Литература как социальный институт: Сборник работ

94

Cawelti J. G. Adventure, mystery and the romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago; London, 1976.

95

Более подробные указания на работы по проблематике значений, тематизируемых литературой, содержатся в соответствующих рубриках упомянутого выше библиографического указателя «Книга, чтение, библиотека».

96

Simmel G. Exkurs über den Fremden // Simmel G. Soziologie: Untersuchungen über die Formen der Vergesellschaftung. München; Leipzig, 1923. S. 509–512.

97

Leenhardt J. La sociologie de la lettérature: quelques étapes de son histoire // Revue internationale des sciences sociales. P., 1967. № 4. Р. 555–572; Clark P. P. The sociology of literature: An historical introduction // Research in sociology of knowledge, sciences and art. Greenwich, 1978. Vol. 1. Р. 237–258.

98

Nisbert R. The sociological tradition. N. Y., 1966.; Einsenstadt S. N. La tradition sociologique // Cahiers internationaux de sociologie. P., 1978. Vol. 65. Р. 237–265. Как было показано выше, таков же функциональный генезис и значение ключевых понятий литературоведения («классика», «жанр» и т. п.).

99

Martindale D. Aesthetic theory and the sociology of art: the social foundation of classicism and romanticism // Research in sociology of knowledge, sciences and art. Greenwich, 1978. Vol. 1. P. 259–277.

100

Langenbucher W. R. Robert Prutz als Theoretiker und Historiker der Unterhaltungsliteratur // Studien zur Trivialliteratur. Frankfurt a.M., 1968. S. 117–136.

101

В целом можно констатировать, что систематическое развитие социологии литературы как дисциплины приходится лишь на последние 15–20 лет, когда предлагаются собственно теоретические разработки проблематики и появляются обзорные работы. Учебные курсы пока единичны, специализированных журналов практически нет. В последние годы социологическое изучение литературы заметно активизировалось в Италии, Испании, Латинской Америке и др. регионах, вовлеченных в процессы модернизации. Взаимодействие в рамках дисциплины пока имеет вид редких семинаров и еще далеко от четких организационных форм, не сложились структуры такого взаимодействия и в интернациональном масштабе.

102

Bürger P. Der Französische Surrealismus. Frankfurt a.M., 1971; Bürger Chr. Textanalyse als Ideologiekritik: Zur Rezeption zeitgenossischer Unterhaltungsliteratut. Frankfurt a.M., 1973; Bürger P. Äktualität und Geschichtlickeit: Studien zum gesellschaftlichen Funktionswandel der Literatur. Frankfurt a.M., 1977; Bourdieu P. La distinction: Critique sociale de jugement. P., 1979.

103

Brüggemann H. Literarische Technik und soziale Revolution. Reinbeck bei Hamburg, 1973; Finter H. Semiotik des Avangardetextes: Gesellschaftliche und poetische Erfahrung im italianische Futurismus. Stuttagrt, 1980; Hohendahl P. U. Das Bild der bürgerlichen Welt in expressischen Drama. Heidelberg, 1967.

104

Шюккинг Л. Социология литературного вкуса. М.; Л., 1928.

105

Материалы по социологии литературы послевоенного периода собраны и обобщены в упомянутом выше указателе «Книга, чтение, библиотека».

106

Книга, чтение, библиотека: зарубежные исследования по социологии литературы: аннот. библиогр. указ. за 1940–1980 гг. / Сост. Л. Д. Гудков, Б. В. Дубин, А. И. Рейтблат. М., 1982.

107

См. работы Х. Баузингера, Х. Фольтина, Х. Кройцера и др. В нашей науке близкие выводы сделаны Ю. М. Лотманом (Лотман Ю. М. О содержании и структуре понятия «художественная литература» // Проблемы поэтики и истории литературы. Саранск, 1973. С. 20–36).

108

Большая часть работ этой группы осталась неопубликованной (хотя и готовилась к печати) в связи с тем, что в 1984–1985 гг. руководство ГБЛ закрыло эти направления работы.

109

Основные положения теоретической модели урбанизации изложены в следующих трудах: Долгий В. М., Левада Ю. А., Левинсон А. Г. Урбанизация как социокультурный процесс // Урбанизация мира. М., 1974. С. 19–31; Они же. К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации // Урбанизация и развитие новых районов. М., 1976. С. 25–37. Им мы и следуем в нашей работе.

110

Поскольку современные формы урбанизации при соответствующем развитии транспортных и коммуникативных систем не связаны только с концентрацией огромных масс населения, производства, застройки и т. д., постольку получают развитие многообразные и всепроникающие «рассеянные» ее продукты (Долгий В. М., Левада Ю. А., Левинсон А. Г. Урбанизация как социокультурный процесс. С. 27). «Наиболее общая культурная функция города – она же и наиболее фундаментальная – воспроизводство данного типа общественной структуры», хотя «способы осуществления этой функции различны в городах, принадлежащих разным историческим типам» (Там же. С. 25). В определенном смысле можно сказать, что «совсем» эти типы регуляции поведения не исчезают, а образуют функциональное подобие историческим пластам культуры, так что «вертикальная» структура города может измеряться иерархией различных ценностных регуляций.

111

Здесь следует сделать существенное дополнение: хотя непосредственное влияние города на сельскую среду довольно велико, оно в первой фазе своего воздействия не затрагивает фундаментальных структур деревенского уклада жизни. Изменение основных характеристик системы воспроизводства предполагает обращение к письменной, универсальной культуре. В этом смысле значимы данные о читательском поведении в сельской среде: только 23% жителей села посещают библиотеку. В основном, это группа, прошедшая или проходящая через институты формальной социализации – школу или специальные учебные заведения – и, следовательно, приобретшая навыки оперирования с обобщенными образцами; сюда относятся прежде всего школьники и сельская интеллигенция, ориентированная на городскую культуру. Только 39% посетителей библиотек берет за год более 10 книг; 35% – до 5 книг. Отсюда можно сделать вывод, что значительная часть абонентов библиотеки обращается к фонду с одноразовым и специальным запросом. Домашние собрания незначительны и носят случайный характер. Они редко насчитывают более 50 книг (это прежде всего школьные учебники, а также разрозненные книги по самым различным областям – справочники, художественная, научно-популярная литература без всякой системы и последовательности). В городах же домашние библиотеки составляют в среднем 200 и более томов, будучи в значительной степени упорядоченными и систематичными: в них преобладают собрания сочинений и отдельные выпуски или серии художественной литературы. Домашние собрания в сельских семьях: до 30 книг – у 35%, и более 50 – у 21% семей всей выборки (Книга и чтение в жизни советского села. М., 1978. С. 158). Гораздо более существенна здесь роль такого специфического канала, как газеты и «тонкие» журналы – «Крокодил», «Крестьянка» и др.

112

Именно поэтому данная проблематика оказывается наиболее значимой для всей массовой культуры, включая и «эстетические» ее формы: темы нормативного сексуального поведения входят практически во все жанры популярного искусства и литературы – конфликт здесь снимается «свадьбой» (торжеством группы – носителя нормативной системы) или уничтожением героя. В высокой, элитарной литературе проблематизируется не социальное поведение, а культурная идентичность героя, т. е. коллидирующие ценности индивида. Поэтому здесь не идет речь о «браке» как венце всех усилий, воплощении социального порядка, наоборот, именно с него часто и начинается драматическая медиация разорванных в культуре значений. Последнее и понятно, поскольку под вопрос ставится ценность, а не социальная норма. См. тему брака и брачной жизни у Л. Толстого, И. Бунина, А. Битова, Г. Бёлля и др.

113

Забегая вперед, отметим, что в элитарной культуре и искусстве – кинематографе, литературе, живописи и др. – сексуальные ценности и значения будут выступать не как самодостаточные (что имеет место в массовой культуре), или не только так. В значительной степени, и это существенный функциональный признак высоких уровней культуры, сексуальные значения и собственно поведение будут здесь характеризоваться в качестве средств реализации ценностей другого плана: состояний особой интимности, душевной близости, аутентичности, подлинности и др., ценимых не менее, а подчас даже и более, чем «чисто» сексуальные радости. Названные выше состояния определяют специфическую фазу «снятия» социальных определений, правил и норм поведения, общепринятых конвенциональных ограничений. Условное состояние «чистой» (предельной в современной – модерной – культуре) «безнормности», «естественности», открытости расценивается как высочайшая культурная ценность. Оно выступает поведенческим аналогом (а стало быть, и функциональным эквивалентом) метафизических оснований культуры, поскольку допускает обращение на себя любых потенций культурно-нормативных определений. Следует указать на ряд подобных же функциональных «дистилляторов» содержательных значений в культуре (механизмов проблематизации культурной идентичности, что в свою очередь является предпосылкой идентичности социальной): любая фиксированная структура «пограничной ситуации» («выбор», «вера», «смерть», «болезнь», «предательство», «жертва» и т. п. значения) может стать основанием тематики и ценностных конструкций литературных произведений.

114

О множественности временных шкал как условии существования репродуктивной системы см.: Левада Ю. А. О построении модели репродуктивной системы (проблемы категориального аппарата) // Системные исследования: методологические проблемы: Ежегодник 1979. М., 1980. С. 187.

115

Принципиальная важность такого рода механизмов выражается в содержательной (тематической) структуре чтения. Репрезентируемые ценности (национальная судьба, идеологические принципы и т. п., демонстрируемые в синтезе с традиционными ценностными значениями семьи, любви, безопасности, неизменности и пр., что составляет сюжетное ядро литературы о войне и исторических романов) объясняют чрезвычайно высокую их значимость и признание массовым читателем. Этому способствует предельная степень их проблематизации, ставящая носителей этих ценностей на грань уничтожения (ситуация войны). По материалам многих исследований, произведения о Великой Отечественной войне занимают в структуре массового чтения ведущее место. Так, например, в структуре чтения сельского населения они занимают 52%, исторические романы – 26%, о Гражданской войне – 18% (Книга и чтение в жизни советского села. С. 167). Следует подчеркнуть, что основную долю читаемых произведений составляют книги советских авторов – 80% (Там же). Нет ровно никаких оснований считать, что в ближайшем будущем это положение как-то изменится. Напротив, опыт говорит, что эти ценности в условиях динамичных процессов урбанизации становятся важнейшими интегративными механизмами межпоколенческих связей, придающими устойчивость всей системе социального воспроизводства. В большой степени этими же основаниями обусловливается успех и военной мемуаристики, не идущей ни в какое сравнение с прочими типами литературных воспоминаний. Необходимо добавить, что содержательная структура чтения весьма схожа и в городе и в селе: у массового читателя она крайне стабильна, как стабильна и сама система ценностей. Изменение ее, и весьма значительное, наблюдается лишь у специализированных групп, носителей гуманитарной культуры.

116

Cawelti J. Adventure, mystery, and romance: Formula stories as art and popular culture. Chicago; L., 1976. Р. 5.

117

Примером этому может служить предсказанное в конце 1960‐х гг. снижение деревенской тематики и переход ее к эпигонам – писателям массовой литературы. Так, высокие образцы «деревенской поэтики (В. Белов, В. Астафьев, Ф. Абрамов и некоторые др.) с их сложнейшей проблематикой культурной идентичности, историчности, насилия и т. д. стали в 1970‐х гг. референтной группой для «почвенников». Хотя круг читателей при этом и расширился, однако характер прочтения в связи с изменение страт, в которых они функционируют теперь, и учетом культуры этих слоев, их набора проблем, принципиально изменился: он существенно «адаптирован». В среде массового чтения произведения этого типа обращаются как эквивалентные романам, например, А. Калинина, П. Проскурина, Г. Маркова, В. Пикуля и др.

118

Стоит вспомнить хотя бы технику феноменологической деструкции определений реальности и ее описания, постоянно используемую Л. Н. Толстым (например, в сцене посещения оперы Наташей Ростовой или интерпретациях исторического процесса, категорий власти и т. п.), что так близко к методам современных этнометодологов. Ср.: Berger P. The problem of multiple realities: Alfred Schütz and Robert Musil // Phenomenology and sociology. Harmondsworth, 1978. Р. 343–367.

119

Подробнее см.: Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Идея «классики» и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983. С. 40–82.

120

Сведения о работах, в которых описываются и анализируются различные литературные формулы, см. в кн.: Книга, чтение, библиотека… С. 268–309, 345–362.

121

Конкретное произведение всегда представляет собой синтез различных тематических линий (ценностных механизмов), которые могут разрабатываться отдельно и преимущественно тем или иным жанром (хотя, конечно, ни один из них не может быть представлен как «чистая тема» и лишь в сочетании многих тем какая-то одна является доминирующей и образует специфику жанра). Дать типологическую схематику конфигурациям проблем как ценностно-нормативных образований и становится нашей задачей.

122

Различение аскриптивных, предписываемых и достижительных (achieving) характеристик и социальных ролей принципиально для социологии изменяющихся обществ. Предписываемые роли и статусы не меняются пожизненно (дворянин, француз или отец как социальные роли не могут быть заменены какой-либо другой ролью: если человек является французом или дедом, то он не может играть роль японца или сестры). Напротив, такие социальные роли, как профессиональные или статусно-иерархические, в открытых социальных системах становятся предметом личного достижения: индивид может быть инженером, премьер-министром, монахом, академиком, богачом, мужем и т. п. Социологически это различие обычно описывается как предписываемые и достижительские статусы, позиции и т. п., т. е. одни значения могут считаться допускающими и требующими собственной инструментализации и рационализации, другие – нет.

123

В кинематографе эта метафора обычно дается стереотипом общих планов «привольных» деревенских просторов, медленных панорам с березками, дорогой домой и т. п. Ср. также риторические функции таких понятий, как «отчий дом», «отчизна», «мать-Родина» и проч.

124

Эти компоненты литературных конструкций изредка узакониваются литературоведами как стереотипы «литературного формализма» (малоудачный этот термин в отношении подобных объектов принадлежит В. Сурвилло, критически анализировавшему повесть А. Калинина «Цыган» (Новый мир. 1964. № 8)). Следует, кроме того, отметить, что речь здесь идет не о своем автохтонном фольклоре и его значениях, а о вторичном, третичном или четвертичном «фольклоре», пришедшем вместе с французской галантной литературой и сохранившем античные, возрожденческие и иные слои.

125

Долгий В. М., Левада Ю. А., Левинсон А. Г. Урбанизация как социокультурный процесс. С. 28.

126

Это характерно только для массовой культуры, которую мы прежде всего имеем здесь в виду. Для высокой, книжной, письменной, элитарной культуры эти вопросы в значительной степени сняты на предшествующих стадиях культурного развития, они рационализированы другим образом. Например, в «Анне Карениной» Л. Толстого, где процессы модернизации России (железные дороги, массовые газеты, эмансипация и др.) рассматриваются через основной узел брачно-семейных отношений.

127

Сниженный вариант напряженности конфликта, вызванного смещением ролевых норм, часто определяет особую организацию литературного материала – комедию. См.: McLean A. American vaudeville as ritual. Lexington, 1965.

128

Культурные мигранты, разумеется, лишь используют значения, символы, представления, нормы, продуцируемые специализированными группами. Для них они выступают в качестве уже готовых культурных форм, релевантных и оцененных образов жизни, однако весьма часто наделяются смыслами и значениями, близкими к типологически предыдущим стадиям культуры. Литература, понятно, становится при этом одним из многих каналов репродукции и тиражирования соответствующих образцов и немыслима без функционирования других средств и систем социального взаимодействия. К последним, как уже говорилось, можно отнести кино, телевидение, печать, эстраду, моду, рекламу и другие формы символического действия и поведения.

129

Рене Кениг, анализируя подобную поэтику, указал на эпистемологические и философские основания принципиально той же базы позитивизма в науке и натурализма в искусстве, предполагающих одну общую позицию якобы «незаинтересованного» абсолютного, идентичного с божественным по своим методическим функциям и идеологическим возможностям наблюдателя. См.: König R. Die naturalistische Ästhetik in Frankreich und ihre Auflösung. Leipzig, 1931. П. Проскурин заявил на одном выступлении перед читателями в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина: «Я хочу показать конфликт между мужским и женским в России за последние 6 тысяч лет» (запись Л. Гудкова).

130

Коллективное, групповое начало, обнаруживаемое за поэтикой массовой литературы, свидетельствует об интенсивном процессе массовизации компонентов традиционной культуры, о превращении их в структуры массовой культуры. Демонстрируемые в литературных конструкциях, репрезентируемых ценностях и в самом способе репрезентации (а стало быть, воплощаемые в системе мотивации, временной организации, структуре поведения и т. п.) значения говорят о вытеснении и блокировке всякого личного произвола и субъективизма в определениях действительности. Учитывая характер восприятия, можно сказать, что массовый читатель читает одну и ту же книгу, например, структурируя романы и повести Л. Толстого как мелодраму, что, кстати, часто выражается в характере театральных постановок и экранизаций (см.: Аннинский Л. Лев Толстой и кинематограф. М., 1980. С. 123).

131

Вполне возможно, что вульгарный натурализм, претендующий на научность и авторитетность, плоский позитивизм и биологизм трактовки социальности, истории, сущности человека, который распространяется этой литературой, или, точнее, заложен в способе репрезентации ею ценностей, отсекает традиционные, уже сильно разрушенные радикалы христианской этики или близких к ней нравственных конструкций жизненного мира и оживляет архаические или магические внеморальные представления о человеческой сущности. Может, однако, статься, что эти представления не столько «оживляются», сколько в силу необходимых обстоятельств принимают внешнее подобие, известную гомоморфность секулярных этических и, что крайне важно, антиисторических воззрений.

132

От имени «жизни», под которой для одних подразумевались совершенно определенные темы и нормы их развития, не имеющие ничего общего и даже просто права на существование для других, узаконивалось не только введение новых ценностных мотивов, но и новая экспрессивная техника их репрезентации. Актуализация подобных идеологических механизмов (можно указать также на другие столь же «пустые» ценностные формы: «время», «эпоха» и др., позволяющие устранить заинтересованность субъекта суждения, перенося его характеристику на проблематизированный объект) является симптомом дифференцирующейся системы.

133

См., например: Krysmanski H. Die utopische Methode: Eine literatur- und wissenssoziologische Untersuchung deutscher utopischer Romane des 20. Jahrhunderts. Köln; Opladen, 1963; а также: Дубин Б. В., Рейтблат А. И. Социальное воображение в советской научной фантастике // Социокультурные утопии ХХ века. М., 1988. Вып. 6. С. 14–48.

134

Можно указать, делая, правда, все необходимые оговорки, на неслучайные совпадения: первая утопия появляется у Платона, давшего учение об идеях – общих, универсальных понятиях.

135

Вот данные одного из немногих специальных исследований чтения фантастики (Альтов Г. Фантастика и читатели // Проблемы социологии печати. Новосибирск, 1970. Вып. 2. С. 74–91). Из всей подборки читателей НФ 70,2% составляют учащиеся: главным образом школьники – 30,7%, студенты – 20,6% (из них естественники – 13,1%, гуманитарии – 7,5%), а также представители технических специальностей: 16,7% (для сравнения, врачи – 7,3%, литераторы – 6,7%). Поскольку в нашей культуре достижительские определения записаны за мужскими ролями, то естественно, что мужчины среди читателей НФ будут преобладать – их 69%.

136

Долгий В. М., Левада Ю. А., Левинсон А. Г. К проблеме изменения социального пространства-времени в процессе урбанизации. С. 26.