Япония по контракту

Зухру, гражданку Сирии, привёз в Японию муж, специалист по арабскому языку. Прибыв в университет Дамаска в командировку, он встретил филолога Зухру и решил жениться. Теперь муж работал профессором в местном университете, а Зухра растила троих сыновей и немножко преподавала арабский. Всё это Зухра рассказала в первые минуты. Она говорила жадно, много, словно истосковалась в молчании. Да, ей нравилась Япония, но… Немножко скучно, однообразно – дом, дети, муж… И потому она очень радовалась друзьям. Зухра знала многих русских из тех, что жили в городе. Любила их. В родном Дамаске тоже любили русских. Большие глаза Зухры смотрели с симпатией, с любопытством:

– Давайте дружить! Вы здесь недавно? Вам не нужна помощь? – Помощь была нужна. Зухра обрадовалась. – Я проведу Вас по магазину.

Магазин (Соя с соей)

Чем же там люди кормятся?

Домик прижался к земле

Под осенними ивами.

Басё

Для экскурсии по магазину назначили рабочий день. В выходные Зухра отлучаться не могла – японская жена должна обслуживать мужа, когда он отдыхает. Уговорились встретиться в Дайе в десять утра, в это время открывались большие магазины. Магазины приспосабливались к домохозяйкам: только к десяти они успевали покормить мужей завтраком, закрутить им в фуросики коробки с обедом, помыть посуду, прибраться, развести детей по школам, садам… Да и продавщицам, которым приходилось по утрам выполнять ту же работу, такое время начала работы подходило. К торговому центру съезжались дамы на специальных велосипедах – проволочные корзинки для покупок спереди, сиденье для ребёнка сзади. Велосипедные стоянки заполнялись, автомобильные оставались пустыми. Машины парковались ыв этот час возле офисов, институтов, заводов. Из них выходили мужчины. Японское утро, как сепаратор, отделяло мужчин от женщин. Ровно в десять продавцы распахнули двери магазинов и застыли в поклонах. В магазины вступили колонны женщин. Женщины, только женщины заполнили все шесть этажей Дайе, весь торговый центр. Цепкая японская традиция запрещала мужчине входить в магазин и тем более выходить из него с сумкой. Места для велосипеда возле магазина не нашлось, Зухре пришлось спуститься в подземный переход. Там на многоэтажной велостоянке служащий поднял его электрической лебёдкой на верхнюю полку. Зухра размашисто шагала в разношенных кроссовках. Широкие брюки, поношенные куртки – все женщины были одеты так – они пришли работать.

– Вы хотите купить японскую еду? – Зухра удовлетворённо кивнула. – Я Вам помогу!

Всё оказалось не так уж сложно. Японцы питались в основном тремя вещами: соей, водорослями и рыбой. Ну и рисом, конечно. Иногда его заменяли лапшой – обычной или тёмной, гречневой. Была ещё лапша зелёная и розовая, но эту даже японцы считали экзотикой, на каждый день шла лапша обычная, белая. Мимо лапши Зухра прошла, не останавливаясь. Свою экскурсию она начала с сои. Простенькая и абсолютно неуважаемая в России соя здесь была многолика, вездесуща. Для начала в овощном отделе она явилась в натуре, в виде зелёных стручков и горошин. Дальше шёл длинный ряд её перерождений. В пластмассовых ванночках мокла в мутной водичке белая субстанция, похожая на брынзу.

– Соевый творог тофу! – объявила Зухра. И улыбнулась. – Только русские зовут тофу творогом, в Японии творога нет.

На вопрос – что делать с тофу? – Зухра всплеснула руками.

– Да его можно использовать в десятке блюд, нет, в сотне, в тысяче!

Тофу можно было есть жаренным – жареное тофу, похожее на пирожки, просвечивало сквозь прозрачные пакеты золотистой корочкой. Из тофу можно было приготовить настоящий пирог, с начинкой, например, со свининой… Ещё тофу можно было сушить. В таком виде оно хранилось долго. Именно высушенное тофу имело вид серых кирпичиков, которые озадачили её в прошлый раз. Сухое тофу тоже жарили, предварительно размочив, варили в соевом соусе… Варить полагалось не в чистом соусе, а в его смеси с сакэ. Должно быть, эту смесь хозяйки использовали часто – жидкость, напоминавшая по цвету квас, продавалась в двухлитровых бутылях. В бутылки поменьше был заключён чистый соевый соус. Он занял большую часть полки с приправами, потеснив кетчуп, горчицу, майонез и вообще всё остальное. Тофу можно было есть и сырым, полив его всё тем же соевым соусом. Но самое наиглавнейшее назначение тофу состояло в том, что им заправляли мисо-суп.

– Как, Вы не знаете что такое мисо-суп? – даже привыкшая к иностранцам Зухра опешила. – Да ведь это – главное в японской кухне – мисо-суп!

Оправившись от изумления, Зухра улыбнулась, счастливая тем, что именно от неё кто-то впервые в жизни услышит про мисо-суп.

– Это мисо! – голос Зухры зазвенел так, словно она объявляла выход королевы.

В пакетах, коробках, банках и даже ведёрках содержалось нечто, похожее на горчицу, но в количествах столь внушительных, что скорее напоминало краску для пола. Мисо называлась паста из квашенных соевых бобов, более или менее острая, а потому и разная по оттенку охры: от светло-жёлтого до густо-коричневого. Чтобы приготовить мисо-суп, надо было разболтать пасту в горячей воде и добавить тофу. Получался соевый суп с соевым творогом – соя с соей. Кроме тофу в суп полагалось положить водоросли. Большую часть длинной полки с водорослями занимало нечто под названием "нори" – переработанная морская капуста. Сквозь прозрачные пакеты просвечивали чёрно-зелёные тонкие листы, напоминавшие бумагу. Они и нарезаны были размером с писчую страницу. Но в мисо-суп клали не нори. Зухра взяла с полки пакет с длинными, плоскими, как у камыша, синеватыми листьями в белом налёте морской соли. Водоросли, тофу, лук – так получался самый простой мисо-суп на каждый день.

Но существовал и суп праздничный – с маленькими чёрными ракушками. В кипятке их створки раскрывались с тихим пощёлкиванием, освобождая сероватое тельце моллюска.

– Его пресный нежный вкус так хорошо сочетается с кисловатым супом! – Зухра блаженно прикрыла глаза.

– Да, это вкусно, – согласилась она, вспоминая суп в ресторане, куда привели её Хидэо и Намико в первый вечер.

– Но дома Вам, одиночке, суп с раковинами не удастся приготовить, – огорчилась Зухра.

Ракушки продавались сеточками штук по тридцать – за раз одной не одолеть, а хранить нежного моллюска нельзя.

К японским ракушкам Зухра привыкла легко.

– Но вот это я до сих пор есть не могу!

Зухра указала на белые плоские пенопластовые коробочки. Они стояли на специальной полке со скоропортящейся японской едой. На этой полке она не сумела опознать абсолютно ничего. И потому кое-что иногда покупала, пробовала. В порядке эксперимента. Однажды купила и коробочки. В них лежали некрупные горошины в липкой рыжей слизи, пахнущей так, словно продукт давно испортился.

– Это называется нато, квашеные соевые бобы. Они такие вонючие! Никто из иностранцев не может их есть! – уверяла Зухра.

А она не знала и съела. Хотя вкус был непривычный, запах – тем более, а соус тянулся за ложкой нескончаемыми нитями. Зухра говорила, что нато едят с горячим рисом. С варёной картошкой тоже прошло неплохо, вроде как солёные грибы.

– Вы ели нато? – Зухра посмотрела на неё с ужасом. И с уважением.

Рядом с нато плавал в мутной жиже серый студень. Он отталкивающе подрагивал и запах источал соответствующий виду – тухлый, вызывая сомнение – можно ли вообще это есть? Но Зухра заверила – продукт свежий и есть его можно, даже нужно, если заботишься о своём здоровье – японский корень конняку прекрасно чистил организм. Запах можно было отбить, сварив студень в смеси соевого соуса с сакэ. Кроме студня в жестяном поддоне мокли мотки полупрозрачной лапши, сделанной из того же корня. Теперь она знала, чем пахнет магазинчик Сэвэн-илэвэн. В баке на плите кипела именно эта жижа – смесь соевого соуса и сакэ. И варились в ней вещи отныне ей известные – тофу, лапша из конняку… И ещё нечто желтоватое, имеющее форму конуса.

– Корень бамбука, – догадалась Зухра и направилась в овощной отдел.

Внутри запаянных пакетов мокли в мутной водице светлые конусы, уже отваренные. Варить их дома долго, да и невыгодно для малого хозяйства – пара бамбуковых корешков, потребных для заправки риса, съест уйму энергии, потому японская промышленность брала эту работу на себя. Японкам оставалось только вынуть корень из пакетика и порезать, порезать… Зухра часто рубила воздух ребром ладони. Японской хозяйке только то и доставалось, что порезать. Всё остальное за неё делал завод. Или магазин. Да и резать ей приходилось не всегда. В мясном отделе в застеклённой комнате позади прилавка, на виду у народа, трое мужчин в белых куртках и брюках, белых колпаках и в белых резиновых сапогах резали мясо на правильные бруски, тончайшие пластинки… Большие бесформенные куски не брал никто. Продавщица ловко нашлёпывала на рукав своего белого халата выданный весами чек, потом налепляла его поверх виртуозной упаковки. От ткани бумажка отлеплялась легко, оставляя девушке время поклониться подходящему покупателю, сказать "аригато" уходящему и улыбнуться обоим. Паузы она коротала, поправляя идеальный строй мясных ломтиков в витрине. Если и этой работы не находилось, она застывала по стойке "смирно", не допуская даже на мгновение расслабленную позу, хмурую гримасу, болтовню с мясниками… Да, были в японском магазине и неяпонские продукты: мясо, хлеб, молоко, йогурт и даже сыр. Но Зухра утверждала, что молоко и йогурт потребляют только дети и молодёжь, а сыр не ест вообще никто. Потому супермаркеты держат его совсем немного, пару кусков на всякий случай.

Кондитерский отдел, как и весь магазин, демонстрировал всеяпонскую любовь к бобам. Тёмная начинка выглядывала из булочек и печенья.

– Это сладкие бобы, традиционное японское лакомство, – продолжила свои объяснения Зухра.

На вкус всё это было приторно и пресно. Они с Зухрой попробовали. Они вообще не уставали пробовать выставленное на многочисленных тарелочках: жареную рыбу, курицу, сосиски, сладости… Магазин, завлекая покупателей, угощал их так щедро, что, пройдясь по торговому залу, можно было сносно пообедать. Зухра деловито шагала между полок, как проводник, ведущий новичка сквозь джунгли. Тайны магазина открывались одна за другой. Вещи странные, неведомые получали названия – нори, тофу, нато… И ещё одно прояснялось – разнообразие продуктов не так уж велико. А впечатление умопомрачительного множества создавал обычай раскладывать товар по мелким коробочкам, несущим пару куриных ножек, ломтик мяса, пяток крошечных, на один укус кусочков рыбы… Молоко продавали разлитым в пакеты на пол-литра, на стакан, хлеб – нарезанным по два куска, по четыре, по шесть… Куски были правильные, прямоугольные, с одинаковой корочкой с четырёх сторон – буханки пекли в закрытой форме. Срезанные торцевые корки складывали в пакеты и отдавали дёшево, пятьдесят йен за полкило – столько стоили два ломтика из середины. Буханок целиком на прилавках не было.

Конечно, в магазине было кое-что и для большой семьи – литровые пакеты молока, мешки с рисом на пять, десять килограммов… Но на такого массового покупателя здесь надеялись мало, предпочитая мелкую расфасовку. Магазин рассчитывал на бедняков? На бережливых, даже жадных? На малоежек? Или на одиночек, покупавших на один раз, на перекус, запасов дома не имевших? Потому внутрь коробочек с нато были вложены два крошечных пакетика с соевым соусом и горчицей, в лоточках с сырой рыбой непременно находился кулёк с соусом, а под крышкой баночки с несладким йогуртом – с сахарным песком, мелким, как пудра. Упаковка дышала невероятной предупредительностью, прямо-таки материнской заботой о самых мелких мелочах. Поражала тщательностью, изяществом, красотой, даже если скрывала товар незначительный…

Потрясающая упаковка (Подарок от трёх "М")

Не поспела гречиха,

Но потчуют полем в цветах

Гостя в горной деревне.

Басё

Она попросила Зухру помочь ей выбрать подарки – вино для Хидэо, сладости для Намико – в субботу супруги Кобаяси приглашали в гости. Спиртное в супермаркете продавалось в специальном отделе, спрятанном за колоннами. На полках отчётливо преобладало сакэ, разлитое в разнообразную посуду: от баночек на стакан до ёмких, литра на два бутылей, от изысканных фарфоровых графинчиков до простых бумажных пакетов. Сакэ Хидэо не любил, а набор вин в Дайе был скуден.

– Вы хотите купить подарок в Дайе? – ужаснулась Зухра. И принялась горячо убеждать: – Подарок обязательно должен быть от трёх "М"!

Три "М" происходили от названий самого большого книжного магазина Марузен, американского гастронома Медия и дорогого универмага Мицукоши.

– У японцев так принято – на упаковке подарка обязательно должен быть знак какой-то из этих трёх фирм, иначе неприлично дарить, – объясняла Зухра, поспешая к выходу.

Они шли по торговому кварталу Ичибанчо мимо маленьких деревянных магазинчиков, стоявших сплошной стеной, чтобы не тратить зря землю на промежутки, мимо бетонных глыб супермаркетов… На их крышах пестрели огромные щиты – Дайе, Фуджисаки, Джуджия, Мицукоши… Все они были похожи – от гастронома в подвале до футонгов на верхнем этаже.

– Нет, нет, – протестовала Зухра. – Они совершенно разные. Дайе – дешёвый магазин. Там покупают люди низкого сословия: рабочие, младшие служащие. Жене профессора не положено входить в Дайе, это может плохо повлиять на репутацию мужа. Если увидят… – Так вот почему Намико, столкнувшись с Зухрой в Дайе, стала оправдываться, что пришла сюда лишь затем, чтобы помочь иностранке выбрать футонг! – Жене сэнсэя приличнее магазин подороже, – щебетала Зухра. – Не дорогой Мицукоши, конечно, этот для богатых фирмачей, но Фуджисаки в самый раз.

На саму Зухру это правило не распространялось. Иностранке в Японии позволено входить даже в самый дешёвый магазин, потому что иностранцы здесь считаются бедными. Японские цены по карману только тем, кто получает японскую зарплату. Зухра рассказывала подробно, охотно. Ей нравилось объяснять японскую жизнь кому-то неопытному. Женщины болтали, не замолкая. В ход шло всё: французский язык Зухры и английский её новой подруги, несколько известных Зухре английских слов и жалкие крохи японского, успевшие осесть в русской голове. Когда ничего другого не оставалось, они говорили по-русски, по-арабски. И как-то друг друга понимали. Со словом "подарок" проблем вообще не возникло. По-японски "подарок" звучал почти так же, как по-английски, "презенту-дес". Это и по-русски понятно – презент.

К поискам подарка Зухра отнеслась серьёзно. Первый из трёх "М" – Марузен они забраковали сразу, вздрогнув от цен, – самая скромная книжонка стоила пять тысяч йен. В торговом квартале Ичибанчо всё рядом, через пять минут они нашли Медию. Трудно сказать, почему японцы называли этот магазин американским. Наверное, они считали таковым всё неяпонское, хотя Медия вместе с американской кукурузой торговала немецкой квашеной капустой, французским вином, голландским сыром… Другие магазины тоже держали у себя нечто экзотическое. Дайе имел "русскую полку" со сметаной, кефирной закваской и вареньем из клюквы. Джуджия торговала караваями, похожими на русский чёрный хлеб, на хлеб вообще… Но в Медии экзотикой было всё. Здесь даже продавали свёклу, которую японцы не выращивали, а привозили из-за границы, продавая по цене ананаса, тоже привозного. Экзотикой в Медии была и упаковка – большие, нормальные коробки, банки, не фитюльки, вроде стограммовых напёрстков зелёного горошка в японских магазинах. Однако, в Медии подарка тоже не нашлось, и они отправились к третьему "М", к Мицукоши.

Мицукоши не слепил яркими красками, как Дайе, а переливался тусклым серо-красным, серо-синим, заменив пластмассу на бумагу, дерево, шёлк. Музыка была здесь тише, ковёр пушистее, кондиционер сильнее, продавщицы красивее, изысканнее. И запах отличался – тонкий, едва уловимый аромат духов и денег. Здесь не было толпы Дайе. Редкие покупатели, уверенные в себе, одетые дорого, ходили неторопливо, спокойно. В подвальном гастрономе Мицукоши она выбрала в подарок Намико прянички. По вкусу они напоминали те, что она отведала в Дайе – в Мицукоши тоже держали тарелки с кусочками для пробы. Вкус был похож, но упаковка… Идеально отшлифованный деревянный ящичек с написанными кистью чёрными иероглифами можно было преподносить и пустым. Нежные ручки юной продавщицы, поблескивая свежим маникюром, обернули ящичек мягкой коричневой бумагой с бежевыми хризантемами. Обернули плотно, без единой складки, безукоризненно обогнув углы. Точные движения не очень ловких пальцев ясно говорили – девушку учили долго.

– Это – подарок! – сообщила Зухра продавщице.

Та отреагировала, не размышляя, – прикрепила к свёртку заранее приготовленный кремовый бант. Чудо с бантом опустили в сумочку из такой же бумаги, как обёртка. Это дешёвку Япония упаковывала в пластик, дорогое – только в бумагу. Хризантемы, банты, ящички потрясали сами по себе, независимо от того, что они скрывали внутри. Зухра смотрела на дело более практично, упаковка несла на себе то, что требовалось, – эмблему универмага Мицукоши, одного из трёх "М"! Бант оказался стандартным ответом на слово "подарок". В винном отделе горлышко бутылки, предназначенной для Хидэо, украсило пышное сооружение из розовых лент. А в ювелирном салоне крошечные серёжки, купленные про запас, ко дню рождения Наташи, были уложены сначала в пакетик, потом в коробок, потом ещё в один пакет… А уж на нём достало места, чтобы прицепить бант.

Погрузив покупки в проволочные корзинки перед рулём велосипедов, японки покидали торговый центр. Зухра тоже заспешила домой встречать детей из школы. Старший сын заканчивал выпускной класс, и родители решали, в какой университет его отдать – в Токийский или в местный? Прикидывали – в местном обучение дешевле, но после его окончания сын не сможет получить работу в хороших фирмах – туда брали только столичных выпускников. Диплом Киото и Осаки отрезал самый верх списка доступных фирм, а из провинции можно было претендовать только на место в компаниях поменьше и победнее.

– А разве способности парня не имеют значения?

Зухра не поняла вопроса, повторила: главное, что закончит сын. Название университета звучало, как приговор. Пожизненный. Тут, как с подарком, где всё решала упаковка, этикетка от трёх "М".

Дома она достала из глянцевого картонного футляра маргарин в пластмассовой баночке изысканной овальной формы. И цвета изысканного – слоновой кости. Она выбросила картонную коробку и пластмассовую ложечку, выданную кассиршей как неизбежное приложение к йогурту. И пакетик из-под соевого соуса, вложенный в сашими, и лоток, нёсший три маленьких кусочка рыбы… Из фирменной сумки она извлекла яблочные пирожки в коробке, завёрнутой в атласную бумагу в яблоках, специально предназначенную для упаковки яблочных пирогов. Внутри коробки лежал пластмассовый лоток, в каждом из его углублений – пакетик, в пакетике – слоёный пирожок. Начинка оказалась скудной, словно все яблоки остались на обёртке, а сами пирожки маленькими – она управилась с ними за один присест. Ворох растерзанной упаковки едва поместился в фирменную сумку с вензелем магазина – бумажную, с верёвочными ручками. Очень жаль было выбрасывать её и атласную бумагу в яблоках, и коробку из глянцевого картона, и вообще всё это великолепие. Но если всё это хранить, в доме очень скоро не хватит места, чтобы жить. С трудом заталкивая сумку в мусорный бак, она вспоминала первоапрельские сюрпризы с ластиком в десяти обёртках. И слова Хидэо о том, что в городе с миллионным населением работают два мусоросжигательных завода. И не справляются. Власти собираются строить третий.

Обед (Сущи)

Дрожат у коня на хвосте

Весенние паутинки…

Харчевня в полуденный час.

Идзэн

– Сегодня я узнала, что такое мисо-суп! – похвасталась она Шимаде. Он отнёсся к предмету серьёзно.

– Мы, японцы, едим мисо-суп постоянно – на завтрак, обед и ужин. И везде – дома, в любой столовой, в шикарных ресторанах… Мы вообще – страна, ориентированная на суп! – Физик Шимада предлагал физическую теорию: – В Японии влажно, и суп нужен нам для равновесия. Чтобы изнутри было так же сыро, как снаружи.

Под словом "суп" подразумевался, разумеется, мисо-суп. Овощных супов тут не варили, мясной бульон употребляли лишь с лапшой, предпочитая вместо мяса бульонный кубик. Хидэо вбежал в студенческую, завидев беседующих, забеспокоился:

– О чём это вы говорите?

Шимада отвернулся, промолчал. Пришлось отвечать ей:

– Мы говорим о супе. Я только что узнала, что такое мисо-суп.

Хидэо всплеснул руками. И огорчился так, словно ему сообщили о его недоработке.

На следующее утро в её квартире раздался звонок. На пороге стояла Намико.

– Ехала по делам, заскочила к Вам по дороге, а это – мисо-суп быстрого приготовления, – Намико протянула пакетик. – Вы должны попробовать!

Внутри пакета лежали мелкие волокна чёрно-зелёных водорослей, кусочки сухого тофу, маленькие колечки лука – здесь использовали не репчатый лук, а порей.

– Про магазины Вы всё теперь знаете… – с обидой сказала Намико.

Кажется, она немного ревновала. А может, Хидэо сделал ей выговор за то, что иностранка, вверенная её заботам, нашла себе помощницу где-то на улице, и именно от неё, а не от Намико узнала, что такое мисо-суп.

– Раз про магазины Вы всё теперь знаете, я могу познакомить Вас с японской кухней, – несмело предложила Намико. Она старалась исправить ошибку. – Я заеду за Вами перед обедом.

Здесь сказать "перед обедом", значит определить время довольно точно, обед по всей Японии начинался ровно в полдень. Университетская братия в этот час спускалась с научных небес на землю, к одноэтажному зданию столовой, чтобы съесть мясные котлеты, которые тут называли гамбургерами, или котлеты рыбные, картофельные, жареную рыбу, тушёные овощи с острым индийским соусом карри, простенькие салаты из морковки, тёртой редьки… И конечно, рис и мисо-суп – их подавали к любому блюду. В просторном зале самообслуживания с пластмассовыми столами и стульями обедали студенты, мелкие служащие, секретари… Длинная очередь, набегавшая в полдень, шла быстро – к приятелям здесь не становились. Случалось, подходили поболтать, но затем дисциплинированно уходили в хвост. Сэнсэи предпочитали для обеда отдельный зал – с белыми скатертями, с мягкими деревянными стульями. Здесь подавали официантки пару блюд – мясо или рыбу с гарниром, сервированные не на пластмассовых тарелках, как у студентов, а на фарфоре. Если к профессорам приезжали гости, их вели обедать в ресторан на третьем этаже административного корпуса. Здесь официантами служили мужчины, а еда была более изысканной – бифштексы, жареные цыплята… И стоил такой обед дорого, не меньше полутора тысяч йен, а не четыреста-пятьсот, как у студентов, и не шестьсот – семьсот, как в профессорском зале. В университете было, где пообедать. Но Намико предложила поехать в город.

– Хидэо не возражает, чтобы Вы отлучились…

Хидэо был даже доволен, что иностранный профессор пойдёт знакомиться с японской кухней. Пойдёт, как положено, в сопровождении его жены, а не какой-то первой встречной.

– Я поведу Вас в одно место… – Намико таинственно улыбнулась. – Когда к Хидэо приезжают иностранные профессора, я всегда вожу туда их жён.

Ей приходилось работать за двоих – за профессора и за жену. Пока они добирались до торгового центра, наступил полдень. Улицы заполнили люди, несущие еду. Парнишка, положив на плечи палку, тащил на этом коромысле две большие плоские тарелки, уставленные в два этажа глиняными мисками с лапшой и даже не качал их, семеня быстро, мелко. Девушка несла на подносе целую пирамиду каких-то плошек, две женщины шли, забрав в охапку кучу коробок с холодными обедами. Мужчин в этом потоке не было. Они были теми, кому еду несли. Они трудились, не отрываясь, либо направлялись к столовым, ресторанчикам… Заведения, где кормят, стали заметнее в этот час. Заметнее стало, как их много. Япония занимала первое место в мире по числу ресторанов на душу населения. Кормёжка – важная индустрия страны.

На Ичибанчо возле каждого ресторана имелась стеклянная витринка или просто столик на тротуаре, где выставлялась напоказ еда, которой здесь кормили, пластмассовая, но точь-в-точь как настоящая. Красные клешни краба на искрящемся белом рисе, золотистые креветки, зажаренные в сухарях, коричневая лужица мясного соуса, стекающая по влажной лапше на яркие ломтики зелёного огурца. Пластмассовые яства дразнили, зазывали… Даже местные люди подходили, рассматривали модели, советовались. Значит, и им нелегко было разобраться в собственном изобилии. А уж иностранцам, которые не могут ни меню прочесть, ни спросить, эти витринки – просто спасение. Можно вывести официанта на улицу и просто ткнуть пальцем – это! Намико остановилась у стеклянного шкафчика, где пестрели яркой клумбочкой странные цветы из рисовых колбасок, икры, кусочков рыбы, омлета, огурца… И всю эту красоту, сотворённую не поваром, а художником, можно было съесть. Если не жаль, конечно, рушить.