Ровесник СССР: Всюду Вселенную я объехал

Ясное небо над Мехико вдруг стало серым. Поднялось облако цементной пыли, образовавшееся в результате разрушений тысяч домов, особенно в центральных районах. Кое-где, как карточные домики, падали мини-небоскребы, отели, банки. На фешенебельной авениде Реформа вылетели стекла из здания «Аэрофлота», обрушилась на мостовую его застекленная витрина. Пучилась мостовая. Город остался без света, из водопроводного крана текла не вода, а грязная жижа.

Толчки продолжались мучительно долго. Мы решили проехать по городу, посмотреть – целы ли здания, где находятся советские учреждения. Из телефонного разговора с советником советского посольства Тараленко узнаю, что среди советских работников и членов их семей в Мехико нет несчастных случаев, но всех в их домах «сильно трясло». На Инсурхентес – автопробка. Не работают светофоры. Добровольцы-регулировщики пытаются управлять движением. С воем сирен стараются прорвать автомобильный затор пожарные на красных грузовиках, зеленые «амбулантес» – машины «скорой помощи», полицейские мотоциклисты.

Поток машин, двигающихся к центру, ползет как черепаха. Оказывается, ко всем проблемам прибавилась еще одна – асфальт во многих местах покоробился, разорвался. Мы вспомнили, что в этот момент над Мехико должен кружить рейсовый «Ил-62М», прилетающий из Москвы. Сможет ли он приземлиться? Не образовались ли разрывы на взлетно-посадочных полосах международного аэропорта? И заспешили в аэропорт. Там, на здании аэропорта, были заметны разрушения, но самолеты садились. Местная аварийная станция давала электроток. Работал телевизор. Сообщалось об эвакуации тысяч тяжелобольных из поврежденных госпиталей в госучреждения, о рухнувшем здании радиоцентра. К телезрителям обращались с просьбой сдавать кровь на донорских пунктах, сохранять спокойствие, оказывать помощь пострадавшим, без нужды не пользоваться телефоном, чтобы не перегружать работу сети, к тому же поврежденной.

Город остался без света, не работали телексы, компьютеры в банках. «Ил-62М» на несколько часов задержался с отлетом из-за повреждения в ходе землетрясения аэродромных служб снабжения горючим. Когда он заправился, то взмыл в небо. С ним удалось отправить этот репортаж.

(Силантьев В. И. // Известия. 1984. 21 сентября.)

ГИМН ВОДЕ

У древних индейцев – предков мексиканцев – недаром родился культ бога дождя Тлалока. В жарких районах Мексики вода всегда ценилась как золото. Да и сейчас на большей территории страны земледелие основывается на искусственном орошении.

Столь же остра проблема воды во многих городах. В отличие от разных столиц мира, основанных, как правило, на берегах крупных рек, Мехико не может похвастать даже скромной речонкой. Город-гигант снабжается водой из рек, находящихся далеко за горными хребтами, окружающими столицу.

Вполне естественно, что непреходящая ценность капли воды в жизни и процветании страны нашла отражение в мексиканском искусстве. Еще много лет назад замечательный художник Диего Ривера закончил свою фреску над входом в туннель одной из водонапорных станций в Мехико. Правда, несмотря на то что художник в создании этого гимна воде использовал самые стойкие краски, время взяло свое. Пагубное воздействие оказали городской смог и сырость, господствующая внутри станции: краски поблекли, а многие росписи и совсем исчезли.

Почитатели мексиканской монументальной живописи давно обращали внимание на то, что фреска нуждается в реставрации. И вот на холме парка Чапультепек, где находится станция, появились бригады каменщиков. Они счистили с облицовочного камня многолетнюю копоть, и теперь дело за художниками-реставраторами.

Сохранившиеся детали фрески передают глубокий замысел художника. В центре картины изображены огромные ладони, заполненные драгоценной влагой; ее капли просачиваются сквозь пальцы и стекают в бегущий по дну туннеля поток питьевой воды. В свое время художник тщательно выписал на дне удивительный мир примитивных животных – амеб, инфузорий, моллюсков, морских звезд. В течение многих лет бегущая вода стерла эти росписи. А ведь эти детали фрески раскрывали желание художника рассказать о значении воды в происхождении всего живого на земле. Жизнь человека также связана с водой. И этот факт символизирует изображение старой индейской женщины, которая прильнула губами к чаше с водой, протянутой ей натруженными мужскими руками.

Закончив фреску, Диего Ривера задался целью украсить площадку перед станцией комплексной композицией, посвященной древнеиндейскому Тлалоку. Многометровый образ бога дождя, с которым древние ацтеки связывали также плодородие, распластан художником по земле, как бы слившись с ней.

ПРОГУЛКА ПО МОСКВЕ… В МЕХИКО

Мексиканская столица – огромный мегаполис. В нем больше тысячи улиц, площадей, переулков. Самая роскошная и широкая авенида – Пасео де ля Реформа. Она знаменита стеклянными высотными домами, но главное – великолепными памятниками.

Я пересек широкую авениду и вышел на улицу с дорогим русскому человеку названием – Нева. Прошел еще квартал и улыбнулся: соседкой Невы оказалась Амазонка. Затем я зашагал по улице Волга. Наша воспетая в песнях Волга-матушка «впадала» в короткий Тибр. Прогулка закончилась новым открытием: на углу Реформы меня ждала улица Льва Толстого.

Вернувшись домой, я раскрыл подробную карту города, решив проверить, упомянута ли на ней улица Толстого. Долго искал в списке с помощью лупы: было много названий на букву «Т». Взгляд скользнул вниз – и глазам не верю: Trotsky Leon в районе Primero de Mayo, по-нашему – Первомайский район.

Я спустился в гараж, завел корпунктовский «форд» и помчался на окраину города к международному аэропорту, где кончалась столица. На одном из перекрестков резко затормозил: увидел табличку на углу дома – Jose Stalin. Ага, значит, где-то рядом Лев Давыдович, одно время однопартиец «Хосе» Виссарионовича, а затем его заклятый враг.

Прохожий, которого я остановил, оказавшийся местным учителем, воскликнул: «Вы русский? Очень приятно! Вы должны знать: Троцкий – известный революционер-эмигрант. Когда я был школьником, о нем много писали в газетах». Я поинтересовался у учителя, кто такой Сталин. Он ответил не задумываясь: «Маршал совьетико» («советский маршал»).

Мы расстались друзьями. Но меня интересовал еще один факт. На карте города четко значились улицы Ленина и Жанны д’Арк. Позже, как выяснилось, они исчезли в результате частичной реконструкции квартала. Там возник торговый центр. А на задворках квартала осталась жить беднота, рабочие – среди улиц Karl Marx и Siberia.

…Так кто же и когда решил так революционно, «по-советски» назвать улицы Первомайского района? В столичной мэрии директор Департамента наименований городских улиц любезно принял меня и приказал помощникам поднять из архива карты разных лет. Мы вместе рассматривали их. Директор сказал, что в свое время район самовольно заселили обездоленные крестьяне, покинувшие деревни ради заработка в городе. Жили в лачугах, постепенно обустраивались. Сами придумали названия улицам. Такие поселения на пустующих землях появились на севере и юге.

В 1966 году разразился скандал. Власти прислали бульдозеры, уничтожившие лачуги в «колониях пролетариев» Ахуско и Санта-Урсула. Поднялась волна возмущения парламентариев, лидеров партий, общественности. Власти пошли на попятную – распорядились восстановить разрушенные жилища бедняков. Голодным людям присылали хлеб, масло. С тех пор никто не посягал на обездоленных, занимавших пустыри на окраинах Мехико.

…Мое путешествие по улицам Мехико закончилось в северных предместьях города-гиганта. Там, в районе Сьюдад-Сателите (городе-сателлите), находится улица Москва. Она застроилась солидными коттеджами с зелеными газонами. Недалеко от «Москвы» за высоким забором был расчищен земельный участок для жилого квартала. Охранник принял меня за возможного покупателя, пригласил зайти на стройплощадку, показал уже расчерченные и заасфальтированные улицы. Там тоже была запланирована улица Москва.

Две Москвы в одном Мехико – удивительно? Как знать! Разговор на стройке состоялся вскоре после XIX Олимпиады. Ее хозяйкой была Мексика. Команда СССР выступила неплохо, была среди фаворитов, на слуху у мексиканцев. Нашу замечательную гимнастку Наташу Кучинскую мексиканцы назвали novia, в переводе на русский – невеста.

ПАТРИЯ О МУЭРТЕ

В Гаване на шестом году революции уже ощущались перебои с продуктами и почти не производились товары первой необходимости. Куба, осмелившаяся бросить вызов Вашингтону, была зажата в тиски блокады. Ничто не сулило мне ни журналистской славы, ни особого материального поощрения. Это меня не смущало. Главное – интересная работа. И в этом я не просчитался.

Прежде всего предстояло разгадывать феномен Фиделя Кастро – личности, по свидетельству многих, весьма исключительной. Хотя бы потому, что он правил Кубой больше четырех десятков лет, дольше, чем Сталин в СССР, правил без каких-либо социальных взрывов и политических коллизий. Уже пали коммунистические режимы в Восточной Европе, уже победила горбачевщина в СССР, уже исчезло слово «социалистическая» из названия Российская Федерация, а Фидель Кастро был верен своим идеалам и лозунгу: «Родина или смерть!» Назло надменному северному соседу, назло Ельцину, Собчаку, Горбачеву, назло Бушу, Валенсе и Ко. Какой смешной, но логичный парадокс истории: человек, которого мы подозревали в нелюбви к социализму, стал чуть ли не единственным лидером в мире, готовым умереть за социалистический путь развития. А ведь Фидель, сражаясь в горах Сьерра-Маэстра с карателями диктатора Батисты, не думал об установлении в стране социалистических порядков. Он враждовал с кубинскими коммунистами, они в свою очередь называли его буржуазным авантюристом. Ведь Фидель и его брат были сыновьями богатого латифундиста, владельца сахарных плантаций на востоке острова. Однажды, уже после революции, Фидель грозился наказать младшего брата. За что? Рауль признался, что еще во время партизанской борьбы состоял членом компартии. «И ты, негодяй, скрывал от брата! – закричал он на Рауля. – Но скажи, почему ты не агитировал меня за коммунизм?» Рауль ответил: «Я хотел, чтобы ты сам созрел».

Я дежурил в «Известиях», когда по телетайпу ТАСС пришло сообщение о том, что Фидель провозгласил свою революцию социалистической. Мы ждали этого события. Как положено дежурному, к сообщению надо было придумать заголовок и по важности информации определить место публикации в газете. Я заверстал сообщение на первой полосе, сверху всех других материалов. То была сенсация, и на нее обратил внимание Аджубей. Он кому-то позвонил по «вертушке» и продиктовал мне нейтральный заголовок «Заявление Кастро». О социализме ни слова. Как я разузнал спустя некоторое время, хрущевская Москва не верила в искренность Фиделя. Но отказаться от Кубы, с которой радарами можно просматривать территорию США, мы не могли. И начали помогать строить социализм.

Мы прислали на Кубу не лучших дипломатов, журналистов, специалистов-хозяйственников. Среди них были очень честные, добросовестные люди, но были и рвачи, лентяи, зазнайки. С хрущевской «оттепелью» проснулись и наши «рыночники». Мы ратовали дома за усиление «материальной заинтересованности» в производстве. Фидель начисто отвергал этот подход и уверял наших людей на Кубе, что этим принципом руководствовались до революции, а она свершилась для того, чтобы покончить с частнособственнической психологией.

Хрущевское время породило «конфликтное кино», в котором обязательно присутствовал будничный советский негатив, а кубинцы в целях воспитания молодежи нуждались в таких фильмах, как «Чапаев», «Котовский», «Как закалялась сталь». Кубинские товарищи спрашивали меня, нет ли у нас еще подобных картин. Да нет, больше нет, не снимают наши кинодеятели, уверяют, будто «чапаевщина» – пройденный этап. Я сделал для себя открытие, что есть в мире народы с весьма короткой историей, как Куба, в которой к тому же немного национальных героев и героических страниц. И поэтому воспитание людей на примере героики прошлого ограничено. Я понял также, что Россия, напротив, с ее драматической и долгой историей пренебрегает своим героическим прошлым.

Наши отношения с Фиделем были подмочены Карибским кризисом. Не спрашивая согласия кубинцев, даже формального разрешения пограничных властей и таможенников, мы пригнали на Кубу свои суда и спешно, как требовал Вашингтон, вывезли ракеты. Такое поведение могло вызвать только шок в сознании Фиделя. Наши уверения в дружбе и готовности защитить Кубу не соответствовали реальным делам. Много лет Фидель слышал наши клятвы и обещания, а на деле никакого договора или соглашения о военной помощи или поддержке на случай агрессии не существовало. Наши трения с Гаваной обострились в последние годы моей работы там собкором в 1967–1968 годах.

Алехандро, так дружески мы звали нашего посла Александра Ивановича Алексеева, уехал в Москву, обиженный Фиделем. А ведь сам Фидель настоятельно просил назначить Алексеева послом. В 1959 году в момент победы революции в Гаване не было ни одного советского человека: отношения с Москвой были прерваны диктатором Батистой. Лишь «случайно» появился Алехандро в качестве корреспондента ТАСС. Москва поручила ему вести переговоры о восстановлении отношений. Алехандро явился к Фиделю «при галстуке», чуть ли не в смокинге, как полагалось. Фидель отказался иметь с ним дело – он счел, что ему привели буржуя, а не представителя Страны Советов. Сам Фидель одевался по-военному в гимнастерку и солдатские ботинки. При галстуке я его никогда не видел. Спустя некоторое время Алехандро снова направился к Фиделю, надев кубинскую традиционную рубашку – гуаяберу. Фидель его принял. Но в качестве посла из Москвы прислали типичного аппаратчика, хотя и неглупого человека. Посол Фиделю страшно не понравился, и он просил прислать знакомого друга Алехандро. И вот «друга» фактически изгоняли. Наши циники уверяли, что Фидель выжал Алехандро как лимон: посол, мол, имел прямые контакты с Хрущевым и, минуя министерских чиновников, выбивал для Кубы технику, сырье, запчасти. А когда Никиту «ушли», контакты Алехандро прервались.

Дело обстояло гораздо сложнее. Фидель разочаровался в политике Москвы, которая была лишена ясной и четкой концепции социалистического развития. В местном журнале «Теория и практика» были популярно изложены взгляды Фиделя Кастро по вопросам идеологии. Вот наиболее актуальные из них: развивать свой путь строительства социализма; бороться с бюрократизмом в партии и государстве; утвердить вооруженный путь борьбы как единственное средство завоевания власти; сформулировать политэкономию социализма; всесто плохих, неполных, абстрактных учебников, что существуем, создать свои; на всех уровнях развивать свои идеи; ратовать за свободу мысли революционеров.

Кубинское руководство нарочито подчеркивало свое прохладное отношение к Москве. По случаю 50-летия Великого Октября в посольской резиденции состоялся большой прием, но оставшийся за Алехандро советник-посланник Юрий Лебедев не ждал Фиделя и его соратников. В газетах слабо освещалась круглая дата нашей революции. И вдруг появились Фидель, его брат Рауль, президент страны Дортикос. Фидель подтрунивал над нашими дипломатами, а собкору «Правды» Вадиму Листову в насмешку сказал: «Смотрю, ты потолстел. Видно, мало работаешь, все на рыбалке».

Пикировались минут десять. Фидель был в курсе, что «Правда» сдержанно пишет о Кубе. На удивление всем, он в тот вечер много пил водки, хотя подчеркивал, что он непьющий.

Наконец Москва прислала нового посла Солдатова, с которым я познакомился еще в Лондоне. Встречали его мидовский чиновник, послы соцстран в Гаване. Он меня узнал. «Вы возмужали», – сказал он, приветствуя меня. Еще бы, прошло девять лет, как мы виделись последний раз в Англии. Из Лондона Солдатов вернулся на должность замминистра иностранных дел, был избран членом ЦК. Позже ему предложили пост постоянного представителя СССР в ООН. Переведенный из консультантов ЦК к нам в «Известия» Александр Бовин с улыбкой рассказывал: Солдатов ответил Суслову, что еще подумает, работать ли в ООН. Не успел: за него «подумали». Так он оказался в Гаване. Солдатов начал серию совещаний с дипломатами, журналистами. Мы информировали его о революции и революционерах, об иждивенческих настроениях руководства… Он перебил: «Точнее, жульнических, верно?» Посол был настроен решительно, заручившись мандатом Москвы сказать Фиделю: «Мы за сотрудничество и дружбу, но у русских есть пословица – насильно мил не будешь». Наверняка так и сказал Фиделю. Тот сделал все возможное, чтобы избавиться от нового посла, и добился своего. Солдатов затем был много лет нашим послом в Бейруте.

Не считал, сколько очерков, репортажей и статей о Кубе было опубликовано в «Известиях», «Неделе», «Новом времени» и «За рубежом». В них я рассказывал о трудностях Кубы намеками, полутонами. О противоречивых отношениях между Москвой и Гаваной ни слова. Зато все материалы проникнуты оптимистическим тоном. Помню, ко мне, вновь назначенному редактору международного отдела «Недели», обратились с вопросом: «Какова будет ваша линия в освещении жизни братских стран?» Мне ответить бы шуткой: партийная, мол, линия будет, но я сказал серьезно: «Интересных и жареных тем много. Сужу по многолетней работе на Кубе. И хотя сегодня наше государство с Фиделем Кастро не в ладах, критика в его адрес и критика всех братских стран не принесет пользы, лишь обострит отношения. К сожалению, мы не умеем критиковать, как, скажем, англичане поучают свои бывшие колонии. Тактично, ради дела, без оскорблений. И те не обижаются. Мы же способны только на крайности – либо белое, либо черное».

О «черном» я писал в закрытых справках в редакцию, пытаясь развеять некоторые предрассудки и неправильные взгляды о Кубе, бытовавшие в Москве. Мне хотелось, например, «протащить» на полосу «Известий» тему эмиграции кубинских диссидентов. В то время Москва клеймила позором наших беглецов на Запад, лишала гражданства тех, кто оставался за границей. Этот факт «бегства из коммунистического рая» считался нашим позором. А Фидель тем временем разрешил массовую эмиграцию кубинцев в США, не желавших жить в условиях социализма. Был организован воздушный мост Варадеро – Майами, каждый день легкий пассажирский американский самолет перевозил группу беглецов. В гавани Варадеро могли причаливать моторки и парусники из Майами и забирать уезжающих, а также высаживать кубинцев, которые хлебнули счастья в США и решили вернуться на родину.

До революции многие кубинцы выезжали во Флориду на работу, оставив семьи на острове, и вот они получили возможность воссоединиться. В то время на Кубе насчитывалось свыше 117 тысяч «лишенцев»-богачей, потерявших право вести жизнь эксплуататоров и расставшихся со своим имуществом. Они, правда, получали компенсацию от государства за национализированные фабрики и магазины. Компенсации хватало на приличную жизнь, но сердцем и душой они были там, в Майами, и ненавидели революцию. Ленин говорил, что труп капитализма невозможно похоронить, он будет долго разлагаться в обществе строящегося социализма. Так и Фидель мог сказать, что буржуазные пережитки подобны иглам морского ежа: однажды наступив на них, не вытащить их из ноги, пока они не растворятся в теле. Желающих уехать записывали в очередь, описывали их имущество, чтобы его нельзя было продать за доллары: разрешалось увозить с собой как пассажиру туристского класса 20 килограммов груза, одни часы, одно кольцо, колье, сережки и прочее. Высоких чиновников, записавшихся на выезд, увольняли как нелояльных, предлагали работу мачетеро на уборке сахарного тростника. Такое мог придумать только Фидель Кастро.

Непредсказуемость кубинского руководителя, пафос его речей вызывали недоумение не только у наших дипломатов. Многие из них с красным карандашом изучали его речи, подчеркивая пассажи-намеки. Иные видели в нем бесшабашного революционера, истеричного оратора. Но эти претензии можно легко опровергнуть примерами терпимости Фиделя, его хладнокровия, умения маневрировать и даже консерватизма. Несомненно, в первые годы у власти он блуждал, не видел пути развития, открыто возмущался, что в коммунистическом движении идут споры друг с другом разных догматиков, но Кубе от этого не легче. У нее нет рецептов построения социализма. Об этом он говорил еще в речи 13 марта 1968 года. А разве он говорил неправду? В нашей теоретической мысли – вот где был полный застой.

Никто, кроме Фиделя, не сказал так ярко и сердечно о советско-кубинской дружбе, о вечной любви и симпатии двух народов, о величии и мужестве людей, строящих новое общество. Чем мы отплатили за эти искренние чувства? Горбачевщина породила писателей-плакальщиков и журналистов – хулителей всего святого. Они оплевали и нашу дружбу с Кубой. С меркой эгоиста-толстосума они начали подсчитывать, сколько стоила нам в долларах Куба ежегодно и по дням. Поразительно: цифры точно совпали с вашингтонскими заклинаниями времен холодной войны. Будто любовь и дружба измеряются деньгами?! Да нисколько не должна нам Куба! Это мы ей должны за сахар и никель, за ром и сигары, которые, кстати, изымались из торговли на острове и шли только в Москву. Живя на Кубе, я не представлял, что из кубинских парней, простодушных и беспечных, могут вырасти смелые воины. Вспомним вклад Кубы в освободительную борьбу в Африке.

Циники от политики говорят, что чем меньше нация, тем упорнее она торгуется, чтобы подороже себя продать. Когда мы при закрытых окнах в посольстве обсуждали вопрос, с кем Фидель, я утверждал, что ни с кем. Сам с собой, он ищет свой путь, хочет быть независимым. Но это невозможно для маленькой страны. Значит, из всех зол выбирай наименьшее. Если наши идеологи не могли предложить ничего путного, то здравый смысл подсказывал Фиделю исповедовать мирное сосуществование с «северным соседом». Только Вашингтон не хотел слышать об этой идее. Он настаивал – только полная капитуляция, будто речь шла о капитуляции гитлеровской Германии. Позор перестройщикам – они взялись помочь Вашингтону осуществить его заветную цель: сокрушить режим Фиделя. Инициатор перестройки Горбачев нанес молниеносный визит в Гавану. Вел переговоры с руководством Острова свободы. Детали их мы не знаем, но итог ясен. Дружба дружбой, а табачок врозь. Наша помощь Кубе прекратилась.

Но давайте еще посчитаем, кто кому должен! Наши специалисты в области экономики были наняты кубинцами за солидную зарплату, сели в кресла советников при министрах и управляющих, а предложить концепцию возрождения и развития кубинской индустрии не смогли. Ни в силу своих знаний, ни в силу способностей. Дело в том, что ни партократы, ни академики в Москве не имели такой концепции. Зато советские военные с курорта Варадеро могли разглядывать запуски американских космических кораблей с мыса Канаверал. Зато целая плеяда наших латиноамериканистов, годами изучавших испанский язык по книжкам, получила впервые шанс общаться с народом и коллегами, говорящими по-испански, и почерпнуть живой материал для написания диссертаций. Зато «Аэрофлот» стал экономить миллионы долларов, пользуясь льготами при обслуживании своих самолетов в Гаванском аэропорту. Перестройщики шипят: «А сколько истратили на вооружение Кубы?» Признаемся честно, мы отправляли устаревшее, вооружение.

Милые сердцу кубинцы, дорогие компаньерос! Если бы вы могли услышать хулящие вас голоса Москвы, вы бы сразу почувствовали, что это не русские голоса. В характере русского народа нет места скопидомству. И никогда не будет, хотя рыночники-демократы попытались научить нас считать деньги и внушить, что в этом счастье. Да нет же! Решительно нет.

Находились среди нас пессимисты, осуждавшие Фиделя, упрекавшие кубинцев в лени, но все восхищались красотой кубинских мужчин и женщин. На расспросы москвичей, красивы ли кубинки, я обычно отвечал полуправдой-полушуткой: «Когда, бывало, встречал на пути кубинку, то старался бегло на нее взглянуть и пройти мимо. Если долго смотришь, теряешь сознание. Так красивы! Несколько раз падал в обморок на улице. Хорошо, что в Гаване всюду скамейки – присядешь, придешь в себя и дальше идешь. А тут из-за угла снова показалась кубинка. Да еще мулатка с серебристой кожей. Цокает каблучками. А какая походка! Снова падаешь в обморок…»

А экзотика тропиков! Она повсюду. А дома Гаваны? Ни одного похожего друг на друга, ибо было запрещено строить дома по типовому проекту. Несколько недель я писал очерк «Рассвет над Гаваной». Не в переносном, а в буквальном смысле слова. О поразительных красках моря и неба в пору утренней зари. И о том, что это явление повторяется в любую погоду. Я подождал, когда на Гавану обрушится ураган и небо затянет синими тучами. Думал, что не увижу рассвета. Нет, яркий луч света пробился-таки сквозь толщу облаков. И Гавана засветилась голубым цветом. В моей душе я ощутил тепло и радость. Вспомнились многие приятные минуты жизни в райском уголке природы, встречи с добрыми людьми.