Печальные рассказы

В ноябре к нам в университет приехала большая делегация из МГУ. Сама не понимаю, каким образом мне удалось выскочить среди этой оравы студентов. Я сказала приветственную речь, а потом набралась храбрости, подошла к ректору МГУ и выпалила:

-Я всегда мечтала прикоснуться хоть каким–нибудь боком к детищу великого Ломоносова. И я никогда не была в Москве. Нельзя ли устроить так, чтобы я перевелась на учебу к Вам или прошла практику.… Это было бы незабываемо не только для меня, для всего, наверное, Азербайджана.

Ректор, скорее всего, не ожидал такой прыти. Очумел, но улыбнулся и дал положительный ответ, тут же, при наших педагогах и ректоре. Обещал организовать мою поездку в Москву в январе следующего года, на так называемый Татьянин день.

Я, правда, не поверила, все это вилами на воде.… Но ажиотажа мой поступок вызвал, я вам скажу!

В декабре Гюля не звонила. Да и мне, честно говоря, было не до нее. Ощущение приближающегося Нового года. Вы понимаете, о чем я.

А числа двадцать пятого мне позвонили из Росзарубежцентра. Пригласили в российское посольство. Вы не представляете, в каком возбужденном состоянии я предстала перед представителями посольства. Тут мне сообщили невероятную новость: МГУ приглашает меня в Москву для ознакомления с университетом на период с двадцатого по двадцать седьмое января следующего года. Оплата авиабилетов туда – обратно, а также проживание в общежитии берет на себя приглашающая сторона. Чудо! Должно же было и мне когда- нибудь повезти!

Вот так, в приятных хлопотах по поводу Нового года и предстоящего отъезда пролетел месяц. Двадцатого, в день, когда Азербайджан отмечал очередную годовщину Кровавого января, я прилетела в Москву.

Описывать свои впечатления от первопрестольной, о встречах и посиделках не буду – это все-таки история Гюлистан.

Вот я и вспомнила о ней и решила напомнить о себе, вернее, о ее обещании вызвать меня в Москву.

По номеру телефона вычислили мы с моими новыми друзьями из МГУ ее адрес и поехали к ней. И что вы думаете?

Дверь нам открыла пожилая женщина, русская и на нашу просьбу позвать Гюлю, удивленно вскинула брови:

-А вы что, не знаете? Она теперь в СИЗО.

-Где? – не поняла я

-В тюрьме, – грубо ответила тетка, – Совсем ничего не знаете? Мужа она своего, благодетеля нашего, зарезала. Представляете?

-Как это зарезала? – растеряно спросила я

-А вот так и зарезала. Конфликт у них вышел. Приревновала она его и в гневе ударила ножом. Насмерть.

Что говорила дальше тетка до меня не доходило. Я никак не могла представить себе Гюлю, убивающую кого либо.

Компания наша была подвыпившая, эта история им очень понравилась и они тут же предложили ехать в СИЗО. В каком-то тумане я безропотно подчинилась предложению.

В СИЗО меня долго мучили – кто я, каким образом здесь оказалась, что меня связывает с подозреваемой. Благодаря одному из моих попутчиков (он к кому-то позвонил) мне разрешили пятиминутное свидание.

Боже, на кого была похожа Гюля? Огромный синяк под глазом, мешки, осунувшееся лицо, во всем ее теле чувствовалось внутреннее напряжение.

Мы бросились в объятия друг друга. В этот момент я простила ей все.

-Все будет хорошо, – на азербайджанском сказала она, – Я его не убивала. Я потеряла голову. Я влюбилась, понимаешь, нельзя было не влюбиться в Наджафа. Я не знаю, как это произошло, короче, мы стали любовниками. Мне было так хорошо, тебе этого не понять. А в тот день неожиданно вернулся Ниджат. Нет, нет, он не успел застать нас в постели. Мы занялись этим до его приезда, на кухне, были в одежде. Но между ними возник спор. Ниджат заподозрил нас, начал наезжать на Наджафа. И тот его ударил ножом. Это так быстро произошло. До этого я пыталась им помешать, но Ниджат сильно ударил меня, обозвал шлюхой, я отлетела, упала. А потом Наджаф его….

Ты знаешь, до сих пор поражаюсь его хладнокровию. Он совершенно не изменился в лице, не впал в панику. Спокойно сел и сделал мне предложение: я должна взять на себя это убийство. Иначе нельзя. Мотив – ревность. Мол, Ниджат часто выезжал по своим бизнесделам, у меня были доказательства его измен и вот теперь мы в очередной раз повздорили, и я в состоянии аффекта ударила его ножом. К сожалению, смертельно.

Он обещал мне нанять прекрасного адвоката и вытащить меня отсюда. А потом мы будем вместе.

Монолог прервал караульный. Время свидания истекло.

Опустошенная, я вернулась к своим друзьям.

Последующие два последних дня в Москве прошли для меня словно в тумане.

Как такое могло произойти? Любовный треугольник, о котором я читала и смотрела в фильмах, произошел почти на моих глазах. И самое главное, треугольник закончился трагически.

Я вернулась в Баку и первым делом побежала к родителям Гюлистан.

Отец был в Москве. Меня встретила убитая горем мать. Что-то путное узнать от нее мне не удалось. Она обняла меня и тихо плакала, приговаривая: “ Как это могло произойти? Почему именно с моей дочкой? За что Аллах наказывает меня, нашу семью? ”

Через три месяца я узнала о состоявшемся суде. Приговор ошеломил меня: девять лет в колонии общего режима. А как же Наджаф? Говорили, что он бьется, все будет хорошо.

***

Прошло три года. Гюлистан сидит.

Кузина

1.

“Приезжаю бернским поездом 3-го встречай Леонора”.

Такую телеграмму во всем Союзе мог получить только я и только от своей кузины Светы.

Текст телеграммы я расшифровал быстро: приезжает бакинским скорым третьего декабря.

В тот день было второе и у меня в запасе были еще целые сутки. К тому же бакинский скорый всегда запаздывает, следовательно, встречать надо будет где-то в третьем часу дня.

Я положил телеграмму на журнальный столик, взял”Советский спорт” и плюхнулся в кресло. На четвертой странице нашел корреспонденцию Сержа Ханли и углубился в чтение. Потом заварил себе кофе по-турецки, медленно выпил и стал ходить из угла в угол. Я знал, что занимает все мои мысли после получения телеграммы: это была Света.

Я был старше ее на три года. Мы росли вместе довольно продолжительное время, расстались лишь тогда, когда мой отец получил квартиру. Но и после этого Света в будни дни жила у нас, она так привыкла к нам. А когда ей исполнилось тринадцать случилось непоправимое. Ее родители возвращались поздно вечером с какого-то банкета и когда до дома оставалась пара сотня метров, на “Жигуленок”, в котором они сидели, наскочил большегрузный КАМАЗ.

Света осталась одна с бабушкой по материнской линии. И тогда я переехал жить к ним, все-таки им двоим было довольно-таки трудновато.

Все это время мы жили со Светой в самой искренней дружбе. Я любил ее чисто братской любовью, она отвечала мне взаимностью и хотя наши отношения иногда и прерывались какой-нибудь ссорой, мы очень скоро восстанавливали мир.

Мы поверяли друг другу сердечные тайны, слушались взаимных советов и всегда были неразлучны. Наши отношения до того отличались взаимностью, что позволили моей матери написать мне в армию: “… А Света уже выросла во взрослую девушку, стала еще красивей и думаю, сынок, что ты вполне бы мог жениться на ней, Хотя право выбора, конечно, остается за тобой”.

В своих отношениях с кузиной я никогда не допускал ничего лишнего, этого у меня и в уме не было, а в мыслях своих о возможной женитьбе на ней я и не думал. Я не обратил внимания на совет матери и вскорости забыл о нем.

Но потом, когда вернулся на гражданку и вместе с родителями переехал в столицу, когда поступил в институт и задумался о дальнейшей жизни, я все чаще и чаще стал думать о ней.

Бабушка к этому времени скончалась и Света жила в Баку одна. Я предлагал ей переехать в Москву и поселиться у нас, но она все время отвечала отказом.

У меня хранится целая пачка ее писем. Она осталась такой же открытой со мной и дружелюбной, рассказывая о своих похождениях, о своей одинокой жизни, о том, что хочется иногда все бросить и утопиться.

Я понимал ее. Да и кто в целом мире мог понять ее лучше меня? Мы долго прожили под одной крышей, вместе уповались чтением французских романов ивместе резвились от безделья. Даже буква “Л “была у нас вместе любимой.

Именно поэтому, еще десять лет назад, мы придумали себе имена на “Л”:

Леонора и Лоран и до сих пор называли друг друга этими именами.

Боже мой, как чиста и упоительна моя любовь к ней!

2.

Я увидел ее издали. В синей курточке и темно-синих, новеньких джинсах. Ее белокурая головка растеряно вертелась по сторонам и я не сдерживаясь подбежал к ней и обхватив за ноги оторвал от земли.

– Противный,– убрала она свою щеку, которую я страстно поцеловал.

-А ты стала еще красивей.

-Ты всегда был плох на комплименты, Света шутливо щелкнула меня по носу, -Бери сумку, я же замерзла.

Мы ехали в такси и я смотрел на нее любуясь.

Блондинка с банальными голубыми глазами, высокая для женского пола, с бледно-алыми губами и чуть-чуть вздернутым носиком. Волосы ее были коротко подстрижены, что придавало ей сходство с подростком.

Я не удержался и снова поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась и отстранила меня рукой.

Когда мы вошли в нашу квартиру на Шипиловке, моих родителей еще не было.

-Вода у нас идет, не то что у вас в Баку, – сказал я, можешь ополоснуться.

Пока она была в ванной комнате, я сварил кофе. Потом сел за “Новый мир”, в нем печатался “Архипелаг ГУЛАГ ”.

Я не был так занят чтением (будем откровенны: “ГУЛАГ “уже был не актуален) и поэтому когда она вошла в комнату я отбросил журнал в сторону и обернулся.

Передо мной стояла моя кузина, но буду честен: в этот момент во мне что-то шевельнулось и я почувствовал не только братскую привязанность.

Она была в летнем домашнем халате до колен. Рукава закатаны до локтей и рука ее, когда Света провела по волосам, была похожа на шею белого лебедя.

-С легким паром! – догадался я

-Мерси,– она села в кресло напротив меня и закинула ногу на ногу.

-Я приготовил кофе. Будешь?

-Давай, совсем по – европейски.

Я дрожал. Не знаю, что в этот момент со мной происходило. Я кое-как разлил по чашкам кофе и внес их на подносе в комнату. Она стояла возле окна и смотрела на улицу. Я положил поднос на столик и подошел к ней. Ее лицо в профиль поразило меня.

Она стояла, закусив нижнюю губу и нахмурив брови. Но как это было прекрасно! Не знаю, то ли аромат финского мыла, то ли запах ее молодого, здорового, белоснежного тела, то ли еще что-то, но я с каким-то ожесточением обхватил ее за талию, резко повернул к себе и впился в ее бледно-алые губы.

-Ты делаешь глупости, дорогой, – сказала она, когда мы прервали наш затяжной поцелуй,– Мне было больно.

-Если я скажу, что все получилось экспромтом, ты поверишь?– спросил я переводя дыхание

-Совершенно,– ответила Света, застегивая верхнюю пуговичку халата.– На иное, подготовленное, ты не способен.

А потом пришли родители. Когда первые радостные возгласы, ужимки и прижимки, “а ты помнишь?” и “а вы помните?” прошли, мы всей семьей сели на кухне за праздничный ужин в честь приезда кузины.

Я сознательно опускаю все наши расспросы о положении в Баку и республике. Мой рассказ не об этом.

Когда с политикой было покончено, мать спросила у Светы:

-Ну, хорошо. А ты? Тебе уже двадцать три. По-моему, давно пора и о семье подумать.

-Ах, тетушка!– кузина театрально сложила руки,– Как и все женщины, я мечтала о будущем семейном счастии, но.…Либо я не встретила достойного либо сама оказалась недостойной.

Она бросила на меня многозначительный и красноречивый взгляд.

Из ее писем я знал, что никого она не любила, да и достойного не искала. Флирты у нее были, но краткосрочные, после чего немало молодых ребят либо хотели удавиться, либо, в лучшем случае, просто возненавидели ее.

-Так и осталась я старой девой,– донесся до меня ее голос и тут я бессознательно, почти автоматически сказал:

-Ненадолго. Теперь.

Все удивленно обернулись на меня. Я покраснел и поправился:

-Я хотел сказать, что в Москве мы найдем тебе жениха. В двадцать три года еще никто старой девой не был.

-Ну ладно,– поднялся молчавший все время отец,– Пойдем смотреть телевизор.

3.

Она спала в моей комнате. А я, как радушный хозяин, довольствовался жестким диваном в гостиной.

Утром, когда родичи ушли на работу и разбудили меня закрыть за ними дверь, я, от нечего делать, решил ополоснуться.

Не знаю как вы, а я после душа чувствую себя на седьмом небе. Появляется какая-та легкость, чувствуешь упругость своего тела, сонливость, усталость, апатия пропадает, улетучивается и ты как будто заново родился.

Выйдя из ванной комнаты, я поставил чайник на плиту и посмотрел на часы: двадцать минут девятого. Не знаю, чем я руководствовался когда подошел к двери своей комнаты и не постучавшись открыл ее.

Света лежала с открытыми глазами. Она увидела меня, но ни одним движением не показала этого. Я подошел к кровати и сел рядом, там, где под одеялом чувствовалась ее талия.

-Доброе утро, кузина,– я взял ее за руку и почему-то широко улыбнулся.

Она не ответила мне и не отняла руки. А я… Я вдруг почувствовал желание и скорее всего, сделал бы то, что и следовало сделать в этот момент: встать и выбежать из комнаты. Я бы сделал это, если б она неожиданно не обхватила бы мою голову руками и не прильнула бы к моим губам.

Я целовал ее всю. И она позволяла мне целовать себя. А потом я взял ее. Она лишь слабо вскрикнула. Но было уже поздно.

Когда все было кончено, я встал с виноватым видом и забормотал что-то типа: “Как все подло и нехорошо получилось. Я подлец, да?”

Но она яростно запротестовала. Положив руки на мои плечи она счастливо, кажется даже радостно говорила:

-Ты не подлец, Лоран. Ты самый хороший, самый красивый, мой самый любимый. Я сама хотела этого, я люблю тебя!

Все еще не верящий в свое счастье я обнял ее и как полоумный сжал в объятиях.

-Я поняла это в твой последний приезд два года назад, говорила она, не обращая внимания на мои страстные поцелуи ее белоснежной груди,– Когда ты вошел, такой высокий, красивый, в своем бельгийском костюме, который так бесподобно идет тебе…Я полюбила тебя и не знала, что делать. Разве я могла мечтать о том, что смогу стать твоей женой или рассчитывать на взаимность?

А я был без ума. Если честно, то я сам был влюблен в нее, но боялся себе в этом признаться, да и думать об этом считал неприличным. А теперь, когда все свершилось, я, казалось, должен был только об этом и думать, говорить ей о своей любви, строить планы насчет нашей жизни, вспомнить когда-то написанный матерью совет, но я, как безумный, целовал ее ноги выше колен и молчал.

Потом я вновь торжествовал над этим прекрасным телом и она отдавалась мне вся, как- будто этим хотела доказать мне свою любовь.

Я не думал о том, что лишая ее невинности возлагаю на себя большие обязательства. В данный момент для меня существовала только она, со своей любовью и своим каким-то неописуем чувством отдаваться.

А на плите вода в чайнике вся выкипела

4.

Между нами было все решено. Сначала только между нами. Она переедет к нам, будем жить в моей комнате, устроиться на работу ей поможет отец, на первых порах родичи нам помогут, а потом мы сами на ноги встанем.

Мы долго спорили: делать свадьбу или нет. Наконец, решили отделаться скромным семейным, но праздничным ужином.

Когда все было решено – рассказали (вернее, я рассказал) о наших намерениях родителям. К моему удивлению, они отнеслись к этому безразлично или холодно, что практически одно и то же.

– Ты взрослый,– вяло ответил отец,– Решай сам.

– если ты в ней уверен,– мать равнодушно пожала плечами,– Я не против. Мы ее знаем, но я, правда, от нее отвыкла. Посмотрим.

Таким образом, родительское благословление я получил. Света стыдилась целый день показываться родичам на глаза и, притворившись больной, безвыходно лежала в моей комнате. Даже обед и ужин я нес ей в постель.

Отношение к ней со стороны моих родителей не изменилось. Оно осталось таким же. Точно также мать продолжала называть ее “Света, доченька”, а отец “Светик”. Только я вместо привычных “Леонора” и “Кузина” стал говорить ей “Мон амур”.

Весь декабрь мы провели вместе. Ходили по городу, она очень любила столицу зимой, смотрели фильмы и спектакли, а в домашних условиях, когда были одни, предавались любви.

После Нового года она уехала. Отпуск подошел к концу. И хотя я знал, что через месяц вновь буду держать ее в своих объятиях, мне было грустно. Я не мог и не хотел с ней расставаться.

В последние дни она также была недовольна своим скорым отъездом, но крепилась и на мои безумные предложения типа: ” Брось ты все, напиши отсюда. Тебя рассчитают и документы вышлют, а квартиру без тебя займут”, отвечала ласково, а главное трезво.

В день отъезда она сделала мне сюрприз.

Утром, когда до отлета самолета оставались еще около трех часов, я сидел на кровати и влюбленными глазами смотрел на ее переодевание.

– Знаешь, – сказала она, обернувшись ко мне,– Я не хотела тебе это сейчас говорить, но не могу больше в себе держать. Знаешь…. Я беременна.

Не знаю, какое выражение у меня было в тот момент. “Я буду отцом! Я буду отцом нашего ребенка! И обязательно сына!”,– проносилось у меня в голове. Как безумный я упал на колени и стал целовать ее животик. А она обхватила мою голову руками и прижала к себе. Как счастлив я был тогда!

В Домодедово мы расстались молча. Хотя нет, она сказала одну фразу:

-Максимум через месяц я буду. А пока будем звонить друг другу.

И я молча кивнул. Хотя хотел сказать ей, чтобы берегла себя, нашего будущего ребенка, чтобы как можно быстрее возвращалась, что я без нее не могу и всякое еще, что обычно говорят влюбленные перед месячным расставанием.

Я молча пожал кончики ее пальцев и она пошла на посадку.

Вернувшись домой я не находил себе места. В моей комнате все пахло ею, все напоминало о ней.

Вот цветы, которые я купил ей, вот подушка, на которую она клала свою белокурую головку, вот тот халат, в котором она была, когда я бессознательно, но уже с чувством поцеловал ее.

Я убил целый день воспоминаньями. А ночью, уже лежа в постели, меня пронзила страшная мысль. Я вдруг заревновал ее к кому-то, неизвестному образу, который создал сам. Я вскочил с постели, но что-то меня остановило. Я понял, что ничего не могу сделать. Позвонить? Она звонила пару часов назад, сообщила, что страшно устала, скучает(уже!) и живет надеждой на близкое свидание.

Я кое-как успокоил себя и под утро уснул. После этого потекли дни томительного ожидания.

________________

Двадцать первого января я получил срочную телеграмму от ее соседей.

На следующий день вылетел в Баку и приехал в ее квартиру на Тбилисском проспекте. Здесь я узнал все подробности.

Шальная пуля попала ей в горло, когда она, как и многие любопытные в ту ночь, выглянула в окно. Смерть наступила мгновенно.

Я не дождался ее. В Баку был страшный январь девяностого года.

Приемный сын Хаялы

Я знал Эльвина с пеленок.

Гюльнару, жену моего друга Камала, встречал из роддома весь наш “итальянский” двор на Чадровой.

Вот и рос он у нас на глазах. К четырем годам, благодаря Гюльнаре, Эльвин выделялся среди всех своих сверстников вплоть до Советской тем, что мог читать по слогам и довольно правильно двигать шахматными фигурами.

А потом ее не стало. Гюльнара умерла тихо и незаметно от какой-то запущенной женской болезни. И Эльвин остался на попечении бабушки, матери Камала, который работал на двух работах и почти не видел сына, если не считать воскресных дней.

Через год стала умирать бабушка, долго и мучительно, с бесконечными вызовами карет “скорой помощи”.

Камал очумел не столько от двух последовавших смертей, сколько от внезапно нахлынувшей заботе о сыне.

И немудрено, что вскоре в нашем дворе появилась Хаяла.

Это был “луч света в темном царстве” нашего вечно грязного, вымощенного булыжником, с общим туалетом и краном для воды, двора.

Она была среднего роста, с иссиня-черной копной волос, маленьким, правильной формы, носом, пухлыми алыми губами, маленькими стройными ножками в вечных туфельках на шпильках.

От нее исходил не только аромат нежных духов, но и целый сноп неумеренной энергии, который заводил всех во дворе.

Она всегда была хорошо одета, вежлива с соседями, внимательна к Камалу. Никто не смог бы сказать о ней плохого слова.

Но вот через некоторое время по двору поползли слухи. Втихомолку начали говорить, что Хаяла ненавидит Эльвина и чтобы не было большого шума, просто делает вид, что ребенка не существует.

Тиски, сжимавшие Камала с первых дней (любовь к ней, страх перед ней, боязнь остаться одному), привели к тому, что и он стал делать вид, будто Эльвина нет, будто у него никогда и не было сына.

И зажил Эльвин один, предоставленный самому себе, совершенно самостоятельно, обособленной от всего дома жизнью – его не видели даже во дворе.

Говорили, что Хаяла отправила его спать на кухню, на старую, большую, продавленную раскладушку, чтобы не мешал ночной жизни родителей.

Еще говорили, что Эльвин постоянно сидит в предбаннике, между входной дверью и гостиной, дабы не мешать Хаяле хозяйничать в комнате и на кухне.

Жена моя однажды застала Эльвина всего в слезах, сидящего в туалете с маленькой фотографией для паспорта, фотографией родной матери.

Пару раз мы пытались поговорить с Камалом, но он тут же краснел, отводил глаза и неизменно отвечал, что Эльвин привыкает быть по взрослому самостоятельным, даже сам стелит себе постельку и сам убирает за собой.

Попытались и соседки что-то сказать Хаяле, но она ответила резко и властно, и больше никто не заговаривал с нею насчет Эльвина, так был велик страх перед ней.

Прошел еще год и первого сентября он пошел в школу, без цветов и праздничного настроения, в стоптанных соседских босоножках на босых ногах.

Как он учился – оставалось для нас тайной, на наши вопросы тихо отвечал”хорошо” и быстро прошмыгивал к себе в предбанник, где делал уроки, ставя тетрадку на колени.

Вечно молчаливый, забитый, Эльвин не принимал участия в детских играх во дворе, не было, наверное, у него друзей и в школе.

Все время сидел он дома и до того пытался быть незаметным, что о его существовании и мы иногда забывали.

В отличии от него, пятилетняя дочь Камала и Хаялы в нарядных платьицах, радостная, вечно играла во дворе в куклы. О каких-либо игрушках Эльвина мы не слышали.

Так проходили дни, слагающиеся в месяца и годы, но не меняющие его.

Ребенок, подающий надежды в детстве, не закончил восьмилетку.

Переходной возраст. Он повесился на заднем дворе школы, не оставив записки.

Сказки Венского леса

Мне было двадцать три года. Я был молод, здоров, но дурен: как лицом, так и действиями. Во мне было много задору, я был одержим разными идеями, но палец о палец не ударял, чтобы добиться чего-то.

Я был некрасив и знал, что вряд ли смогу влюбить в себя какое-нибудь прелестное создание. Именно поэтому во мне всегда отмечали стеснительность и робость.

И вот я влюбился. Она работала у нас, только этажи разделяли наши рабочие места. Небольшого роста, жгучая брюнетка и … и все. Ее невозможно описать. Она была из тех, кого рисуют художники, она была совершенна….

Ее маленькие ножки, прямые и гладкие, ее совершенная фигура, маленькие, словно подростковые, груди и нежный маленький ротик, который обрамляли темно-красные губы, вызывали во мне трепет. Она была для меня святыней и за все время нашего знакомства я ни разу не дотронулся до нее.

Мы познакомились случайно, чисто по работе и этого хватило, чтобы я влюбился в нее с первого взгляда. Глупо?

Я навел справки: она оказалась на три года старше меня, но любовь….