рационализация суждений а) о предмете литературного изображения; б) о способе представления тематизируемых значений и в) об экспрессивных средствах репрезентации. К этому приводит давление уже и чисто «логических» моментов.

Формальное рассмотрение истории инструментария при растущей тенденции к вытеснению содержательных телеологий, по крайней мере из сфер специализированного знания, обязывает исследователя для понимания смысловой обусловленности технических средств описания литературного материала обращаться к анализу их общекультурного контекста, дабы обнаружить в нем детерминанты процессов развития собственно инструментальной техники. Это, в свою очередь, вызывает и существенные трансформации методической структуры исследования. Наряду с обычными приемами описательного, индивидуализирующего литературоведения, вводятся генерализующие методы сравнительно-типологического объяснения, понимающие методы герменевтики, принципы структурализма, семиотики, источниковедческие процедуры и т. п., с влиянием которых, кстати, и связываются перманентные ситуации «банкротства критики» в Новейшее время.

Другими словами, историзирующая точка зрения, неизбежная при обращении к эмпирическому изучению литературы в различных культурных контекстах, релятивизирует действующую норму, канон литературы. Новая ценностная позиция, последовательно стимулирующая подобную релятивизацию (т. е. иной метод, если он доводится до известной стадии систематизации и кодификации), зачастую институционализируется в самостоятельное направление, или, как это часто формулируется, образует особую «предметную» сферу изучения.

Исторический подход, тем более формирование историзирующей точки зрения, оказывается чрезвычайно мощным исследовательским приемом, интенсифицирующим дифференциацию сфер исследования в самых разных областях науки. При последовательном развертывании этого подхода (или методической позиции) возникает весь спектр методических, методологических и содержательных проблем эмпирического научного познания. Применительно к нашему материалу можно выделить три решающих комплекса вопросов, возникающих при развертывании этой позиции:

– конкретность и историчность при рассмотрении явлений литературы – анализ смысла литературного поведения с учетом всех действующих индивидов и групп, каким-то образом связанных с функционированием литературы, с литературными феноменами. Это предполагает типологическое изучение как ценностей и норм данной социокультурной системы, так и семантической структуры ситуации, в рамках которой складывается и протекает соответствующее социальное «литературное действие»;

– функциональное значение различных обобщенных образцов «литературного» в определенной культуре и социальной системе;

– релятивизация собственных нормативных представлений исследователя, что возможно лишь как построение эксплицитной методологии, отдельной от принятых или распространенных концептуальных описаний предметной, содержательной реальности (теории). В свою очередь, методология предполагает и требует от исследователя теоретико-методологической саморефлексии, т. е. контроля собственного познавательного интереса и тех ценностей, от которых зависят и структура научного объяснения, и отбор объясняемого материала.

Другими словами, систематическое проведение историзирующей точки зрения является предпосылкой формирования научной парадигмы исследования, содержащей не только концептуальные схемы анализа, но и саморефлексию своего образования и систематического развития. Достижение подобного статуса является гарантией от опредмечивания исследователем собственных – как логических, так и содержательных – представлений, а значит – и от неизбежных тавтологий.

Историзирующий подход открывает в ходе своего применения новые содержательные области. Таковы, например, привлекающие общее внимание феномены неканонической литературы, незаслуженно дискриминированной как «тривиальная», «банальная», «развлекательная» и т. п. С другой стороны, здесь можно указать на комплекс литературно-эстетических образцов и переживаний, не кодифицированных в рамках традиционных («аристотелевских») эстетических категорий – «абсурдное», «ненавистное», «нелепое», «болезненное» и т. п. Именно этим занялись исследователи, объединившиеся вокруг программы «Поэтика и герменевтика»89.

Историзирующая стадия в изучении литературных процессов и явлений содержательно ознаменовалась появлением проблематики «литература в восприятии читателя» в так называемых «исследованиях рецепции». Начав с описания отношений публики к тому или иному произведению, писателю или типу литературы, это направление постепенно включило в круг исследуемых вопросов «нормы вкуса» различных категорий читателей. Впоследствии оно было вынуждено так или иначе каким-то образом дифференцировать читательскую публику, типологизируя аудиторию уже не только по обычным содержательным параметрам, вроде критериев «оценки» произведения. (Последние имплицитно еще сохраняли ценностную иерархию «высокой» литературы, а определяемая ими нормативная квалификация равнодушия массового читателя к мировым эстетическим шедеврам и рафинированнейшим образцам современной литературы как «дефектного» все разительнее демонстрировала свою эмпирическую нерезультативность на огромной массе культурно и социально «нелегитимных» явлений литературного производства и читательского поведения.)

Однако даже этот, в целом еще только начальный, этап эмпирического изучения литературной системы оказал чрезвычайно сильное влияние на академическое литературоведение, ограничивавшееся прежде лишь сферой «литературного» и в огромном большинстве случаев – уже признанного в качестве «талантливого», «творческого» и т. п.

Новая проблематика, возникшая под этим влиянием, была связана с идеей чисто методологического «перенесения» агентов (и основных структур взаимодействия) культурных и социальных систем в структуру литературного текста. Другими словами, теперь уже ставились задачи определить характер и границы понимания, рецепции, оценки и, соответственно, интерпретации литературного текста, исходя из «внутренних» систем экспектаций автора, его адресаций к некоему набору типов «внутреннего», «имманентного» или «имплицитного», кондиционального, модального читателя. Изощренная техника анализа и реконструкции, развитая в работах представителей рецептивной эстетики и в близких им исследованиях способов репрезентации реальности, касалась не только тематизации форм времени90, пространства91, структуры мотивации, характера каузального причисления, но и захватывала опыт герменевтического прослеживания культурных, семантических архетипов и наслоений в компонентах и структурах экспрессивной техники, сюжете, функциональных переменных (героях), формульных схемах построения литературного произведения. Такие новые задачи привели исследователей к необходимости учитывать возможности социологии знания, накопленные ею в изучении социальной обусловленности ментальных процессов и знаниевых форм.

Другим направлением стало изучение социальной системы литературы. Формы литературного выражения, поставленные в связь с условиями своего производства (несомых ими ценностных значений), были подвергнуты в рамках собственно социологии методически корректному и систематическому анализу. Он охватывал как социологическое описание профессиональной деятельности и статуса писателей (среда рекрутирования, формы и системы поддержки и экономической зависимости, профессиональные объединения, условия признания и др.), так и идеологические компоненты литературного творчества – связь и отношение к власти и истеблишменту, производство смыслового консенсуса или, напротив, общественная критика, эвадизм и т. п. В этом же методолого-теоретическом плане развивались исследования систем литературной критики, социального контроля (цензура, издательские стратегии и проч.). Литературный текст стал интерпретироваться как «социокультурное взаимодействие». Выявление ценностно-нормативных конфигураций, несомых и тиражируемых литературной продукцией, позволило оценить литературу как канал социализации, т. е. исследовать ту ее функцию, которой в значительной степени определяется ее место в современной социокультурной структуре общества.

При этом выявлению и анализу «содержания» литературного произведения посвящена едва ли не половина всех исследований. Это и понятно, поскольку именно с характером социализации через литературу связаны основные интересы социальных исследователей литературы. Попытки в этом направлении предпринимались и литературоведами; они постоянно реализуются в текущей литературной критике. Однако из‐за отсутствия контролируемой техники исследования и даже идеи сопоставимости результатов индивидуализирующего анализа «объективность» получаемых результатов была делом исключительно индивидуального исследовательского такта. Это осложнялось позднейшими компонентами легитимации функциональной позиции критика.

В ситуациях ценностного и когнитивного дефицита, характерного для современных явлений культурной дифференциации, осложняющих – вплоть до полной утраты, культурной апатии и аномии – ориентирование индивида в мире, критик, поставленный перед необходимостью личностного выбора и ценностного самоопределения, репрезентирует индивидуальную способность экспрессивного оценивания, причем в весьма рационализированных формах. Он, так сказать, специализированный аппарат репрезентативного «чувствования» по отношению ко всей массе читателей. Разумеется, читателей «профанических», не обладающих ни квалификацией, ни компетенцией, ни техникой рационализации «чувствования». Заместителем их и становится критик, от их имени он выступает, и апроприация их полномочий «дает» ему «право» на аподиктическое «мы» в значениях «общественность», «настоящая литература», «культура» или же «общество» (последнее чаще представлено в форме нормирующей инстанции, например «общественная мораль»). И если поэт дает шифры репрезентации чувствования, аффективные образцы максимальной емкости, что предполагает выход за пределы рутинного, бытового или повседневного языка в особую «поэтическую» речь (особую по своей организации, используемой системе технических средств экспрессии – лексики, синтаксиса, ритмики, эвфонии и проч.), то критик в рассматриваемом здесь аспекте, т. е. отвлекаясь от его определений как квалифицирующего эксперта и представителя систем социального контроля, выступает как «самоистолкователь», культурная ценность которого не меньшая, чем провоцирующего на экспрессию произведения (точнее, она вполне автономна).

Первый опыт сопоставимых объективаций содержания литературы был заимствован из смежной области социологии – социологии средств массовой коммуникации, где сравнительно успешно применялись методика количественной обработки информации – техника контент-анализа, построенная на корреляциях ценностной значимости семантической единицы и частоты ее появления в текстах. Однако опасность неэксплицированных оценок и неявных ценностных посылок, от которых зависит выделение формализируемых единиц сопоставления, ведет к тому, что результаты эмпирического подсчета могут содержать лишь количественное подтверждение бесконтрольных и тем самым гипостазируемых исследовательских проекций. Латентное и связанное с определенной социокультурной ситуацией представление приверженцев контент-анализа о единой и однослойной культуре, фактически элиминирующее за счет статистической техники необходимость в специализированных теоретических построениях и заменяющее их претензией «дать возможность заговорить самому материалу» (апелляцией к норме действительности), налагает существенные ограничения на выводы данных исследований. Но в руках корректных специалистов, сочетающих технику формализации с разработанной теоретической концепцией, контент-анализ приносит важные результаты, вполне надежные в смысле возможностей их верификации, критической проверки, анализа и сопоставимости.

Значительное большинство исследований ограничивается, ввиду сложности и громоздкости статистического аппарата контент-анализа, сравнительно-типологическим анализом содержания. Так, в начале 1920‐х годов Л. фон Визе с группой аспирантов пытался на основе своей теоретической социологии, строящейся на описании форм социальных взаимоотношений, дать социологическую интерпретацию некоторым структурам взаимодействия, составившим содержание литературного произведения92, но особого успеха этот опыт не имел, как не получили – может быть, пока – систематического развития в данном аспекте подходы феноменологии или этнометодологии93. Тем не менее даже этот разнородный и не систематически собранный материал позволяет говорить об устойчивых значениях, тематизируемых литературой как социальным институтом и являющихся предпосылкой ее социализирующего воздействия. Кроме того, постоянные усилия типологизировать эти значения дали в конечном счете определенный набор идеально-типических построений литературных форм – «формул» исследовательского анализа определенных текстов, во многих отношениях близких к традиционным литературоведческим категориям «жанра», но отличающихся от них своим функциональным значением94. Подобные формулы образуются проекцией одних и тех же идеологически предопределенных познавательных интересов (т. е. прежде всего – аксиоматикой и ценностями литературоведения), что «проявляется» в материале стереотипным сочетанием репрезентируемых в нем ценностей, способа их репрезентации и рутинной техники художественной экспрессии. Такое предварительное структурирование объекта изучения позволяет применять к его элементам исследовательскую аналогию редуцированного описания или опознания генерализованных приемов множества литературных текстов и идентифицировать их функциональную роль.

Имеющийся на сегодняшний день набор указанных формул подтверждает высказанное выше соображение о том, что из всего потенциального многообразия предметов возможной проблематизации литературой тематизируется сравнительно ограниченный и устойчивый круг вопросов. Набор этих тем связан главным образом с нестабильным характером социокультурных определений реальности, их трансформациями и неопределенностью, возникающей вследствие расширения репертуара значимых социальных ролей, ценностных порядков, предоставляющих избыточное пространство выбора, несколько альтернатив действия. В этих условиях фиксация определенных стратегий действия с выраженным модальным отношением к нему (прямой практической оценкой) является эффективным средством символической стабилизации нормативного порядка и сохранения общекультурного консенсуса, согласования структуры взаимных стандартизированных экспектаций, конституирующих нормальное протекание социального взаимодействия. Поэтому круг тем, служащих основой «литературного» («изображаемого в литературе») мира, охватывает либо символические системы общественных институтов, структур правопорядка, норм «здравого смысла» (common sense), либо символы определенных авторитетных групп, культурных общностей, являющихся в функциональном плане основными интегративными механизмами. Ими будут прежде всего смысловые моменты уходящей традиции или традиционные значения (нормы традиционных сообществ), утратившие свою непосредственную нормативную силу и получившие предварительно оцененный, универсальный ценностный характер. Эти компоненты могут либо быть культурными стереотипами, либо выступать элементами структуры ценностной референции.

Наиболее общими и репрезентируемыми в любом литературном произведении являются представления о социальном порядке95. Они, как правило, есть не что иное, как фоновые значения развертывания «сюжетного действия» (т. е. стратегии максимально проблематизированных значений). Поэтому они воспринимаются почти бесконтрольно, как нечто само собой разумеющееся и, в этом смысле, максимально суггестивное по своему воздействию, особенно если социальный порядок «маскирован» исторической, географической, этнографической (или социальной, для определенного читателя) экзотикой обстановки. Социологический смысл репрезентации социального порядка в литературе заключается в том, что он выступает: а) общей схемой представлений о социальной системе общества, однако изложенной таким образом и оцененной или тематизированной так, что она есть б) иерархия (структура) ценностей культуры, нормативный аспект которой является в) общими правилами социальности, т. е. предполагает предписанный и, в этом смысле, контролируемый порядок общения, достижения или реализации этих ценностей или благ, в которых они воплощены.