Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Да, не прохиляло… И тут до меня доходит то ужасное, что, собственно, уже и произошло – я произнес СЛОВО во время песни!!! Экзамен провален, всё пропало, это катастрофа…

В свежем психическом припадке я вновь истово молочу кухонной утварью в дверь, но усталость берёт своё, и я решаю попробовать провести тонкий обряд ещё раз, может быть добрые «битловские» боги смилуются и повторное «жертвоприношение» будет великодушно защитано. Я благоговейно отматываю пленку и начинаю «отправление культа» заново. Какой же я наивняк…

Женька, заслышав знакомые аккорды, выбирается из спасительной маленькой комнатки и, подкравшись, как шкодливый кот к полоумному «старшему», гаркает снова своё святотатское и иезуитское: «Help!..». Рыча гортанным голосом что-то совершенно нечленораздельное, я несусь вновь за этим паскудным чертёнком и повторно оказываюсь «в идиотах». А Женька, тихонько посмеиваясь, отсиживался в своём некартинном бункере и упрямо продолжал благородное дело «вендетты» часами!

Вспоминаю с улыбкой всё это, и только одно лишь поёт в моём сердце: «Как же я люблю тебя, мой милый братишенька!».

Хулипеть и другие

Когда я опрометчиво начинал всю эту забавную канитель с романом, в загашниках у меня имелась масса шальных тем, странных заметок и прочей чепухи, из которой, собственно, и тку, словно работяга-паук, свои «эфемерные» главки.

Если тема выпадает большая и плодотворная, то тут всё ясно и нефига делать, строчки весело бегут друг за другом, словно мелодии ранних Битлов, лукаво перемигиваясь и похваляясь друг перед дружкой – «посмотри-ка, какая я получаюсь, ну а я, а я?!», и рассказик строится быстро и ловко, как новый дом неутомимыми молдаванами.

А нужно отметить, что двигаться к неминуемому эпилогу я твёрдо решил исключительно «методом паровоза», который, как известно, «впёред лети, в руках у нас винтовка», то есть, не обходя ни одной заметки, какой бы неперспективной она не была на данный конкретный момент. Всё – у тебя сейчас имеется только одна эта дохлая темка, дружок, вот над нею, родной, и трудися!

А ведь каково мне бывает, товарищи дорогие, когда я ошарашено натыкаюсь, ну например, на такое лаконичное ЦУ от моего строгого к капризам дневника: «Выражение «хулипеть» школьное…». Как развернуться плечу молодецкому, на что опереться, как вдохнуть душу в сию не вполне приличную фразу из грубого далекого детства.

В самом деле, а ведь было же такое малолетнее выражение, и когда-то оно даже казалось смешным, если б не пара препротивных персонажей, что начали долдонить её к месту и не к месту. А как известно, даже по-настоящему хорошая шутка в недостойных устах съёживается, теряет блеск и становится неприятной, и что-то неуловимо-тонкое исчезает из этого лукавого грубиянства, и выражение сие теряет свою площадную иронию и издевательский пофигизм.

Смысл же этого перла школьного народного творчества сводится к чему-то, вроде «ну, делать нечего», или «теперь уж ничего не попишешь», ну и либо так – «теперь-то чего «граблями» размахивать!». Но что же мне делать дальше? Не могу же я так вот запросто взять и закончить с этим очаровательным «хулипеть» и перейти к следующему зовущему пункту дневника, как-то, однако, маловато получается для кандидатской диссертации!

Во-от! А дальше следует второе правило Игоряна – если темка малюсенькая, нужно легко так и даже изящно присобачить к ней ещё пару-тройку таких же крошек на вес. Вот видите, какой всё же я простофиля, взял, да и вывалил прямо на шару вам этот маленький авторский секрет! Ну да ничего, у меня ведь секретов-то много, так что, пользуйтесь, мои дорогие, пока «мэтр» обретается в праздном благодушии!

И вот в елейном самоумилении я продолжаю свой былинный сказ. В далёком прошлом, словом, очень давно, когда два братца – Игорян и Женька были ещё чуть старше, чем дитяти, по провинциальному ящику, видимо, в результате чьей-то преступной халатности показали фильм «Вальсирующие» с душкой Депардье. Если кто видел тот изумительный «хэви-метал», сразу поймет, что «такое» детям, мягко говоря, видеть не вполне рекомендуется. Сцены хипповских, а скорее уж панковских развесёлых соитий этой картины я и сейчас воспринимаю в некотором пуританском смущении. И как же только в «стародавнее тогда» эту «буржуазную растленку» крутанули по местному нижегородскому «передовому» ТВ?!

Чего скрывать, а гордые провинциалы всегда были и будут гипертрофированно «модны», и потому отсталые деревенщины-москвичи смогли официально увидеть это провокационное кинцо мно-о-ого позже. Нам же с братишкой горячий фильмец определённо понравился и даже направил неясную детскую сексуальность в нужное, хоть и несколько циничное русло.

А вспомнил я вот это «яркое событие» из «застоя восьмидесятых» в связи с парадоксальной идеей снять наш, совдеповский вариант сего шедевра. Ну, естественно, немного притянув его к родным «распальцованным» реалиям «девяностых-двухтысячных». И назвать его актуально «Спонсирующие» – по аналогии с хулиганствующими «Вальсирующими».

Если уж «пошла мука» за дурацкие словообразования и идиотские (или лучше по науке «абсурдистские») неологизмы, то припоминается ещё одна из моих «расстрельных» штучек – словечко «ебата́й» (ударение обязательнейшим образом на последнее «а»). Что оно означает, наверняка и определенно я сказать не решусь, но придумалось оно как-то само собой и сразу. Произносить его следует весьма уважительно, вот так: «Ебата-ай!». Родной брат «ебатая» – «ебата́т» имеет хотя бы более или менее понятное происхождение: кулинарное слово «батат» встретило как-то весьма известное уничижительное «еб…нат» и получилось сие неожиданно гордое фонетическое дитя. Оба эти хулиганские словечки «ебатай» и «ебатат» звучат так гордо, как будто это какие-то громкие титулы, скажем, «Золотой Орды». Так и будем мы пока считать, пока не придумалась их новая, ещё более весёлая трактовка.

Думаю, стоит также особо отметить такое моё «филологическое открытие», как «Словарь Отжигова» – так называемый глоссарий «рокенрольной» мудрости по теме отчаянного и безрассудного «о́тжига». Самой собой, очертя голову «отжигая», нельзя забывать о заслуженном прототипе, скучноватом «Словаре Ожегова», который и был, надеюсь, остроумно мною спародирован.

В мою больную голову залетают иногда «идеи, одна чудеснее другой»! К примеру, припоминаете хрестоматийное из «советского»: «Вырастет из сына свин, если сын – свинёнок». Ну и мне, аномальному гуманоиду, тут же почудилось: а пасынок, стало быть, по совершеннолетию назван будет, без сомнения, па́свинок! А вот стандартная аббревиатура НХ («эн ха» есть неизвестный художник) у меня запросто расшифровывалась великосветским «ни х…я»! Дурные зайцы же из неофициального гимна СССР «от страха» не напевали, а злостно «напивались», вот такое у меня наладилось бредовое словопроизводство с шизофренической интерпретацией.

Валяю площадного дурака, сам знаю и без вас, что не смешно, а даже грустно, но клоуны тринадцатого века обязаны быть вульгарны и грубы… Однажды брателла Русь высказался с нехарактерным для него уважением по поводу «общажного» светила науки – длинного, словно карикатурного баскетболиста, умника, дескать, вот паренёк-то вроде бы даже аспирант! Ну а я парировал небрежно, мол, да тут их таких-то… Аспирант на аспиранте! Через минуту сознаю, что формулировочка-то вышла весьма скользкая, и спешно поправляюсь: «Это я, конечно, в хорошем смысле!». Естественно, что два шута из средневековья гоготали час пиратскими, гортанными тенорами.

Иногда же наваливаются и одолевают, ну просто какие-то «пелевинские», неприличные «сдвиги в семантике», такие как, скажем, происхождение слова «ноябрь». Если его произносить со столичным жеманным «аканием», то оно навевает некоторые «социо-сексуальные» корни, проще говоря, ноябрь, он от слова «на…бать», и даже можно предположить появление в недалеком будущем лукавого осеннего термина «ная б́ривать».

Самого уж меня берёт жуть от галиматьи, коей я так немилосердно вас пытаю! И чтобы уж совсем вас защекотать, отважно приведу мой адский вариант гениальных пушкинских строк про «о, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух». Ни с того ни с сего, ничегошеньки не выдумывая, абсолютно трезвый, с каменным выражением лица я неожиданно для самого себя выдал в тёплой компании обормотов-музыкантов совершенно уж бредовейший «парафраз»: «О, цирк, мадам, ублюдков разных готовит парниковых шлюх…». Тут уже, кстати, никто даже и не смеялся, а только послышалось сочувственное: «Ты же болен, ты очень болен, сынок…».

А чтобы благожелательные ваши раздумья в очередной раз не привели меня в знакомый уже жёлтый дом, закончу это сумасшествие чем-нибудь лёгеньким…

Ну не могу никак я, в связи с такой-то чокнутой тематикой, не указать на моё очередное вербальное изобретение, которое могло бы стать щеголеватым названием какого-нибудь порнобренда – VaginaLight! (Сиречь Вагина-Лайт, «ежели по-старославянски»). А ведь виной всему эти проклятые бабские «лёгкие» цигарки Virginia Light, а я всего-то лишь чуток подправил – паяца, други, не казните…

По-моему, неплохо! Или даже… хорошо? Ну а как вам-то? Спасибо, мне так приятно!

Мой Ад на Земле и под нею

Мне как-то приснился загадочный сон, будто бы я в Аду, и Ад для меня – это когда в маленькую комнатку некуда больше складывать накопленные вещи. И там, «в нехорошем месте» всё это переживается мною мучительно тяжело…

Я что, правда, такой? Современная реинкарнация Плюшкина? Блин, подонок Руслан весело брякнул, что да… Как это всё-таки грустно однако, но должны же быть у людей безобидные недостатки!

Наверное, эта курьёзная страсть к маниакальному собирательству родом из призрачного детства, где забывчивые родители как-то не весьма регулярно дарили мне заветные игрушки и книжки, что так истово жаждал их ненормальный ребёнок. Ну и что ж вы хотели…

Да, я одержимый собиратель волшебных цветных кружочков – пластинок, «си-дишек», а также редких, и не очень, книжек, советских значков, отменённых во славу «евро» иностранных монет, гитар из детства и взрослых дорогих, стикеров с «лого» метал-бэндов и высокомерными личинами рок-идолов…

Перечислено, ясное дело, далеко не всё то барахло, что я прячу по углам моей захламленной конуры, но масштабы приблизительно становятся предельно (или беспредельно?) ясны моему дорогому читателю. Может быть, даже в этот самый момент кто-то из вас набирает номер невесело знаменитой «Ганнушкина», чтобы опасного мальчика прихватили в дурдом. Если что, там и ищите меня… Пока-пока, жду передач, свиданий, галоперидола!

Вроде бы, всё наспех написанное выглядит законченным, но придётся всё же накропать подземный постскриптум – снова, как на карту в масть, наткнулся на темку из пекла, которая будто нарочно попалась мне на дурные глаза, чтобы втиснуться в этот микро-рассказ…

Это до курьёза очень странно, но мне снова приснился не менее удивительный сон, что я опять в Аду и, будто военную службу, прохожу там всякие ужасные тамошние круги, испытывая кошмарную боль, находясь на каком-то дьявольском колесе, где боль на каждом из витков доходит до чудовищного пика. Причём на этом, теперешнем моём круге она почечная, а я-то хорошо на опалённой своей шкурке знаю, что это такое. И доходя до этого «волнующего» пикового момента, мне будто бы каждый раз, то ли гуманно, то ли иезуитски предлагают: «Давай, минуем этот «сладостный» момент?». Но всякий раз я упрямо отказываюсь, мол, нет, я виноват – жарьте!

Как-то невесело всё закончилось… Я не хотел…

Кощунство или нет?

Я до сих пор малодушно не решил, оставить ли эту дикую дневниковую запись в не менее безумной своей книжке…

«…покачиваясь от утомительного и ненужного опьянения, я направился «по этому самому» нетрезвому делу, уж, пардоньте, отлить. Но прежде привычно ополоснул уставшую от выпитого физиономию, и капелька прохладной воды упала мне с мокрого лица на… Было необыкновенное ощущение, нет-нет, не сексуальное, хотя это было определённо приятно, стало легче и очень чётко возникло осознание, что это было прикосновение Господа.

Так кощунство или нет? Мне так хотелось бы, чтобы я не ошибся…».

Снова сомнительная журчащая тема

Я смотрю на зелёные сочные листья деревьев из окна (эстеты не ругайтесь) общажной сортирки. Как всегда, отважно вынужден это признать, снова, будто подросток возле метро, пошло накачан дешёвым пивом, ну и, соответственно, помогая себе не лопнуть, почти философски размышляю – а может, это самое красивое в жизни, что я и видел-то…

А прелестная картинка и впрямь просто поразила меня необыкновенной красотой, чёткостью и законченностью. И ведь, смотрите-смотрите, они же ещё, милые, свежие мои деревца, так трогательно кланяются мне и приветливо машут ветками…

И чем та жизнь, маленькое совершенство в нелепой ситуации, хуже приличной, благообразной серости, в которой мы находимся каждодневно? Прям, хойку, блин! Смех, да и только! («Смех, да и хойку» – не премину, конечно же, сморозить я в завершении общего маразма).

Что ж, придётся разбавить трепетную лирику уличным цинизмом… Тем более, что щекотливая тематика места, где застало меня лукавое просветление, напоминает мне о случае из туманного детства.

Мы с Лёшкой Вареником, исчезнувшим моим дружком, совсем ещё мелкие, невольно застали одного помятого дядьку в годах, шумно и от души писающим на стену, в общем-то, вполне приличного места – стена, как-никак, была школьная. «Ну прижало дяденьку…» – нетвёрдым извиняющимся тоном, раскачиваясь на ветру, промолвил нам тогда «поддатый» мужичок. Мы же, успокаивающе заверив бедолагу, что, мол, «ничё, всё в норме и порядке, дяденька, со всеми же случается», стремительно сбежали с места орошения, почти не сдерживая смех от этих простодушных извинений незадачливого любителя советского разбавленного пивка.

Вот теперь финал! Немного грубовато, но зато без лишних сантиментов!

Ещё одно весёлое слово о «трудовых лагерях»

В любых советских (а думаю, и «вражеского западного блока») детских лагерях отход ко сну непременно сопровождался «страшилками» – рассказами наивного пугающего содержания.

Это были легендарные, неизвестно каким народным сказителем сочинённые, лубочные истории про «красную руку», «чёрный рояль» с пауком-кровососом внутри, ну и приевшаяся уже всем «хоррор-стори» про «гроб на колесиках». Да! Ещё, пожалуй, весьма вольные пересказы прочитанных фантастических рассказов, по мотивам Лема, Конан Дойла и Герберта, нашего, Уэллса.

Хороший рассказчик должен был добиться такого мистического эффекта в притихшей палате, чтобы холодок ужаса пробежал взад-вперед по спинам потерявших сон детишек.

Такой чтец в нашей комнате имелся. Он замогильным голосом начал вещать краткое содержание «Дома Ашеров» популярного тогда в советском народе Эдгара По. Приводились подробные красочные описания мрачного ландшафта и гнетущей природы с добавлением обязательной подростковой отсебятины, которая несколько опошляла повествование, но вместе с тем и делала всё это «бульварное чтиво» более достоверным, приближая его не слишком высокий стиль к вкусам непритязательной лагерной публики. В подробных смакованиях деталей заточения граждан в средневековых склепах живьём, наш идеальный рассказчик и завершил выступление под восторженные шёпоты запуганных ву́смерть школяров.

После триумфа «Дома Ашеров» начать вещание своей сомнительной байки было абсолютным творческим самоубийством. И, конечно же, я опрометчиво решился на этот акт позорного «аутодафе»…

Мною был выбран совершенно невыигрышный эпизод из «Каникул Кроша» – очень уж хотелось чуть-чуть приблизить «невзыскательного слушателя к высотам социалистической прозы». Уже к первой трети моего вдохновенного доклада я осознал всю абсурдность моей выходки. После завораживающего По мой детсадовский рассказик был чистой воды позорищем, и только железная моя воля позволила завершить сей утомительный для одноклассников спич.

Это, наверное, и называется актёрским провалом, но мой позор был пока ещё не совсем полным, а таковым он стал лишь после незабываемой фразы острослова-одноклассника Лёшки Вареника: «Классно ты, Гош, рассказываешь, засыпается так хорошо, на раз просто!».

И хоть это было смертельно обидно услышать от друга, но не оценить такого замечательного, просто «в абсолюте», сарказма я не мог и, вдохнув поглубже воздуха, дабы пропали «творческие обидки», добродушно рассмеялся, почти забыв о своём прилюдном фиаско.

Чем всё хорошее и светлое может «сказочно» обернуться

Я очень устал пить… Можете мне иронически не верить, но эта пошлая привычка у меня уже в печёнках, причём уже в самом прямом и переносном смыслах! Если б мне не было так ужасающе скучно, я никогда не заливался бы этим жутким манером, как глушит ром без «колы» английский удалой пират. А так… Дайте же мне, наконец, точку опоры, и я…

А пока некрасивая правда такова: я рутинно бухаю от невозможности играть людям свою самодельную музыку и тяну за собой на илистое дно самообмана бедную Ражеву (когда-то ветхозаветно давно) и брата Руслана (до сих футуристических пор)…

Я в своё время даже придумал для нас эдакое вымышленное «социо-музыкальное трио»: Братья Бухалины – Буха́р и Бухо́р (и специальный гость сестрица Буханочка), ну то есть я, Русь и Иришка. Не очень весёлая шутка, правда?

Я всегда очень боялся, что стану нищим, нет-нет, не таким нищим-аристократом, коим полноправно и справедливо являюсь, а натурально, спившимся, старым и грязным бродягой без угла и куска хлеба. Как представлю себе эту волшебную картинку, где мы, побродяги в лохмотьях и с котомками наперевес брёдем под ледяным дождём беспросветной ночью, не зная куда, становится просто невыносимо жутко… Может, как-то ещё вырулит наша кривая судьба, и бодрыми старичками мы доживём свой век в нормальном обыкновенном доме, с бутербродом с колбаской в одной руке и чашкой душистого кофе в другой?

Однажды я выходил с «замечательного» метро Курская к шумному вокзалу, дабы сесть на скорый поезд до «неласковой родины», как положено жестоко раз в месяц. А навстречу мощному потоку выходящих гуманоидов двигался пьяный косматый бомж, чтобы, напротив, проникнуть в спасительное тёплое помещение. Из-за бесконечно выпрыгивающих из стеклянных дверей граждан он никак не мог заскочить в метрошку и, обращаясь к непрекращающейся людской волне, бодро выпалил: «Привет, пацаны! Сколько вас там?!». Я аж рассмеялся от такого, «на кураже» глумливого тона, а потом вспомнил о своих вечных страхах и враз как-то погрустнел – добро бы ещё остаться таким бродяжкой-бодрячком, а то на жутких московских вокзалах встречаются и совсем уж мрачные личности, превратиться в которых было бы просто Адом на Земле.

На Киевском вокзале, думаю самом жёстком в Москве, я случайно лицезрел короля бомжей, который в живописной рванине восседал на бортике подземного перехода в окружении преданной и плохо пахнущей челяди. Был он громадного роста, гладиаторских габаритов, имел свалявшиеся в паклю волосы и такую же бороду чуть не до пояса. Одет он был в нечто такое, вроде просторной до колен рубахи грязно-серого цвета, что вызывало в памяти образ расстриги-юродивого времён Петра Алексеевича. Общий колорит довершали огромные загорелые и заскорузлые кулачищи, которые он очень скоро не преминул показать в деле.

Среди благоговейно расположившихся у ног грозного Короля Бомжей раздался тревожный ропот – появился несанкционированный чужак. Какой-то левый «подбомжик», явно не из местного «намоленного» района, попытался проскочить в переход, осторожно минуя опасную босяцкую свиту. Попытка была чрезвычайно отчаянной и, конечно же, неудачной: Король, приняв сигнал бдительных верноподданных, чуть привстал и совершенно беззлобно, но с нечеловеческой силой врезал кулачищем в череп лазутчика. Такого кульбита в воздухе и последующего длительного переката по ступеням я не наблюдал ни в одном «европейском цирке» и ни в одной каскадерской сцене из боевиков Джона Ву. После необходимой экзекуции наш Титан очень спокойно уселся на нагретое могучим телом местечко и вновь замер в нирваническом оцепенении, а благодарные слуги его долго ещё с гордостью и обожанием посматривали на своего справедливого Батюшку-защитника.

Снова вот попытался повеселее закончить мрачноватую эту главу, но получилось, как всегда, как-то не очень… Ну а стало быть, так оно и нужно – в назидание всем нам, «романтикам рокенрола», чтоб не забывали, чем всё хорошее и светлое может «сказочно» обернуться.

Люди, я люблю вас!

Если бы не неспешные прогулки по родной обманщице-Москве или, напротив, суетливые пробежки галопом по суровой столице, вряд ли получилась бы эта книжка такой разноцветной. Столько же всего весёлого до колик и печального до слёз примечаешь невольно, когда бродишь бездельником по незнакомым местечкам или несёшься занудой по привычным делам в тысячу раз обеганной местности.

Поворачиваешь любопытную голову налево и видишь озадачивающую надпись «Клиника головной боли». Обозвались бы ещё зловещей вывеской «Головные боли», чего уж там. Начинаешь гадать, что же имели ввиду родители сего двусмысленного слогана, и надеешься, что всё же не вечной головной болью награждают они за щедрую оплату пациентов-мазохистов.

Бросаешь взор направо, и… «Из зеркала «Автобанка» на меня смотрело опухшее, рыжее, волосатое существо и смотрело оно с каким-то испуганным интересом…». Ага, стало быть, я снова с похмелья… Но расстраиваться не нужно, мои милые дамы, каких-то пару дней просушки и я снова ваш – «гибкий и эротичный рок-стар».

Совершенно бесконечный материал для «самодельного романа» – вечное, как урбанистический наш мир, метро. Вбегаю в вагон, вредные двери едва не прищемляют меня за хвост, у-ф-ф, успел-таки! Плюхаюсь на сидение, залихватски достаю книгу, одновременно довершаю ежедневную «интеллектуальную нагрузку», включая на полную катушку плейер, и начинаю уже было исчезать из бренного мира в «фальшивые грёзы искусства», как…

Вижу рядом старушку-нищенку, такую несчастную, маленькую, очень бедно, но подчёркнуто чисто одетую. Вроде бы это я должен жалеть её, скорее всего бездомную, но она смотрит на меня с таким состраданием, будто всё ей известно о моей неприкаянной жизни – что я такой же бездомный, что неотвратимо спиваюсь, что нет у меня детей и может уже и не будет, что ничего не умею, а заработать на честный хлеб своим ремеслом поэта и балалаечника уж много лет, как не выходит… И вдруг она в какой-то совершенной трогательной святости начинает гладить меня по руке шершавой своей ладонью, как делала когда-то в детстве покойная моя бабушка Александра Николаевна. А я же, не видя в этом ничего странного и ненормального, кроме как человеческого тепла, тоже глажу её тонкую, как у птички, иссохшуюся лапку. Так тихо и проехали мы до своих станций с глазами, полными слёз, не произнеся ни единого слова и даже не простившись…

Люди… Милые мои, хорошие люди… Сколько видел я вас, скольких сердечно любил и сколькими от души восхищался! Эти маленькие нелепые истории, не имеющие ровно никакого серьёзного смысла в жизни, но именно они и украшают её, делая не такой обязательной, а просто приятной, нежной и славной…

А вот ещё одна забавная необязательность: как-то после совместного музицирования с Лёнькой Липелисом, известным более, как DJ Lipelis, мы легко дефилируем эдакими помятыми денди по шумной Тверской, и он беззаботно рассказывает о том, что у них там, в родной Пензе имеется местная культовая настойка – «Петушки». Мол, субстанция настолько вкусная, что пьёшь и оторваться от порочного процесса просто невозможно, а посему необходимо быть крайне осторожным, «затягивает так, что даже заиграться можно с «Петушками». Ну не мог же я, как «природный интеллигент», на сие не заметить или даже, скорее, ввернуть: «Лёнь, это очень рискованное выражение – «заиграться с петушками», не находишь?». Обоюдное осознание сомнительного оборота приводит обоих потёртых пижонов в неистовый смеховой экстаз.

Кстати, именно он, зубоскал Лёнька, напомнил мне это незабываемое детсадовское: «Умный, умный, по горшкам дежурный!». Какая прелесть, а то я уже напрочь забыл эту многослойную первобытную субкультуру.

Ещё один неожиданный щелчок в голове и перед глазами тощая фигура бармена из той же вездесущей «Репаблики». Этот «модник в кубе» пытается в связи с неожиданным переездом сбыть стиральную машину одной местной девице: «Да забирай даром, так, пузырь вкусненького поставишь, да и в расчёте». Корыстная и неблагодарная девчушка продолжает допытываться: «Да? А какая машина?». Бармен, уже явно раздражаясь такой бестактности, ибо «дарёному коню» всем понятно чего, в праведном гневе голосит: «Какая, какая?!! Пизд…тая!!!».