Япония по контракту

– В Японии мало программистов и совсем нет физиков-теоретиков, – говорил польский профессор Квятницкий.

Он частенько заходил к ней поболтать. В Варшаве Квятницкий заведовал теоретическим отделом физического института, но в Польше теперь, как и в России, были трудные времена, и он охотно приезжал на пару месяцев к Такасими – подзаработать.

– Теоретик должен уметь мыслить абстрактно, обобщать. У японцев с этим неважно. Японцы плохо воспринимают абстракции, им свойственно практичное, конкретное мышление…

Пан Квятницкий рассказывал о своей поездке в Токио, в издательство, которое печатало его книгу. Издатель жаловался: научная литература продаётся плохо, пришлось пустить в макулатуру почти весь тираж теоретической физики Ландау.

– Да и кто в Японии сможет заинтересоваться Ландау? – усмехался Квятницкий.

– Не могли бы Вы прочесть лекцию студентам вместо меня? – попросил её Хидэо. И добавил торопливо: – Нет, нет, лекции – не Ваша обязанность, но я уезжаю в Париж… Я был бы Вам очень благодарен.

Она охотно согласилась. Потому что ей хотелось участвовать как-то в жизни лаборатории. Накануне отъезда Хидэо зашёл к ней в кабинет.

– Сейчас я иду читать лекцию! Через неделю это сделаете Вы. Вы уже приготовились?

– Да, я всё обдумала.

– Обдумали? – Хидэо посмотрел на неё подозрительно, всплеснул руками, запричитал: – Ох! Вы не готовы! Не готовы! – Он плюхнул на пол огромную, как вещмешок, сумку и принялся лихорадочно рыться в ней. – Вы должны приготовить Вашу лекцию вот так!

Он выхватил из сумки стопку бумаг – десяток страниц, аккуратно сшитых скрепочкой.

Она презрительно дёрнула плечами.

– Я никогда не читаю по бумажке…

Хидэо посмотрел на неё с ужасом.

– Вы обязаны это делать! Обязаны! – Кажется, он уже жалел, что поручил ей такое серьёзное дело. – Вы должны приготовить текст лекции, отпечатать его и размножить для всех студентов! – Хидэо запустил руку в сумку, приподнял ворох бумаг. – У Вас должно быть сорок копий, по числу слушателей. Ещё надо приготовить демонстрационный материал.

Хидэо достал папочку. В ней лежал текст лекции, скопированный на прозрачную плёнку. Значит, студентам мало иметь бумажный экземпляр на столе, им надо ещё видеть его на экране. А она легкомысленно решила – слушателям хватит её слов.

– Идите, готовьтесь, готовьтесь! – волновался Хидэо.

Она приготовила десять страниц лекции и сорок копий – бумаги Япония не жалела. На лекцию, на собрание сэнсэи шли, нагруженные бумагами, налегке не ходил никто. Перед началом лекции ассистент сэнсэя Кобаяси представил её студентам: рассказал по-японски её биографию, сверяясь с листочком, оставленным Хидэо, продемонстрировал её книги. Ассистенту тоже пришлось прихватить целый портфель бумаг. Она раздала сорок копий студентам и начала говорить, опасаясь только одного – сказать что-то не по тексту. Студенты уткнулись в листки, словно проверяя, правильно ли она излагает? Единственное утешение состояло в том, что на листках были в основном иллюстрации. Так советовал Хидэо, он даже дал ей в качестве образца свою лекцию: совсем немного текста, а остальное – картинки, как в комиксах. Студенты комиксы любили. Здесь вообще любили картинки. Их было много всюду: на лекциях, в телепередачах… Смысл удавалось понять, даже не зная языка. Телевизионный рассказ о пожаре сопровождался показом модели горящего дома. По мере продвижения огня от дома отваливались куски. Диктор почти ничего не говорил, только водил указкой по модели. В передаче о коррупции фотографии людей, замешанных в скандале, были наклеены на большой лист и соединены стрелками. Вдоль них ведущий передвигал картинку – туго набитый мешок со значком доллара и смачной верёвкой поверху. Возле каждого фото стояли цифры. Всё было предельно ясно: кто кому давал, и сколько. Прогноз погоды тоже был обвешан графиками: кривая линия с горбом в полдень изображала дневные колебания температуры, кривая с провалом – ночные. Японцы любили конкретные вещи.

– Рассмотрим абстрактное твёрдое тело, – начала она лекцию.

Студенты оторвали глаза от бумаг и уставились на неё растерянно, почти испуганно. Может, лучше без абстракций?

– Рассмотрим кристалл, – реакция не изменилась.

Она решила говорить ещё конкретнее:

– Возьмём металл…

Всё те же круглые глаза. От удивления глаза могут стать круглыми даже у японцев. Она запаниковала – что же делать?

– Возьмём железо, – конкретнее уже некуда.

Студенты склонились над столами, делая какие-то пометки в тексте. Дело пошло. Железо – это понятно. Железо каждый держал в руках. И никто никогда в глаза не видел некое твёрдое тело. Да и зачем какое-то абстрактное твёрдое тело им, будущим специалистам по роботам и компьютерам, а, может, чиновникам или торговым агентам? Но слушали внимательно. И добросовестно делали какие-то пометки, старательно играя роль прилежных, послушных ребят. Она закончила, подозревая – вопросов не будет. Их и не было – по собственной инициативе вопросов тут не задавали. Она достала ручку, сказала рассеянно:

– Японская ручка, а куплена в Москве…

Словно пелена упала с лиц. Аудитория проснулась, зашевелилась, ожила.

– В Москве? Не может быть! И сколько она там стоит?

Ребята стали искренними, бросили играть роль. Они обсуждали шумно, живо – стоило ли платить за такую вещицу тысячу йен? Доставали свои ручки, сравнивали. В их глазах зажёгся живой интерес: ручка – не абстрактное твёрдое тело!

– Как хорошо Вы прочли лекцию, – ласково сказал Хидэо, вернувшись. – Мой ассистент мне доложил. Я очень благодарен Вам! Я привёз подарок, – Хидэо протянул ей голубую коробочку.

В ней лежала подвеска простого металла, но безупречного английского стиля. И имя фирмы на крышке стояло знаменитое.

– Я прочитал ещё раз план Вашей работы, он мне понравился.

Она обрадовалась – Хидэо сам заговорил о работе. Хидэо умел быть благодарным!

– Но Вы хотите использовать данные, полученные ранее студентом Таманагой. Нехорошо! – Хидэо погрозил ей пальцем. – Нехорошо брать чужие измерения!

И он улыбнулся, словно обещая её не выдавать.

– Но это очень интересно – сравнить мои результаты с тем, что получил Ваш студент! Там проявляется одна закономерность, если всё вместе проанализировать и обобщить.

– Проанализировать… Обобщить… – поморщился Хидэо, – Сделайте что-нибудь конкретное! Проведите измерения сами. Таманага научит Вас.

Она умела делать измерения и знала, как много времени они займут. Она считала – неразумно тратить своё время, за которое Япония платила так дорого, на работу, доступную даже третьекурснику. А вот обобщить, проанализировать и увидеть закономерность под силу только очень квалифицированному человеку. Обобщение – тоже результат. Не менее конкретный, чем данные, которые в непереваренном виде просто ни на что не пригодятся. Пропадут. Но Хидэо не слушал её. Не понимал

– Вы должны получать оригинальные результаты, Ваши… – Хидэо улыбался устало. Ему приходилось всему её учить! Она была, как тупые ножницы, как тот дурак, которого ему никак не удавалось приспособить к делу!

В субботу Хидэо и Намико сидели у неё в гостях. Она угощала их настойкой из горьких японских слив. На дне банки с широким горлом лежали крупные зеленоватые плоды. Супруги Кобаяси с интересом разглядывали настойку – они никогда не видели такую, хотя напиток продавался по всему городу.

– Настойка сделана из довольно низкого сорта сакэ, – сказал Хидэо, изучив этикетку.

– Вообще-то такие сливы ядовиты, – добавила Намико. – Но вымоченные в алкоголе они безвредны. Я очень люблю их. Можно, я съем парочку? – Намико достала вилкой сливу, надкусила, зажмурилась от удовольствия. – Вкусно!

– Да, неплохо, – Хидэо выпил рюмку. – Вот только форма банки нехороша – короткая, с широким горлом. Удлинённая бутылка с узким горлышком смотрелась бы элегантнее.

– Да что ты! – замахала руками Намико. – Через узкое горлышко как я буду доставать сливы?

Она ждала вопроса – а как положить сливы в узкогорлую бутылку? Не дождалась. Для сидящих за столом этот вопрос был абстрактным, к ним отношения не имеющим. В самом деле, Намико любила сливы есть и интересовалась лишь тем, как их доставать. Своими руками она никаких солений-варений, тем более настоек, как большинство городских японок, не делала. Так зачем ей было думать, как положить сливы в бутылку? А её муж только пил настойку и любовался бутылкой. Поэтому его занимал только аспект эстетический – как бутылка выглядит? Бутылка с узким горлышком выглядела элегантнее. А как достать оттуда сливы и тем более, как их туда положить, его не интересовало – он никогда не делал ни того, ни другого. А, стало быть, об этом и не думал. Так откуда же тут взяться физикам-теоретикам?

Китайский доктор Чен

Повисло на солнце

Облако… Вкось по нему -

Перелётные птицы.

Басё

Сначала она приняла Чена за японца. Отличить китайца от японца для русского глаза трудно.

– Для нас это тоже нелегко, – улыбнулся Шимада. – Единственный выход – поговорить по-английски! Если хорошо говорит, значит, китаец.

– В нашем международном сотрудничестве мы должны ориентироваться на Восток! – писали японские газеты, иногда признаваясь: – Мы очень обидели китайцев во время последней войны и должны искупить вину.

Министерство науки Японии обещало финансировать прежде всего договора, заключённые с университетами азиатских стран. Сэнсэи воспринимали это, как инструкцию: ориентация на Восток! Сэнсэи не резали грубо, в лоб, как американцы:

– Китайцы дешевле!

Но китайцев нанимали охотно.

Китайский доктор Чен всегда приходил на работу ровно в девять, раньше всех. Начинал с того, что подметал пол в студенческом зале, мыл брошенные как попало чашки, выносил мусор. Свои кабинеты здесь все убирали сами, а студенческий зал был вроде кабинетом Чена – там стоял его стол. Ей нравился доктор Чен – основательный, серьёзный, аккуратный. Доброжелательный, вежливый. Разговаривать с ним было приятно. Чен хорошо говорил по-английски, охотно рассказывал ей о жизни в Китае, о своей семье. Отец Чена погиб в культурную революцию. Он был учителем, но однажды не вернулся из школы, а через несколько дней матери Чена сообщили, что она может проститься с мужем в больнице, где он умирал от побоев. Чен рассказывал это спокойно, храня на лице обычное выражение. И невозможно было понять, как он относится к тому, что случилось. В Японию Чен приехал с женой и пятилетним сыном. И с огромными чемоданами, Там была посуда, китайский чай, китайские приправы… И ещё игрушки, запас одежды и обуви. В Китае всё дёшево, с японскими ценами не сравнить. Одевался Чен аккуратно, во всё новое.

Чен знал японский язык. Если в работе выпадала пауза, он разворачивал карту города и изучал названия районов и улиц, выписывал их в особую тетрадь. В его компьютере хранились адреса дешёвых магазинов, рынков… Чен знал о жизни города много вещей практических, нужных. А если чего не знал, то отправлял электронную почту соотечественникам, живущим в Японии. Назавтра он приносил ответ. Китайцы знали всё. Они жили многочисленной слитной колонией. Даже обедать в столовую ходили группой во главе со своим начальником – строгим мужчиной постарше остальных. И всегда садились за один большой стол.

Приехав в Японию, Чен очень дёшево купил мебель, футонги, холодильник у соотечественников, которые уезжали. Всегда находился соотечественник, который уезжал. И всем китайцам это было известно. В компьютер Чена приходила электронная почта из тех стран, где жили китайцы. Когда на инженерном факультете открылась вакансия аспиранта, Чен отправил письмо на родину, а вскоре явился в университет вместе с молодым китайцем, приехавшим из Пекина. Вскоре сэнсэй Кобаяси известил сотрудников, что у них в лаборатории будет новый китайский аспирант. Японцы шли в аспирантуру неохотно – учиться трудно, платят мало. И пустующие позиции занимали китайцы.

– В будущем мы будем иметь только китайских профессоров, – хмыкал Шимада.

Сам Чен попал в Японию по рекомендации китайского профессора, с которым Хидэо познакомился в Англии. От каждого китайца тянулась ниточка к другому китайцу, все вместе они сплетались в прочную сеть.

Доктор Чен вёл занятия со студентами, помогал технику Ямазаки, мастерил наглядные пособия, ремонтировал приборы… Его руки были вечно перепачканы маслом, клеем, краской… И ещё он исполнял десятки разных поручений, которые Кобаяси давал ему, рассеянно улыбаясь.

– Сходите-ка в канцелярию Чен-кун…

Только Чена, да ещё техника Ямазаки сэнсэй звал, добавляя к имени вместо уважительного "сан" фамильярное "кун", вроде нашего "дорогуша". Так обращались только к тем, кто существенно ниже по чину. Но доктор Чен не обижался. Он молча, низко склонившись, выслушивал распоряжения сэнсэя, говорил – "Хай!" – "Есть!" и убегал исполнять.

– Я очень доволен доктором Ченом, – часто повторял Хидэо.

Домой Чен уходил не раньше десяти. Часов в восемь он заканчивал дела, прибирал свой письменный стол, не оставляя ни одной бумажки, запирал на ключ ящики и усаживался подремать, дотягивая положенный срок. Кем положенный и почему, неизвестно. Но положенный, это точно. Доктор Чен всегда вёл себя безошибочно. Он и по субботам всегда оказывался на месте, если приезжал босс. Китайцы вообще хорошо понимали японские правила. Наверное, не только письменность была у них общей с этой страной.

Ей нравился доктор Чен. И он относился к ней уважительно. Ей захотелось познакомиться с Ченом поближе, она пригласила его в гости. Худая, несимпатичная жена выглядела старше Чена и всё время молчала. Она не говорила по-английски и японский только начинала учить. Сын, круглоголовый, стриженый ёжиком крепыш, взобрался к отцу на колени и стал уплетать русскую еду, ловко орудуя палочками. Не привередничая и не капризничая, он съел всё, что ему предложили, и вежливо поклонился. Уходя, Чен протянул ей веер и шёлковый с вышивкой носовой платок – подарки, привезённые из Китая. Дарил их Чен перед уходом, как принято у него на родине.

Через некоторое время Чен пригласил к себе домой её и супругов Кобаяси. Он встретил гостей в метро, хотя нужды в этом не было – подробный план своей улицы Чен дал каждому из них. Чен заранее купил всем троим билеты на метро и вручил их с вежливым поклоном. Жил он в маленькой квартирке в доме, выстроенном университетом для своих служащих. Серые бетонные пятиэтажки, такие неказистые, что наши хрущобы показались бы среди них элитным жильём, университетские американцы называли крольчатниками. Впрочем, они называли так любое японское жильё ввиду его малости. Но Чену его квартира нравилась. Да и стоила она дёшево – семь тысяч йен в месяц. Подъездов в доме не было. Лестницы, укрытые только крышей вели на галереи, заставленные не уместившимся в квартирах скарбом. В прихожей не хватало места даже для двоих, в столовой едва умещался низкий столик с подушками на полу да уголок кухни, где рядом с плитой и мойкой устроился холодильник. В спальне с трудом расстилались два футонга, в туалете не стоило шевелить руками, чтобы не разнести стены. Туалет был странный: лоток японского образца располагался на постаменте, образуя некий гибрид восточного стиля с западным.

Едва войдя в дом, она поняла: главное здесь – ребёнок. Самые дорогие, словно залетевшие из другого мира вещи в бедной квартирке – электронный синтезатор, видеокамера, заводные машины – всё было для него. На пороге отец обнял сынишку да так и не отпускал его весь вечер. И глаза его светились счастьем.

– Сын больше любит меня, мать слишком строга с ним, – пояснял он, заботливо придвигая к малышу фрукты, чашки с вкусной едой, ласково гладя по голове…

Он рассказывал гостям, что летом собирается повезти сына в Токио, в Дисней-лэнд – сын давно об этом мечтает. Конечно, в Токио очень дорогие гостиницы, но Чен предполагал остановиться в квартире земляка.

– В Японии хорошо, чисто, – говорил Чен. – И можно иметь много детей. В Китае разрешается только один ребёнок. Правда, только в городе, в деревне рожают сколько угодно дочерей до первого сына. Сын – кормилец родителей в старости. В деревне нужны рабочие руки. Семье с одним ребёнком на земле не прожить.

Но Чен жил в городе. Хотя и тут был выход – запрет на второго ребёнка действовал только внутри Китая. За границей можно было заводить сколько угодно детей. Жена Чена уже была беременна.

Чен подливал гостям светлого китайского пива и предлагал закусить сушёными абрикосами, привезёнными из Китая. Жена хлопотала в кухонном углу и часто выходила оттуда, ставя на стол всё новые блюда.

– В Китае в течение дня хозяйка готовит тридцать блюд, – объяснял Чен.

– О, какая прелесть, чёрные яйца! – захлопала в ладоши Намико.

Чёрные кружочки на тарелке просвечивали со стороны бывшего белка, теперь имевшего тёмно-коричневый цвет. Бывший желток стал чёрным, как антрацит. Хидэо со знанием дела объяснил технологию: яйца выдерживают в сыром песке долго, около месяца, неустанно поливая песок, чтобы яйца как следует протухли. Протухшие яйца варят вкрутую. Она поперхнулась первым же куском, задохнулась от ужасного запаха. А Намико потянулась к тарелке за вторым ломтиком.

– Можно, я доем? Это так вкусно!

Намико был привычен вкус чёрных яиц, Хидэо знал, как их готовят. Откуда? Намико смутилась:

– Отец Хидэо часто ходил в китайский ресторан и иногда брал нас с собой.

Университетские поговаривали, что дед Хидэо был наполовину китайцем. Но сами супруги Кобаяси об этом не поминали.

Вслед за яйцами хозяйка подала салат из измельчённых на тёрке свежих огурцов с яичницей и тоненькими ниточками какой-то полупрозрачной лапши. Всё это было густо полито уксусом. Потом явилась тарелочка мелкой жареной рыбы и похожие на ежей серые от соевого соуса рисовые шарики с куриным фаршем. Закуски истекали из кухонного угла непрерывной чередой: китайская капуста, тушённая со свининой и грибами, тонкая соломка картошки, полусырой, едва поджаренной с чесноком… С картошкой здесь вообще обходились странно. Когда гости уже изрядно поели, хозяйка подала покрытую тягучей карамелью сладкую картошку – обычную для китайского обеда перебивочку перед главным блюдом, – так сказал Чен. За куском картошки, подхваченным палочками, тянулась бесконечная нить пережаренного сахара. Оборвать её можно было только так, как это делал Чен, окуная картошку в бокал с пивом. Или с водой. Вслед за сладкой картошкой подали пельмени. Чен называл их гёза. Если бы не горячий коричневый чай, который Чен подливал гостям, она не сумела бы даже попробовать такое количество блюд.

– Китайский чай олонг помогает пищеварению!

Съев на десерт очищенную хозяйкой грушу, она стала обдумывать, как бы ей подняться. Ведь сидели-то на подушках на полу.

Жена Чена за весь вечер не присела и ничего не съела. Только перед уходом Хидэо заставил её сесть за стол и выпить вместе со всеми. Женщина отхлебнула пива и тщательно выговорила заученную заранее японскую фразу:

– Я очень счастлива принимать у себя дома знаменитого сэнсэя.

Глава III

Хорошо организованная страна

Осени поздней пора.

Я в одиночестве думаю:

"А как живёт мой сосед?"

Басё

Автобус

Быстрая молния!

Сегодня сверкнёт на востоке,

Завтра – на западе…

Кикаку

Ей нравилось жить в Японии – всюду чистота, порядок. Автобусов не надо было ждать, даже в городе они ходили по расписанию. На каждой остановке висели три листка: на белой бумаге – расписание для будних дней, на зеленоватой – для субботы, на жёлтой – для воскресенья. Эта нехитрая мелочь облегчала жизнь всем, особенно иностранцам. Народ собирался точно ко времени, выстраивался цепочкой и застывал недвижимо, молча, как в строю. Автобус подкатывал минута в минуту, впускал строгую цепочку в среднюю дверь. Вне строя не проходил никто: ни старики, ни женщины с малыми детьми, ни спешащие нахалы. Из передней двери выдавливалась наружу другая цепочка, такая же строгая. Несмотря на многолюдство, потоки не мешали друг другу, двигались в разных направлениях без давки и завихрений. Входя, люди отрывали билетик с номером остановки. Тот, кто имел магнитную карточку, отправлял её в автомат, занимавшийся тем же самым – записью номера остановки. Даже в городе автобус брал плату в зависимости от расстояния. Большинство использовало карточки – они давали скидку.

Новый бархат кресел матово серебрился, кондиционер выдыхал тёплый воздух, толпа источала запах чистоты без малейшей парфюмерной примеси. Водитель за стеклянной перегородкой блистал элегантностью: синий форменный костюм, синяя фуражка, белоснежная сорочка и белые перчатки. И всё дисциплинированно-вежливое движение на японской дороге соответствовало этим ослепительным перчаткам. Водитель устроился как дома – повесил китель на плечики, переобулся в сандалии, поставив новенькие туфли там, где им положено стоять в японском доме: при входе в кабину. Автобус приближался к остановке. О намерении выйти пассажир должен был известить водителя нажатием кнопки над своим креслом. При этом по всему салону загорались красные лампочки, уведомляя прочих едущих о торможении, в кабине водителя звенел звонок. Все остановки были по требованию. Маленькие кнопки экономили много бензина для Японии.

Выход из автобуса перегораживал цербер автомата, оставляя только узкий проход, через который невозможно было просочиться, не заплатив. И обречённые пассажиры были спокойны – творческий поиск на тему, как проехать зайцем, их не волновал. Пассажир задержался у выхода, чтобы разменять в автомате бумажку в тысячу йен. Вычислить положенную плату помогала висящая над ветровым стеклом таблица: маршрут разбивался на зоны, номер зоны, по которой шёл автобус, высвечивало электронное табло. Парень бросил нужную денежку в кассу вместе с билетом, оторванным при входе. Водитель взглянул на ящик – прозрачные стенки позволяли ему проверить, сходится ли номер билета с количеством денег. Неусыпный надзор воспитывал легендарную честность японских граждан.

Поездка в автобусе была организована как совершенный технологический процесс и требовала от пассажира определённой квалификации. Она не сразу сообразила, куда засунуть карточку. Агрегат у выхода щерился щелями: одна принимала для размена бумажные деньги, другая продавала проездные карты, третья предназначалась для приёма мелочи… Видя, что она замешкалась, водитель высунул руку из-за стеклянной перегородки, направил карту в четвёртую щель, улыбнулся, поклонился, поблагодарил. Очередь желающих выйти бесстрастно дышала ей в затылок, терпеливо ожидая окончания процедуры. Автомат считал номер исходной остановки, записанный при входе, вычел нужную сумму, напечатал на изнанке карточки остаток денег… Она подумала, что придётся купить кошелёк с отделениями для карт – здесь у неё их будет много – автобусная, банковская, телефонная, медицинская… И ещё положенное каждому иностранцу пластмассовое удостоверение личности с отпечатком большого пальца рядом с фотографией. А пока она положила карту в карман, поиграла упругим пластиком.

Вроде бы ничего не произошло. Карта выглядела абсолютно целой, но вечером автомат отказался её принять. Должно быть, лёгкого изгиба хватило, чтобы сломать что-то внутри карточки, а заменить её на новую можно было только в автобусной конторе. Подъезжая к вокзалу, она радовалась, что японского не знает и не поймёт, как её будут бранить. Но женщина в окошке, английского сообщения явно не поняв, тем не менее улыбнулась, поклонилась, взяла карту и вложила её в какую-то машину, немедленно выдавшую новую, исправную карту. Женщина протянула её на сложенных ковшиком ладонях, опять улыбнулась, низко поклонилась, за что-то поблагодарила – аригато"… Из конторы она вышла очень довольная собой – ей удалось без посторонней помощи справиться с заменой карты. Она вообще успешно справлялась с Японией. Знала, что если на вокзал идёт автобус 7-1, то возвращаться надо маршрутом 1-7. Вот только улицы за окном потянулись незнакомые. Автобус свернул налево, к морю, а ей надо было направо, к горам. Надо было срочно спасаться. На остановке скучал парень с книжками, перетянутыми по местной моде ремешком – школьник или студент. Он сразу понял её беду, наверное, не её первую эта штука погубила: автобусы различались не только номером, но буквой пред ним. А она вместо нужного ей маршрута 1-7 с буквой N, идущего на север – North, выбрала 1-7 с буквой W, означавшей английское слово West – запад. Расписание обещало автобус нескоро, с моря дул холодный ветер… Она подняла руку перед жёлтой букашкой такси, едва ползущей в ожидании клиентов. Дверца открылась автоматически, пахнуло теплом. Она вложила листок с адресом в руку в белой перчатке, протянутую из-за стеклянной перегородки, отделявшей водителя от пассажиров, удобно устроилась на белых кружевных чехлах сиденья – на сегодня проблемы кончились. Решать мучительный вопрос, сколько дать на чай, не стоило. Заплатить предстояло точно по счётчику. Чаевых японцы не брали. И таксисты не были исключением.