Руна Райдо

– Вот, по-моему, здесь отлично.

– Кстати, еще можно поговорить о снах. Представь, мне сегодня во сне явился Одноглазый Предатель Воинов с Хугином и Мунином на плечах. Он напомнил мне с отеческой заботой, что утром следует надеть гривну с молотом Тора, а крест оставить матушке. А что у тебя на шее?

– Руна Райдо.

– О… И каким же путем ты следуешь и куда?

– Срединным, Хауг. И он требует болтать поменьше.

– Вот не знаю, возьмут ли тебя в Вальхалу. Нет, ты не трус, конечно. Но посмотрит на тебя валькирия, скажет… «тяжелый какой зануда» – и не понесет.

Помнишь, матушка с детства насиловала наш разум поносными Откровениями и их блевотными толкованиями… Я, конечно, очень старался забыть все как можно скорее по выходе из ее покоев, однако, кое-что застряло: « Поелику не холоден ты и не горяч, изблюю тебя из уст своих». Но это Белый бог просто капризничал. На самом деле ему как раз по душе протухшая рыба.

Правда, в раю полно молоденьких монашек. Но ты ведь ими, помнится, брезговал. Помнишь, в Клонмакнойсе мы разграбили монастырь, как предупреждение, прежде чем по-настоящему наказать зарвавшихся Уи Нейлов. Монахини еще сидели и пердели от страха в круглой башне так, что искру выбей – будет факел до небес, а мы спокойно очищали собор от ценных блестящих вещичек. А после ты бранился, дрался, не давал людям нормально веселиться и, если бы я не пришел тебе на помощь, того и гляди прирезали бы тебя свои же хирдманы, уж так ты надоел. Только такому придурку как ты придет в голову запрещать пьяным после заварушки и посещения прекрасного погреба молодцам трахать послушниц и жечь, что там ты искал?

– Гимн святого Камелака. И Гесперийские речения. Я не мешал трахать монашек, мне не было до этого дела.

– Переживал больше за книги… А зачем там был такой обширный погреб? Многовато и слишком разнообразно для нужд причастия, не находишь? Весело быть молодым, здоровым… Правда, брат?

У тебя в замке хороший выбор вин? Проверим… И, конечно, имеются книги. Наверное, не слишком много, но Бренна любит читать. Разглядывать заставки, миниатюры. Смотреть картинки – она же такой ребенок на самом деле… И вы с ней по вечерам сидите вдвоем при свечах и читаете. Да? Ну, признайся! Она еще рисовала, я знаю. И она, наверняка, рисует при тебе, а ты смотришь…

Так вы проводите вечера?

– Да, так и проводим! Примени уже, наконец, свою ревность и злость к делу.

– Сейчас, будет тебе дело, не спеши так, брат. Книги здорово горят: мне нравится, как пламя коробит страницы, запах тлеющей тонкой кожи переплета, а когда вспыхнут досочки, пойдет уж ярко и горячо – до пепла. Красные буквицы и человечки на миниатюрах корчатся в муках… Как настоящие. Я сожгу твою библиотеку и заставлю Бренну смотреть. Ни к чему женщинам читать. Вечерами я предложу ей совсем другие развлечения.

– Ты меня еще не убил. Еще не молочено, а ты уж мелешь. Мелешь языком, как старик.

Если хочешь ответа по существу твоей апологии насилия, то ты сам понимаешь, что лжешь. Ты никогда не добьешься настоящей близости с ней, потому что близость предполагает взаимное принятие слабости и несовершенства друг друга. Разве ты примешь жалость любимой женщины и сможешь сам открыто пожалеть ее? Сможешь показать ей свою собственную зависимость, слабость, уязвимость? Когда ты чувствуешь глубокую человеческую боль, ты ее игнорируешь и надеваешь личину, чтобы разыгрывать балаганное представление «Я в тебе не нуждаюсь». Это фальшивая игра. Ты заменяешь боль ненавистью. Боишься побыть с ней наедине – со своей болью, Хауг. Тобой владеет желание наказывать и для этого тебе нужно отрицание ценности человека, который рядом, пренебрежение к нему. Это не мужественность, не путь, если хочешь. Это простая трусость, Хауг.

– Самое смешное, что она равно будет плакать и по тебе, и по мне.

– Хауг! Ну, хватит. Мы оба не хотим драться. Бренна не единственная причина…

– Да.

И вдруг Хауг замолчал. Его лицо позеленело и исказилось гримасой боли, хоть он изо всех сил старался дышать ровно и скрыть от меня приступ. Я остановился, давая ему отдышаться.

– Что с тобой? Ты ранен, что ли?

Хауг не ответил. Мне не нравилось, что он явно меня куда-то вел. В нужное ему и неизвестное мне место. И уже тем, что навязывал время начала поединка и место, он брал на себя инициативу, захватывал преимущество. Но на этом оно и закончится. Сегодня я намерен поменяться с тобой стилем, Хауг. Бешено атаковать нахрапом, применяя подлые приемы, буду я.

Излюбленный стиль Хауга – непрерывное наступление. Он любит силовое давление, мощные удары в основном из верхних позиций. Бесстрашные, хищные атаки, не дающее противнику хоть что-то сообразить, вынуждающее только парировать, сосредоточиться на обороне. Он привык наскакивать и рубить так, словно никакого меча противника перед ним нет. Сокрушительная серия ударов, наносимых с холодной яростью и такой скоростью, что все отбить, работая только на защиту – совершенно невозможно. Только защищаться, парируя, это смерть. Потому, что ты скоро устанешь и пропустишь. И вообще не успеешь за ним – такое я много раз видел. Один-два, ну, три удара отобьешь и все – на четвертый он пробьет твою защиту.

Я же люблю начинать из нижних позиций, предназначенных для парирования с последующим переходом в контратаку, перехватом инициативы. Но такая работа требует идеальной точности и глазомера, скорости реакции и полного хладнокровия. Потому, что ошибка обойдется очень дорого. И если ты не знаешь противника, в условиях боя насмерть, лучше все же « буря и натиск», как выражался один неслабый боец с берегов прекрасного Рейна. Или не прекрасного, не был, впрочем, не видел. Что-то мысли разбегаются, сосредоточиться надо.

Вдруг Хауг остановился и обернулся ко мне.

– Мы пришли. Давай здесь.

И чем это место так замечательно? Небольшая поляна, окруженная старыми ольхами, травы по пояс. Под ней не видно ничего – корни, камни, ямы – что угодно может там быть.

Прежде, чем остановиться, я сделал еще полшага к Хаугу, словно по инерции, придержав левой рукой ножны, резко вытянул неплотно сидящий в ножнах меч и навершием саданул ему в челюсть. Хауг непроизвольно отпрянул, а я развернул кисть, продолжая удар из этого замаха, уже направив острие ему в грудь – но Хауг успел резко уйти в бок, разорвал дистанцию и, отступив подальше, усмехнулся, глядя мне в глаза и обнажая свой клинок.

– Ну, я ждал чего-то подобного, братец. Да, помнится, ты показывал. Что, мне все-таки удалось тебя разозлить? Давно чесались руки мне врезать по роже? Ну, попробуй еще, может, получится.

Не отвечая ни слова, я вскинул меч в позицию «День» и мгновенно атаковал его. Он отбил, принимая на ребро, но как-то криво, скорее отклонил в сторону и слил. А затем произошло то, чего я никак не ожидал. Мы всегда считали это запрещенным приемом и друг к другу не применяли. После слива его лезвие оказалось над моим плечом, он резко прижал его к коже и потянул на себя – порезал меня, гад, Фреки его раздери! Порез был не глубоким, но боль сильной, и кровь потекла ручьем – это отвлекало. Если он намерен работать вот так, не сильно открываясь, переводя любую непрошедшую атаку в рез, выматывать… Да есть такой некрасивый способ – противник слабеет от боли и потери крови. И можно достать артерию на руке или бедре. Ах, ты так! Ну, держись, зараза!

Я снова атаковал его быстрой серией верхних и боковых ударов, и Хауг был вынужден парировать. Приняв последний на лезвие, он надавил, но у меня все же больше силы в руке. Вообще, я его тяжелее и мощнее – упор моих ног и давление корпуса ему пока не проломить. Молодой. Я отскочил примерно на шесть шагов, разрывая дистанцию до безопасной, с целью провести финт, потому, что он, очевидно, увлекся. Я вновь вскинул лезвие, намечая атаку, и когда он открылся, выставляя защиту, быстро уколол в ногу и снова ушел прыжком назад. Рана сразу снизила его резвость, но больше он не поведется. При следующей попытке шагнет под фальшивый замах, перехватит мой меч за сильную часть рукой и зарубит. Шутки кончились.

– Стой, стой! Погоди! Опусти меч! Пока мы внутри круга, они не видят нас и не слышат.

– Да кто?!

Тут я заметил, что мы действительно стоим внутри круга, образованного смятой травой диаметром примерно десять – двенадцать футов. Приглядевшись, я понял, что трава не вытоптана, но каждая травинка внутри круга сломана – ровно, словно ножом сбрили, и зелень более яркая, прямо изумрудная .

– Сиды, конечно. Они наблюдают за поединком скрытно, поставили один к десяти на меня, что ты падешь. Слушай внимательно, да опусти же меч! Не будь ты таким тупицей, я не обманываю сейчас! Это сиды хотят нас надурить. Убить тебя моей рукой очень удобно, никто ничего не заподозрит. Я заберу в Миде Бренну и ребенка, женюсь на ней, а не позднее Йоля умру. Я уже сейчас тяжело болен, но они меня обещали излечить, если я с тобой справлюсь. Однако, мне теперь точно известно, Киану лжет – он же сам меня и отравил.

– Постой, откуда ты знаешь?

– В Миде есть астролог и алхимик, ученый аптекарь некто Морголт, который якшается с магами и сидами. Деньги любит, но свою шкуру – больше. Взяли и подкоптили его немного. Не важно. Я проверял – действительно может делать точные прогнозы, особенно когда наложит в штаны со страха. Он предсказал мне смерть или сегодня или на Йоль. Не будут маги меня лечить. Они хотят Бренну выдать замуж за сына ард-риага, которого посадят на трон в Миде, брак с Бренной легитимизирует его власть, затем подавят бунты ярлов, упразднят область датского права, приструнят, а потом вовсе изгонят клириков, отберут их богатства и монастырские земли и установят теократию друидов открыто и повсеместно, как было испокон. Подавляющее большинство христиан сразу вспомнит родную веру. И да здравствует старая добрая Ирландия. Это план сидов, совместно с воинами Вереска, среди которых много ирландцев – язычников. А нашу дочь убьют или еще что-то похуже… Она стала объектом ненависти некоей Гвенты. Морголт предполагает, что магичке не хочется иметь соперницу, равную, а может превосходящую ее силой. На всякий случай не выдавай Бранвен замуж сколь возможно долго, даже если это будет грозить конфликтами, и строго следи – девицы не могут колдовать. Долго объяснять, да в основном все – предположения и вопросы, верим или нет – пустое. Одно точно – я хочу умереть сегодня от честного оружия. У меня в животе что-то шевелится, Асмунд – холодное и мерзкое. И причиняет нестерпимую боль. Не хочу сдохнуть на соломе и отправиться в Хель. Ты всегда был мне хорошим другом. Следи внимательно, я сделаю ошибку, которая даст тебе возможность убить меня, не причиняя позора и страданий. Они ничего не должны заподозрить.

– Почему они не могут забрать Бренну с ребенком из Каэр Мумман?

– Не знаю. Наверное, есть причина. Может, и явятся туда, откуда я знаю. Не выпускай девочек за ворота, или, наоборот, сам бери их и бегите подальше. В Данию или хотя бы на Мэн. Все, давай, выходим.

– Ты бред какой-то несешь, Хауг! Все это плод твоего больного воображения.

– Думай как хочешь, мне насрать. Что это меняет в данный момент? Не станешь больше драться со мной? Придется, Асмунд! Или ты убьешь меня, или я тебя заколю. И не отдам им Бренну и мою Бранвен. Девочки тоже умрут. В любом случае, обоим нам уйти отсюда не позволят, пойми, наконец!

Хауг сделал широкий шаг вправо, покидая круг. Вот куда он меня вел… Я шагнул за ним следом в замешательстве и отступил назад, сохраняя дистанцию. Если его целью было сбить меня с толку и повергнуть в смятение – она была достигнута вполне. И результатом стало направленное мне прямо в сердце острие меча. Он готовился колоть меня. Сделай Хауг это правильно, с оппозицией, он защитил бы себя, направив острие мне в лицо, закрывая от рубящего удара голову и тело полосой собственного поднятого клинка. Но он метил в сердце и совершенно открылся. И промедлил.

Я вложил в верхний боковой удар всю силу, было сложно, потому, что он выше меня. Но, неожиданно, мой клинок отмахнул голову Хауга так быстро, ровно и чисто, что несколько мгновений она оставалась на его плечах, и упало тело не сразу. Словно мой меч был заточен как бритва. Словно ждал этого века и века жаждал слизнуть эти круглые темные капли, так похожие на обыкновенную бруснику во мху. Хауг выронил оружие. Я опустился на колени и вложил меч обратно в его ладонь. Сжал ее и не мог подняться. Так и стоял на коленях, не в силах справиться с сокрушительной душевной болью.

Не знаю, сколько прошло времени. Мыслей не было. Только пустота. Зачем?!

Я очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо.

Велунд заставил меня подняться и протянул плащ. Рядом вздыхал и фыркал Зверь.

– Асмунд, пойдем со мной, друг. Он взял Зверя за узду, и мы вместе шагнули во влажный непроницаемый туман. И куда, спрашивается, делись солнце и ветер?

Бренна.

Эту осень и зиму мы с малышкой привыкали к жизни в замке в качестве хозяек и ни в чем не нуждались. Крестьяне, несколько озадаченные возвращением ранее неведомого им лерда, дали нам достаточно зерна и заполнили погреб капустой, луком, артишоками, репой и яблоками, Асмунд со своими людьми часто охотились, чтобы на столе всегда было свежее мясо.

Молока у меня было мало, а через пару месяцев оно совсем пропало, но к счастью, хоть и грешно так говорить, мы смогли получить кормилицу и няню в лице Вален – немолодой уже женщины, поздний слабенький ребенок которой умер. Обзавелись скотиной и домашней птицей. Так и жили, поглощенные обустройством хозяйства и нашего нового дома, как добрые супруги, не один десяток лет проведшие друг подле друга.

Я была благодарна Асмунду за его старания: замок постепенно превращался во вполне жилое место, однако, поскольку был очень велик, его восстановление и ремонт шли медленнее, чем хотелось бы. За зиму мужчины починили кровлю, лестницу, а в жилых комнатах мы повесили гобелены и отладили огромные камины в зале и наших спальнях.

Асмунд водил меня по замку воодушевленный, рассказывая, как он поправит круговую наружную галерею, как восстановит купальню, выходящую на озеро, показывал рисунки. Даже собирался провести воду на кухню и в отхожее место, в Луме они изучали и такие хитрости. Я с удивлением наблюдала, сколько Асмунд умеет и знает всяких практических вещей, о которых большинство людей и понятия не имеют: искать воду под землей, прививать плодовые деревья. Когда он работает, становится очень серьезным и немного забавным в своей ворчливой дотошности. Для него важно все контролировать, а еще лучше – сделать своими руками: «Если хочешь, чтобы было сделано хорошо, сделай сам, не доверяя этой бестолковщине». Так он старался доказать себе и мне, что мы – семья, а это наш дом, в котором мы останемся навсегда.

Сад был прекрасен в своей запущенности, хоть большую часть проведенного мною тут времени скрыт под снегом, но сейчас на проталинах поднимали головки белоцветники, и я нашла вокруг падуба прелестно разросшийся морозник. Желтели, источая тонкий манящий аромат кустики волчьего лыка, вспыхивала синевой печеночница, тянулись из-под сухого опада трогательные тоненькие пролески и черные звездочки копытня.

Я предвкушала, гуляя в саду с малышкой и Дрейдре, какие еще сокровища обнаружатся, когда сад совершенно оживет и как много тут лекарственных растений, которые можно будет заготовить в нужное время. Уже сейчас без листвы, по одним ветвям и прошлогодним ягодам я определила боярышник, барбарис, калину, черную бузину и жимолость, обнаружила непроходимые заросли терна, которые покроются облаком цвета весной и дадут нам обильный урожай для приготовления повидла. И великолепный вечнозеленый старый падуб. Ему, наверное, лет сто. Я мечтала наладить настоящее аптечное производство как в монастыре.

За всеми этими делами я старалась забыться, не предаваться горьким воспоминаниям, не тревожиться и гнать даже тень сомнения и неуверенности в завтрашнем дне. Да молодой матери и хозяйке замка некогда особо раздумываться. И плакать нельзя.

Через седмицу после нашей свадьбы до нас дошло известие о смерти короля в Миде. Хауг был убит неизвестным олдерменом. Люди короля нашли тело в лесу недалеко от Асприна, на самой границе.

Однако, весна была холодной – даже более неровной и снежной, чем год назад, когда Асмунд увез меня из Миде – испуганную, подавленную – и казался мне таким чужим.

Прохладным пасмурным днем мы с Дрейдре гуляли с ребенком в саду, обсуждали какие-то будничные вещи, про режущийся зубик и поездку на ближайшую ярмарку, когда я почувствовала на себе взгляд Асмунда – он смотрел на нас с галереи, крышу которой как раз покрывали свежей дранкой. В этом взгляде была тоска. Дрейдре тоже заметила и, быстро взглянув на меня, сказала:

– Леди Бренна, боюсь, что малышка замерзла, да и мы продрогли до костей…

– Да, Дрейдре. К тому же ее пора вернуть Вален – надо ей подкрепиться. И нам с тобой – тоже. Отнесем ребенка и идем на кухню. Мне хочется выпить, и я тебя тоже приглашаю.

– О, благодарю.

Мы славно устроились на кухне у очага, наполнив кружки горячим бьером с пряностями, закусывая вяленым мясом и сушеными яблоками. Было так уютно, мы молча пили и думали каждая о своем. Дрейдре робко прикоснулась к моему рукаву.

– Леди Бренна, осмелюсь ли я вас спросить…

– Ну, попробуй, мы ведь подруги…К тому же меня уже развезло, дорогая, так, что если есть какая-то нужда…

– Нет, это просто личный вопрос. Почему вы с лердом не спите вместе? Ведь после родов прошло уже больше полугода. Если вы нездоровы, у меня есть хороший лекарь, помогающий женщинам восстановить желание к мужу, или если что-то болит…

– Почему, ты уверена, что мы не…

– Дорогая леди… Я ведь ваша горничная. Кому же лучше знать, что происходит в вашей спальне. Точнее, чего там никогда не происходит.

– Надеюсь, другим слугам это не так очевидно?

– Что вы, конечно нет. Вы с лердом такая хорошая пара… Никогда не ругаетесь. Он беседует с вами, советуется. Только он очень грустный. И вы. На ваших лицах словно нет света счастья. Женщина, которой было хорошо ночью с мужем, светится…как бы отраженным светом этой любви на самом дне глаз, в улыбке. Она спокойна, как море. Да, бывает, так море светится, из глубины. Может быть волнение, даже буря, а потом успокоится, вспомнит и снова – мерцает свет.

– Дрейдре! Да ты никак училась у придворных бардов!

– Не смейтесь, леди. Тут нет ничего смешного. Это серьезное дело.

– Хорошо. Серьезно. Да, мы только друзья. Я не хотела давать согласие на брак, и мы так договорились. Асмунд совершенно свободен спать с кем хочет.

– Но, почему, Бренна? Леди Бренна…разве …А как же, когда родственники лерда в первую ночь…простите, наверное это слишком…

– Иисус и Мария! У него нет здесь родственников, так… очень дальняя родня. Хорошо, я расскажу тебе. Да, первую ночь мы провели в одной постели. У меня горит лицо при одном воспоминании об этом. И, правда, от бьера. Налей мне еще. Тогда, перед свадьбой некая дама, доверенное лицо ард– риага, спросила, когда были роды и есть ли еще кровь. Тогда друиды откажутся сочетать нас. Потому, что кровь может осквернить их алтарь. Пойми, я все же переживала, что мы сочетаемся не по христианскому обряду и это в общем– то не настоящий брак. Я ответила, что прошло сорок дней и крови уже нет, но я не готова…принять мужчину. Она сказала, что мое состояние меня извиняет и достаточно будет, если мы просто проведем ночь после пира в одной постели, обнаженные. Они заглянут и все. Брак будет консумирован и я стану леди О’Браен аэп Мумман и мой ребенок будет законным, поскольку Асмунд признает ее своей и наречет родовым именем там же, перед алтарем.

Давай еще выпьем. Тогда я кормила Мели грудью и даже напиться не могла.

– Леди, да что с вами, вы так разволновались. Чудно́ это. Да что в этом такого-то? Дело житейское. К тому же…ведь вы уже были с мужчиной.

– Мне трудно это объяснить, но я попробую. Нет. Сначала я расскажу тебе, что натворила.

Асмунд тоже не пил ничего, кроме воды. Надев брачный браслет, он меня поцеловал. Так, словно я последний глоток воды для того, чью лодку уносит в открытое море.

Ближе к концу пира нас отвели в спальню. Я попросила его не смотреть на меня – боялась не понравиться. У меня еще не до конца после родов убрался живот и грудь…ну ты представляешь, как выглядит грудь кормящей. И еще эти темные пятна… Он понял мою просьбу, наверное, по-своему. Не смотрел. Мы разделись и легли на холодные простыни, укрылись. Меня колотило, хоть я знала, что ничего не будет.

Он взял мою руку – так, как делал раньше, когда хотел меня успокоить, но меня прямо подбросило – я вся прижалась к нему – кожа к коже. Он попробовал слегка отстраниться, но я не дала, обняла его и заплакала. При этом я умом понимала, что творю какое-то безобразие, сама нарушаю договор. И тогда он вздохнул, сам покрепче меня прижал и сказал: «У алтаря мне стало ясно одно, птаха. Ты совершенно не умеешь целоваться. Даже этому тебя придется учить, бестолковая моя женушка». Он старался как-то пошутить, снять это мое безумное напряжение. Асмунд был нежен – утер слезы и покрыл мое лицо поцелуями, осторожно гладил по волосам, но я не могла успокоиться. Я чувствовала дикое возбуждение и страх одновременно.

Хауг никогда не целовал – он просто брал меня, даже безо всякого желания и волнения. Это не было изнасилованием в полном смысле. Я ведь и не противилась. Это было … привычно и ужасно унизительно, потому что в этом не было ничего от любви. Это было лишь доказательством, что я больше не человек, а трофей и принадлежу ему. Ну, а как еще подобный приз использовать. Хотели наследника от дома О’Нейл аэп Лагин – сделаем. Развернем эту племенную кобылицу лицом к стене… Когда беременность стала заметна, он прекратил свои визиты. И больше не собирался вернуть меня родным за выкуп. Вообще, видимо, не желал обо мне думать.

Я ведь, пока сидела в заточении, сочинила себе другого Хауга. По крупицам собирала воспоминания, каким он был со мной до этого проклятого пира. Я думала о нем неотступно, убеждала себя, что люблю его. О том, какой он красивый, остроумный, сильный. Простила ему смерть моих родных. Правда, умоляла отпустить Уну, и он, действительно, отпустил… Придумывала ему тысячу оправданий, фантазировала о том, как он все же одумается, узнает правду и полюбит меня. Хоть и понимала, что после вот этого всего – невозможно. Потому, что я для него всегда буду воплощением проявленной им несправедливости и жестокости. И никогда мы не сможем друг другу доверять…

Понимаешь, любовь и постель стали в моем сознании как бы не связанными, а, напротив, враждебными друг другу вещами. После этих…визитов Хауга я чувствовала себя грязной, жалкой, покинутой всеми. Мне было еще более одиноко, чем когда сутками никто не приходил.

Я боялась, что мои чувства к Асмунду умрут, не выдержат испытания этим отвращением к подлости человеческой природы. Я чувствовала панику при одной мысли, о том, как он возьмет меня. Он мне так близок и дорог. И сделает со мной то же самое, что Хауг? Я была уверена, что это запачкает, убьет наши отношения.

Поэтому я взяла с Асмунда обещание, что мы не будем вместе спать.

Я думала, что мне нужны только его надежность, привязанность, поддержка, те теплые дружеские объятия. И он так считал, и не хотел, чтобы я покупала необходимую мне душевную близость тем, что мне противно и страшно. Поэтому он принял мои условия, считая, что я, как та его первая жена, Сольви, с ним только потому, что мне некуда деваться. А повторение истории было бы просто кошмаром.

Но все оказалось сложнее, Дрейдре. Все оказалось не так. Я совсем запуталась и напилась. Спустись, пожалуйста, в погреб, принеси еще.

– Сначала расскажите мне, что же такого натворили ужасного, хорошо?

– Хорошо. Он просто хотел меня утешить, потому, что считал, что я переволновалась. Но я не отпускала его из объятий. Он поцеловал меня, с тем же безумным чувством, сладко и глубоко, и я жадно, хоть и неумело ответила на поцелуй. Его руки легли на мою грудь, погладили, сжали соски. По его пальцам и моему животу потекло молоко. Мне было страшно, но остро, невыносимо хорошо. Я закрыла глаза. Асмунд слизывал капли молока с моих сосков, ласкал и целовал уже иначе – требовательно, нетерпеливо. Мы совершенно обезумели. Он взял меня за бедра, его член уперся в мой живот… и он попытался погладить меня…там…просто пальцами. Тогда я опомнилась и испугалась. У меня ведь после родов еще не совсем зажило – внутри словно все было содрано. Я снова ощутила панику, рванулась из его рук. Он сразу отпустил меня, смутился, не зная, что теперь делать, растерянно шепнул мне: « Не бойся, птаха, я не буду» и отодвинулся. Волной накатил такой стыд…

– Ну, леди… И все?

– Если бы…Будто этого мало? Но нет, не все.

– Хватит, леди Бренна. Довольно с вас хмельного. Лерд Асмунд вроде жив остался, проведя с женой время в постели. Что вас грызет?