Печальные рассказы

Вон Орлов зовет тебя в Псков? Зовет. Чего не решаешься?

-Не могу я. Не могу я идти простым конструктором. Я за эти годы технарем, администратором стал.

-Мне не лги, Володя. Не это тебя останавливает. Карьеристом ты не был никогда, гордым до должности тоже.

Ну нет нам здесь жизни, нет. На твою пенсию и мою зарплату далеко не проживешь. Ты посмотри вокруг: уже не только русские, уже местные, азербайджанцы уезжают. В городе полно беженцев, прохода нет. Как дальше жить?

-Правильно ты про беженцев говоришь. Обсуждали мы тогда этот вопрос в ЦК. Да не дообсуждали. Не додумали до конца,– задумчиво произнес Шереметьев.

-Да ты понимаешь, что война идет? Ну, ведь ты сам говорил, что армянам Россия помогает. А что если завтра горячие головы весь свой пыл против нас, местных русских повернут? Ты что, девяностый год забыл?

-Не забыл я, Валюша, ничего не забыл. А знаю, что Гейдара Алиевича нам не хватает. Его надо привозить,– вдруг с хрустом ударил он по подлокотнику кресла,– Никто, кроме него, эту республику хорошо не знает и не спасет.

Я с ним работал, я его знаю. Знать бы, где он сидит в Нахичевани, поехал бы к нему. Тошно на душе.

-В одну реку дважды не входят, Володя,– промолвила жена,– Помнишь, как его освистывали в парламенте после возвращения из Москвы? И не стыдно было. А теперь уж что, теперь он у себя там.

-Сюда ему надо, сюда. И нам здесь оставаться. Некуда нам ехать, Валюша, некуда. И опоры у нас нет.

Сорок лет прожили Шереметьевы в браке, но детей у них не было. На эту опору и намекал Шереметьев.

Были у них родственники в России, но все какие-то дальние, связь с которыми была потерян7а еще во времена Союза, в последние время, правда, жена нашла кое-кого, но сам Шереметьев был против этих отношений, приводил все время азербайджанскую поговорку: были в саду абрикосы – была дружба, нет абрикосов – нет дружбы.

На вопрос супруги ответил как-то зло:

-Когда был директором, членом ЦК, никого не знал, а теперь что, в родственнички записался?

Как-то жена предложила написать в российское дворянское собрание, чтобы корни их, Шереметьевские, обнаружить.

Но он махнул рукой, не стал никуда писать.

Вскоре обстановка ухудшилась. Перестали платить пенсии и зарплату. Дошло до того, что выпустили облигации вместо денег.

Шереметьевы со времен директорства жили в большом престижном здании напротив Дома Правительства.

На семейном совете решили продать квартиру. И переехали в микрорайон, по иронии судьбы в тот дом, который строило его объединение для своих заводчан.

После комфортабельной квартиры на набережной, маленькая двухкомнатная квартира ” минского ” проекта казалась мышеловкой. Но разница в цене покупки и продажи открывала возможность выживания.

Шереметьев теперь не выходил из дома, просиживая целые часы за телевизором.

Супруга вдруг с ужасом начала понимать, что он стал быстро стареть.

-Может, сходим к Кузнецовым?– как-то предложила она

-Они еще здесь?– улыбнулся он,– А говоришь, русские уезжают.

Никуда он в тот вечер не пошел, просил пойти супругу, но та не захотела оставлять его одного.

Так проходили дни.

В июне девяносто третьего года политическая ситуация в республике достигла своего апогея.

Полковник Национальной армии Сурет Гусейнов поднял мятеж против правительства и Президента, на юге страны была самопровозглашена Талыш-Муганская республика, на севере подняли голову лезгинские националисты.

Страна стояла не только на пороге гражданской войны, но и перед угрозой развала.

И вот десятого июня девяносто третьего года Шереметьев вбежал на кухню радостно-взволнованный и, крепко обняв жену, поцеловал в лоб:

-Что ты, что ты, Володенька?– испуганно спросила супруга

-Наконец-то!– выдохнул он,– Наконец-то! Он вернулся, Валюша, вернулся, истинный руководитель страны. Алиев вернулся, слышишь, вернулся!

И жена широко улыбнулась.

-Слава тебе, Господи, свершилось,– не будучи набожной, она перекрестилась,– Закончится теперь этот кошмар.

Они вместе смотрели телевизор и жена видела на глазах супруга слезы радости, когда он смотрел на сходящего по трапу изгнанника.

Гейдара Алиева избрали председателем парламента.

Началась работа по руководству страной: надо было утихомирить мятеж полковника, решить вопрос о самостоятельности южного региона, найти общий язык с националистами с севера, решать вопрос статуса Каспия.

И хотя в семье Шереметьевых никаких изменений не произошло, сам он ходил теперь радостно-бодрый, все время уверяя всех, что скоро все наладится.

Но с каждым проходящим днем, несмотря на его бодрый вид и уверения в скором налаживании ситуации, жена замечала в нем потерю именно той уверенности в себе,которая всегда отличала его среди крупнейших директоров и членов ЦК, вся эта бодрость была напускной, некой бравадой, на самом же деле внутренне Шереметьев сник.

Супруга понимала, что он ждал своего ренессанса, надеялся, но вынужден был признаться себе, что о нем забыли.

Она переживала, но ничем не могла помочь.

Так прошел год.

В душный июльский вечер, если быть точными, второго июля тысяча девятьсот девяносто четвертого года, в квартире Шереметьевых раздался телефонный звонок.

Подошедшая к аппарату супруга позвала его.

-Тебя. Голос с акцентом.

Он взял трубку.

-Алло.

-Владимир Шереметьев? С вами будет говорить господин Президент.

Он даже не понял, кто это говорит и пытался сообразить какой Президент, когда в трубке послышался родной, властный голос Гейдара Алиева:

-Шереметьев? Долго будешь отдыхать?

-Гейдар Алиевич,– улыбнулся он,– Да я что. Отдыхать…

-Хватит, слышишь, промышленность надо восстанавливать. Работать надо. Всеми нам республику из этого хаоса выводить надо. Я насчет тебя думал. Завтра в одиннадцать жду тебя у себя.

Так мог говорить только он, Руководитель. Властно, четко расставляя акценты.

-Что, что он сказал?– прижимая руки к груди, шепотом спросила супруга.

Шереметьев все еще с трубкой в руках, из которой давно слышались отбойные гудки, тихо проговорил:

-Валюш, приготовь на завтра костюм и галстук. Он меня вызывает.

-Ой,– жена села в кресло,– Дождались, Господи, услышал ты мои молитвы, многие лета ему, Володенька.

-Кому, Господу?– улыбнулся Шереметьев

-Да ну тебя,– отмахнулась она,– Ой, радость-то, какая. Ну, слава Богу, вспомнил он тебя, Володенька, знает ведь тебя. И помнит. Вот человек, а? Ну-у, какой!

-А ты говорила, дважды в одну реку не входят.

-Чтоб не сглазить говорила, а сама о том молилась.

***

Третьего июля, вначале СМИ Азербайджана, а потом и всего мира разнесли трагическую весть о страшном взрыве в Бакинском метро.

Взрыв, произошедший на перегоне между станциями”28 Мая” и “Гянджлик”, унес жизни девятнадцати человек. Еще сорок два человека были ранены.

Через некоторое время спецслужбы Азербайджана нашли доказательства причастности к этому террористическому акту армянской стороны.

Шестого июля утром, после того, как были выслушаны отчеты министров, Президент Алиев вызвал к себе помощника.

-Я два дня назад вызывал к себе Шереметьева. Понятно, что в эти дни мы были заняты. Перезвоните и назначьте встречу на сегодня в семнадцать часов.

Помощник молча кивнул и вышел. Президент углубился в лежавшие перед ним документы.

В одиннадцать тридцать ему сообщили о смерти Шереметьева.

-Как?– поднял он голову,– Когда?

-Третьего июля. В метро. Он ехал к Вам.

Эдвард Пеплинский

1.

Если бы Эдварду Пеплинскому, сказали, что он умрет через минуту, он воспринял бы это с должным спокойствием: изменить что-либо уже было бы невозможно.

Но когда профессор Гоц сообщил, что смерть может последовать в любую минуту или года – Эдвард вскипел.

– Наша диагностика была очень слаба, – попытался успокоить его Гоц, – Понимаете ли, диагноз цистицеркоза мозга, то есть вашей болезни, затруднителен, раньше считался невозможным.

– Каким же образом Вы поставили диагноз? – спросил Эдвард, закидывая ногу на ногу

– Понимаете, сущность цистицеркоза в следующем. Это паразит головного мозга, Cysticercus cellulosae. Цистицеркозная стадия свиного цепня, Taenia solium.

Заражение человека происходит путем попаданий в желудок яиц свиного цепня с загрязненной водой, при употреблении немытых огородных овощей, плохо прожаренного мяса, а также путем самозаражения, когда яица глист заносятся в рот загрязненными руками. Я вижу у Вас обгрызанные ногти, видимо именно последним путем Вы были заражены цистицеркозом.

Понимаете, в Вашей истории болезни есть жалобы на сильные головные боли, головокружения, рвоту. Анализируя эти жалобы и рентгенологические исследования, я пришел к выводу, что у вас цистицеркоз желудочков.

Вышесказанные симптомы наблюдаются при цистицеркозе четвертого желудочка. Свободный паразит, раздражая ядра вагуса и вестибулярного нерва, а также периодически закрывая отверстие Маманди, приводит к развитию острой гидроцефалии и симптома Брунса, типичного для цистицеркоза четвертого желудочка. Но цистицеркоз четвертого желудочка иногда протекает и бессимптомно, в таких случаях среди полного здоровья может наступить внезапная смерть.

– И что Вы предлагаете? – спросил Эдвард, почувствовавший признаки тупения

– Понимаете, при фокальных явлениях показано оперативное вмешательство, особенно при цистицеркозе четвертого желудочка. При окклюзионных явлениях люмбальная пункция противопоказана. Так что…, – Гоц развел руками, – Только оперативное вмешательство. Но в то же время должен предупредить: это связано с риском, я не уверен, что оперативное вмешательство не повредит…

– То есть, – нервно перебил профессора Эдвард, – Вы не можете дать полной гарантии того, что после Вашего опервмешательства я останусь жить?

– Да.

– Сколько мне еще, профессор? Понимаете, у меня есть дела, которые я хотел бы успеть закончить.

– Я не могу назвать Вам точной даты.

– Это клятва Гиппократа?

– Это мои возможности. Я лично считаю, что вряд ли вы доживете до двадцати восьми лет. Я пришел к этому выводу…

– Меня не интересуют ваши выводы. Короче, мне осталось максимум три года. Ну что ж, от оперативного вмешательства я отказываюсь. Я соглашусь на него в двадцать восемь лет: все равно, что умирать от паразита или от руки хирурга, не дающего гарантии выживания.

– Вы слишком строго судите.

– Я сужу нашу диагностику, которая на протяжении пятнадцати лет не могла поставить мне точный диагноз.

– Диагнозирование, я повторяю, очень затруднительно. Было бы легче, если бы у Вас был цистицеркоз коры. Тогда возникают эпилептические припадки, афазические расстройства, корковые параличи.

Впервые эпилепсию при цистицеркозе описал в тысяча восемьсот шестьдесят втором году Гризингер. Для нее характерно быстро прогрессирующее течение, кончающееся часто смертью в status epilepticus. Однако…

– Зачем вы мне это рассказываете?– Эдвард встал и прошелся по кабинету, – Это имеет отношение ко мне?

-Нет. Но я не могу молчать. Мне жаль Вас.

– Значит, я конченый человек? – Пеплинский горько усмехнулся, – Мне надо подумать об этом, профессор. В этом что-то есть.

– В чем? В Вашей болезни?

– В смерти, профессор, в смерти. И в человеке, который знает, что он безнадежно болен и должен умереть.

– Я поражаюсь вашему хладнокровию, Пеплинский.

– Вы еще поразитесь моей смерти, профессор. Я попытаюсь ее помпезно устроить, – и не прощаясь, Эдвард вышел из кабинета.

2.

Вечером того же дня он приглашен на день рождения своей бывшей одноклассницы Лиды Субботиной.

Пеплинский не любил вечеринок, сабантуев, всякого рода дискотек. А тут пришлось идти на вечер, где должны были присутствовать незнакомые люди и то, что ближайшие пару часов придется сидеть с каменным лицом или (в лучшем случае) с глупой дежурной улыбкой нервировало его и заставляло до крови покусывать губы.

Собравшиеся с интересом посмотрели на входящего Эдварда.

Он мысленно поблагодарил Лиду за то, что она крикнув: “Привет! Это Эдвард, знакомьтесь” избавила его от необходимости здороваться с каждым за руку и громогласно называть себя.

Прерванные его приходом разговоры возобновились вновь.

В отличии от других подобных вечеринок, за этим праздничным столом сидели и взрослые: родители, тетушки, дядюшки, соседка с мужем.

Стол, несмотря на дефицит, был богато сервирован. Не хватало только черной икры, но ее, наверное, не хватало уже во всем Союзе.

“Когда я ем, то глух и нем”. Этому правилу в этот вечер придерживались если не строго, то почти близко этому. Произносились лишь банальные тосты и незначительные реплики, которые не накаляли, но и не вносили раскованность в скованное состояние присутствующих.

Общее напряжение относительно спало к десерту, когда последнее горячее блюдо убрали со стола и появились стаканы с чаем, пирожные и фрукты.

Молодежь, задвинув стулья, закружилась в бешеных ритмах допотопного рок-н-ролла.

Взрослые, чтобы не мешать молодежи, перешли в соседнюю комнату.

Пеплинский вышел вместе с ними.

– А знаете, нашего соседа Магеррамова, ОБХСС арестовало, -только усевшись сказал отец Лиды

– Бедный. И за что? – вопросил кто-то

– И правда “бедный”, – рассмеялся дядюшка,– Был бы богат, не сел бы в тюрьму.

– Вы говорите с поразительным простодушием взяточника, – заметил Пеплинский вызывающе

Все удивленно посмотрели на него. Дядюшка как-то неловко мотнул головой и сказал:

– Я прощаю вам вашу бестактность, ибо Вы еще молоды.

– Это упрек? – изумился Эдвард.– Никогда бы не подумал, что меня можно упрекнуть в молодости.

– А не слишком ли много Вы говорите? – вмешался сосед

– Перестаньте, – отец виновницы торжества решил погасить нежелательно начинавшийся конфликт, – Ну что вы, в самом деле?

– А что?– Пеплинский улыбнулся, – Пусть продолжают. Мне нравится, когда меня прокатывают. Человек, в данном случае я, мобилизуется и разговор принимает очень интересное направление. Получается вполне светская беседа. Не так ли?

– Вы слишком высокого мнения о себе?

– Разве я дал повод такому предположению?

– С Вами очень трудно разговаривать. Вы отвечаете вопросом на вопрос.

– Это лучшая черта светских львов, – улыбнулся Пеплинский, – И профессиональных разведчиков. Вести беседу это тоже искусство, черт возьми.

– А, рассуждая так, не думаете ли вы, что ставите в неловкое положение окружающих? Вы и со своими ближними так ведете себя?

-У меня нет ближних, кроме сестры. К ней я испытываю братскую привязанность и должную почтительность. Остальных я презираю. Je meprise les gens pour ne pas les aimes.1

-А не думаете ли Вы , что люди отплатят Вам той же монетой? – спросил дядюшка, – Если не ближние, которых у Вас нет, то общество?

-Простите меня, – ухмыльнулся Пеплинский, -Но я никогда не забочусь о том, какое впечатление произведу на окружающих. А общество…

Я никогда не думаю о нем. Оно меня не защищает и занимается мной только тогда, когда я совершу что-либо или когда оно хочет навредить мне. Общество остается у меня в неоплатном долгу, ибо хотя я и отказываю ему в уважении, но все – таки очень терпим к нему.

– Браво!– зааплодировал отец Лиды, – Я восхищаюсь Вашим непревзойденным эгоизмом.

– Это не только мой, – отказался Эдвард от первопроходства, – Это не мои слова, я немного подправил оригинал, но полностью согласен с автором и следую им всегда.

– И все-таки в Вас сильно развито собственное “я “, – не унимался дядюшка

– Как сказать, – Эдвард достал сигарету и взглядом попросил разрешения закурить

– Курите, -кивнул дядюшка, – Я и сам хотел, да вот за разговором забылся. Простите за нескромный вопрос: сколько Вам лет?

– Двадцать три. Это имеет большое значение7

– Вы слишком молоды, у Вас все впереди, а уже так эгоистичны. Проблемы нигилизма?

– Еще раз простите меня, но Вы принадлежите к тем людям, о которых в Библии сказано, что они имеют уши и не слышат, имеют глаза и не видят, -будто выстрелил Эдвард

-Не понял?

-Я хочу сказать, что уже по моим мыслям, моим теориям, моей речи, да и манере вести себя вы должны были понять, что я стою выше, может быть ненамного, но выше моих сверстников. Понимаете, мне скучно в этом обществе, я задыхаюсь в нем, и даже идущие сейчас в стране процессы не увлекают меня. Насквозь прогнившее общество, общество двуногих тварей, взяточников и карьеристов, подлецов и мерзавцев.

Вы, – Пеплинский начал распаляться, – смотрите на вещи с общественной точки зрения, материальной и обыденной. Все Ваши мысли сосредоточены на человеке. Но это же глупо! Почему Вы замечаете вокруг себя только человека, которого назначают и снимают, который рождается и умирает?

Посмотрите, сколько вокруг неизведанного, а Вы мелочитесь, ограничиваясь человеком.

В мире все относительно, включая и высшее достижение природы – человека. Вам ведь не надо доказывать, что человек смертен? Жаль, что Вы не хотите понять-в жизни самое главное – смерть!

Его слушали зачарованно. Казалось, Пеплинский олицетворял собою спустившегося на землю Мессию.

– Знаете, – Эдвард несколько успокоился и прикурил от зажигалки потухшую сигарету, -года два назад я разговаривал с одним молодым человеком из духовной семинарии. Когда он выслушал меня-воззвел руки к небу и произнес: “Брат мой, Вас обуяла гордыня: Вы превыше других, но превыше вас Бог!”

Я сказал ему, что в Бога не верю и доказал, что я нечто больше, чем обо мне думают. Я познал себя, ибо изучение мира надо начинать с себя, а не с прошлого и не с других цивилизаций, как это делают у нас.

Именно поняв себя, я остался вне всяких партий и течений, всяких фронтов и организаций. Я, как Наполеон, имею право воскликнуть:”Партия, к которой принадлежу я, состоит из одного человека-это я!” Именно поэтому я выбрал себе такой герб: земной шар проткнут шпагой и девиз: Или все или ничто!

– Вы больны!– вскричал сосед с какой-то радостью в голосе. Параноик или шизофреник. Я где-то читал про это: эндогенная форма шизофрении.

– Если бы я был уверен, что все вышесказанное было изложено психически здоровым человеком, то я бы снял перед ним шапку, – тихо сказал отец виновницы торжества

– Которой у Вас нет, -подразумевая шапку сказал Пеплинский, – Такой поступок слишком благороден, поэтому неестественен.

– Вас надо изолировать, – сказал дядюшка

-А почему не убить? – спросил Эдвард

-Смерть слишком желанна для Вас

-А-а, ясно. Вы садист. Жестокий тиран. Дай вам власть, и Вы наделаете много зла. Как одна фраза иногда четко характеризует человека и открывает на него глаза окружающим.

– Я бы не потерпел в своем доме такого наглеца, – встал сосед

– Правда всегда остается правдой, мсье. Вопрос лишь в том, кто и как ее преподносит. А реакция на нее всегда неоднозначна.

Я покидаю Вас,– Пеплинский приложил два пальца к виску, – Я не часто бываю в таких кругах и практически никогда не веду такие беседы. Считаю себя полностью правым во всем и никто меня в этом не переубедит.

А в остальном прошу простить, я, наверное, испортил Вам праздник. Прощайте, и да будет с Вами благословление господне.

________________________________________________________________

1. Я презираю людей, чтобы не любит их (франц.) прим. автора

3.

Вернувшись домой, он первым делом позвонил сестре, самому близкому человеку, который у него остался.

Ядвига работала бухгалтером на заводе ”Баккондиционер”, была замужем и жила отдельно. Но каждый день созванивалась с братом. Именно она нашла номер телефона профессора Гоца и рекомендовала его Эдварду.

Пеплинский обхватил голову руками и телефонная трубка упала на диван.

Он медленно, задумчиво поднял ее и положил на рычаг. Обернулся на стоявший в углу письменный стол: на нем аккуратно разложены листы белой стандартной бумаги. Эд медленно встал, подошел к столу и, не присаживаясь, схватив из пенала первую попавшуюся ручку, быстро написал:

“ О смерти. Размышления молодого человека, узнавшего примерное время своей кончины”.

“ Каждый человек, который живет на земле, знает, что существует смерть.

Знаю и я. Но, как и каждый человек, любящий жизнь, мечтающий о своем будущем, я думал: Нет, я не умру. Умрет другой, но не я. Это просто невозможно, у меня такие гениальные планы. Я не должен умирать!”

Где-то я читал о двух типах людей, которые говорят о смерти.

Первые суеверно говорят, что не умрут.

Вторые специально говорят о ней, надеясь этим отдалить смерть и продлить свою жизнь.

Вранье! Все вранье! Все на что-то надеются. Никто. Даже если вслух он спокойно говорит о своей жизни и смерти, не верит в душе, что он умрет. Где-то в уголке мозга теплится мысль: А вдруг?

Даже безнадежно больной, лежа на смертном одре, надеется на какое-то новое лекарство, на какую-нибудь случайность. Он надеется и эта надежда дает ему силы.

Если отнять у человека надежду-это убьет его. Будет просто незачем жить. Ведь вся человеческая жизнь есть ни что иное, как надежда”.

Кисть заныла, пальцы заболели от чрезмерного нажатия на корпус авторучки. Эдвард закусил губу и сделал пару вращательных движений рукой. Чтобы не потерять нить мысли, он повторил последнюю фразу вслух и тут же дописал:

“Надежда – смысл всей нашей жизни на протяжении многих лет. Именно она не дает человеку опускать руки в борьбе, пробиваться через бурные воды жизни к своему счастью.

И человек борется. Пробивается. Вернее, просто барахтается на поверхности, называемой жизнью, гонимый Судьбой.

Но ему кажется, что он пробивается. Получив от распутницы Фортуны какую-нибудь подачку, человек сразу же поднимается в своих глазах, даже становится невыносимым в глазах окружающих, на всех углах кричит о своем счастье.

А Судьба стоит, еле сдерживая материнскую улыбку, думая: ”Пусть порадуется, пусть! Не будем отнимать у него надежду, все равно он скоро умрет!”

Так, посмеиваясь, Судьба и Фортуна ходят по миру, от души смеясь над маленькими человечками, которые верят в надежду и в скорое изобретение бессмертия.

Но все умрут. Рано или поздно. Сразу или мучительно больно. И только Судьба и Фортуна будут холодно взирать на кучку безумцев, проповедующих Надежду и Бессмертие”.

Эдвард отложил авторучку и перечитал написанное. Сумбурность мысли не понравилась ему. Он посмотрел на часы и дописал:

“Так неужели я, Эдвард Пеплинский, не проповедующий бессмертие, потерявший веру во все живое, неужели я начну бороться со Смертью, пробиваться сквозь?

Нет, смерть неизбежна. Так почему я должен насиловать себя и свой организм?

Этим, быть может, я отдалю свой конец – не более. Я никогда не выиграю свой матч у Смерти. Это заведомо проигранный матч. Именно поэтому в оставшиеся мне три-пять лет надо жить так, как хочется, в свое удовольствие. И может быть, сделать такое, что вошло бы или вписало мое имя в историю. Ведь стал же Наполеон в двадцать четыре года генералом!”

Последние строчки понравились ему особенно. Он самодовольно улыбнулся.

По линии Красного Креста

15 июля 2008 года. Пресс-релиз

Репатриация азербайджанского военнослужащего при посредничестве МККК.

Женева (МККК) – 15 июля 2008 года при посредничестве Международного Комитета

Красного Креста (МККК) был репатриирован один азербайджанский военнопленный, Рашад Мустафаев, 1983 года рождения, который находился в плену в Нагорном Карабахе.

Передача бывшего пленного азербайджанской стороне произошла близ села Баш Гервенд Агдамского района Азербайджана.