Погрешность

– Иван, не отвлекаю?

– Нет, говори. – В трубке послышался шелест бумаг.

– У меня тут случилась одна очень неприятная ситуация.

– Рассказывай.

Глава 15

Ульяна перебежала дорогу к театру и, потянув на себя тяжелую массивную дверь, оказалась в просторном помещении с высокими потолками. Вчерашний дебют в роли Одетты прошел лучше, чем она могла себе представить. Никольская была неотразима в образе нежного белого лебедя и, кажется, до сих пор испытывала нервное покалывание в пальчиках от колоссального волнения и свалившейся на нее ответственности.

– Уль! – Лиза окликнула ее, ускоряя шаг, чтобы догнать подругу.

– Привет, слушай, мне нужно настроиться, –  Ульяна натянуто улыбнулась, –  очень волнуюсь.

– Конечно, все будет хорошо! Не переживай, –  Самарина крепко сжала Улькину ладошку, –  ты мегаталантлива и ты справишься.

– Спасибо, Лизок.

Ульяна улыбнулась подруге и пошагала в гримерку. Пока делала сценический макияж, несколько раз набрала Степе, но он все не отвечал, это нервировало. Неужели у него что-то случилось? А если он вернулся к Светке? Последние мысли она откидывала в сторону, как гнилые орехи. Громов не мог с ней так поступить, не мог!

Закончив припудривать лицо белоснежной пылью, Никольская растянулась, прошлась вдоль гримерной пару раз и, усевшись на пол у двери в позу лотоса, вновь набрала Степана. В этот раз он ей ответил.

– Я соскучилась, –  промурлыкала в трубку, вытягивая ноги.

– Я тоже. У тебя все в порядке?

– Да, через полчаса начинаем. Пальцы дрожат, –  поджала губы, рассматривая свои руки.

– Все будет хорошо. Не волнуйся, ты со со всем справишься, –  Громов говорил быстро, словно хотел от нее отвязаться. Ульке это не понравилось, но она не стала развивать данную тему и акцентировать свое внимание на том, что ей, возможно, всего лишь показалось.

– Ладно, я пойду. Вечером позвонишь?

– Да. Удачи!

– Спасибо.

Скинув вызов, Ульяна горела ревностью, нетерпением и злостью, ей хотелось прямо сейчас сорваться в Питер, но она мысленно давала себе хлесткий подзатыльник. Она профессионал в первую очередь и лишь потом безголовая влюбленная девочка. Когда в дверь постучали, Ульяна мгновенно поднялась с пола, открыла, пропуская балетмейстера в свою обитель. Мужчина, как и всегда, наговорил ей пару стандартных фраз, чтобы подбодрить, и пожелал удачи.

Ее партия была длинной, вынуждая быть на сцене восемьдесят процентов постановки, и требовала колоссальной отдачи делу. Ульяна считала себя талантливой, но за все годы занятий и тренировок никак не смогла избавиться от страха, мешающего ей раскрыться в парном танце. Она не доверяла партнерам, не могла открыться им полностью, из-за этого часто конфликтовала, ее предвзятость задевала танцоров, давая повод думать, что Никольская ставит себя выше других. Отчасти, наверное, так и было. Никому нельзя доверять, только себе, впрочем, даже это можно оспорить.

Зал взорвался аплодисментами, ее сольная партия вызвала восторг, она чувствовала людские эмоции, питалась ими, а улыбка на ее губах становилась лишь шире.

После окончания постановки она помнила лишь овации зрителей, собственное волнение и то, как грязно они с Лёнечкой сделали поддержку. В остальном в голове был чистый лист, ее бешеный невроз стер все подчистую. Уже в гримерной Ульяна медленно начала приходить в себя, дыхание стало более спокойным, волнение утихло, а приятная натянутость в мышцах вызывала лишь наслаждение. Переодевшись, девушка перекинула через плечо немаленькую сумку, постучалась к Лизе, которая тоже была готова ехать в отель, и вызвала такси.

Ульяну все еще что-то беспокоило, она с самого утра ощущала повышенную тревожность и, конечно, связывала ее с выступлением, но оно прошло. Постановка завершена, а Никольскую до сих пор одолевает какое-то необъяснимое опасение, предчувствие, будто что-то случится. Должно случиться.

– Машина скоро приедет? – Лиза пропустила подругу вперед, придержав дверь.

– Пишет, десять минут, подышим воздухом.

– Блин, холодно сегодня,– Самарина обняла себя руками, ее тонкий свитерок совсем не грел.

– Держи ,– Уля протянула подруге свою ярко-красную куртку.

– А ты?

– А мне жарко, до сих пор не могу отойти.

– Спасибо, – Лизка натянула куртку и выудила из сумки протеиновый батончик, надорвала обертку. –  Будешь?

– Нет, не могу после выступлений смотреть на еду.

– Да? А у меня вечно просыпается жор.

Ульяна рассмеялась, но ничего не ответила, подставила лицо под поток прохладного ветра, и ее светлые распущенные волосы разметались по плечам.  Лизка натянула наушники, замирая на краю тротуара, а из-за угла показался серебристый «Ниссан». Ульяна обернулась на скрип тормозов и завороженно смотрела на приближающуюся машину, на всей скорости летящую в сторону Самариной.

В ушах встал этот мерзкий звук, словно кто-то водит вилкой по стеклу. Ульяна выкрикнула имя подруги, но та уставилась на свои кроссовки, бодро притопывая ножкой в такт музыки, играющей в наушниках.

Все произошло слишком быстро, несколько секунд, за которые перед глазами Никольской пролетела вся жизнь. Когда она подалась вперед, то была уверена, что сможет оттолкнуть подругу и не попасть под раздачу сама. Она должна была успеть, должна…

Вытолкнув Лизу, Ульяна замешкалась, обернулась к летящему авто, а ее глаза расширились, в огромных черных зрачках отразились улица, свет фар и мигающий красным светофор. Сердце ускорило свой ритм, и хрупкое девичье тело перелетело через крышу машины, приземляясь на теплый и пыльный асфальт. От «Ниссана» не осталось и следа, машина растворилась на просторах улиц, а Лиза со слезами на глазах кинулась к Ульяне. Самарину трясло, она толком не могла связать и пары слов, лишь захлебывалась и что-то невнятно бормотала.

Ульяна была еще в сознании, у нее ныли виски и ломило затылок, она чувствовала тошноту и подступающую агонию. Пока боли, выкручивающей каждую мышцу, не было, но Ульяна догадывалась, что это ненадолго.

– Ульяна! – Лиза прочертила коленями по асфальту, присела рядом с подругой и крепко сжала ее ладонь.

Вокруг столпились люди, где-то вдалеке послышался вой сирены, а перед глазами замелькали синие костюмы врачей скорой помощи. Ульяна приподняла голову, не в силах сосредоточить взгляд хоть на чем-то, с каждой пройденной секундой картинка размывалась все больше. Во рту появился ощутимый привкус крови.  Ощупав языком небо, Никольская сообразила, что прокусила щеку, и прикрыла глаза.

***

Ей было холодно и постоянно хотелось укрыться. Липкие волосы метались по подушке, то и дело приклеиваясь к мокрому лбу и щекам. Ульяна все никак не могла открыть глаза, блуждала на задворках собственного сознания в кромешной темноте и что-то шептала. Ее едкий крик растворялся в звенящей тишине, когда она снова и снова чувствовала удар, перелетая через машину. Агония из боли поглощала ее тело, девушка морщилась уже наяву, а сидящий в палате отец, словно зеркало, отражал каждую эмоцию дочери.

Никольский прилетел сюда сразу, как только ему позвонили, сорвался с лекции в аэропорт.  А теперь вот сидел рядом со своей девочкой, моля о том, чтобы все обошлось.

Высокая медсестра с грозным видом и лицом, раздражение на котором было прикрыто кривой гримасой, сменила капельницу и спешно удалилась в коридор. Мужчина посмотрел ей вслед и сжал тонкие пальчики дочери, веря в лучшее.

Ульяна чувствовала отцовское присутствие, слышала его тихие молитвы, удивляясь им, ведь папа всю жизнь был атеистом. Приоткрыв глаза, обессиленно дернула рукой. Ее красивое лицо еще пару часов назад приобрело неестественно белый цвет. Она была бледна, как накрахмаленная простыня. Яркий свет резанул сетчатку, и девушка снова погрузилась в темноту. Чтобы выбраться из этой жуткой ямы, которая вновь и вновь утягивала ее в сон, пришлось приложить немало усилий.

Она очнулась одна. В палате было пусто, а за окном нависли сумерки. Девушка нерешительно приподнялась на локти, медленно соображая: что-то не так. Понимание пришло не сразу, вначале были догадки и неверие, ведь с ней такого точно не могло произойти.

– Ульяна! – отец, зашедший в палату, повысил голос, и девушка ретировалась с локтей на подушку, вжалась в нее шеей, все еще не желая признать произошедшего.

Никольский присел рядом с дочерью и сжал ее руку, но Уля не среагировала, только завороженно смотрела на одеяло, где покоились ее ноги. Она гипнотизировала свои конечности, которые не выполнили ни одной команды, отданной ее мозгом. Ни одной.

Ульяна не могла поднять ногу, пошевелить пальцами, согнуть в колене, ничего. Полная потеря чувствительности и двигательных функций. Покачав головой, девушка метнула взгляд к отцу и натянуто улыбнулась.

– Я сломала позвоночник?

– Милая…

– Папа, говори как есть. Я больше не смогу ходить?

– Нужна операция, но шансы очень высоки. Все будет хорошо, слышишь?

– Слышу, – Ульяна ухмыльнулась, а на тумбочке зашумел телефон, как ни странно, но после аварии он остался жив.

– Это Степан, он звонит не первый раз. Я не решился брать трубку, подумал, что это должна сделать ты.

– Правильно подумал.

Улька скинула вызов, а Никольский вытянул шею в возмущении, но дочь опередила его вопросы, сразу давая ответ:

– Я не хочу портить ему жизнь.

– Ульяна…

– Если я не встану, то он будет лишь мучиться со мной, папа. Я не имею права давить на его человечность и благородство.

– А как же и в горе, и в радости? – Олеся Георгиевна ворвалась в палату с раздражением, ее рейс задержали в аэропорту и, кажется, вытрепали все нервы, которые и так были на пределе после произошедшего с ее дочерью.

– Мама, – Улька вздохнула, ей захотелось отвернуться, спрятаться ото всех, но, кажется, сейчас это уже было невозможно.

– Что «мама»? А как же любовь? Не ты ли мне говорила, что она у вас есть? Не ты ли устраивала истерики и скандалы? А теперь вот так просто списываешь его со счетов. Нет уж,  дорогая, пусть он знает и принимает решения, что со всем этим делать дальше. Только попробуй спрятать голову в песок, поняла меня? Звони, – мать протянула ей телефон, но Ульяна лишь сжала смартфон в  ладони.

Никольская-старшая стиснула зубы, жалея дочь про себя. Кажется, у нее почти остановилось сердце, стоило ей зайти в эту ужасную палату. Все здесь твердило о трагедии и боли ее девочки. Ее дочь не заслужила всего, что с ней произошло, не заслужила! Материнское сердце сжималось все сильнее, а из глаз выступили слезы, которые женщина спешно утерла рукой.

– Если ему не позвонишь ты, это сделаю я! – взгляд матери вновь стал суровым, и Ульяна медленно набрала Степин номер. Абонент был не в сети, и это сильно ее обрадовало.

– Олеся, пойдем выйдем, – Артур Павлович сжал плечи жены, подталкивая в коридор. Женщина все это время не отрываясь смотрела дочери в глаза. Яркие, синие глаза, наполненные печалью и жутким страхом. Настоящим ужасом, из которого им придется выбираться вместе.

Возможно, Олеся и не была слишком внимательной матерью и скорее лишь требовала, но сейчас она тем более не позволит опустить своей девочке руки. Ни за что в жизни. Она встанет на ноги, чего бы им это ни стоило.

Когда родители ушли, Ульяна выдохнула, откинула с ног одеяло и долго смотрела на свои пальцы, пытаясь ими пошевелить. На лбу выступила испарина, но чуда не произошло. Она ничего не чувствовала. Абсолютно.

Стало жутко, ей вдруг показалось, что вся ее прежняя жизнь была бессмысленной. Она с детства занималась балетом, с детства трудилась, умирала на тренировках, репетициях, вечно чувствуя боль и колоссальную ответственность. Она помнила, с каким трудом ей далась растяжка, как сложно было танцевать по несколько часов без перерывов, помнила слова матери о том, что она должна стать лучшей, быть лучшей. А сейчас… сейчас каждое из всплывающих в памяти действий было абсолютно бессмысленно. Она прожила девятнадцать лет в погоне за тем, что забрали у нее в один момент. Минута, и ее прошлое стерли. Вырвали с корнем, приковывая к кровати.

Ей одолевал страх и ненависть. Она ненавидела всех и до жути боялась будущего. Что будет завтра? А через неделю? Сколько должно пройти дней или месяцев, чтобы ее жизнь стала хоть немного прежней? А если ничего уже нельзя вернуть? Если она не встанет? Что, если кровать и коляска для нее теперь уже на всю жизнь?

Тысячи вопросов кружили в ее голове, как стая воронов, они каркали, раздражали и не давали думать. Сжатый в ладони смартфон ожил, Ульяна вздрогнула и моментально скинула вызов, выключая телефон, чтобы он больше не звонил. Она не могла и не хотела говорить со Степой, только не сейчас. Она боялась услышать его голос, боялась его решений. Если он уйдет, то она точно сойдет с ума, второй раз она уже просто не сможет, не сможет быть без него. Но если он останется… как она узнает, что это искренне, а не из желания всего лишь ее пожалеть.

Глава 16

Степан еще несколько раз набрал номер Ульяны, прежде чем гудки сменились однотипной фразой о том, что ее телефон выключен. Мужчина крепче сжал смартфон в кулаке, а после кинул тот на стол. Его предчувствие о том, что  с ней что-то случилось, нарастало.

Громов нервничал, злился и все больше бесился оттого, что ничего не может сделать. Во всей ситуации со Светкой Токман ясно дал ему понять, что нужно сидеть на месте и никуда не лезть. Вот он и сидел, злился, теперь еще и Улька куда-то пропала. Это вводило в замешательство, подкидывая не самые приятные мысли.

Немного успокоившись, Степан заварил себе крепкий кофе, чем ввел Леру,  свою помощницу, в ступор. За все время их совместной работы он ни разу не делал себе кофе самостоятельно. Валерия даже поинтересовалась, все ли у него нормально. Ни черта у него не было нормально, ни черта! Так и хотелось выкрикнуть эту фразу на всю больницу, но он тактично промолчал. Сегодня был достаточно лайтовый день, полностью отданный под консультации.

Громов отвечал на вопросы, делал осмотры, но мысленно вовсе не находился в своем кабинете. После четырех ему позвонили. Номер был незнаком, но он поднял трубку в надежде, что это Никольская. Ошибся. Грубый мужской голос на той стороне прокаркал угрозу, и абонент отключился. Степан даже не успел ничего понять, лишь вновь и вновь прокручивал в голове сказанную фразу: «Если к вечеру завтрашнего дня не будет денег, то эта авария будет только началом. Подумай об этом».

Деньги. Талашина. Эти слова крепко-накрепко связались в его голове. Светка влезла в долги и тянет его за собой. Но авария…

Громов выудил из кармана халата телефон, набрал Светку. Девушка ответила мгновенно.

– Где ты? – отодвинул жалюзи, выглянул в окно и перевел взгляд на циферблат своих часов.

– Дома, – промямлила в трубку Света, заикнувшись. Кажется, она была пьяна.

– Сиди там и жди меня. Есть разговор, – отрезал мужчина и спешно покинул свой кабинет, снимая с широких плеч халат на ходу. – Лера, перенеси последние два приема на следующую неделю, мне нужно уехать, – отдал распоряжение и вышел на улицу.

Пока шагал к машине, закурил, сел в салон, завел мотор и, надавив на газ, скрылся с территории клиники.

Талашина жила недалеко, квартира располагалась в аккурат через несколько улиц от его нынешней работы. Кинув «Ягуар» во дворе, Громов поднялся на нужный ему этаж и  позвонил в дверь. Света не заставила себя долго ждать, щелкнула замком и, отойдя чуть в сторону, пропустила Степана внутрь.

– Привет, – опустила взгляд.

Громов коснулся ее лица глазами, подмечая распухшие веки и красноту. Светка явно рыдала до его прихода. Мужчина нахмурился и прошел вглубь квартиры, прямиком на кухню. Присел за барную стойку, упираясь локтями в поверхность стола. Талашина плелась за ним следом, молчала, обнимая свои плечи руками.

Света присела напротив, убрала с лица прядь темных волос и поджала свои пухлые губы. Сегодня она была не накрашена, даже изрядно потрепана. На столешнице стояла пара пустых бутылок вина, а в воздухе витал запах сигаретного дыма.

Громов смотрел на нее с раздражением, его тяжелый взгляд сковывал женские движения, и в какой-то момент Света не выдержала, разрыдалась перед ним, прося прощения. Она умоляла его ее простить, не рубить с плеча, шептала, что не хотела этого, что она ни в чем не виновата и даже подумать не могла, что Альберт может сотворить что-то подобное.

Чем больше она говорила, тем меньше почвы оставалась под ногами у Степана. Он уже понял, что произошло что-то из ряда вон, только все еще не мог уловить, что именно. В какой-то момент он с силой сжал Светкино запястье и потянул ее на себя.

– Что он сделал? Куда ты вляпалась? – заорал ей в лицо, и Талашина взвыла еще громче.

– Я не хотела… если ты не вернешь им денег, они ее убьют, понимаешь? – вцепилась в ворот мужской рубашки.

– Ко… Ульяну?

Глаза мужчины сузились, и ноздри раздулись, он резко повернулся в сторону коридора, будто уловил там какой-то шум.

– Кто здесь?

– Никого. У меня открыт балкон.

– Что с Ульяной? Говори! – встряхнул ее как куклу. – Быстро.

– Она, они… я не хотела. Я случайно, случайно взболтнула, – Света выдохнула и посмотрела Степе в глаза, горящие лютой ненавистью и нетерпением, – ты сказал, что не поможешь. Я пыталась попросить у них еще немного времени, сказала, что мне неоткуда взять. Но я была так зла, очень зла, Степа. Ты унизил меня, там, в ресторане. Ты не дал мне и шанса, – Света утерла слезы, – я рассказала, что у меня есть партнер, который может найти денег, но помогать мне просто так ты не будешь… что ради меня ты ничего не сделаешь. А вот ради Никольской…

Света замолчала, а Громов шагнул  в сторону, отпихнул ее от себя, чувствуя едкий приступ омерзения к этой женщине.

– Ты не понимаешь, – Талашина вытянула ладонь, но сразу опустила, – банк, через который я проводила деньги, лопнул. Они бы меня убили, это страшные люди, Степа.

– Какая же ты тварь, – по мужскому лицу проползла усмешка, но вмиг сменилась непроницаемой маской.

Громов стоял у окна и смотрел на парковку возле дома. В голове были тысячи мыслей, которые ему было необходимо собрать воедино. Побарабанив пальцами по карману джинсов, он вытащил телефон и уверенно набрал Улькиного отца.

Все время, что Степа говорил с Артуром Павловичем, Талашина сидела молча, забилась в угол кухни, стараясь услышать хоть что-то из этого разговора. До нее долетали лишь отрывки фраз, и она видела, насколько мрачнел Громов. Когда звонок закончился, Степа провел ладонями по лицу и с размаху швырнул телефон на кафель. Мобильный разлетелся на осколки, а Светка вздрогнула.

– Ты, – двинулся в сторону бывшей, – ты хоть понимаешь, что сделала? – Громовская рука рассекла воздух, он замахнулся, но остановил ладонь над Светкиным лицом. – Дура!

Степан отшатнулся, глубоко вздохнул, слыша, как позади него завывает Талашина. Она уже успела осесть на пол и рыдала, уткнувшись лицом в свои ладони.

Громов взглянул на нее с отвращением и вышел из квартиры. В нем бурлила злость, тонны ярости. В этом мареве эмоций он совсем не заметил, как оказался в аэропорту. Взял билет на ближайший рейс в Москву и уже сорок минут сидел в кресле зала ожидания.

Несколько часов словно в параллельной реальности, посадка, такси, больница. Вокруг белые коридоры, которые впервые в жизни воспринимаются иначе, с долей страха и выворачивающими из кожи эмоциями. Хладнокровие облезает на глазах, становится неуютно. Громов шагает в самую глубь, пучину чувств и белых стен. У палаты безлюдно, нужно войти туда. Всего лишь открыть дверь и переступить порог. В голове тысячи мыслей, они пожирают. Мужчина надавливает на металлическую ручку, слышит легкий скрип несмазанных петель и оказывается внутри небольшой палаты. За окном сумерки, на тумбочке горит тусклый ночник, а Ульяна совсем его не видит. Ее глаза закрыты, а дыхание равномерно. Она спит.

Степан присаживается в кресло напротив кровати, закидывает ногу на ногу, гипнотизируя бледное лицо со впалыми щеками и фиолетовыми синяками под глазами. У нее оцарапаны руки, сбиты костяшки пальцев, огромные гематомы на узких плечах, припухлая щека. Он смотрит на нее очень долго, пока девичьи веки на распахиваются. Пушистые ресницы взметаются, а темные зрачки становятся невероятно большими. Никольская сжимает свои тонкие пальцы в кулаки и завороженно смотрит на Громова. Ей страшно. Очень страшно, она до жути боится его реакции. Она так боялась, что он придет, боялась и ждала одновременно. Ее овладевал страх и неудержимое желание увидеть его. Почувствовать его уверенность, зарядиться ею.

Степан поднимается с кресла, приближается. Его крупные пальцы касаются Улькиного запястья, а матрац проминается от мужского веса.

– Моя бедная девочка, – Громов проводит тыльной стороной ладони по нетронутой аварией щеке, чувствуя влагу. По девичьему лицу катятся крупные соленые слезы.

Ульяна сидит неподвижно, ее пухлые губы дрожат, сдерживая громкий, удушающий крик. Кажется, ее эмоции стали ей неподвластны, потому что чем больше нежности и заботы проявляет Степа, тем больше она растекается по палате, словно кисель.

– Зачем ты пришел? – шепчет, и Степа на автомате склоняется к ней ближе, ощущает  ее теплое дыхание.

– Не должен был? – уголки губ еле заметно ползут вверх, а Улька отрицательно мотает головой.

– Я ног не чувствую, – подтягивается к мужчине, говоря на ухо, – совсем.

– Это не навсегда.

– Ты думаешь?

– Знаю.

Громов сжимает ее теплые ладони и говорит то, что нужно. То, что он должен сказать. Пока он не видел ее карты и даже не уточнил диагноз, первое, что он сделал, оказавшись здесь, помчался к ней. Хотел увидеть, дотронуться. Ему было важно посмотреть на нее собственными глазами, почувствовать. Когда он глядел на Ульку, его сердце сжималось, нестерпимая душевная боль разъедала сознание, а едва-едва потухшая злость возрождалась вновь.

– Мне было так страшно, – ее губы вскользь касаются мужской щеки, – так страшно без тебя.

Она говорит что-то еще, но он не слушает, наверное просто не может сейчас слышать. Его руки обхватывают девичью фигуру и легонько тянут на себя. Ладони хаотично бегают по ее спине, плечам, лицу. Он прижимает ее к себе, чувствуя, как быстро материал его рубашки на плече становится влажным. Улька плачет, громко, навзрыд, ее немного трусит, а короткие ноготки впиваются ему в кожу.

Степан разделяет ее эмоции, впитывает Ульянину боль и хочет забрать ее себе. Он гладит ее голову, жалеет. Она такая маленькая, хрупкая и порой такая беззащитная. Он так хотел оградить ее от всей грязи, что творилась вокруг, хотел, но не смог. Ее травма – его вина.

Если бы он не появился в жизни этой маленькой девочки, ничего подобного бы просто не произошло. Но он глупо и так упрямо поддался чувствам, думая, что справится. Облажался.

Степа отстраняется, стирая с Ульяниных щек слезинки, и целует. Аккуратно касается ее губ, слегка придерживая голову.

– Прости, что не отвечала, я так боялась…

– Не плачь, я рядом и уеду отсюда только с тобой.

– Мама ругала меня за то, что я не хочу с тобой говорить. Моя мама настаивала на том, чтобы я все тебе рассказала, и даже вспомнила про любовь. Представляешь?

– Не очень, – качает головой.

Улька же всхлипывает, а ее измученное лицо озаряет улыбка.

– Ты останешься?

– Ульян, у меня сегодня еще есть одно дело, я приеду утром, рано-рано утром. Хорошо?

– Ладно.

Громов поднимается с койки, а Никольская хватает его за руку, вцепляется в его запястье и смотрит, смотрит прямо в глаза. Она все еще боится, что он уйдет навсегда, кажется она боялась этого вечно.

– Ульян, – мужчина аккуратно разжимает ее пальцы, склоняется над ней, проводит большим пальцем по длинной шее, – мне нужно встретиться с Азариным.

– С Сергеем?

– С ним.

– Зачем?

– Это важно. Я приеду утром. Отдыхай. Все будет хорошо!

– Я тебя люблю, – она шепчет это ему в спину и с замиранием сердца смотрит на закрытую дверь. Она снова одна, в этой нагоняющей тоску палате, здесь только ее бренное и неходячее тело.

После Степиного визита Ульяна долго смотрит в потолок, иногда прикрывает глаза, изредка стирает слезы. Ей все еще немного не по себе, ее боль становится лишь масштабнее, а эмоции достигают предела. Ей вкололи блокатор и, кажется, влили  литры обезболивающего, как оказалось, это не самое приятное, что могло с ней произойти.

Громов еще не в курсе о предстоящей операции, о прогнозах, но она знает. Мама выдала ей все это как на духу ровно за час до Степиного приезда. Мама не привыкла скрывать, умалчивать, она всю жизнь рубила правду с плеча, страшную, болезненную правду, например о том, что шансы ее дочери встать или остаться прикованной к креслу равны.

Думая об этом, Никольская не может уснуть, она ворочается.У нее затекает шея, которую она без конца перекладывает с одной стороны на другую. Тело начинает ломить, мышцы натягиваются, ей невероятно сильно хочется встать. Лежание выматывает, подступает истерика.