Точка столкновения

– Об этом не может быть и речи, – недовольно вклинилась Маргарет. – Вторжение в Страну Волка исключено! – не принимая возражений, высказала она.

– Послушай Кратон, – с недовольно отведенным взглядом чуть покачав головой после ожидаемой женской реплики, не собирался успокаиваться Рагнер, – если бы вы одобрили экспедицию за Волчьи горы, пошли бы в этом вопросе нам на уступки мы бы в долгу не остались. Дали бы вам полную свободу в плане этой вашей Калиссии. Пожалуйста, творите там что хотите, вооружайте полицию и так далее. Экспериментируйте, только дайте нам поэкспериментировать тоже, – искренне взывал Рагнер к армидейскому главе, игнорируя его министра образования, в раздражении сжавшую свободные от помады губы. Остававшийся фоном импровизированный бал остановился, музыка притихла, как и все собравшиеся приостановив свои беседы наблюдающие важный разговор. По итогу которого правитель Кратон опустив глаза, серьезно задумался, подведя оставшуюся где-то на заднем плане Маргарет, вознамерившуюся с ним серьезно поговорить после.

– Для тебя Роин это стало бы возможностью спасти родную мать, младшую сестренку из того замороженного ада, как и всех других адекватных соплеменников, – не желающий оставлять Роина в покое тихо просипел ему Фросрей. Услышав о любимой сестренке, с обливающимся кровью сердцем вспомнив об оставленной где-то там другой семье, Роин внутренне замер у распутья. Ведь страх того что забавное маленькое чудо единственное заставлявшее его улыбаться в той другой части жизни может быть принесено в жертву жуткому Духу был главным нарушителем покоя его артэонского бытия, на который он боялся натыкаться мыслями, но не натыкаться не мог.

– Никто не требует сиюминутного ответа Рой, думай, время у тебя есть. Все будет зависеть от твоего решения, – взглядом в глаза вернув в текущий момент, дал временно замедлиться его разбушевавшемуся сердцу правитель Рагнер.

Весенним вечером уже несущим дыхание лета Роин с тяжестью на сердце смотрел в окно их с Фиалкой комнаты, наблюдая наливающуюся черными тенями улицу, где-то там, в невидимом ему конце которой, над крышами домов догорал закат. Сладостное завершение дня уже случилось во время совместного приема душа. Собрав оттенки ароматов подаренных жарким понедельником из всех уголков ее тела, выполнив свой долг, облаченный в халат он, уже отдыхал, неспешно моргая. За его спиной полная теплых эмоций, все еще тягостно дыша и покрываясь испариной поэтому в одних трусиках, прикрыв грудь сливово-черными прядями от середины завитыми в кудри чуть выравненные душем. Глядя в среднюю створку своего трельяжа, под которой маленькая, зажатая двумя упирающимися в пол боковыми зеркалами тумба, была аккуратно заставлена косметикой, Селина натирала плечи сохраняющим девственность кожи фруктовым бальзамом. Счастливая только от того что любимый дома, сегодня отпросившаяся с занятий в университете, весь полный веселья и глупости день протаскавшая его за собой по любимым местам, сейчас все еще не успокоившись тихонечко мурлыкала она мелодию себе под нос. Облачившись в розово-сиреневую сорочку из нежного батиста, не желая так просто оставлять сердце любимого в покое, поэтому естественно обжигающего фасона «бэби-долл», на всякий случай, дополнительно брызнув немного цветочной эссенции в зону декольте. Вскарабкавшись на их совместную кровать, теперь изголовьем приставленную к боковой стене вытягиваясь прямо по центру комнаты; до пояса укрывшись одеялом и привстав на локте упершимся в подушку, сияющая свободной от косметики кожей лица, с нарастающим биением сердца она замерла в ожидании его внимания. – Ты о чем задумался Ройчик? – своим детским голоском вернула она его из бесконечности мрачных мыслей.

– О своем забытом доме. Меня заставили о нем вспомнить… – обернувшись, забыв про все при взгляде на нее, он приятно застыл опять пронзенный в сердце любимой красотой. Оценив тревожащий наряд этой хулиганки, кривя улыбку, он мог лишь отражающим раболепную истому взглядом спросить: «ну сколько можно?».

– Что-то ты опять такое болтаешь!? – безмятежная и наивная Фиалка, видя своего глупого Ройчика, с привычно улыбчиво приподнятыми уголками губ даже не собираясь вникать в им сказанное, изогнулась в жажде его объятий. Посмеиваясь от простоты и детской глупости безмерно обожаемой красавицы, скинув халат севший на кровать, нежно без лишних продолжений поцеловал он в ответном желании приблизившиеся любимые губы. Затянувшееся нежное соприкосновение дополнилось ее таящим стоном. Беспомощно свалившись на подушку любвеобильное создание, снова налившись влагой, моргало горящими синими к нему прикованными глазами. В блаженстве источаясь, изводимый невозможностью ее телом вдоволь насладиться, казалось, он мог на нее смотреть вечно, бесконечно улыбаясь ей в ответ. В такие мгновения теплом из внутренних недр спасала его мысль, что во всем этом безумном мире рядом с ней оказался именно он, на все ради нее готовый, тот рядом с кем она в полной абсолютной безопасности. Безумный мир, косвенно о себе напомнивший, мрачной нависающей тенью вторгнувшись в озаренное счастьем сознание, охладил любовное вожделение во взгляде. Опустив глаза, с тягостным вздохом приблизился он к скованному любовным параличом обожаемому телу. Руками обхватив еще сырые волосы, поджав их к подбородку, всколыхнув волною самый явственный в палитре ее благоуханья аромат, поцеловал он бездвижно моргающую глупышку в лоб, замерев на мгновение, слушая прерывистое трепетное в его близости дыхание, ощущая судорожное биение маленького сердечка. Неотрывно друг от друга, он тихонечко забрался под одеяло, оказавшись на спине, она плавно перетекла на него, голову привычно положив ему на грудь, оказавшись приятно крепко прижатой.

– Мне предложили помочь своим оставленным в Стране Волка сородичам, – прижимая к себе жаркое тело, теплом ладоней ускоряя высыхание ее волос, вдыхая их еще отяжеленный влагой аромат, таящий от нежности, все же пытался объясниться он. – Правительство Армидеи готово организовать гуманитарную миссию в Страну Волка, которую я должен буду провести до цели, – в постели с ней отдыхая от всего, он чувствовал, как тяжелый камень бесконечных размышлений исчезает из недр сущности людьми называемых душой, давая возможность облегченно задышать.

– И что это значит? – откинув до колен одеяло, под которым стало душно, приподняв голову, с задумчиво скривленными линиями бровей она уставилась ему в глаза.

– Это значит сформировать колонну под охраной солдат и привезти моим диким сородичам дары цивилизации, элементарно те же сладости для детей… возможно вывезти оттуда кого-то, кто захочет в большой мир. Для меня это возможность снова увидеть маму, сестренку, своего единственного друга, – бубнил он безрадостно и даже виновато, в ее лицо глядя.

– Но ведь это же хорошо! – озарившись радостью замяукала она, положив подбородок на сведенные ладони рук вдавившихся в его грудь локтями, игриво приподняв согнутую в колене ногу. – Да, но это очередная командировка в несколько недель, – гладя ее по волосам, предельно нежно шептал он. Ничего не сказав, с печально опустившимися глазками приблизившись лицом, она любя поцеловала его в щечку. – Прости заечка, – виновато прошептал он, носом прижавшись к ее щеке. – Только одно твое слово. Только одно слово и все это прекратиться. Пофиг на все, на всех на них. В конце концов, я никому ничего не должен, – плененный грустными синими глазами был готов он полностью отдаться ее воле. Глядя глаза в глаза, оценив полную преданность, облегчением для него она привычно приподняла уголки губ в полуулыбке, обняв его голову и губами коснувшись уха. – Если ты пытаешься, хотя бы пытаешься сделать этот мир хоть чуточку лучше, хоть кому-то помочь, то продолжай, не бросай, а обо мне не думай. Я подожду столько, сколько нужно, – сладко прошептала прямо в ухо она ему ответ. – Любимая моя… – С приятной легкостью вздохнув, неописуемо ей за жертвенность благодарный, в неизмеримом обожании прижал он ее голову к своей, соприкоснувшись половинками лиц, щека к щеке, нос в носик. – Ты у меня самая лучшая на свете, – счастливый до визга проурчал он, прижимая к себе самое замечательное создание во вселенной.

Краешек головы пристроив на углу его лица, лежала она все также носиком упершись в нос. Не смея шевелиться застывший, поддерживал он ее в оковах рук. – Ты упомянул друга, единственного, почему я о нем ничего не знаю? – шептала она, нежно соприкасаясь с его губами. – Ты же знаешь, мне вообще больно говорить о том другом доме, тем более о своих оставленных, брошенных там родных… – наоборот еле двигал он онемевшими губами, вне поцелуя сближения с заводящей нежностью робко избегая. – Прости любимый, если не хочешь, не говори, – приподняв голову, нежно прошептала она ему в нос, обдавая теплом дыхания, оставив влажный след.

– Его зовут Рэвул. Я был там странным чудаком ввиду несогласия с дикими порядками… – целуемый ею в щеку решил поведать он. – Не хотел быть дикарем ничего не знающем о мире, верящим, что звезды это… наши далекие великие предки, смотрящие на нас с небес, – ностальгически усмехнулся он, – как и во всякую другую чушь. А он… получается, изгой против воли… не знаю. Еще в детстве он обморозился, провалившись под лед, едва не умер. Больше недели провалялся не живой ни мертвый, обливаясь ледяным потом, но каким-то чудом выжил. Наши жрецы его обследовали, огласив, что он перестал быть мужчиной, ну ты понимаешь в смысле потенции, а для моих соплеменников это все, конец, равносильно смерти. Поначалу помню с подстрекания жрецов все над ним стали издеваться, натурально сгнаивать, все кому не лень. Перестали разговаривать, обращаться к нему как к живому. Его отец был тем еще… подонком, прости. Никак не вмешивался, а мать как женщина права на слово не имела, ходила вся заплаканная. Но он сумел все перетерпеть, пережил самый страшный период, а потом всем стало на него просто наплевать.

Оба ненавидящие эту чертову деревню мы естественно сдружились. Вместе убегали в лес, преступно далеко, будто в поисках спасения. Бродили там, среди своих фантазий целыми днями. Играли, резвились, мечтали о большом мире, смеялись над проповедями жрецов. Обсуждали побег. Я читал ему те несколько книг, детских сказок, что у меня были. Отталкиваясь от прочитанных сюжетов, – Рой хулигански усмехнулся, – выдумывал какие-то похожие истории, которые рассказывал ему под видом книг, сказок из книг которые как бы хранятся у деда, и взять их я не могу. Обманывал его, в общем. Но слушал он всегда с удовольствием, хотя, наверное, где-то в глубине и понимал, что я вру, выдумывая очередную сказку порой прямо на ходу. Мы сбежали вместе, вместе поднялись на гору, преодолев самое тяжелое но, взглянув на большой мир он почему-то испугался, не смог бросить, предать ненавистную убогую деревню. А я почему-то такими сомнениями даже не терзался. Ведь тогда моя жизнь была загнана в тупик, это мне нужен был побег как спасение, а он просто пошел со мной за компанию. Я двинулся по вершине, к спуску в Страну Ворона, а он полез обратно, в тот дурдом. И вот как он там без меня?.. Я даже думать боюсь.

– Не раздумывай даже. Если есть возможность помочь хоть кому-то, то не останавливайся. Тем более если речь идет о твоих родных. Приведи Рэвула к нам, мы ему будем рады, – прошептала она головой вернувшаяся ему на грудь, нежными ладонями поджав его лицо с обеих сторон. В глазах ее от эмоций, вызванных отдельными подробностями услышанного, тихонечко наливались слезы, которые тут же смаргивая вместе с грустным взглядом ей от любимого приходилось прятать. Своей человеческой душой ее ощущающий, да и элементарно догадавшийся по изменившемуся дыханию, подавляя желание извиниться (ведь о ее слезках он якобы не знал), проклиная себя за развязавшийся язык, успокоительно гладил он ее впечатлительную голову, ладонью разглаживая ангельские пряди. – Ты самая красивая, самая замечательная на свете, – не мог не проурчать он фразу, становящуюся привычной, целуя пробор душистых волос. – Спи заечка, просто засыпай, – шепотом призывал он, крепко ее к себе прижимая. – Ладно, – шмыгнула она носиком, – так и быть оставим мою ночнушку на завтра, – наполнив смеющимися нотками мелодию заплаканного голоска, успокоила она его, дав возможность улыбнуться. – Как пожелаете моя принцесса, – губами прижавшись к ее волосам, в заветной нежности прошептал он, обнимая божественное тело.

Пару раз тихонько всхлипнув, им сжимаемая, поглаживаемая и ласкаемая она через пару минут незаметно для себя уснула. Предельно аккуратно дабы не потревожить бесценный сон, посмотрев на лампу, горящую на прикроватной тумбочке, абажур которой в виде лепестков из разноцветной бумаги некогда был сделан еще маленькой Фиалочкой, он тихонечко прошептал ее погасившее заклинание. В полумраке позднего вечера за шторками, слабо пропускающими свет уличных фонарей, удовлетворенно застыл он, не смея шевелиться, вдруг осознав, что устами ребенка получил ответ на терзающий размышлениями вопрос, вдобавок к разрешению на возвращение домой. Бездвижный с нею на груди внутри радостным облегчением воссиявший, закрыв глаза, стал терпеливо ждать прихода сна.

***

– Артэонов по-простому называют людьми, отчищенными от зла, так вот, это высказывание не совсем верно, – в рабочем кабинете в ЦентрЦитадели облаченный в темно-синий китель с золочеными погонами подполковник – замначальника отдела по сотрудничеству с прессой объяснял Роину. Принимающему всю информацию о происшествиях на фронтах юга, вместе со своим отделом думая как бы лучше ее предоставить к вниманию общественности так чтобы у простых гражданских вопросов не вызвать, сегодня в это утро ему было велено проинструктировать будущего помощника посла. – На самом деле людское зло во всех его проявлениях, собранное в некую абсолютную форму можно сказать дремлет внутри нас. Вся эта неискоренимая мерзость Духами в наших недрах сокрыта в некий Блок, который в случае желания можно активировать, – говорил этот высокопоставленный вояка, внешне выглядящий как молодой парень, но ведь это артэон, тут внешность обманчива, в действительности ему могло быть уже под пятьдесят. Единственное о чем точно говорила такая сохранность, гладкость и блеск кожи под погонами с высоким званием, это о том что в бою, в полях он не разу не был, всю жизнь просидев в штабе, в кабинетах ЦентрЦитадели. За спиной почти полковника источающего приятный морской аромат парфюма, за окном во всю стену с высоты под три десятка этажей открывался вид на восточную часть города, ободряющий сердце просторчик Соленой Мили ограничивая который вздымающуюся вдалеке над волнующейся гладью Стену Тумана.

– При активации составляющих Блока все внутреннее зло, можно сказать скопившееся за время изоляции, слившееся в единую черную массу, условно разливается по нашим телам, и из разумных существ мы в одно мгновение превращаемся в жутких свирепых тварей жаждущих оторваться за годы жизни в неполноценности, в отрыве от темной части своей сущности. Обычные гражданские живут, конечно, осознавая наличие чего-то страшного в своих глубинах, но не заморачиваются, ведь это что-то надежно скрыто, изолировано от нервной системы и так просто само собой не пробудится. В то время как мы военные в целых выполнения боевых задач вынуждены активировать составляющие Блока, вынуждены погружаться в свое безумие, зверея, превращаясь в диких жутких монстров, зачастую полностью утрачивая артэонский вид. Сам понимаешь, наивный страшащийся зла артэон и мухи не сможет обидеть, а нам, чтобы жить в этом мире, нужно убивать, вести войны, выигрывать сражения.

Малдорум – термин, который ты периодически будешь слышать на юге. Или Синдром Малдорума, просто Синдром это последствия активации артэоном своего Блока – осознанное погружение в сумасшествие, – максимально корректно приятным тоном под кофе объяснял эти жуткие заставляющие каждого артэ-военнослужащего содрогаться темы данный умеющий правильно болтать языком офицер. – Обучение активации Блока, погружению в безумие является основной частью курса подготовки каждого бойца. Дабы не убить нервную систему, не остаться овощем от колоссальных психических перегрузок погружение в безумие происходит перед боевым выходом, по инструкции за двенадцать часов до начала командировки. И только по возвращении домой, желательно в стационарных условиях, когда рядом есть нужные медицинские работники, можно снова стать собой, артэонизироваться.

Обычно в процессе погружения, – с долей стыда опустил он глаза, – когда все это… долго дремавшее, скопившееся зло буквально вгрызается в тело, заставляя цепенеть нервную систему, военнослужащие, как правило, начинают орать, смеяться, вести себя как буйные психи одним словом. Некоторых злом особо наполненных индивидов на время погружения даже приходится запирать в специальные камеры, чтобы они с собой что-нибудь не сделали, не набросились на окружающих.

Реактивная фаза длится от десяти минут до часа; это когда вот только безумие разлилось по телу, солдат бьется в конвульсиях, орет как резанный, ведет себя как сумасшедший, когда его нервная система буквально кипит от новых ощущений. Затем, когда силы орать и сходить с ума заканчиваются, как правило, идет полный ступор – привыкание к новым сторонам самого себя. Далее у большинства наступает стадия депрессии или пассивности, это когда нервная система перегрета, полной гармонизации со своей человеческой сущностью не наступает. Бойцы с виду вроде ведут себя тихо, даже сонливо, будто внутри них что-то сломано, что-то жизненно важное. Но их обманчивое поведение в действительности носит неадекватный характер, имеют место всякие странности, вспышки чудовищной агрессии как реакция на малейшие раздражители. Многие погружаются в свой собственный кровавый мирок, у некоторых наблюдаются признаки полноценного раздвоения личности, шизофрении, кто-то видит галлюцинации.

Понимаешь, – натянул он трудную улыбку, – погружаясь в Малдорум, наши солдаты по-настоящему сходят с ума… Со всеми полагающимися последствиями. Добрые артэоны внутри них просто выключаются, – с трудом подбирая слова, позабыв про кофе, в руках на столе перед собой сжал он золоченную письменную ручку. – Все это нужно для обороны, как ты уже понял. В состоянии Малдорума мы способны выполнять любые боевые задачи. Ведь многие из нас настолько теряются в безумии, что крови жаждут, превращаясь в безумных диких маньяков запросто способных изнасиловать родную мать, для которых вообще ничего святого нет и… – сжав губы, инструктирующий Роина офицер сдержал свое красноречие, желая придерживаться делового тона. – Хочу подчеркнуть, – прокашлялся он, – все это нас и самих не радует, но таковы реалии: мы вынуждены защищать себя, защищать интересы своих обществ. Все красивое и разумное у нас хранится только во внутреннем мире, за стенами наших городов, а вовне мы являемся чудовищами, по-другому нам здесь не выжить.

– То есть ряды вашей… нашей армии состоят из жутких погруженных в гипертрофированное людское безумие по сути оборотней, психологического характера? – итогом осмысления сказанного в неприятии сощурившись, тоже совсем позабыл про кофе Роин. За глазами, в зрачках ошарашено расширившимися в его сознании многое, получив объяснение, теперь встало на свои места.

– Не совсем. У некоторых солдат, их конечно единицы, но они есть происходит так называемое полное привыкание, то есть нервная система вступает в гармонию с пробужденным до этого неведомым злом. После погружения в Малдорум внутри все подобные становятся, по сути, обычными людьми: могут злиться, раздражаться, быть подверженными разрушительным привычкам. Способных к полной адаптации к составляющим Блока принято называть реартонами, они являются офицерами наших армий, специально для этого отбираются, регулярно проходят проверки на соответствие. Все высшее военное командование, в том числе и я – все мы способны к реартонизации, способны становиться простыми людьми и смотреть на мир их глазами. Процесс погружения у нас проходит мягко и плавно. Я так, например, вообще не ору, не кричу как резанный, галлюцинаций не вижу, с ума не схожу. На несколько минут меня сковывает жуткая парализующая злоба, а после я быстро отхожу и уже внутри являюсь обычным человеком, также легко я выхожу из этого состояния, становлюсь обычным артэоном.

В полевых условиях офицер это разум своего подразделения, он должен контролировать и направлять рядовых безумцев в Малдоруме сошедших с ума. Любое неподчинение рядового офицеру тут же карается смертью методом полевого трибунала. Да конечно большая часть наших солдат это безумцы, психопаты, кровожадные животные, прибывающие в наркотических объятиях своего абсолютного зла, ужасами войны наслаждающиеся. Но офицеры реартоны полностью их контролируют, поэтому все необходимые боевые задачи мы выполняем, что должна, наша армия делает.

– «Малдорум» это от имени Малдорий – официально первый артэон убивший человека ради выживания, автор первого артэонского военного устава, если я не путаю? – указательный и средний пальцы уперев в подбородок, Роин вспомнил величественные обязательно стоящие в каждом граде развитых артэонов у всех на виду двуликие статуи, изображающие характерной внешности человека со спины перерастающего в жуткое чудовище. Человеческое лицо каждого из этих изваяний с оборотной стороны перетекало в чудовищную морду, ощерившуюся кровожадными клыками. Все эти памятники и статуи воспевали Малдория – первого артэона не побоявшегося греха.

– Абсолютно верно. Великий Малдорий наплевав на разумность, не побоялся погрузиться в безумие, он заложил основы, на которых держатся наши армии до сих пор, – глотнув кофе, согласился офицер. – Так что будь осторожнее. В этом суть нашего с тобой инструктажа. Там вовне в наших солдатах разумных артэонов ты не увидишь, в большинстве своем это будут погруженные в абсолютизированное зло извращенцы-психопаты, которым боль и крики доставляют удовольствие. Но нужно иметь в виду, что у всего этого кошмара есть и обратная сторона. Обычные рядовые возвращаясь домой, после долгого сложного восстановления в нормальном состоянии, мучаются от колющей совести, ночных кошмаров, глядя на мир глазами артэонов рыдают, вспоминая содеянное в состоянии безумия. Что самое страшное – во всем виня себя настоящих. Все это сложно, слишком уж жестоко. Ведь ты же видел наших солдат здесь в мирной жизни, особенно молодых, они все в депрессии, все молчаливые, все страшащиеся даже упоминания слова Малдорум. Там вовне под оболочкой каждого из них мучается и страдает артэон, не знающий как жить после погружения в безумие. – Сердце Роина онемело от мысли о Джейсоне, от осознания происходящего с ним, тяжести его существования. – У безумных рядовых там будут расширены зрачки, голос будет хриплый сорванный это от крика в процессе погружения в безумие. Некоторые в Малдоруме натурально начинают рычать, будто монстры какие-то, говорить не своим голосом. Я уже говорил, что в некоторых случаях все заходит так далеко и так страшно, что наблюдаются признаки полноценного раздвоения личности.

– Я с вашими солдатами уже сталкивался… видел их жуткие глаза.

– И теперь по итогу нашей беседы, вводного инструктажа скажем так, прежде чем преступить к своей работе – отправиться вовне, тебе придется подписать и изучить все эти бумаги, – подполковник толкнул по столу в сторону Роина стопку из нескольких бланков, сверху придавленных брошюркой с инструкцией. – Это подробная инструкция твоего поведения там, которую ты заберешь с собой и более детально изучишь. Ну и согласие хранить государственную тайну, то есть не рассказывать никому и никогда обо всем, что ты увидишь на юге, которое в нескольких экземплярах останется у меня. Ты понял: ни о Малдоруме, ни о деятельности нашей армии не слова. Гражданским нельзя об этом знать, ты ведь понимаешь – наивные артэонские умы эти ужасы понять не смогут. Все это делается ради сохранения внутренней гармонии, которую нельзя омрачать ужасами извне.

Роин, убравший брошюрку с правилами поведения вовне в карман плаща, подписывая бумаги, обратил внимание, что одна из них это согласие на «внутреннее вмешательство» – подразумевающее стирание памяти, заморозку функционирования частей нервной системы, областей мозга, в случае если он нарушит обязательство по сохранению военной или любой иной государственной тайны. Под понятие которой подпадало все, что в действительности происходит вовне. Понимая, что поворачивать назад нельзя, Рой вынужденно все подписал. Подполковник, крепко пожав на прощание руку, подсказал, как найти нужный далее кабинет. Загруженный всем навалившимся, больше всего желающий все это забыть и просто вернуться к любимой Фиалке Роин поплелся на свою первую встречу с Майлсом.

***

Ранним весенним утром в завершении апреля Рой в сопровождении Вэйнона согласившегося в этой вылазке стать своего рода его телохранителем (когда еще удастся посмотреть на сокрытую ото всех Страну Волка), мимо зданий казарм двигался по территории военных гарнизонов Армидеи. В отягощенном множеством накладных карманов с клапанами свободном черном термокамбинезоне, сверху прикрытом темным положенным вольно развивающимся плащом с неотъемлемым капюшоном, с домашним походным рюкзаком на одной лямке за спиной в который уместив все свои личные вещи, получивший благословение от Майлса шагал он свободно и легко. Живые бодрые глаза его противоречивым ореолом обременяли потемнения, будто от недосыпа. Уже обычно простившись с любимой Селиной, которой нравилось что он весь теперь такой важный занятой; на прощание крепко прижавшись к сладкому телу, глубоко вдохнув ее сдавливающий сердце аромат, скука по которому будет не давать покоя, обычно отправившись в очередную по сути командировку, пообещав вернуться через три недели, он и сам ощущал что привык, уже практически не чувствуя в груди тягостного груза. Теперь главное было сделать все, что требуется, повидаться со своей номакской семьей и сразу, как только станет возможным – бегом домой, к любимой, быть может, прихватив с собой, вернее спася кого-то из оставленных в Стране Волка родных и близких.