Погрешность

***

В такси Степан никак не может перестать о ней думать. Его рвет изнутри, чувство вины становится необъятным, а страх за Ульяну несоизмеримым. Громов выходит на углу здания с уже знакомым ему рестораном, именно там он договорился о встрече с Азариным и Токманом. С началом всей этой заварухи у него не осталось выбора и выходов для самостоятельного решения проблем.

Минуя просторный холл, Громов направился к зарезервированному столику, за которым уже сидел Иван. Токман, в привычной ему, совершенно спокойной и даже ленивой манере попивал кофе, а заметив Степана, невозмутимо кивнул. Когда Громов подошел чуть ближе, Иван пожал ему руку, внимательно всматриваясь в уставшее и немного потерянное лицо друга.

– Как обстоят дела? – Токман сделал еще глоток уже подостывшего напитка.

– Плохо. Ульяну сбили, она в больнице. Светка призналась, что это она подала им идею.

– Я выяснил, с кем она «работала», неприятный тип, серьезный и достаточно уважаемый в узких кругах. Что-то требуют?

– Денег. Банк, через который Талашина проводила все операции, лопнул, замороженный перевод тоже. Этой дуре платить нечем, она заикнулась обо мне, сдала с потрохами.

– Много хотят?

– Много.

– Что с Ульяной?

– Авария, умышленная. Она в больнице, перелом позвоночника.

Токман кивает, прикладывая к губам кулак, локтем упирается в крышку стола и смотрит другу за спину.

– Ты позвал Азарина?

Степан обернулся, к Сергею, а после ответил Ивану:

– Позвал.

– Меня терзают смутные сомнения…

– Я хочу продать клинику. Мне нужны деньги, Вань.

– Ты хочешь заплатить?

– У меня нет другого выхода. В следующий раз они могут ее убить.

Иван громко вдыхает как раз в тот момент, когда за стол подсаживается Сергей.

– Вы чего такие кислые? Проблемы? – переводит взгляд с Ивана на Громова.

– У нас всегда проблемы, – «подбадривает» Токман.

– И? – Азарин хмурится, он всегда раздражается, когда что-то не понимает.

– Я хочу продать клинику как помещение, а не готовый бизнес.

– Выгоднее сдавать в аренду, – подмечает Сергей, – мы можем найти покупателя на бизнес, правда, это не быстро, – барабанит пальцами по столу. – Или случилось что-то из ряда вон?

– Случилось. Талашина вляпалась в криминал и потянула меня за собой.

– Дела. И что скажет товарищ подполковник?

– Я против его решения. Если немного…

– У меня нет времени, – Громов повышает голос, – Ульяне может грозить опасность, и я…

– Понял, – Азарин кивает, – так чем я могу помочь?

– Мне нужно продать эту богадельню как можно быстрее.

– Быстрее – это сколько? Неделя, две, месяц?

– Три дня.

– Три дня? Это почти нереально.

Громов отворачивается. Азарин переглядывается с Токманом, и тот отрицательно качает головой, правда, Сергей не принимает данный жест отрицания. Он лишь вытаскивает из кармана пиджака мобильный.

– Алёна, – говорит уже в трубку, – свяжись с директором финансового отдела и скажи, чтобы подготовил перевод, подробности вышлю на почту, – сбрасывает вызов. – Я покупаю твой бизнес, – Азарин смотрит на Степана в упор, уголки его губ слегка приподняты, они изображают полуулыбку.

– Серег, я…

– Потом сочтемся, – пожимает плечами.

– Когда-нибудь ты разоришься, – Иван закатывает глаза, – а ты, – указывает на Громова, – держи меня в курсе всего и никуда не лезь один. При передаче денег спецгруппа тебя подстрахует.

– Кстати, о Светке, – вспоминает Азарин, – у нее же доля.

– Я думаю, что смогу найти для нее разумные доводы.

– Для более быстрого понимания могу обеспечить ей ночь в «прекрасном» месте, – добавляет Токман.

– Я думаю, она и так все подпишет.

– Может, по маленькой? – Азарин уже подзывает официанта.

– Мужики, давайте сегодня без меня. Мне в больничку надо.

Громов уходит, он идет по освещенной фонарями улице и не чувствует облегчения. Все эти деньги сейчас пустое, его почти не волнует бизнес, слова Ивана, ничего. Он думает лишь о том, чтобы с Ульяной все было в порядке, чтобы ей помогли.

В такси вновь раздается телефонный звонок, Степан несколько секунд смотрит на незнакомый номер и, свайпнув по экрану, подносит гаджет к уху.

– Ты нашел деньги?

– Нашел. Мне нужны сутки, чтобы оформить документы о продаже бизнеса.

– Хорошо. Мы не звери, и дадим тебе сутки.

Глава 17

«Ты должна быть сильной, должна», – словно мантру повторяла Ульяна, лежа на операционном столе. Через пару минут анестезия подействует и она провалится в сон. Вдох-выдох, прозрачная маска на лице запотела, и Никольская медленно прикрыла веки.

Ее оперировали более восьми часов, в течение которых она видела яркие сны. Они отражали ее воспоминания о прошлом и мечты о будущем. Эти разноцветные картинки сталкивали ее в пучину страхов и боли, а после как ни в чем не бывало возрождали покой.

Когда она очнулась в своей палате, за окном уже смеркалось. У кровати, на рядом стоящем стуле сидела мать. Отец был вынужден улететь на пару дней, впрочем, сама Ульяна и настояла на том, что с ее травмой жизнь окружающих ее людей не должна останавливаться. Ей хватит и ее замороженных дней, недель, месяцев, а может, и лет.

Олеся Георгиевна засуетилась, как только дочь открыла пришла в себя, Никольская-старшая подобралась, ее усталое лицо стало более свежим, а в глазах загорелся огонь. Конечно, она храбрилась ради дочери, девочка не должна видеть раскисшую от горя мать рядом, она должна напитываться силой и уверенностью людей, которые ее окружают.

– Как ты? – Олеся коснулась руки дочери.

– Нормально. Голова только будто не моя.

– Это все последствия наркоза.

– Мутит.

– Это пройдет.

– Где Степа?

– Я его сегодня еще не видела, – женщина поджала губы, хаотично соображая, на что перевести тему.

Конечно, ей не нравился Громов, он старше Ульки, заносчивее, и, по ее мнению, они вообще не были парой, не подходили друг другу. Ее девочка словно белый лебедь, ей нужен кто-то под стать, но Ульяна упрямо выбрала его. Лишая родителей права мнения на этот счет.

– Дай телефон, я ему позвоню, – Улька потянулась к тумбочке, и Олеся нехотя придвинула мобильный ближе.

В трубке послышались гудки, а после громкий голос Степана.

– Привет, – девушка выдавила из себя улыбку, – я тебя потеряла. Думала, что приедешь сегодня.

– Я буду у тебя завтра. Как прошла операция?

– Врачи говорят, что все хорошо, шансы на восстановление высокие.

– Отлично.

– У тебя все в порядке? Где ты?

– Я в Питере, завтра вернусь к тебе. У меня тут дело.

– Это как-то связано с тем, что ты встречался с Сергеем? Что-то происходит, Степ? Не молчи.

– Все хорошо. Я расскажу тебе, как приеду.

– Ладно.

– Как же быстро прошла его любовь. Все, вдруг стало много дел? – подкинула масла в огонь мама, стоило Ульяне сбросить вызов.

– У него небольшие трудности.

– Трудности у тебя! – Олеся Георгиевна взмахнула руками и поднялась со стула. – Ты хоть понимаешь, что твои шансы встать мизерны?

– Врач сказал, что если вторая операция пройдет…

– А если не успешно? Ты думала об этом? И откуда вообще там взялась эта машина? Ее так никто и не нашел. Что это было?

– Я не знаю, мама.

– Все это странно, Ульяна, очень и очень странно. Еще и Громов твой пропал, трудности у него… трудности.

Улька отвернулась, поджимая губы, а мама вышла из палаты. В помещении стало тихо и пусто. Это успокаивало, Никольская не любила излишнюю материнскую эмоциональность, а потому лучшим решением сейчас было прекратить этот ужасный разговор и разойтись по разным углам.

Ночью Улька долго не могла уснуть, ее клонило в сон, но стоило закрыть глаза, как в голову лезли какие-то ужасные картинки, паника нарастала, и Никольская распахивала веки, гипнотизируя белый потолок своим влажным взглядом.

***

 Громов хотел разделаться со всем быстро. Вернулся в Питер и, как только сошел с трапа, с низкого старта помчался к Талашиной. Эта бестолочь должна была подписать бумаги на продажу клиники и не задавать лишних вопросов, но они были, более того, Светка взбеленилась от такой новости.

– Я ни за что не подпишу. Если бы я хотела решить этот вопрос так, я и сама бы продала клинику. Почему ты не попросил денег у Азарина? Он их уже просто коллекционирует, все эти разноцветные купюры для него лишь бумага!

Света тряхнула головой, замирая посреди кухни. В ней бурлила злость, тонны злости. Как он мог поставить на кон клинику? Она столько сил вложила в этот бизнес, а теперь он хочет все это продать. Вот так просто?

– Закрой свой рот, – Степан двинулся в сторону Талашиной, – ты всегда любила считать чужие деньги. Сядь, – подтолкнул к барному стулу, – вот, – вытащил из внутреннего кармана куртки листок, – подписывай.

– Я не буду…

– Ты будешь, иначе сядешь.

– Что? Это угроза? Не забывай, во всех этих махинациях есть и твоя фамилия…

Громов с силой надавил на женское плечо, и Светка взвизгнула, сморщилась от боли.

– Токман меня отмажет, подписывай.

– Ты… ты… – Света поставила свою размашистую роспись, гневно глядя на бывшего.

– Завтра съедешь из квартиры.

– Что?

– Что слышала. Все, что у тебя есть, было куплено на мои деньги.

– Степа, – женские губы скруглились, высвобождая протяжный звук «о». – Я же… куда я пойду? – голос мгновенно стал мягче, а движения плавнее, сейчас Света напоминала кошку, податливую и пушистую.

– Ты сама в этом виновата.

– В чем? В том, что выбрала тебя? Ты моральный урод, Громов, урод.

– О том, кто ты, мы промолчим, – уголки мужских губ заострились, изображая на губах полуулыбку.

– И что, теперь будешь всю жизнь рядом с калекой? – она кинула это ему в спину, злобно, не думая о последствиях.

Степан уже почти ушел, но ее слова – они заставили обернуться, полоснуть взглядом по смазливому и перекачанному гиалуронкой лицу. Мужские плечи напряглись, а дыхание сбилось.

Света же продолжала кричать, нести всю эту чушь в ущерб себе и плеваться от ярости. Громов смотрел на Талашинское представление секунды, его не хватило на большее. Ноги сами понесли ближе, к ней. Пальцы сжали хвост из темных волос в кулак, и венка на Светкином лубу вздулась.

– Пусти, пусти меня! – она ударила его в грудь, взвизгивая.

Степа разжал пальцы, отталкивая ее от себя. Огляделся и, резко развернувшись, пошел в спальню. Он с силой открыл шкаф, дверь которого слетела с петель, и вытащил Светкин чемодан.

– Что ты делаешь? – она прибежала следом и замерла в проходе.

– Ты свалишь отсюда сейчас, – Громов стиснул зубы и, не глядя на нее, смахнул в чемодан вещи, сложенные аккуратными стопочками на третьей полке.

– Ты не имеешь права, – сорвалось с ее губ, теперь до нее начал доходить смысл содеянного, она выбрала неверную тактику, глупую, и сейчас ее ждут последствия, возможно необратимые. – Степ, давай поговорим…

Света шагнула к мужчине, но Громов не обратил на нее никакого внимания, продолжая скидывать ее шмотье. Когда чемодан заполнился, застегнул молнию и спустил его с подъездной лестницы.

– Ты ненормальный! – Талашина вновь закричала, но толку от ее воплей не было.

Громов скинул еще несколько сумок и, прихватив ее за шкирку, выволок на лестничную клетку.

– Пошла вон.

– Ты не имеешь права, я напишу заявление, – кинулась к Степану, цепляясь за ворот футболки.

– Пиши.

Он оглядел ее и, довольно грубо притянув к себе, обшарил карманы спортивного костюма, в который она была одета. Вытряхнул содержимое сумочки, ее он выкинул из прихожей, и подобрал ключи, упавшие на бетонный пол.

Талашина растерянно смотрела на чемоданы, уходящего Громова и медленно осела по стеночке к холодному, нет, ледяному полу.  Как он мог? Громов не был на такое способен, тот Громов, которого она знала, не был таким. Это все Никольская, эта дрянь сделала из него чудовище.

Света всхлипнула и набрала номер подружки, просясь к той на ночлежку.

Степан же, стиснув ключи от квартиры в кулак, вышел из парадной и сел в ждущее его такси. Ему было необходимо вернуться в Москву, еще раз встретиться с Серегой и наконец-то увидеть Ульяну. Время поджимало, эмоции были на пределе, он весь был на пределе, кажется, за эти несколько дней с ним случилось столько всего, сколько не случалось за целую жизнь.

В Шереметьево Громов выпил большой американо и вновь сел в такси. Дорога выматывала. Минут через сорок он переступил порог Азаринского дома и почти с ходу протянул ему листок, подписанный Светкой.

– Сейчас его заверят мой нотариус и юрист, пошли в кабинет. Чай, кофе?

– Водка есть?

– Сообразим. Ангелина Артуровна, водочки грамм двести принесите нам в кабинет, – отдал распоряжение кому-то из обслуги Сергей, поднимаясь по витиеватой лестнице.

– Это надолго?

– Нет, дело пары минут. Без скандала не обошлось? – Азарин придирчиво оглядел Громова, замечая надорванный ворот футболки.

– Не обошлось.

– Ожидаемо. Деньги упадут тебе на счет, – взглянул на часы, – сейчас, – вытянул указательный палец. – Когда передача? Я надеюсь, ты предупредишь Ваньку? Он подстрахует.

***

– Олеся, – Артур Павлович тяжело вздохнул и отвел жену чуть-чуть в сторону. Они стояли у окна больничного коридора, смотря друг на друга с легким упреком. – Зачем ты все это ей говоришь? Ей и так сейчас плохо!

Мужчина прилетел час назад, сразу, как разобрался с рабочими делами и наконец-то взял отпуск за свой счет. Правда, увиденное в палате, в которую он заглянул по приезде, ему не понравилось. Жена снова наседала на дочь, «учила жизни» в таких нелегких сейчас обстоятельствах.

– А разве я сделала что-то ужасное?

– Зачем ты затрагиваешь тему Громова?

Олеся покачала головой и взглянула в окно, ее темно-синие ногти побарабанили по пластиковому подоконнику, а глаза вновь настигли мужа.

– Я хочу, чтобы она была готова ко всему. То, что произошло с нашей девочкой, – женщина всхлипнула, – она должна быть готова к самому худшему. Должна!

– Олеся, ты разбиваешь ей сердце.

Никольский поджал губы, а жена вдруг резко взглянула за его спину. Мужчина обернулся, замечая идущего в их сторону Громова.

– А ты нагнетала…

Олеся Георгиевна промолчала, лишь презрительно оглядела подошедшего к ним Степана и, сославшись на давление, ушла в комнату медперсонала.

– Она тебя ждет, – Артур Павлович коснулся Громовского плеча, кивая в сторону палаты.

Степан ничего не ответил, только шагнул к двери. Ульяна лежала на кровати, уткнувшись в телефон, когда заметила Громова, лишь крепче стиснула мобильный в ладонях и нервно провела пальцами по лбу. Он спешил к ней. Хотел увидеть, ему все время казалось, что он так много упускает, лишает ее своей поддержки, вынуждая быть здесь одной. Он корил себя, но в то же время здраво понимал одно – он обязан разобраться со всем, что заварила Талашина, иначе последствия могут быть необратимы.

– Как ты? – мужчина присел рядом, сжимая тонкое девичье запястье.

– Не знаю. Но точно не хорошо. Что у тебя происходит, Степ? Я волнуюсь.

– Не волнуйся, это по работе. Я продаю клинику.

– Зачем? Это как-то связано со мной? Та машина, я долго думала, может быть, это не было случайностью… Тебя шантажируют?

– Ты придумываешь, – его губ коснулась мягкая, наигранная улыбка, которой Улька поверила и медленно расслабилась.

Степан мог бы ей все рассказать, мог, но боялся последствий, не для себя, для нее. Если эта история выплывет, ее родители поднимут панику, которая обернется им еще дороже. Громов не мог знать наверняка, как на все это отреагируют те, кто подстроил это столкновение. К тому же он хотел решить все без потерь, заплатив.

– Значит, все и правда хорошо?

– Конечно, стал бы я тебе врать?

– Нет, – Улька протягивает руки к мужской шее, обвивая ее, упирается лбом в колючий подбородок, чувствуя дрожь в пальцах.

– Что говорят врачи? – Степан гладит ее голову, перебирает прядки волос, вдыхая приятный аромат.

– Нужна еще операция, говорят, что я смогу встать. По крайней мере, я в это верю.

– Все будет хорошо, – понижает голос, крепче стискивая Ульку в объятиях. Он боится думать о худшем, пока еще верит, эта надежда теплится в нем. Если она не сможет встать, это будет его вина. Его крест.

– А если нет? Что, если нет, Степ? Ты будешь мучиться со мной до конца жизни. Я лишусь покоя, потому что не смогу дышать и знать, что человек, который рядом, – задыхается.

– Не говори глупостей.

– Ты в меня веришь?

– Я всегда в тебя верю, Ульяна. Больше, чем в себя. Я люблю тебя, всегда любил. Такую забавную, веселую, красивую. С милым и курносым носом, – кончик пальца касается Улькиного носика. – Зачем ты его переделала?

Ульяна крепко стискивает зубы, чтобы не разрыдаться. Его признание становится для нее неожиданностью, чем-то запредельным. Тайным, но таким желанным. Она очень хотела услышать эти слова, но не здесь, не в этой палате. Хотя сейчас, несмотря на весь ужас происходящего, на всю ту боль, которую ей пришлось испытать, она самая счастливая. Самая.

– Я хотела что-то изменить, чтобы быть уверенней, мне всегда не хватало этой уверенности. А нос милым пятачком никогда не был пределом моих мечтаний. Ты же пластический хирург и должен понимать….

Ульяна стирает со щек свои слезинки и смотрит Громову в глаза, он стал таким родным. Кажется, он один может ее понять, прочувствовать.

– Иди ко мне, – Степа заключает ее в кокон своих объятий, его язык касается ее губ, проникая глубоко в рот.

Все время, что он был не здесь, его разбирало от желания поцеловать ее, до боли в мышцах, почувствовать ее кожу под ладонями.

– Когда ты рядом, я верю, что справлюсь, – Никольская поджала губы, а после расплакалась, громко, так, как не могла позволить себе при родителях. При них, особенно при маме, она была обязана держаться, казаться веселее, увереннее, чем есть, а сейчас, при Степе, она больше не могла сдерживать эмоций. Не могла терпеть ту дикую душевную боль. Не могла бороться со своими страхами и отчаянием. Внутри было так темно и пусто, но здесь, рядом со Степой, она также чувствовала невероятное душевное тепло, оно окутывало каждый уголок ее тела, сознания, призывая отпустить, разжать пальцы, до боли стиснутые в кулак, и поверить. Просто верить.

– Значит, я буду рядом всегда. Тебе что-нибудь принести?

– Я очень хочу кофе, но мама опять начнет читать нотации.

– Я принесу.

– Не надо, не уходи, – Улька встрепенулась, – потом.

– Ладно.

Она боялась его отпустить, а он и не хотел уходить. Тишина, повисшая над ними, объединяла, они понимали друг друга без слов.

Степа не сразу заметил, что она уснула, но даже во сне Ульяна продолжает льнуть к нему, цепляться за футболку и что-то шептать. Когда ее дыхание становится размеренным, Громов ненадолго выходит из палаты. Ему необходимо влить в себя еще кофе, его день не подошел к концу. Он ждет звонка, но они словно специально тянут это чёртово время.

Сбежав по лестнице в небольшое кафе, Степан берет трехсотмилиллитровый стакан кофе, сталкиваясь здесь с родителями Ульяны. Они сидят совсем близко, за круглым столиком, у них растерянные и понурые лица.

– Что-то произошло? – Степан присаживается на пустующий стул, а Никольская раздраженно отворачивается.

– Пришел ответ из немецкой клиники. Они берутся за операцию, прогнозируют очень хорошие результаты…

– Это же прекрасно, – Громов делает глоток кофе и слегка прищуривается.

– Это прекрасно, мы не ожидали такого скорого ответа. Они предлагают транспортировать Ульяну уже на следующей неделе, считают, что затягивать не стоит.

– В чем проблема?

– Мы думали, что у нас будет время…

– В деньгах, – повышает голос, и довольно эмоционально произносит Олеся Георгиевна, – проблема в деньгах! Они просят очень болшую сумму, которую мы не успеем собрать до отлета.

– Сколько?

Артур Павлович протягивает Степану свой телефон с открытым письмом в электронной почте.

– Внушительно, – Громов кивает, – я думаю, что смогу помочь.

Никольская же смотрит на Степана с неверием, ждет подвоха.

– С чего вдруг такие жертвы, для чужой…

– Она мне не чужая. Смиритесь с этим.

– Смиритесь, – женщина фыркает и откидывает за плечи свои распущенные волосы, а покоящийся в Громовском кармане смартфон оживает.

– Секунду, – вытягивает указательный палец, – мне нужно ответить.

Степан знает, кто ему звонит, знает, что сегодня у него будет еще одна встреча, не самая приятная.

– Степан Арсеньевич? – голос в трубке отличается акцентом. – Сегодня выходят все сроки.

Громов поднимается из-за стола и отходит подальше, крепче прижимая телефон к уху.

– Деньги у меня. Я в Москве.

– Хорошо, наши люди есть везде. Чуть позже вам сообщат адрес места встречи, и я очень надеюсь, что вы не устроите нам неприятных сюрпризов. Например, в лице вашего друга подполковника.

– Можете не волноваться, я буду один.

– Вот и прекрасно.

***

На эту встречу Громов действительно едет один. Он сообщает Ивану обо всем за пару минут до выхода из такси, но настоятельно просит не вмешиваться, потому что Степану не нужны проблемы. Совсем, их сейчас и так больше, чем хотелось бы.

Он едет на окраину города, в довольно заброшенное место, которое, к счастью, знает таксист. Им не приходится вилять кругами, испытывая навигатор и нервы. Громов выходит на улицу по указанному адресу, вокруг горят фонари, а на город уже час как упала ночь.

В сумке, которую он перекинул через плечо, деньги. Много денег, совсем неподъемная для него сейчас сумма, и если быть откровенным до конца, то его клиника этого не стоит.

Через несколько минут рядом останавливается пара идентичных черных джипов. Они будто запирают пути отступления, лишая права выбора. Вскоре из машины выходит высокий, худощавый мужчина. Его лицо скрывается под накинутым на голову капюшоном. Он протягивает ладонь, в которую Громов отдает сумку. Получив желаемое, незнакомец открывает молнию и вытаскивает пару пачек с деньгами.

Пока он убеждается в том, что деньги настоящие, с соседней крыши в прицел винтовки их отчетливо просматривает снайпер. Происходящее пишется на камеру со звуком.

Токман сидит в машине неподалеку, черный мини-фургон, под завязку набитый аппаратурой. Иван видит каждое движение тех, кто приехал на встречу с Громовым, и самого Громова видит. Он за ним следил с момента, как сегодня он вышел от Азарина. Степан упрямый, но ему нужна страховка, еще неясно, что на уме у этого быдла. Не смотря на то, что Иван уже все решил.

– Когда будут разъезжаться, ведем Власовских до конца, – Токман отжал кнопку на рации и с прищуром взглянул в монитор.

Степан все еще стоял напротив долговязого мужчины, который с улыбкой на лице отдал сумку своим помощникам.

– Все в порядке? – интересуется Громов.

– Более чем. Степан Арсеньевич, с вами можно иметь дело.

– Не хотелось бы, – Громов сделал шаг назад, а люди рассыпались по машинам.

Степан посмотрел вслед уезжающим авто и вытащил телефон. На экране горело несколько пропущенных от Ульяны, он совсем забыл ее предупредить. Покачал головой и вызвал такси, не стал ей звонить, а смысл беспокоить или будить ее среди ночи. Лучше приехать лично, что он и собирался сделать.

– Тебя подвезти? – за спиной раздался знакомый голос, и Степна повернулся.

– Токман?

– Я.

– Ты за мной следил?

– Конечно. Это слишком гнилые люди, чтобы я оставил тебя одного.

Громов разозлился, но тактично смолчал, не видел сейчас смысла что-то говорить. Главное, что все прошло удачно.

– У меня для тебя новость. Банк, через который Талашина проводила свои махинации, знаешь чей?

– Чей?

– Власова. Того, чьим людям ты только что бабки отдал. Светку развели, счет не был заморожен. Фактически они его просто завернули.

– И давно ты в курсе?

– Пару часов.

– Значит, я сейчас…

– Нет. Ты сейчас все сделал правильно, они забрали свое, а тебе вернут то, что «заморожено» на счету. Люди умеют быть сговорчивыми, поверь…

– То есть ты меня использовал для каких-то своих делишек?

– Я просто договорился. Все слишком сложно, но не отдать им деньги здесь и сейчас было невозможным.

– Сука ты, Токман.

– Я говорил тебе подождать, с самого начала. Говорил, – Иван раздраженно стащил с шеи галстук.

– Мог бы разъяснить, почему и…

– Не мог. Не в этой ситуации, работа у меня, знаешь ли, такая.

– Работа, – Степан злобно оскалился, –  ну да.

Громов качнул головой и шагнул в сторону проезжей части, где уже остановилось такси.

– Степ…

– Пошел ты.

В дороге он много думал. Анализировал произошедшее. Он понимал и не понимал Ивана. Их дружба подрывала здравый смысл, с друга ты всегда требуешь большего, а иногда даже невозможного. К сожалению, именно так устроен человек, он требовательное и не самое приятное создание на этой планете.