Погрешность

– Я буду скучать, – мурлычет ему на ухо.

– Я тоже. Тебя забрать вечером?

– Нет, я съезжу к родителям.

– Ладно. Я вызову эвакуатор, чтобы твою машину привезли сюда.

– Спасибо.

– Будь осторожнее.

– Непременно.

Когда она выскальзывает на улицу, Степа провожает ее глазами до входа и ждет, пока она скроется за массивными дверьми, лишь после этого трогается с места.

В клинике бедлам с самого утра. Сегодня у него восемь операций, после которых он вернется домой, валясь с ног. Лера оперативно подсовывает ему карты пациентов, вкратце рассказывает о проблемах и приносит кофе.

Степан делает несколько глотков, оставляя стаканчик на столе, заходит в душевую. Снимает часы, широкое золотое кольцо с безымянного пальца на левой руке, после чего принимает контрастный душ. Обтершись полотенцем, переодевается в операционный костюм, надевает тапочки, бахилы, шапочку.

Непосредственно перед самой операцией Громов моет руки, обрабатывает ногтевые ложа и околоногтевые области одноразовыми стерильными деревянными палочками, которые смочены антисептиком, его же наносит на области кистей и предплечий втирающими движениями. Дождавшись полного испарения антисептика, надевает стерильные перчатки.

В операционной его уже ждет команда, Лера помогает надеть фартук, рукава. Через несколько минут зажигается операционный светильник с довольно холодным светом. На столе девушка двадцати пяти лет, пострадала в аварии. Повреждения костей носа со смещением костных отломков, нуждается в сентопластике – восстановлении носовой перегородки.

Когда все заканчивается, Громов снимает экипировку, выкидывая все в урну. В получасовой перерыв идет покурить, именно в этот момент на улице начинается дождь. Выбросив окурок, мужчина возвращается, день проходит быстро, на ногах, в уже привычном ему ритме.

Прежде чем поехать домой, Степа проверяет входящие, пара пропущенных, но ни одного от Ульяны, это нервирует. Выбрав ее номер, мужчина нажимает вызов – Улька отвечает почти сразу.

– Ты где? – облокачивается на спинку кресла.

– Я у родителей, вот только припарковалась. Сижу в машине у дома, боюсь туда заходить.

– Мне приехать?

– Нет, точнее… я уже не знаю. Может, правда тебе лучше приехать? – шепчет.

– Я буду минут через сорок- час.

– Ладно. Держи за меня кулачки. Я пошла.

Никольская вылезает из машины и воинственно направляется в сторону родительского дома. Открывает дверь, заглядывая внутрь, первый, кого она видит, папа. Он улыбается дочери и идет навстречу.

– Я по тебе скучал, – целует Ульку в щеку, – совсем нас забыла.

– Не совсем, где мама?

– В гостиной. Максим заглянул, ты прямо как чувствовала, он сегодня вернулся, хотел сделать тебе сюрприз.

– Максим, значит. Ну-ну. Папа, – Никольская сжимает запястье отца, – я не выйду за него замуж. Мы отменяем свадьбу.

Мужчина замирает, после чего медленно кивает, не до конца понимая намерения дочери и что между ними произошло, правда, Ульянка сразу ставит все на свои места.

– Я люблю другого. И ты его знаешь, того, в кого я влюблена.

Артур Павлович поджимает губы, конечно, он догадывается. Еще тогда догадывался, что Улька помешана на Громове, все боялся, что она наделает глупостей, но его уверенность в Степане вселяла надежду. Громов бы никогда не связался с малолеткой, только вот сейчас его дочь уже взрослая. Самостоятельная. Олеся этого не поймет, она не даст им спокойной жизни. Никольский это понимал, понимал и опасался действий и слов жены.

– Я догадывался. Ульяна, не стоит пока говорить маме…

– Но я не выйду за Макса, пап, он тоже не такой святой. Этот брак ему нужен в корыстных целях.

– Каких?

– Я не могу тебе сказать, это слишком для него личное. Но знай, он меня не любит. Все его слова – притворство.

– Ладно, мы что-нибудь придумаем. Правда же?

– Да, пап. Почему вы с мамой такие разные? Почему она не может так же, как ты? Почему ей так тяжело понять?

– Мама очень сложный человек, но очень ранимый, хоть этого и не видно. Она хороший человек, родитель и желает вам с Дёмкой только добра.

– Я понимаю.

Ульяна выдыхает и шагает в сторону гостиной, еще на пороге встречаясь с Максом взглядами.

– Ну привет, любимый, – шипит приторно-сладко, – ты уже прилетел, а я тебя совсем не ждала.

Олеся Георгиевна меняется в лице. Ее дочь в очередной раз ведет себя отвратительно и ни капли этого не стесняется.

– Ульяна, – женщина возмущена, даже привстала со стула в своем порыве недовольства.

– Мама, свадьбы не будет, – безапелляционно заявляет дочь.

– Что?

– То. Мы с Максом расстались, всю эту неделю я жила у Громова. Я его люблю, и если уж и выйду замуж, то только за Степу.

Никольская-старшая становится пунцовой, по ее некогда светлой коже ползут багровые пятна.

– Что ты несешь? – шипит на Ульку.

– Правду. Я говорю правду, ту, которую ты, мамочка, так не любишь!

– Ульяна, – отец тяжело вздыхает.

– Подожди, Артур, подожди, видишь, наша неблагодарная дочь хочет высказаться.

– Да, хочу. Всегда хотела. Я устала от этого бреда, ты считаешь правой только себя, а до остальных тебе нет дела. Нет и никогда не было. И вообще, я переезжаю к Степе. Ясно?

Максим наблюдает за разыгравшейся ссорой с понурым лицом, он до последнего надеялся, что Улька струсит, как и всегда, подчинится матери, но, видимо, все действительно изменилось. Молодой человек поднимается со стула и без каких-либо слов направляется к двери.

– Видишь! Видишь, до чего ты довела человека? – кричит мать, указывая на Макса. – Ты просто, просто…

– Что? Какая, мама? Выговорись, пусть тебе станет легче! Я все детство была бездарной, потом бесстыжей, теперь неблагодарной. Я хоть раз была для тебя нормальной? Хоть раз, мама?

Женщина нервно передергивает плечами, задвигает свой стул и без слов поднимается наверх.

Никольский смотрит жене вслед и медленно переводит взгляд к дочери.

– Ульян…

– Извини, пап. Я просто больше не могу молчать. Не могу.

В кармане начинает звенеть мобильный, и Улька вытягивает гаджет. Отвечает Громову, заверяя, что уже выходит.

– Я поеду, ладно? Только кое-какие вещи заберу.

Пока Улька пакует два чемодана, Никольский идет во двор. Направляется в сторону припарковавшейся у обочины машины Степана. Без приглашения садится в салон. Громов курит, и Артур Павлович просит у него сигарету. Поджигает табак, делая затяжку, медленно выдыхая дым.

– Десять лет, как бросил, – смотрит на тлеющий огонек, – у вас все серьезно?

– Серьезно.

– Ты хороший парень, Степан, хороший. Но то, что между вами происходит… Я наслышан о твоих подвигах, надолго ли тебе моя дочь?

Громов барабанит пальцами по рулю, замечая, как из дома выходит Улька и тащит за собой пару чемоданов.

– Я не играю с вашей дочерью, она действительно очень для меня дорога, – кивает в сторону девушки.

Никольский выбрасывает окурок в окно и, переведя глаза на Громова, несколько долгих секунд буравит его взглядом.

– Я очень надеюсь, что моя дочь в тебе не разочаруется.

Это последнее, что говорит Артур Павлович, прежде чем выйти на улицу, и направляется к дочери. Громов делает то же самое.

Ульяна замирает как истукан, не моргая смотрит на отца, нервно теребит запястье пальцами.

– Звони, не пропадай, – отец обнимает дочь и заходит в дом.

– Все нормально? – оборачивается к Громову.

– Нормально. Поехали.

– Да, я за тобой потихонечку.

Уже дома Улька разбирает чемоданы, забивая Громовский гардероб своим барахлом. Кажется, она набрала кучу ненужных вещей, ну ладно. Закрыв гардероб, Ульяна идет в ванную.

Степан, принимающий душ, оборачивается на шум. Никольская проскальзывает в комнату, воздух которой сочится влагой. В пару движений снимает с себя платье, нервно ступая по кафельному полу. Открыв створки, перешагивает через бортик, попадая в Степкины объятия.

Он крепко прижимает ее к себе, делая воду теплее. Капли медленно скатываются по ее тонкой коже, вызывая мурашки. Громов целует ее в шею, находит губы, прижимая спиной к прохладной стенке. Ульяна обхватывает его плечи, вжимается в твердое мужское тело, рассыпаясь на тысячи млеющих крупинок.

Он касается ее груди, обводит розовые соски, сжимая вершинки пальцами, и в едва уловимом движении тянет на себя. Улька вздрагивает, поджимает губы, которые в момент настигает его поцелуй. Напористый, поглощающий,  Громов целует ее до потери собственного рассудка, впитывает ее эмоции. Она олицетворение всего, чего ему так не хватало, она зависимость, сильная, заставляющая встать на колени. Именно это он и делает, опускается на колени, разводя ее ноги. Язык касается влажного и такого напряженного бугорка. Девичьи пальцы впиваются в темный ежик волос на мужской голове.

Степан стальным хватом сжимает ее бедра, тянет на себя, насаживая ее на свой язык, вылизывая каждую складочку, доводя тем самым до исступления. С пухлых, красивых губ срываются стоны, ноги дрожат, она их совсем не чувствует. Жар захватывает каждый уголок ее тела, а выбившийся из легких воздух превращается в крик. Его губы обхватывают набухший клитор, отбивая языком четкий ритм. Она сжимается, он чувствует ее дрожь, усиливая темп.

Улька закрывает глаза, и ее пронизывает поток удовольствия, оно размывается по телу волной, высокой, той, что накатывает на нее с головой.

Громов отпускает ее бедра, выпрямляется, немного приподымает девушку над полом, и она мгновенно обхватывает его ногами, скрещивая лодыжки. Вздыбленный член упирается в лоно, входит медленно. Они смотрят друг другу в глаза. Каждый толчок искажает реальность, невероятное напряжение тает, сменяясь муками наслаждения.

Он тонет в ее стонах, убыстряет темп, срываясь, словно изголодавшийся зверь. Он никак не может ей насытиться, хоть немного, ему всегда ее мало. Всегда.

Громкие хлопки, крики и окутывающая их бешеная энергетика.

В какой-то момент он закручивает кран, и поток воды прекращается. Ульяна смотрит на Степана затуманенным взглядом, крепко обняв шею. Он переступает бортик, удерживая ее на руках, все еще находясь в ней, и уносит в комнату. Опускает на белые, прохладные простыни, которые под их телами моментально становятся влажными.

Степан отстраняется, переворачивает Ульяну на живот, прижимаясь грудью к ее спине. Раскрывает прихваченный презерватив и аккуратно входит, чувствуя под ладонью ее талию, другой рукой сжимает грудь, целует в шею, резко притягивая ее к себе, вторгаясь до основания. Замирает.

Улька шарит по простыне, не понимая, почему он остановился, запрокидывает голову на его плечо, прикрывая глаза.

– Все хорошо, – шепчет. – Мне с тобой так  хорошо, Степочка, – бормочет в желании получить свою разрядку, еще одну.

– Ты очень красивая, – касается ее груди, – самая красивая, – толкается в ней, ускоряя темп, – моя девочка.

Ульяна улыбается, подается навстречу его толчкам, чувствуя его пальцы на своей шее. Они немного грубо сжимают кожу, но резко ослабевают. Она хнычет в попытке вернуть их обратно, что он и делает. Контраст небольшой боли и глубоких толчков срывает все новые и новые стоны, протяжные крики, в веренице которых Громов сотрясается, извергаясь в ее узкое лоно.

Улька перекатывается на спину, тяжело дыша. Ее пальчики крадутся по постели, настигая вздымающуюся мужскую грудь.

– Мой хороший, – приподымается на локти и подползает к Степе. Он мгновенно захватывает ее в кольцо рук, целуя в макушку.

Улька смеется, пытается взбрыкнуть, но силы неравны. Он укладывает ее на себя, чувствуя жар ее тела. Немного отстраняется, обхватывая девичье лицо ладонями.

– Ты нужна мне, слышишь? Очень нужна, – он говорит тихо, и она внимает каждому слову, – я тебя…

Лежащий на тумбочке телефон взрывается громкой мелодией, и две пары глаз устремляются туда. Ульяна раздраженно стонет и тянет руку к своему телефону. Лизка. Черт ее побрал, названивать среди ночи.

Вначале Улька хочет скинуть, но после что-то все же заставляет ее ответить.

– Чего тебе? – нервно перебирает свои влажные волосы.

– Меня Женька бросил, – Лизка хнычет в трубку, а Никольская закрывает глаза, падая на постель.

– Прости, – шепчет Степе, – я быстро, – выходит из комнаты, – так, давай по ускоренной программе!

Лизка минут десять ревет и матерится, наконец, выговорившись, всхлипывает напоследок и благодарит Ульку за то, что выслушала.

Когда Никольская возвращается в спальню, то слышит лишь размеренное глубокое дыхание. Степочка спит. Погладив его плечи, Ульяна накрывает их одеялом и прижимается к его спине, закрывая глаза.

Громов просыпается утром, от звона будильника, чувствуя на себе небольшой груз. Во сне Улька заползла почти на него. Вытянув руку, мужчина отключает заведенный на телефоне будильник, целуя Ульку в губы. Аккуратно перекладывает ее на постель и поднимается с кровати. Когда выходит из душа, Ульяны уже нет в спальне.

Она готовит на кухне, он чувствует запах тостов, спускаясь по лестнице. Никольская, завернувшись в его рубашку, режет помидоры, а услышав шаги, оборачивается, озаряя комнату улыбкой.

– Я тут вот… завтрак, – ставит перед ним тарелку с тостами и кофе.

– Спасибо, – целует ее, прогнувшись через стол.

– Знаешь, я хотела с тобой поговорить… еще вчера, – сцепляет пальцы в замок.

– Конечно. Что ты хочешь мне сказать?

– В общем, помнишь, я рассказывала про гастроли, Одетту?

– Помню.

– Короче, у нас изменили график, и я уезжаю завтра.

Громов перестает жевать и, проглотив комок белого хлеба, спрашивает:

– Это надолго?

– Месяц, может чуть, больше…

– Хорошо. Я понял. Но в следующий раз не оттягивай все на последний момент. Я тебя не покусаю, если скажешь заранее.

– Да, я просто не хотела тебя расстраивать.

– Это твоя работа, которую ты любишь, – делает глоток крепкого кофе, – постараюсь сегодня освободиться пораньше. Во сколько у тебя завтра отправление?

– В пять.

– Хорошо. Я провожу.

Улька облизывает губы и забирается на стол, отодвигая тарелку в сторону.

– Ты знаешь, я тут подумала, ты же можешь опоздать, чуть-чуть, – разводит ноги, медленно расстегивая пуговицы на рубашке.

Глава 14

Она уезжала со слезами на глазах. Когда вообще такое было?

Громов положил Улькин чемодан в багажник и открыл ей дверь в машину. Девушка залезла на сиденье, пристегнувшись ремнем безопасности. Они ехали в тишине, каждый думал о своем и непременно друг о друге.

На вокзале Никольская нежилась в Степкиных объятиях, окончательно понимая, что не хочет никуда ехать – совсем. Сейчас ей было плевать на главную партию, на гастроли, которыми она так грезила, на все. Внутри поселилось какое-то чувство пустоты, словно, уезжая, она отрывает частичку своей души.

– Уль, – Степан улыбнулся, касаясь ее щеки, – ты не на пять лет едешь.

– Знаю, просто как-то грустно.

– Будем созваниваться.

– Не-е-ет, Степочка, я достану тебя своими звонками и сообщениями, и только попробуй не отвечать, – вздохнула, цепляясь пальцами за лацканы его кожаной куртки.

– Ульяна, Ульяна, – Степа осторожно коснулся ее губ своими, ощущая, как она прижалась к нему всем телом, довольно прикрывая глаза.

– Ладно, пора, – оторвалась от мужчины, набирая в легкие побольше воздуха, чтобы не разреветься.

В купе было прохладно, поэтому, как только поезд тронулся, Улька завернулась в вязаный кардиган, забравшись на свою верхнюю полку. Они ехали всю ночь. Прибыли в Питер ближе к обеду, разгрузились в гостинице и, успев принять разве что душ, всей труппой пошли на репетицию. Первое выступление было уже завтра, и это нервировало. Никольская нервничала, как никогда раньше, у нее было какое-то плохое предчувствие, оно окутывало ее сознание своими темными, мрачными путами, заставляя пальцы на ногах холодеть.

Растянувшись и хорошенько разогревшись, Ульяна на глазах расположившейся почти по кругу команды репетировала свою партию под жестким присмотром балетмейстера и худрука.

Сегодня тело идеально ее слушалось, и даже недавняя травма головы ни капли не подпортила карт.

Никольская вышколенно отрепетировала свою партию и присела в углу, плотно прижимаясь спиной к зеркалу. Лизка сразу подсела к ней. Вытянула ноги и положила голову Ульке на плечо.

– Все страдаешь?

– Страдаю, – вздохнула, – счастливая ты со своим Громовым, а у меня очередной козел.

– Все еще будет, – Ульяна улыбнулась, заботливо погладив подругу по волосам.

***

– Значит, всю эту неделю он был с ней? – Талашина нервно передернула плечами, пристально смотря в серые глаза частного детектива.

– Да. В загородном доме.

– В нашем загородном доме… – прошипела, сжимая руки в кулаки. – Спасибо вам за работу, – Светлана протянула мужчине конверт и вышла из кабинета.

В коридоре остановилась, прижимаясь затылком к стенке. В глазах помутнело, и она вновь вытащила из сумки телефон. Быстро-быстро пролистала предоставленные ей фото. На них был Громов, а еще там была Никольская. Они ходили вдоль залива…

Света крепче стиснула мобильный и прикрыла веки. Ей было необходимо успокоиться, взять себя в руки, но у нее ничего не получалось, злость, кишащая в ней, вырывалась наружу с адскими криками. Она скулила глубоко внутри, ее корежило от этой несправедливости, кажется, сейчас она ненавидела всех вокруг. Но больше всех – Никольскую. Эту мелкую, вездесущую девчонку, которая возомнила о себе черт-то что. Она запудрила Громову мозги своей «любовью», лишила его разума и откровенно пляшет на Светкиных костях.

Оказавшись на улице, Талашина глубоко вздыхает и садится в машину, там вытаскивает из сумки пачку тонких сигарет. Она вновь начала курить, с того дня, как Громов ушел, она вновь схватилась за сигареты. Ее пальцы дрожат, она делает короткие затяжки, заполняя салон дымом, и плачет, рыдает навзрыд, чувствуя, как тяжелеют ее наращенные ресницы.

Несколько раз ругает себя за попытки набрать Степу, поговорить, выяснить, хотя что им выяснять? Он никогда ее не любил, она это знала, знала и все равно продолжала перед ним пресмыкаться, дура! Какая же она была дура.

Успокоившись, Света едет в свою клинику эстетической медицины, которую Громов помог открыть ей еще до того, как они улетели в Америку. Он вложил туда свои деньги, помогал поставить все это нелегкое дело на ноги, а уходя, даже не попытался оттяпать у нее половину, довольствуясь процентом. Это бесило, его благородство доводило ее до истеричных припадков.

Только где было его благородство, когда он изменял ей направо и налево? Где оно было, когда она ждала его ночами, думая, что он занят работой, а не кувыркается с очередной подстилкой? Где все это, мать вашу, было?

Крепче сжав руль, Света еще минут десять сидела на парковке, приводя себя в порядок. Когда в зеркале ее отражение стало более-менее похоже на человека, ее каблуки коснулись пыльного асфальта, и девушка широким шагом направилась к центральному входу клиники.

Девочка-администратор поприветствовала хозяйку, но Света просто прошла мимо, у нее не было сил пошевелить языком. Только прийти, сесть за свой стол и, уткнувшись в ладони, из раза в раз прокручивать в голове кадры, которые она досконально рассматривала в кабинете у детектива.

Она жалела себя, впрочем, в этом не было ничего нового. Правда, в этот раз продлилось это совсем недолго. В кабинет вошел мужчина, без стука, без приглашения. Он нагло распахнул дверь, оставляя волнующуюся администраторшу позади. Света растерянно приподняла голову, вздрогнула, потому что не понимала, зачем он пришел. Он появлялся здесь нечасто, за три года сотрудничества мужчина, полностью облаченный в черный цвет, появлялся здесь лично всего пару раз.

Света облизала потрескавшиеся губы и убрала за уши пряди темных волос.

– Альберт, – улыбнулась, – здравствуйте.

– Добрый день, Светлана. Мои деньги, где они?

– Что?

– Перевод был сделан вот уже как неделю, но на счета так ничего и не вернулось.

Талашина хлопнула глазами и как заведенная начала рыться в ящике стола.

– Сейчас, подождите, – вытащила несколько листков, – вот, все ушло со счета клиники. Посмотрите.

Черный пиджак вырвал из ее рук листы и спешно прошелся по ним взглядом.

– Ты совсем дура?  Их заморозили.

– Я уже связывалась с банком, там произошло недоразумение, они обещали исправить это в течение недели.

– Недели? – его тонкие губы изогнулись в улыбке, обнажая зубы. – Эти деньги нужны мне завтра.

– Но я…

– Меня это не волнует, – мужчина склонил голову вбок и прикоснулся ладонью к Светиной щеке, – красивая, жаль будет все это портить.

Талашина оцепенела, ее трясло от страха и ужаса происходящего. Мужчина тем временем подошел к двери.

– Если завтра вечером эти деньги не упадут на счет, будем говорить по-другому.

Когда он ушел, Света еще несколько минут смотрела в одну точку. Она сотрудничала с ними больше трех лет, и никогда ничего подобного не происходило, никогда. Обхватила голову, раскачиваясь из стороны в сторону. Почему-то до сегодняшнего дня все это казалось ей вполне безобидным. Где был ее разум?

Власов, тот самый, кто сейчас был здесь, уже более трех лет отмывал деньги через ее клинику, отчисляя довольно внушительный процент самой Свете. Если бы не эти деньги, то все уже давно бы развалилось. Талашина была плохим дельцом, и под ее руководством клиника иссыхала, просить денег у Громова она не могла, не позволяла гордость, а потом появились они. Случайное знакомство через мужа подруги, и вот у нее есть средства, чтобы развиваться, вести бизнес…

Только вот теперь… что ей делать теперь? Денег у нее почти нет, Светка никогда не умела откладывать, вечно все тратила, давно привыкнув жить на широкую ногу.

Еще раз закурив, Талашина в хаосе отыскала свой айфон и набрала Громову. Он должен ей помочь, потому что в сложившейся ситуации ей было просто не к кому больше обратиться.

Степан согласился на встречу в ресторане недалеко от его работы. Сегодня, в семь. Наверное, Талашина никогда так не отсчитывала время, не отмеряла минуты. Страх все еще держал ее в напряжении, скрипела каждая мышца тела, делая движения натянутыми, иногда неуклюжими.

Громов пришел в ресторан с опозданием, эти десять минут Света ерзала, постоянно оглядываясь по сторонам. Когда заметила мужскую фигуру – выдохнула.

Степан отодвинул стул и присел напротив.

– Привет. Чего ты хочешь?

– Степа, я, кажется, так попала, – Светка накрыла лицо ладонями, всхлипнув.

– Рассказывай.

Талашина говорила быстро, сбивчиво, постоянно перескакивала с одной мысли на другую, к концу ее рассказа Громов сидел с непроницаемым лицом, но она чувствовала, как от него исходят потоки негодования.

– То есть ты все это время занималась финансовыми махинациями за моей спиной?

– Что мне еще оставалось делать?

– Действительно, – мужчина выдохнул, сделал глоток кофе, который перед ним поставила официантка, и перевел взгляд в окно. – Чего ты от меня-то хочешь?

– Одолжи мне…

– У меня столько нет, – пожал плечами.

– Может быть, ты попросишь Азарина? У него есть деньги…

– У Азарина?!

Степан смотрел на нее исподлобья, ему хотелось придушить Талашину прямо здесь и сейчас. Как в ее голове вообще хватило ума вляпаться во все это дерьмо? Где были ее мозги? Хотя… Перевел взгляд на Свету.

– Я не буду просить Азарина.

– Во всех документах фигурирует и твоя фамилия тоже. Не забывай, ты соучредитель, – Светка откинула назад свои распущенные волосы, хищно касаясь Степана взглядом. – Если что-то произойдет…

– Это угроза или шантаж? Я что-то не разобрался.

– Степ…

– Сама, Свет, сама.

Громов со скрежетом отодвинул стул и встал из-за стола. Светка подалась к нему, вцепляясь в запястье, устраивая настоящий цирк. Мужчина отцепил от себя женские пальцы и без слов пошел на выход.

– Ты просто так уйдешь? Ты же можешь помочь, позвони Азарину или Токману!

– Я не собираюсь никого беспокоить из-за твой дырявой башки, – замер и резко обернулся к Свете, – поняла? Сама это заварила, сама и…

– Он сказал, что ему будет жаль портить такую красоту, – коснулась своего лица, – понимаешь? Они меня убьют или изуродуют!

– Что я могу сделать, Света? У меня нет таких денег…

– Для своей Никольской ты бы вывернулся наизнанку.

– Ты не Ульяна, – добил словом, и Света отступила.

Отшатнулась от него, чувствуя, как сжимается ее сердце. Было больно, так больно…

Громов сел в машину и не раздумывая выехал с парковки ресторана. По пути набрал Ивана, наверное, он единственный, кто мог помочь в сложившейся ситуации. Кто, если не подполковник УСБ. Все же на документах была и его фамилия, если что-то произойдет и в будущем будут вопросы по бухгалтерии, Громову тоже прилетит.