Япония по контракту

– Это традиционная японская еда – сущи, – объяснила Намико.

Так вот как называлось то, что продавалось на каждом шагу! Пестрело, как цветник, в вокзальных киосках, украшало коробочки с холодными обедами в магазинах, красовалось в витринах ресторанов – это были сущи.

– Самые вкусные, самые свежие сущи можно попробовать только в сущи-баре!

Намико развела руками синюю занавеску, свисавшую тремя отдельными полотнищами до половины двери. То, что открылось внутри, на бар походило только высокими табуретами. Остальное выглядело, как цех. В центре зала вытянутым кольцом бежала лента транспортёра. Внутри кольца стояли обитые жестью столы с большими столовскими кастрюлями. В кастрюлях был варёный рис, в лотках – кусочки рыбы, креветки, ломтики омлета, огурца…

У столов орудовали трое молодцов в белых куртках и колпаках, в белых резиновых сапогах. Их руки двигались заученно и чётко, как по команде. "Раз" – парни захватили совочками продолговатые комочки риса и бросили их на ладонь. "Два" – комок умяли пальцами двумя короткими движениями. "Три" – прыснули на рис зелёным японским хреном васаби и нашлёпнули поверх кусочек рыбы или креветку. На счёт "че-ты-ре" парни делали по одному движению на слог – выхватывали из стопки маленькую тарелку, клали на неё готовые сущи парочками и ставили на бегущую ленту. Посетители устраивались на высоких табуретах за узкими столами, поставленными вдоль транспортёра. На столах было припасено много полезных вещей: коробки с разовыми деревянными палочками и салфетками, бутылки с соевым соусом и миски с ломтиками солёной редьки. На полочке над транспортёром хранились пакетики с зелёным чаем и большие кружки. Кипяток тёк прямо из кранов, торчащих из стойки. Бар был устроен индустриально, как цех.

Кроме того, что лепили парни, на ленте плыли ещё и сущи другого фасона – рисовые колбаски, завёрнутые в нори, разрезанные на куски. Разрез показывал яркую сердцевину из рыбы, огурца, омлета… Такие сущи выносили готовыми из кухни. Любопытствующий мог подсмотреть технологию изготовления через открытую дверь. Парень покрывал гибкую салфетку из палочек бамбука листом нори, тонким слоем варёного риса. Поверх помещал рыбную или овощную начинку, поливал густым соусом. Потом свёртывал салфетку трубочкой, катал короткими движениями, как скалку, и, освободив колбаску, разрезал её на равные куски, приставив линейку. Сущи третьего фасона делали из рисовой колбаски без начинки. Их ставили на торец, как пеньки, обёртку из нори выпускали вверх, создав корзинку, которую заполняли сырым рыбным фаршем или икрой – кетовой или мелкой, светло-розовой.

Были ещё и рисовые треугольники, глухо, полностью завёрнутые в нори – Намико называла их онигири.

– Начнём с креветок!

Намико указала на сущи, ещё прыгающие в руках парня. Через несколько секунд они сняли с ленты тарелку, захватили палочками по колобку, умакнули их в лужицу соевого соуса на блюдечке и отправили в рот, закусив солёной редькой, взбодрившей пресное соседство. Ещё тёплый рис приятно растаял во рту, креветки пахнули морской свежестью… Свежесть – девиз японской кухни! От того момента, когда сущи слепили, до мгновения, как их не стало, прошла минута.

Люди присаживались на табурет, выхватывали три-четыре тарелки, быстро съедали… Сущи-бар – экзотика только для иностранцев, а для японцев – забегаловка, да и сами сущи – еда быстрая, как бутерброд. Отобедавший быстро вставал, к нему бегом бросалась официантка. Мгновенный взгляд на стол, несколько закорючек на бланке, и клиент получал счёт и отправлялся к кассе платить. Девушка как-то знала, кто сколько съел, иногда пересчитывая пальцем пустые тарелки в стопке. Так можно было понять, сколько съедено порций. Но как узнать, какого они были сорта? Не могли же простенькие сущи с огурцом стоить столько же, сколько роскошные с икрой! Намико указала на стену – там висели тарелки разного цвета и бирки с ценой. Сто йен стоила голубая тарелка, на таких подавали колобки с овощами, на розовые укладывали сущи с креветками ценою почти в двести йен. Триста брали за клумбочки с икрой на синих блюдцах – выписать счёт не стоило труда, если хорошо организовать процесс. Но сколько же трудов придётся положить ей, чтобы освоить тысячи мелких мелочей этой страны? Мелочи мельтешили, баловали, утомляли…

В университет она вернулась голодная. Что такое несколько маленьких японских колобков для русского желудка? В студенческом зале столовой за бамбуковой ширмочкой кормили едой поизысканнее, чем на общей раздаче. Здесь были сущи, нюдлс – этим английским словом называлась японская лапша, залитая мясным бульоном. Маленькие японцы как-то справлялись с огромной миской. Она выбрала стойку с надписью "Гриль". Пластмассовые модели обещали жареное мясо и цыплёнка в сухарях. У кассы она произнесла только одно слово – цыплёнок. И получила впридачу чашку с горячим рисом и мисо-суп. Рис и мисо-суп подразумевались всегда – такова японская традиция. И серая пластмассовая посуда поддерживала традицию, стараясь походить на глину.

В лаборатории Шимада наливал кипяток в пластмассовую миску с лапшой. Такие миски продавались здесь повсюду. Заботливые жёны запасались ими в супермаркетах, чтобы дать уходящему на работу мужу. Шимада покупал свою миску в университетском магазинчике или в автомате. Лапшу быстрого приготовления Япония потребляла в невероятных количествах. Шимада заправил свою лапшу сухими овощами и кусочками колбасы из приложенного пакетика, слил воду через специально сделанные в крышке дырочки, взял приклеенные к чашке деревянные палочки… Предусмотрено было всё. Кроме одного – поколение, которое потребляет щедро сдобренный химией концентрат, вряд ли продолжит дело отцов, обеспечивших Японии славу страны с самой длинной жизнью. Своё синтетическое блюдо Шимада запил растворимым кофе, закурил сигарету – отрава на первое, второе и третье – обычный обед работающего японца.

Вечером она сварила мисо-суп. Не убогий из пакетика, а настоящий. На его приготовление ушло не больше двух минут – вскипятить воду, разболтать пасту, бросить водоросли, тофу, лук. Получилось нечто горячее и сытное, и на вкус похожее на еду. И очень полезное. Мисо и тофу – соя, белок без холестерина, лук и водоросли – витамины, микроэлементы. Она закусила суп корнем конняку – он чистил организм, запила коричневым китайским чаем оча – он выводил лишний жир. А зелёный японский чай вообще выводил всё, даже последствия радиации. Японцы утверждали, что если бы не зелёный чай, атомные бомбы унесли куда больше народу. Здоровье японцев оберегала традиционная японская еда – главный секрет японского долголетия.

Поликлиника (Конвейер на диванчиках)

В пути я занемог.

И всё бежит, кружит мой сон

По выжженным полям.

Басё "Предсмертная песня"

Победив туберкулёз и ревматизм, болезни сырости и нищеты, японцы жили дольше всех в мире. Правда, потребляя при этом больше всех в мире лекарств. И часто произносили слово "рак", в особенности, рак желудка. От этой болезни умер отец Хидэо, отец Шимады, и два сэнсэя с инженерного факультета ушли за один год в пятьдесят с небольшим. Почему? Здесь хорошая еда. Всюду, в любой забегаловке. Правда, много жаренного в обильном масле, в сухарях – это плохо для желудка. Но ещё хуже целыми днями не есть. В столовую ходили в основном низшие чины и студенты. Сэнсэи же наведывались редко, в своём тугом графике они не находили даже пяти минут, чтобы съесть обед из коробки. Хидэо обычно приносил макароны с кусочком мяса или рис с яйцом, и на этой пустяковине бегал целый день. Он всегда ел обед холодным, хотя в столовой стояла микроволновка, в лаборатории – газовая плита. Но разогревать Хидэо было некогда, он и холодное-то ел не всегда.

– Сегодня не успел поесть, отдал обед студентам, а то жена рассердится. Я не просто так отдал, а с условием – помыть коробку.

И он смеялся весело и гордо. "Я не успел поесть!" – здесь звучало как знак принадлежности к высшей касте важных, занятых людей. Иметь так много времени, чтобы обедать каждый день, профессору считалось неприличным. При такой жизни проблемы неизбежны – Хидэо жаловался на боли в животе.

И у неё появились проблемы – посыпались пломбы.

– Вся Япония мучается с зубами, – не удивилась сообщению Намико. – Наша вода и еда почти не содержат кальция.

Намико посоветовала есть побольше водорослей. И объяснила, что японские старики справлялись с нехваткой кальция, поедая маленькую рыбку прямо со скелетом. Высушенные мальки продавались в магазине целиком или в размолотом виде – такой порошок добавляли в мисо-суп. Она купила рыбок, заставила себя их съесть, но заработала изжогу. Стараясь потрафить вкусам молодёжи, фабрика щедро сдобрила пресный продукт специями. Молоко и йогурт не в силах были заменить малька, а здешний сыр был дорог и невкусен. Про творог и сметану японцы не слыхали. Пришлось спрашивать адреса зубных врачей. Всё про них знала Наташа. Она готовила только русскую еду, испытывая отвращение к водорослям и малькам. И жаловалась, что ногти у неё ломаются, волосы секутся. Зубного врача Наташа посещала каждый месяц.

– А почему бы и нет? – улыбалась Наташа, – медицинская страховка аспиранта включает оплату дантиста для всей семьи.

Ей, приглашённому профессору, бесплатный дантист не полагался. Пришлось взять в банке побольше денег и по совету Наташи отправиться в большую новую больницу, где на первом этаже работала поликлиника.

Она шла лечиться. Может, потому замечала то, чего не видела раньше? Казалось, город был полон инвалидов. По тротуару шла выложенная бугорчатыми плитками дорожка для слепых. Сворачивая к переходу, она расширялась площадкой. И здесь слепой не оставался покинутым. Его охранял… птичий щебет. С зелёным сигналом светофора заводила свою песню кукушка, сменяясь тревожной перекличкой птиц при жёлтом свете. Вместе с красным всё смолкало. Город думал о слепых, устраивая улицы, дома… В коридорах международного центра резиновые бугорчатые дорожки вели к лестницам и залам, к стене холла, где висел план дома с выпуклыми надписями. Слепые были не единственными, кого город опекал. Инвалиды в колясках могли спокойно передвигаться: все тротуары и переходы имели пологий съезд, а среди обычных будок с телефонами стояли специальные с широкими дверями. В больших магазинах были просторный лифт и туалет. Для немощных и стариков в туалетах был вделан в стену поручень, помогающий присесть и встать. А для мам с детьми при входе в туалет стоял пеленальный столик. О нервных, вечно спешащих город заботился тоже: у переходов через небольшие улицы висели коробки с кнопками, которые могли поторопить зелёный сигнал. На проспектах, где нервные, дай им кнопки, могли бы вообще остановить движение, вместе с красным светом возле светофора загорался треугольник из горизонтальных полос. Полосы гасли одна за другой, начиная с верхней, самой длинной, утешая:

– Смотри, совсем чуть-чуть осталось, одна коротенькая полоска внизу!

Шестиэтажную районная больницу из розового кирпича окружал сад с нарядными клумбами, с подстриженными кустами. В большом холле плавали в аквариуме золотые рыбки, по стенам висели бумажные фонарики. Пахло цветами. Молодые мамы, отстёгивая ребятишек со спины, бесстрашно отпускали их побегать босичком по блестящему мраморному полу. За стойкой регистратуры розовыми бабочками сидели юные девицы – розовые платьица, розовые мордашки, намазанные до безукоризненности фарфора, иначе японской женщине невозможно появляться на службе. Посетители отрывали от рулона талон с номером очереди и усаживались на мягкие диванчики ждать. Номерки и диванчики появлялись в Японии всюду, где можно было предполагать очередь. Девушки порхали пальчиками по клавишам компьютеров, на табло загорался номер, с диванов поднимались старички и женщины. Мужчин не было. Наверное, в Японии, пока работаешь, некогда болеть.

Лучезарно улыбающееся розовое создание, старательно выговаривая английские слова, приготовило для неё пластиковую регистрационную карточку с зелёным крестом и медицинскую карту, упакованную в жёлтую прозрачную папку. Девушка глянула на иностранку недоверчиво, выпорхнула из-за стойки и повела её по длинному коридору. И хорошо, что повела. Вдоль коридора тянулся нескончаемый ряд окошек, в каждом – новая розовая девушка, букет цветов и надпись по-японски. Наверное, тут значились названия врачей. Но как понять, где помещается дантист? Поспешая вслед за провожатой, она отсчитывала окна. Регистраторша вручила бумаги девушке в пятом окне и указала пациентке на новый ряд диванчиков – ждите!

На диванах кучковались товарищи по несчастью. У окна дантиста страдальчески морщились, придерживая руками щёки, у соседнего окна кашляли. Должно быть, там трудился терапевт. Точно в девять утра по коридору проследовала кавалькада во главе со строгой дамой, укрытой белым халатом, шапочкой и маской. Её сопровождали две юные ассистентки, нагруженные коробками и папками. Дама-врач несла только свои руки. Случившиеся в коридоре медсёстры низко кланялись даме, она же лишь слегка опускала ресницы. Белоснежная от туфель и чулок до косынки медсестра распахнула дверь рядом с окном дантиста, впустила кавалькаду и принялась выкликать фамилии больных. Распознать её щебет иностранному уху было немыслимо. И медсестре оказалось не под силу произнести странную фамилию. Она посмотрела смятённо на ожидающих и, обнаружив единственное белое лицо, радостно поклонилась, и чуть не за руку ввела иностранку в кабинет, на пороге велев ей переобуться в больничные шлёпанцы.

В кабинете стояли три кресла. Дама-врач, переходя от одного к другому, словно ткачиха-стахановка, ненадолго склонялась к покорно разинутому рту и, отдав команду ассистентке, пересаживалась к следующему. Не очень ловкие руки молоденькой подручной прикрепили к её зубу резиновую плёнку, защитив поле битвы от полившейся со страху слюны. Дама быстро расправилась с остатками старой пломбы, сделала слепок – даже небольшие дырки японцы предпочитали латать металлом. Замазывать дырку дама доверила помощнице – обязанности были распределены, как на конвейере, врач не тратил время на простые операции. Выйдя из кабинета, она направилась было к выходу, но девушка в окошке защебетала встревожено, указывая на диванчик – её снова приглашали подождать.

Минут через пять ей выдали уже распухшую жёлтую папку досье и попросили проследовать в регистратуру. Пока она ждала на диванчике, регистраторша отпечатала счёт и переправила его в кассу. Металлическая пломба стоила недёшево – восемь тысяч йен. В обмен на оплаченный чек регистраторша вернула ей карточку с крестом, отобранную регистраторшей, – технологическая цепочка завершилась. У выхода её окликнули. Наташа пришла лечить заболевшую дочь. Врача они уже посетили, теперь ждали лекарство. Наташа указала на новый строй диванчиков в дальнем конце холла. Там возле киоска аптеки сидела новая очередь. Технология была такова: врач выписывал рецепт, секретарша в окошке отправляла его факсом в аптеку. Пока больной платил в кассе за визит, а заодно и за лекарство, девушка в аптеке, оторвав очередную страницу непрерывно выползающей ленты факса, находила на полках нужное лекарство и опускала его в пластмассовый таз.

Больной, сидя на диванчиках, ждал, пока девушка вынесет таз и выкликнет его номер, проставленный и в факсе, и в чеке оплаты. Получив свой кулёк, больной, избавленный от беготни по аптекам, уходил домой спокойно лечиться. Посетителю надо было только сесть на первый диванчик возле регистратуры. Дальше его нёс к следующему дивану идеально отлаженный конвейер, поглощавший на входе страждущих и выдававший на выходе здоровых японских граждан. Те, кому не удавалось излечиться внизу, в поликлинике, отправлялись на верхние этажи в больницу.

– О, мы с сыном лежали тут! – по-русски сообщила подошедшая к Наташе молодая пышноволосая женщина.

За руку она держала бледного мальчика. Сына Гали в родном Питере вылечить не смогли, а в Японии ему сделали операцию. Мальчику было пять лет, но в больницу его положили вместе с мамой, сказали – так малышу спокойнее.

Ухаживать за сыном Гале не позволили.

– Это наша работа! – говорила медсестра, отбирая у Гали горшок. Она даже выучила несколько русских фраз. – Так я смогу лучше помогать ребёнку.

Сын выздоравливал, и счастливая Галя восторгалась Японией:

– Здесь так чисто всюду: на кухнях, в магазинах, в школах! Так чисто, что дети вырастают без единого поноса!

Галя рассказывала больничные истории, все сплошь счастливые: например, про русского мужчину, жившего на искусственной почке в Японии уже седьмой год, хотя в Москве ему и двух лет не гарантировали. Больничная кормёжка – единственное, что не нравилось Гале.

– Там всё время давали китайскую капусту с маленькой рыбкой, полтела которой занимают глаза. И сын не ел "капусту с глазами".

И ещё одно обстоятельство японской жизни досаждало Гале – она стремительно полнела. И Наташа жаловалась на прибывающий вес и утверждала, что это загадочное японское явление знакомо многим иностранцам. Японская еда, державшая японцев в сухом и лёгком теле, почему-то заставляла приезжих полнеть. И она уже через пару месяцев почуяла угрозу.

– Всё дело в гормонах, которыми кормят здешних коров, чтобы они быстрее прибавляли в весе, а иностранцы едят много мяса, гораздо больше, чем японцы, – так считала Наташа.

В поликлинике дела происходили чётко, но небыстро – пломбу отлили только через десять дней, сидеть в очереди к дантисту пришлось, как и в прошлый раз, два часа. Но села железка точно, почти без подгонки.

– Я увезу в Россию прекрасный японский сувенир – металлическую пломбу, – похвасталась она Шимаде.

– Мне тоже надо к дантисту, – вздохнул он. – У нас, японцев, зубы неважные. Дефицит кальция… – И он блеснул зубами, начинёнными белым металлом.

Телефон (Налог на любовь)

О цикада, не плачь!

Нет любви без разлуки

Даже для звёзд в небесах.

Исса

Ей надо было позвонить в Москву! Ей очень хотелось рассказать домашним, что она пережила первые дни и не замёрзла. Что научилась покупать японскую еду и даже её есть. Надо было многое рассказать, а, главное, услыхать, как родной голос скажет – я соскучился! И хотя тоска по дому штука романтическая, бороться с ней предстояло средствами материальными. Чтобы обзавестись домашним телефоном, ей предстояло арендовать или купить телефонную линию – в этом случае кабель, уже протянутый в её квартире, подключат к сети. Наташа советовала линию купить, но не в компании, а с рук. Так обойдётся дешевле, хотя всё равно дорого – долларов пятьсот-шестьсот. Но перед отъездом линию можно будет продать и денежки вернуть. Наташины советы всегда выручали. К сожалению, встретить Наташу можно было только случайно, она жила без телефона. Телефон – слишком дорогое удовольствие для аспиранта. Да и для русского профессора – трата существенная. И не очень необходимая – в цивилизованной стране можно позвонить за рубеж из любого автомата.

Зелёные будки стояли на расстоянии прямой видимости, как пограничники, идеально чистые с развешенными на палках телефонными книгами, не исписанными, не драными. Аппарат не имел изъянов и работал. Но московская линия была занята так прочно, словно вся Япония, ошалев от тоски, рвалась услыхать доброе слово из России. Устав извещать её об этом, после третьей попытки автомат возмущённо хрюкнул и наглухо закрыл щель для телефонной карты. Что-то она делала не так. Её вопросы поставили в тупик и студентов, и Шимаду – никто из них ни разу не пытался позвонить за рубеж из автомата. Надо было спрашивать телефонную компанию, спрашивать по-японски. Студенты помочь в этом деле не могли. К телефону в лаборатории они не подходили. В Японии даже местные разговоры платные, а на любые расходы из лабораторного бюджета требовалось разрешение сэнсэя Кобаяси. Позвонить вызвался Шимада. Оказалось, для международных звонков нужны были особые карточки и специальные автоматы – синие.

Синих будок было меньше, чем зелёных, но тоже достаточно. Синий автомат нашёлся даже возле университетской столовой. Но на его закрытой двери висело объявление на четырёх языках, сообщавшее: "Извините, автомат отключён".

– Это всё иностранцы! – сердито сказал Хидэо. – В последнее время к нам из-за рубежа приезжает много рабочих, особенно арабов. Едут они наобум, без работы, без средств к существованию. И подделывают телефонные карточки, чтобы звонить домой. – Подделку карточек японцами Хидэо не допускал. – Наши компании вынуждены отключать международные автоматы, они же терпят убытки! – Хидэо с компаниями был согласен. Она – нет. – Ах, Вам же надо позвонить домой! – догадался Хидэо. – Извините, я об этом не подумал! Наше гостеприимство включает бесплатный разговор с домом по приезде. Позвоните из моего кабинета! Я разрешаю международные разговоры только по моему телефону, я же плачу за телефон из своего гранта!

В Москве было четыре часа утра, но она постеснялась сказать об этом Хидэо. Он сам набрал московский номер, весело сказал её сонному мужу:

– Даю Вам Вашу жену! – И остался стоять рядом, глядя так, словно понимает по-русски. – Пробормотав пару пустых фраз, она положила трубку. – Примерная длительность разговора – две минуты, – Хидэо близко поднёс к глазам свои часы, записал в тетрадь её фамилию и номер телефона. – Я фиксирую все переговоры!

В субботу в семь утра в её дверь позвонили. На галерее стоял Хидэо.

– Я специально приехал, чтобы предупредить – сегодня мы ждём Вас в гости не в шесть, как извещали раньше, а в восемь. На четыре декан назначил совещание, к шести я освободиться не успею. Кстати, это очень неудобно для меня, что у Вас нет телефона! Все мои сотрудники и студенты имеют телефоны, в лаборатории висит список номеров. Это необходимо для нормального общения. Я пришлю к Вам Намико. Она поможет всё оформить.

Намико категорически отвергла идею покупки телефонной линии.

– Неразумно сразу уплатить кучу денег, а при отъезде покупатель может и не найтись. – Намико советовала линию арендовать.

В офисе компании Ниппон Телефон энд Телеграф, а других компаний, здесь, кажется, и не было, девушка выбежала из-за стола, придвинула стулья посетительницам, бегом принесла телефонный аппарат, сама заполнила бланк договора… Клиентке оставалось только оттиснуть своё ханко и внести месячную плату за аренду линии и залог за телефонный аппарат. Девушка заверила, что линия будет подключена уже сегодня. Но телефон, присоединённый к коробочке в столовой, молчал. Работало только соединение в спальне. Она удивилась. Она и представить себе не могла, как что-то может не работать в столь хорошо организованной стране! Она набрала московский номер и говорила, говорила… Коробочка была как раз над изголовьем её футонга и телефон пришлось поставить на татами рядом с постелью. Это увеличивало суммы счетов. Она даже заподозрила в хитрости телефонную компанию, поместившую единственное работающее соединение в спальне. Чиновники понимали, как беззащитен человек перед сном.

В конце месяца пришёл счёт на пять тысяч йен. Она огорчилась. А, разобравшись, расстроилась ещё больше – это была только арендная плата за следующий месяц и местные разговоры. Позже пришёл счёт за международные переговоры – умопомрачительный, на девять тысяч йен. Она решила перенести нежные беседы на ночь, когда минута разговора с Москвой стоила два доллара, а не три, как днём. Но следующий день был полон проблем и, придя домой, она схватила трубку, решив, что душевное здоровье дороже денег. После двадцатого числа, когда приходили счета, она испуганно замолкала на несколько дней, спасаясь только местными беседами. Они тоже стоили денег, но небольших. Тоскливыми вечерами она набирала какой-нибудь номер из быстро удлиняющегося списка, повисшего у изголовья её футонга, и радовалась, услыхав в гнетущей тишине квартиры хлопотливое японское "моши-моши". Но ей хотелось родного "алло". И, устав бороться, она набирала Москву. Муж утешал:

– Бог с ними, с деньгами! – И смеялся: – Считай, что телефонные счета – это налог. Налог на любовь.

Кнопки, скрепки, ластики… (Культурный шок)

Прозрачный водопад…

Упала в светлую волну

Сосновая игла

Басё

Пыль, нагромождаясь, образует горы.

Японская пословица

Она насыпала в рисоварку рис точно до метки слева, налила воды точно до метки справа. Если не плескать и не сыпать, как попало, а точно по меткам, рис всегда получался душистый и мягкий. И никогда не пригорал, потому что внутреннюю кастрюлю покрывал тефлон, а автомат отключал электричество, когда выпаривалась вся вода. Она включила рисоварку и убежала на зарядку – удобно жить в хорошо организованной стране!

Ей нравилось приезжать утром в аккуратно прибранный университетский городок, нравилось входить в свой кабинет, умываться после жара улицы – умывальники были почти в каждой комнате университета. Она наполнила свежей водой чайник, полюбовалась его блестящим кремовым боком с бледно-сиреневой веткой и английской надписью "Цветы в нежном свете вечера". Чайник включался автоматически, когда вода в нём остывала ниже положенной температуры, так что, однажды включив его, можно было обеспечить себя кипятком на всё время, пока не кончится вода. Без такого чайника тут не жил никто ни дома, ни на работе. Она легко нажала на крышку, выпустив из носика струю, завёрнутую в пар. Вода в чашке стала зелёной – мелко истолчённый чай заваривался мгновенно, а две ниточки отжимали заварку в пакетике, не давая пропасть зря ни одной душистой капле. Чашка легла выпуклым боком в ладонь точно, как слепок. Спинка кресла спружинила, остановившись в самом удобном положении…