Япония по контракту

Она включила компьютер, быстро приготовила свой первый доклад. Сделать копию текста для каждого участника семинара было просто – на факультете стоял ксерокс, всегда готовый к работе, в шкафу рядом с ним не иссякал запас бумаги. В другой копировальной она сделала цветные картинки с помощью неотлучно дежурившего при новой дорогой машине техника. Необязательно, конечно, было их делать. Но почему не сделать всё красиво, если можно? Для продолжения работы ей потребовались дискеты. Они хранились в студенческом зале в большом шкафу, рядом с бумагой, фломастерами, папками, ручками, циркулями, линейками… Всё это сотрудники и студенты могли брать в любых количествах. Техник Ямазаки следил, чтобы запасы не иссякали. В отдельной коробке лежали кнопки, скрепки, ластики… Серебряные лапки скрепок сжимали бумагу надёжно и мягко, розовые, как клубничное желе, ластики стирали бережно и чисто, головки прочных, негнущихся кнопок отсвечивали старинной бронзой… Почтовые конверты из тончайшей бумаги были упакованы в яркую коробку, как подарок. Кто-то думал обо всём этом: о красоте коробок, кнопок… Кто-то ночей не спал, доводя до идеальной формы скрепки, кто-то трудился годы над идеальными ластиками, кто-то душу вложил в конверты, жизнь потратил на все эти мелочи. На восхитительно сработанные мелочи, превращавшие в удовольствие японскую жизнь!

Хидэо заглянул в студенческую, улыбнулся её комплиментам содержимому шкафа.

– Мы, японцы, очень чувствительны к прекрасному!

Напомнил, что она должна приготовить список своих научных трудов, который надо послать в Министерство науки в Токио, таков порядок. Компьютер справился с работой за десять минут. Хидэо захотел проверить бумаги перед отправкой, чтобы она, не знакомая с японскими порядками, не наделала ошибок. Хидэо глянул на бумаги, на неё…

– Вы… Вы неправильно написали собственную фамилию! В паспорте она написана иначе!

Ох уж эта буква "щ"! Каждый новый паспорт она получала с новой фамилией. Непорядок, конечно, но прежде это никогда не вызывало проблем. В десятке стран, где она была, никто просто не обращал на это внимания, а если и обращал, улыбался – русский язык так труден! Но Хидэо был серьёзен.

– Ваши документы оформлены на определённое имя, и менять его недопустимо! Это делает Ваше пребывание здесь незаконным!

Ей, кажется, предстояло перейти на нелегальное положение и скрываться в каком-нибудь японском подполье!

Хидэо её весёлость не понравилась.

– Вы не должны были допускать разное написание фамилии!

Усовестить ОВИРовских паспортисток ей не удавалось, но она не стала рассказывать об этом Хидэо, чтобы не позорить державу. Держава и так выглядела неважно. Всего из-за одной буквы.

– Одна буква – такая мелочь!

Ей не следовало этого говорить! Хидэо пришёл в возбуждение, совершенно несоизмеримое со значимостью момента.

– Что значит мелочь? В Ваших бумагах две разные фамилии! Это вызовет вопросы в Токио! И тень падёт на меня!

Она предложила переделать список своих трудов – написать ту фамилию, что в паспорте. Конечно, это займёт много времени, список длинный. Но она соглашалась сделать это ради того, чтобы не подвести Хидэо. Но он жертвы не оценил.

– Это будет подлог! – его лоб прорезала грозная морщина.

Она окончательно почувствовала себя преступницей.

Хидэо заперся в своём кабинете обдумать положение – он находил его катастрофическим. Через час он всё-таки выход нашёл.

– Принесите мне копии всех Ваших работ, мы пошлём их вместе со списком. Так в Министерстве убедятся, что подлога нет.

Она представила толщину пакета. И его вес. Но сказала кротко:

– Хорошо, я схожу в библиотеку.

– В библиотеку? – изумился Хидэо. – Зачем?

– Сделать копии моих работ…

– Вы не привезли копии? – Очки сползли на самый кончик его вспотевшего носа. Для бедного Хидэо сегодня был день сюрпризов. – Научный сотрудник должен иметь при себе свои труды! – отчеканивал он, приходя в себя. – Я всегда вожу все свои работы!

Она представила себя на пересадке в Токио со своими научными трудами… Да и зачем возить журналы, которые есть на каждом инженерном факультете мира?

– Копии несложно сделать в библиотеке, – осторожно начала она.

– Хорошо, сходите туда, я подожду, – Хидэо говорил так, словно отпускал ей смертный грех.

Ковровые дорожки, кондиционер, длинные полки – в университете прекрасная библиотека! Вот только помещение тесновато, но выход нашли: поставленные вплотную друг к другу стеллажи раздвигались нажатием кнопки, открывая проход. Журналы нашлись легко, и ксерокс работал отлично. Через час она вернулась в кабинет Хидэо. Он перелистал копии. В ужасе поднял на неё глаза…

– Что Вы сделали? – Что-то опять было не так. И она не понимала – что?

– Чёрные полоски!

Хидэо возмущённо показал на листы. По их краям тянулись тёмные поля, неизбежно возникавшие, когда раскрытый толстый журнал клали на плоское стекло ксерокса, выгибая страницы возле корешка. Но на качество текста это не влияло!

– Я пригласил Вас! Что подумают обо мне в министерстве? – горевал Хидэо.

Ей стало страшно. Одна буква определяла её в нелегалы, чёрная полоска на листе ставила под удар репутацию несчастного сэнсэя, неосторожно связавшегося с ней…

– Это ужасно! Это некрасиво! – пытаясь сдерживаться, цедил Хидэо. – Мы, японцы, очень чувствительны к прекрасному!

Эта прелестная фраза на сей раз означала, что ей предстоит пойти в библиотеку опять и постараться сделать копии без чёрных полосок. Выйдя на раскалённую полднем улицу, она почувствовала, что японское чувство прекрасного больше не умиляет её. Пробившись час, она получила почти тот же результат – тома были слишком толстые.

– Это нельзя посылать в министерство! – в отчаянии всплеснул руками Хидэо. – Это произведёт плохое впечатление!

Но для того, чтобы обнаружить эти полосы, надо читать работы, по крайней мере, перелистывать страницы. Вряд ли министерские чиновники станут это делать!

– Не думаю, что их заинтересуют мои работы! – улыбнулась она.

Хидэо побледнел.

– Как можно так говорить? Это же министерство! Вы должны послать туда документы, оформленные наилучшим образом! Наилучшим!

Хидэо был потрясён. И она потрясена не меньше. Буря бушевала не то, что в стакане воды, в напёрстке.

После тяжёлых раздумий Хидэо предложил обрезать тёмные поля. Она сложила бумаги стопкой и опустила нож резака. Но тени были разной толщины и тоненькие ниточки черноты, естественно, кое-где остались. Хидэо не поленился перелистать всю стопку.

– Я заметил, Вы всё делаете небрежно! – Она онемела – лучший друг Хидэо прежде не разговаривал с ней так! – Я обрежу сам! – резко выкрикнул Хидэо – Это надо делать вот так! Он принялся собственноручно обрезать каждую страницу отдельно, подгоняя её по размеру к остальным. Бумаг было много, работа грозила затянуться, и от усталости или от волнения Хидэо отхватил изрядный кусок текста, сказал, не колеблясь: – Вам придётся пойти в библиотеку ещё раз!

Полуденный жар на улице сменился настоящим пеклом, платье прилипло к спине. Вернувшись из библиотеки, она заперлась в своём кабинете и стала думать, как тут жить, если невозможно предугадать, откуда грянет гром? И стоит ли вообще жить в стране, где лучший друг позволяет себе гонять по жаре её, профессора, женщину, из-за такой блажи, как полоски? Она смотрела на кремовый бок чайника, и цветы, цветущие в нежном свете вечера, казались ей примитивными, а надпись вычурной. И кнопки, скрепки, ластики, все эти мелочи больше не умиляли. Ведь полоски тоже были порождением дотошной японской внимательности к мелочам… В дверь постучали. За спиной Хидэо стоял китайский доктор Чен.

– Он поможет Вам, он знает наши правила.

Чен сделал так же, как она: сложил стопкой новые копии и опустил нож. Получилось хуже, чем в первый раз, но Хидэо проверять не стал. Китайцу он доверял.

Ей не понравился урок японской любви к прекрасному. Вместе с походами в библиотеку он отнял три часа и на весь день отбил желание работать. Она вышла на улицу университетского городка. Шедшая ей навстречу светловолосая женщина поздоровалась по-английски. Здесь все белолицые здоровались друг с другом по-английски. Но женщина сказала вдруг по-русски:

– Что-то случилось? У Вас такое лицо…

Анна приехала из Москвы читать лекции в здешнем университете, читала их по-японски. Япония была специальностью профессора Анны, она знала о Японии всё. И рассказу не удивилась.

– Человек с Запада, столкнувшись с непривычным для него Востоком, испытывает сильное потрясение, – говорила Анна. – Это явление известно, оно даже имеет название – "культурный шок".

Шок происходил от несоответствия – западные люди воспринимали явления в принципе, восточные – в деталях. Недаром Японию называли "цивилизацией сосновой иглы". Русские злились, если кто-то за деревьями не видел леса. А японцы не то, что леса, веток за иголками не замечали. Дистанция между русским размахом и меленькой сосновой иглой казалась устрашающей, непреодолимой. Но Анна предлагала принимать Японию спокойно. И наслаждаться её достоинствами, которых немало.

Они шли по чистенькому, прибранному до последнего закоулка городу, мимо магазинов, где продавались идеальные до последнего винтика японские автомобили и телевизоры… И одежда, не менее тщательно отделанная с изнанки, чем с лица. А японские туалеты были самыми чистыми в мире, – утверждала Анна. Так не смогут вымыть туалеты люди, имеющие хотя бы лёгкое презрение к мелочам. Тщательно в Японии было сработано абсолютно всё. Хидэо одинаково добросовестно писал научные статьи и протоколы собраний. Искусством изготовления чего-нибудь, хоть канцелярских бумаг, по методу "тяп – ляп" граждане этой страны не владели, делить дела на важные и неважные не умели, делая наилучшим образом всё подряд. И потому на японских заводах не знали, что такое брак. Так говорила Анна. А она возражала, что если делать со всей возможной тщательностью всё, даже бумаги, на которые наверняка не взглянет токийский чиновник, на что-то путное не останется времени.

Анна пожимала плечами – такие уж они есть, японцы! И рассказывала, как сама столкнулась с мелочью, которая едва не лишила её японского контракта. Администрация университета, изучив бумаги Анны, подсчитала, что высшее образования она получила за пятнадцать лет – десятилетка плюс пять курсов института. В Японии для этого требовалось шестнадцать лет – двенадцать в школе и четыре в университете. Чиновники отказались оформить контракт – недоучка не может получить место приглашённого профессора в японском университете. Анна долго объясняла японцам особенности русской системы образования, в отчаянии она даже запаслась справкой из детского садика, удостоверявшей, что в детстве в течение года обучалась в подготовительной группе. Анна смеялась, но советовала учиться японской внимательности к мелочам, иначе сосновая игла ещё не раз даст о себе знать, ещё уколет. И предупреждала, что от культурного шока страдают обе стороны. Сэнсэя, выросшего среди цивилизации сосновой иглы, наверняка оскорбило русское презрение к мелочам.

 Утром Хидэо пригласил её на чаепитие со студентами, устроенное безо всякого повода, просто так. На столе стоял испечённый Намико пирог. Это очень походило на извинение. Хидэо улыбался и шутил, словно чувствовал, что переборщил, прививая иностранке японскую тщательность. А она думала, что от восторгов пора остыть – ах, палочки! ах, тапочки! ах, какая страна! Страна как страна. Что-то тут хорошо, что-то – не очень. Просто многое иначе. Не так, как у нас.

Глава IV

В

сё наоборот

У каждого человека есть сердце.

А у каждого сердца есть свои наклонности.

Он считает это хорошим, я – дурным.

Я считаю это хорошим, он – дурным.

Но я необязательно мудрец, а он необязательно глупец.

Оба мы только обыкновенные люди.

Из Конституции, составленной принцем Сётоку в VII веке

Всё наоборот

Первую песню весны

Поёт соловей, повиснув

На ветке вниз головой.

Кикаку

Об обычаях не спорят.

Японская пословица

Резко скрипнули тормоза. Японцы редко тормозят так лихо. Наверное, водитель очень удивился, когда прямо перед его носом вышла на проезжую часть белая женщина, отвернув голову в другую сторону. И удивился ещё раз, когда дама отступила назад, пропуская его. И долго ждал, пока она сообразит пройти, а, не дождавшись, показал ей вежливо ручкой. Она пошла, заставив голову повернуться сначала направо и только потом налево. Голова слушалась плохо, очень уж привыкла вертеться наоборот. И почему это островитянам нравится ездить по левой стороне? И вообще, делать всё наоборот? В маленьком ресторанчике люди ели гречневую лапшу собу. Открытые окна выпускали наружу громкий чмокающий звук, с которым едоки засасывали лапшу. Это у нас фыркать за столом неприлично, а здесь неприлично есть собу тихо, хозяин обидится, решит – невкусно.

По тротуару шла женщина в кимоно. Ворот его горбился, приоткрывая шею и спину. Кимоно всегда сползает назад, а мы вырезаем декольте спереди, на груди. И талию женщины стараемся сделать как можно тоньше. Японки же накручивают толстый пояс, превращая талию в бочонок шире бёдер, а заодно окончательно скрывая и без того невидную грудь. Наверное, японцам нравится толстая талия. И чёрные зубы. Ведь совсем недавно замужние японки чернили зубы. А после объяснения в любви влюблённые отворачивались, а не бросались друг к другу, как у нас. По крайней мере, раньше так было. Через открытую дверь магазинчика было видно, как парень взял с полки журнал, начал листать его с последней страницы. Потому что японская книга начинается с конца. И страница читается с правого угла, а не с левого, как у нас. И пишут японцы сверху вниз, выстраивая вертикальные столбики иероглифов. Впрочем, писать горизонтально, в строчку они тоже умеют. Может, удастся всё-таки найти с ними общий язык? Удастся ли? Они даже таблички с названиями лабораторий в университете или кабинетов в поликлинике прикрепляют не на стену, а перпендикулярно ей, как закладки на книжной полке. И рубанком строгают к себе, а не от себя, как мы. И это ещё так себе, простенькие "наоборот". Есть и посерьёзнее. Мы поминаем покойника на девятый день, потом на сороковой, они – на сорок девятый. Значит, и после смерти японцы остаются другими? А уж при жизни и вовсе делают всё наоборот.

– Сегодня Ваш первый доклад на семинаре! – Хидэо улыбался, глядя куда-то в сторону.

В Японии смотреть собеседнику прямо в лицо – верх неприличия. Говорят, для этого и была придумана икэбана, чтобы было, куда отводить глаза, ведь это так естественно – смотреть на красивый букет. Перед семинаром – чаепитие в честь её первого доклада – так решил Хидэо. Она прихватила свою чашку, как все сэнсэи, в студенческой комнате посуды хватало только для студентов.

– Какая красота!

Студент Миура залюбовался чашкой – грубой, толстой, корявой, недалеко ушедшей серой шершавостью от того куска глины, из которого её сделали. Посудину обрабатывали на примитивном гончарном круге – по бокам чашки шли круговые полосы.

– Какая прелесть – ручная работа! – воскликнул Хидэо.

И Митико восхищённо ахнула:

– Прелесть!

И Шимада похвалил рисунок на боку чашки – три небрежных мазка – коричневый, красный и синий. А вот Наташа, зайдя к ней как-то в гости, поморщилась:

– Зачем Вы такую страшную чашку купили? И без ручки.

– Без ручки потому, что это не чашка, а рюмка! – рассудительно сказала Наташина дочь Ирочка и поставила чашку перед куклой – для куклы сто двадцать граммов в самый раз.

– И правда рюмка, у нас такими дозами водку пьют, – согласилась с дочерью мать.

У нас водку, у них – чай. Им нравятся чашки маленькие, тусклые, грубые, нам – большие, тонкие, блестящие с ярким рисунком. И с ручками. А японцы ручки прилепляют только к чашкам-сувенирам из тонкого фарфора с яркой картинкой Фудзиямы на боку, с головкой гейши, просвечивающей в донышке. Такие чашки в Японии делают специально для людей с дурным вкусом – иностранцев. И составляют из них сервизы с шестью чашками или с двенадцатью, как принято на западе. А для себя японцы кладут в коробку по пять чашек, заполняя свободную шестую ячейку куском пенопласта. Японцы предпочитают нечет. И сервизов не любят – посуда на их столе – сущий разнобой. И ручку заварного чайника они приделывают не на противоположную носику сторону, как у нас, а сбоку. И симметрии японцы не уважают. У них обязательно что-нибудь вбок торчит, как в икэбане. И икэбана – это одна веточка, один цветок. А мы любим большой букет. Мы вообще любим, чтобы всего было много, они – мало. Здесь роскошь, которую ценит запад, считается неприличной.

– Мы, японцы, предпочитаем скромность, – говорил Шимада. – Мы чтим "ваби"…

Это "ваби" по-русски означало благородную бедность, кажется. Или нищету, возведённую в добродетель. Хороший тон японских островов велел выглядеть бедным и скромным, даже если ты богат. Может, это "ваби" было рождено постоянным ощущением маленького, ограниченного водой острова, где всего в обрез? Даже теперь, стремительно богатея, Япония держалась за "ваби", за маленькие, серенькие домики, за тёмненькую скромную одежду, за серую посуду. И только опытный глаз мог различить специальный, драгоценный обжиг грубых глиняных чашек, дорогую ткань простенького пальто, или чуть более широкую полоску земли вокруг серенького дома. Только японец мог опознать – рамочка садика в три сотки – это уже не госслужащий, а работник процветающей компании, а сад в четыре сотки мог окружать только богатый дом врача или адвоката с частной практикой, высокого сотрудника негосударственной фирмы, а, может, её владельца.

– Ах, не говорите, что у меня красивое платье, – отбивалась от комплиментов Намико. – Я купила его десять лет назад. Хотя правда была такова: – Теперь у нас стало гораздо больше денег, и мы покупаем много новых вещей.

Но вырвать такую правду из японских уст было невозможно. Потому что это неприлично в Японии – выглядеть богатым. Это мы хотим выделиться из толпы, японцы – с ней слиться. Мы выбираем яркие цвета, они – блёклые. Мы любим одежду особенную, не как у всех, они – стандартную. Не как у всех – здесь опасно. И не только в одежде. Мы ценим людей выдающихся. Здесь предпочитают таких, как все. Выдающимся здесь не оставлено ни малейшей щёлочки, чтобы существовать.

Залпом выпив чай, Хидэо поднялся.

– Пора начинать!

Это у нас считается хорошим тоном есть неспешно и плавно. У них – совсем наоборот. Прозвенел звонок, и в аудитории хлынула толпа. Сэнсэи низко кланялись молодому шикарному Такасими и едва заметно кивали пожилому профессору. Здесь любят богатых и сильных. А старых и бедных не жалеют. И вряд ли посочувствуют попавшему в беду.

– Примите соболезнование! – сказала она Хидэо в день приезда.

– А что случилось? – всполошился он. – И тут же успокоился. – Землетрясение в Кобэ? Так это не наш район!

И принялся объяснять ей, как далеко отсюда Кобэ. Он решил, что она плохо знает японскую географию, потому и волнуется. О землетрясении он едва слыхал, очень занят был своей работой. Помощь пострадавшим? Это дело властей! В Японии порядок. Может, потому и не сидят на здешних улицах нищие, что знают – никто им не подаст?

Она стояла у доски. Хидэо не было, он разговаривал по телефону в своём кабинете. Во время семинара он оставлял дверь кабинета приоткрытой и по первому звонку бросался туда. Видно, научные занятия не извиняли перед начальством его отсутствие на телефоне. Её доклад продолжался уже час. Студенты дремали.

– Может быть, закончим на сегодня? – предложила она.

Её слова незаметно соскользнули в сонное посапывание зала и бесследно растворились. Она решила обратиться к старшему по званию, к Шимаде.

– Может, закончим?

Не вполне оправившись от дрёмы, Шимада неопределённо пожал плечами.

– При чём здесь я? Он ведёт семинар!

Он кивнул в сторону председательствующего дипломника Мацутани. Тот испуганно заёрзал, замотал отрицательно головой.

– Решайте сами! – Она не заметила, кто это сказал? Кто принял решение, чтобы решала она?

Шимада и Мацутани разом опустили головы, возвращаясь к дрёме. Какой смысл говорить в пустоту?

– Закончим! – решила она.

Студенты завозились неодобрительно, словно их грубо разбудили, поднялись неохотно.

– Кто прервал семинар? – из кабинета выскочил Хидэо.

– Студенты устали, я решила…

– Вы решили?

Хидэо посмотрел на неё сердито и бросился вернуть расползавшихся студентов, усадил их за столы что-то писать. Она вышла в коридор. Шимада, завидев её, быстро нырнул к себе в кабинет: иметь дело с решительными здесь избегали. Митико, столкнувшись с ней, улыбнулась смущённо.

– Ты сдала вчера экзамен, Митико?

Девушка кивнула.

– И какую оценку получила, "ей", "би" или "си"?

Здесь называли английскими буквами наши "отлично", "хорошо" и "удовлетворительно".

– Я пока не знаю.

– Как так? Ты же сдала экзамен.

– Сдала. Но оценку сэнсэй поставит потом.

– Когда потом? Завтра, послезавтра?

– Может, месяца через два – три, – Митико явно чувствовала себя неловко.

От нерешительности сэнсэев? Или от решительности иностранки?

– И не забывают сэнсэи эти оценки ставить?

Митико совсем застеснялась.

– Забывают иногда…

Нет, решительность здесь – не доблесть. Здесь всё наоборот. Но наоборот не значит плохо. А просто наоборот. И слава Богу, что наоборот. Что станется с Японией, если все наоборот исчезнут? Нет, уж пусть лучше будет всё наоборот!

Страна, где можно есть сырую рыбу

Полнолуния ночь!

Даже птицы не заперли

Двери в гнёздах своих.

Тиё

Она закрыла дверь без ключа, просто захлопнула хлипкий замочек. В сущности, квартира не запиралась вовсе: окно одной из комнат выходило на галерею подъезда, и, уходя, она частенько забывала его закрыть. Так оно и стояло весь день, защищённое только комариной сеточкой. Любой желающий мог, приподнявшись на цыпочки, поставить колено на подоконник и спрыгнуть в комнату. Но желающих не находилось. И теперь, заметив открытое окно, она не стала возвращаться, чтобы его закрыть, – в Японии не воруют.

– А какой смысл воровать? – пожимал плечами Шимада. – У нас никто не покупает старые вещи. Шимада рассказывал, что однажды в горах он видел, как турист нашёл забытую кем-то видеокамеру и отнёс её вниз, в посёлок, сдал в полицию…

Пусть легендарная японская честность происходила из банальной невозможности продать краденое, жить в честной стране было приятно. Студенты, уходя на занятия, бросали на сиденьях своих мотоциклов перчатки и шлемы. Подъезды домов не запирались. В университетские корпуса можно было войти в любое время – боковой вход оставался открытым даже в выходные дни, даже ночью. Любой мог попасть в коридор, где за жиденькими дверями, запертыми шутейными замочками, стояли дорогие компьютеры.

Она ехала в аэропорт встречать Ольгу, свою бывшую аспирантку, подругу. Ольга работала в Японии уже третий год и теперь прилетала с южного острова Кюсю в её город. Она решила добраться до аэропорта пригородным поездом. Пока кондиционер разгонялся, справляясь с усиливающейся жарой, она решила умыться. В туалет стояла очередь, но умывальники были устроены отдельно, в кабинках с матерчатыми занавесками. Над очень чистой раковиной висело зеркало, под ним полочка, на ней мыло и… Рядом с мыльницей поблескивало золотое колечко. Замысловатый завиток окружал выпуклый камень. Должно быть, потому и сняла кольцо хозяйка, перед тем как вымыть руки. Поезд приближался к аэропорту. Она подошла к умывальнику, отодвинула занавеску… На полочке по-прежнему поблескивало кольцо. И хотя она знала, что здесь не принято проявлять инициативу, но не утерпела, взяла кольцо, показала его пассажирам. К ней подошла женщина, поклонилась благодарно, но как-то смущённо…

В зале ожидания аэропорта народ кучковался возле огромного экрана телевизора. Он показывал нечто странное. Среди декораций, изображающих что-то вроде триумфальной арки в Париже, молодой японец присел на скамейку, поставив возле большой чемодан. Рядом с ним сел пожилой белолицый мужчина, уронил газету. Вежливый японский юноша бросился её поднимать, а тем временем два дюжих рыжих молодца утащили его чемодан. Обескураженного юношу сменила хрупкая японская девушка. Пока она разглядывала карту, здоровенный блондин, стремительно вынырнув из-за угла, толкнул её мощным, как бульдозер, плечом и вырвал из рук сумочку. Потом серьёзный японец закусывал за столиком кафе в обществе двух белолицых парней, щедро подливавших ему пиво, незаметно бросавших что-то в его бокал. Разомлевший японец валился сонной головой на столик, а приятели, смачно ухмыляясь, вынимали из его кармана бумажник. Следующая сценка в таком же роде закончилась на больничной койке – закутанный в бинты японец скорбно взирал на кишащий бандитами западный мир. Серия кошмарных историй о наивных японцах, обманутых коварными личностями с серыми глазами, закончилась цепочкой чёрных иероглифов. Должно быть, там было написано: "Будьте бдительны!" Тот, кто крутил такое кино, понимал, что нельзя выпускать во внешний мир без подготовки японцев, избалованных жизнью с незапертыми дверями, полными карманами наличных…