Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

Но через миг все эти мысли разом вылетели у Несмеяна из головы – отворилась дверь, и в гриднице возник (иного слова не подберёшь!) коренастый муж в свите крашеного сукна, снял красноверхую шапку, выступил на середину гридницы. Пригладил бороду, оглядел сидящих на лавках.

И почти тут же новогородский посол зашевелился, вцепляясь в пришедшего взглядом. Будь он псом, у него бы сейчас шерсть на загривке дыбом поднялась, рычание было бы слышно даже в резных кленовых сенях, а то и дружинным воям на теремном крыльце.

Плесковский тысяцкий Найдён Смолятич ответил своему давнему ворогу открытым взглядом и поклонился княгине:

– Гой еси, Бранемира Глебовна!

– И тебе поздорову, Найдёне Смолятич, – ответила княгиня, чуть прищурив глаза. Она уже понимала, о чём пойдёт речь, и отчасти жалела, что разговор будет таким открытым, при Ратиборе. С другой стороны, может, этому Ратибору все дела княгини и полоцкого княжества покажутся поперёк горла, что ж теперь, ради него прятаться и скрываться в своём-то дому?! – Поведай нам, с каким делом ты приехал к нам в Полоцк?

– Милости твоей прошу, княгиня, для себя и людей своих, – прямо рубанул Найдён. – Дозволь в городе твоём поселиться!

По гриднице словно шелестящий ветерок прокатился. Многие догадывались, что так будет, а некоторые и вовсе знали, с чем плескович приехал, а только чтобы вот так, в открытую…

– Мои люди и мечом, и копьём владеть навычны, а значит, тебе пригодятся, в любых твоих делах. Возьми нас к себе на службу!

Шелест превратился в лёгкое гудение – гридни и бояре переговаривались уже вполголоса, но тут княгиня чуть шевельнула рукой, и вятшая нарочитая чадь Полоцка умолкла.

В воздухе повисло какое-то странное напряжение, словно перед грозой. Казалось, ткни пальцем прямо перед собой – и грянет молния, загрохочет гром.

– А чего ж… – спокойно, словно сомневаясь в чём-то, произнесла Бранемира Глебовна. – Почему бы и не принять добрых воев да хороших людей? Места в городе хватит на всех…

И гром грянул.

– Госпожа княгиня! – почти выкрикнул Ратибор Тужирич, вскакивая. И почти сразу же за его криком раздался многоголосый взрыв голосов – гридни и бояре вскакивали с мест, кричали, хватаясь за оружие. Несмеян и сам не заметил, как оказался посреди гридницы, рука лежала на рукояти меча, а глаза, не отрываясь, глядели на Ратибора Тужирича. Плесковский боярин побледнел, – если бы за его спиной не было лавки, то он бы сейчас пятился назад до самой стены, пока не прижался бы к ней лопатками.

Выкрик Ратибора словно пробил дыру в плотине, и долгое терпение полоцкой знати, наконец, прорвалось бурным потоком.

Бранемира Глебовна чуть прикрыла глаза, пытаясь отрешиться от царящей в гриднице безлепицы. Горло перехватило, было трудно дышать, в глазах плясали разноцветные пятна. Княгиня поняла, что ещё немного, – и она потеряет сознание. Рука словно сама по себе поднялась к горле, терзала серебряную запону у горла, теребила алую вышивку на вороте.

Внезапно она почувствовала, словно бы на шею ей легли огромные и тёплые ласковые ладони, погладили по затылку, тепло их было слышно даже сквозь плотную, шитую жемчугом и серебром кичку, грудной женский голос негромко сказал в самое ухо (как же они все его не слышат?!) что-то непонятное, но такое спокойное, что Бранемира разом взяла себя в руки. «Благодарю тебя, мати Мокоше!». Глубоко вздохнула, открыла глаза и рывком поднялась на ноги, разом, одним взглядом, охватив всю неподобь в гриднице.

Шум и крик внезапно прекратился, бояре и гридни отступили, переводя дух, и только Несмеян Рыжий остался стоять посреди гридницы, неотрывно глядя на Ратибора.

– Спокойнее, господа полоцкие, кривская чадь нарочитая, – чуть нараспев произнесла княгиня, утишая последние шумы. Вновь оглядела гридницу, спокойно села в кресло, возложила руки на подлокотники и закинула ногу на ногу, качнув в воздухе острым носком сафьянового сапожка, вышитого серым речным жемчугом. Взгляд её остановился на Несмеяне, княгиня едва заметно кивнула, разрешая говорить.

– Ты! – Несмеян порывисто шагнул к Ратибору, и плескович всё-таки попытался попятиться. Край лавки ударил его под колени, Ратибор плюхнулся на зад, но, тут же опомнясь, вскочил и сам шагнул навстречь Несмеяну, выпячивая челюсть – не годилось ему здесь и сейчас ронять честь своего князя. – Ты как смеешь прерывать госпожу?! Кто дал тебе право говорить?!

Глухой ропот вновь пронёсся за спиной Несмеяна – полочане вновь подали голос.

– Я великим князем прислан и с его голоса говорю! – процедил Ратибор, но княгиня тут же оборвала его спокойным голосом:

– Ты, Ратиборе Тужирич, прислан сюда не от великого князя, а от новогородского князя Мстислава. И ты не воображай, что наместником здесь сидишь, а то недолго ведь и путь указать.

Ратибор поворотился к княгине, глянул непримиримо:

– Ты не можешь принять в своём городе Найдёна и его людей, госпожа княгиня!

Бранемира несколько мгновений разглядывала плесковича, словно какую-то заморскую диковинку, только что выложенную перед ней агарянским альбо греческим гостем, потом едва заметным движением головы указала Несмеяну воротиться на место, и вновь сказала:

– А ты попробуй мне запретить, Ратиборе Тужирич, – в её спокойном и даже ласковом голосе вдруг явственно прорезался холод – словно стальное лёзо высунулось из мягкой шерстяной кудели. – Ты сюда для чего Мстиславом прислан? Приглядывать, не замышляю ли я чего против Ярославичей?! Вот за этим и приглядывай. А люди эти… они моему мужу присягнули, они его руку в бою держали, мне ли их не принять от мести-то вашей, от гнева Мстислава Изяславича… да и от твоего, боярин Ратибор!

– Но, госпожа… – попытался было возразить Ратибор, но его голос тут же потонул во вновь поднявшемся ропоте кривской нарочитой чади. По мнению полочан, княгиня слишком многое спускала наглому плесковичу, до сих пор не указав смахнуть ему голову в придорожную яму, волкам на поживу. Несколько мгновений Ратибор Тужирич пытался ещё что-то сказать, но понял, что не достигнет ничего. Махнул рукой и отворотился.

Встретился взглядом с Найдёном Смолятичем и на миг аж задохнулся от подступившей ненависти. И на миг пожалел, что он сейчас здесь, а не у себя в Плескове – мог бы и тысяцким стать.

Впрочем, моё от меня не уйдёт, – тут же подумал Ратибор, всё ещё меряясь взглядами с Найдёном. – Буду и тысяцким плесковским ещё, придёт время.

3

– Значит, он сбежал, – медленно, с расстановкой сказал тысяцкий Коснячко, вприщур глядя на Бориса. Вой в ответ только потерянно кивнул, даже не пытаясь что-то возразить. – Как это могло случиться? Он что-то заметил?

– Видимо, этот калика – стреляный воробей, господине, – хмуро ответил Борис. – Почуял что-то… или узнал кого-нибудь. Если он давно в Киеве, он многих должен был знать.

– И где его искать теперь? – так же хмуро спросил Коснячко.

– А зачем его искать, господине? – Борис усмехнулся. – Воротится сам, тогда и найдём.

– Воротится? – непонимающе переспросил тысяцкий.

– Конечно, воротится, – вой поднял голову и глянул, наконец, Коснячку прямо в глаза, довольный тем, что тысяцкий не понимает того, что для него, Бориса, было ясно как день. – У нас же оборотень и его дети в полоне, воевода, неужто не понимаешь? Думаешь, они это просто так оставят?

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, потом тысяцкий согласно наклонил голову.

– Он небось сейчас уже с вятшими в Полоцке сговаривается, требует, чтобы они дружину сюда послали, – докончил Борис Микулич.

– Сколько можно говорить? – хмуро бросил Колюта, и в его голосе ясно послышалось раздражение. – Я в Полоцке уже седмицу живу, а пока что ничего, опричь слов, не слышал! Пустых слов!

У воеводы Бреня на гладко выбритой челюсти вспухли желваки, он свирепо зашевелил усами – видно было, что слова дурного вестника (о смерти своего сына Брень Военежич достоверно узнал именно от Колюты) показались воеводе обидными. Бронибор Гюрятич сердито насупился, глядел исподлобья, словно собираясь сказать: «Что себе позволяет этот гридень?!». Но оба воеводы промолчали – гридень Колюта, хоть и выглядел сейчас не как гридень, а скорее, как калика, был таким же приближённым к Всеславу Брячиславичу воем, был их ровней. К тому же, он сейчас лучше остальных соображал в киевских делах, знал, что именно надо делать, а они, полочане – нет.

Вятшие Полоцка смолчали в ответ на упрёк. Ответил хозяин дома, рыжий Несмеян, который до того только молча сидел на баляснике высокого крыльца, покручивая усы:

– Не кипятись, Колюто, не надо. Мы не меньше твоего хотим вызволить господина из полона. Но ты же сам знаешь, горячку в таком деле пороть невместно.

– Ну да, – сцепив зубы, процедил Колюта, и Несмеян невольно залюбовался им. Колюте доходил уже шестой десяток, но его возраст был совсем не виден – жилистый и крепкий, что твой кожаный ремень, он не мог сейчас и мгновения сидеть спокойно, словно за воротами Несмеянова двора его ждали враги с кривыми ножами. Какой он калика? Воин! – Кто и знает-то как не я.

– Понятно, что сразу открыто напасть мы не можем, – глухо прогудел Брень Военежич. Воевода сидел на походном стольце, закинув ногу на ногу, пытливо разглядывая всех троих – и умостившегося на баляснике Несмеяна, и Колюту с Бронибором на ступеньках крыльца. Летняя вечерняя духота выгнала вятших из Несмеянова дома на двор, под звёздное небо. Шумно вздыхали в стае коровы, чесался и фыркал на заднем дворе Несмеянов боевой конь, сонно хрюкали в хлеву свиньи. Потрескивал дрова в костре на глиняной проплешине посреди двора. – Надо сперва вызнать доподлинно, что, да как. С княжичами повидаться…

Вятшие переглянулись.

Брень поддел носком сапога из травы сухое полено, толкнул его в огонь, поморщился от метнувшегося в лицо дыма. Полено с треском взялось огнём, языки огня лизнули наполовину прогоревшие дрова.

– Они в Чернигове у Святослава, – Колюта задумчиво поскрёб щёку кончиком согнутого пальца. – Повидаться… повидаться, я думаю, с ними можно. Для того надо к ним кого-то от княгини послать. От её имени… Думаю, Святослав Ярославич не станет противиться тому, чтобы посланец матери с сыновьями повидался.

– А к князю…

– К князю не допустят! – сразу же отверг калика. Усмехнулся криво и язвительно. – Они его слишком боятся…

– Боятся… – Бронибор привычно играл бородой, наматывая пряди на палец и разматывая снова. – Боятся, а в поруб не посадили.

– Он – князь, – не слишком уверенно возразил Несмеян, качнув левой ногой над полом крыльца. Правую, согнув в колене, он поставил на балясник перед собой. – Может, уважить решил его Изяслав…

– Судислав Ольгович тоже был князем, а Хромцу это ничуть не помешало, – тут же отверг Колюта. – Хотя Изяславу Ярославичу до отца… как мне до Царьграда пешим ходом. С другой стороны, великий князь хочет, чтоб во всём порядок был, всегда… чтобы люди понаписанному жили… а так не бывает.

Ненадолго смолкли.

Да, так не бывает. Хотя бы потому что на всех и на каждого не угодишь, а все люди разные, и каждому хочется своего. Обязательно найдётся тот, кто вылезет за стены законов и правил.

Вернее, не так.

Наоборот.

По законам и правилам живут единицы, большинство же – как боги на душу положат, а то и вовсе – как левая пятка пожелает.

Потому и нужны они, эти законы и правила, – тут же возразил сам себе Несмеян. – Не будь их, давным-давно бы потонули люди в крови и неправде, а то и вовсе погибли бы все.

Гридень легко соскочил с балясника, исчез в сенях. Воротился с ночвой, на которой исходили мясным соком куски баранины с ледника, переложенные луком, чесноком, брусничным и смородинным листом, просочился между Колютой и Бронибором и как-то враз оказался у самого костра. Огоньки как раз погасли, остались только рдяные уголья, между которыми островками лежали большие плоские камни. Несмеян разложил мясо на раскалённые камни, зашипело, потянуло дымком, сладким мясным запахом. Гридень присел на корточки рядом с огнищем, сыпанул на угли репу.

Вообще, такое угощение – обычная забота холопа, но разговор был не для чужих ушей, и оба холопа Несмеяна, умаясь за день, уже угомонились и спали в клети, а жена с маленьким Жихорем и чернавкой уехала в Моховую Бороду ещё три дня назад, потому хозяину пришлось беспокоиться об угощении гостей самому.

Зато если кто со стороны посмотрит, сможет заглянуть на гриднев двор – ну сидят четверо мужиков, ну жарят на углях мясо и пекут репу, сейчас, небось, пиво пить начнут, да о бабах говорить. Обычное дело.

Несмеяну на миг стало тошно.

До чего дошло?! Они, вятшие Полоцка, отай говорят о важных делах! Не на собрании в детинце, не в гриднице у князя, а у гридня на дворе, под яблонями. Ночью. Таясь даже от собственных слуг.

Так, глядишь, скоро и от самих себя прятаться начнём, станем каждый сам по себе, моя хата с краю, – с неприязнью невестимо к кому подумал Несмеян, шевеля ивовой веткой рдеющие уголья.

– Дружину? – недоверчиво переспросил тысяцкий. – Ты думаешь, они решатся в открытую нарушить ряд? Его ж только что заключили!

– Нет, конечно, – Борис Микулич поморщился. – Но людей они пошлют обязательно. Захотят связаться с княжичами… и с оборотнем. Тем паче, что князь наш Всеслава в поруб не посадил, стойно тому, как его отец – Судислава. Они обязательно попытаются.

Подумал и добавил:

– Я бы точно попытался.

– Ну, то, что князь не в порубе… нам же легче, – Брень воротил разговор на прежнюю дорогу.

– Он в терему своём живёт, в Берестове… – кивнул Колюта. – Но там воев на страже – чуть не половина дружины княжьей.

– А почему они Брячиславича в Берестове держат? – озадачился Несмеян. – Если уж не в порубе, так в Киеве ж рядом с детинцем двор Брячиславль, можно же там. И охранять проще.

– Не проще, – покачал головой Колюта. – Около детинца слишком людно, сам знаешь, какова Гора. За всем не уследишь. А Берестово – великокняжье село ещё с Владимировых времён, на каждом дворе хозяин с дедов-прадедов навык князю великому служить и киевской господе. И каждый новый человек сразу на виду, потому – людей не так много, как в Киеве самом.

– Сложно будет проникнуть… – Несмеян покачал головой, не отрывая глаз взгляда от подрумянивающегося мяса. – Что там стоит поблизости? Самое умное – сделать подкоп на Брячиславль двор.

– Поблизости, – задумался калика. – Поблизости… там пустырь поблизости, усадьба заброшенная. Как раз в прошлом году три десятка лет сравнялось, как хозяева от печенегов погинули. От жилья стены одни, но поправить можно. Камыша на Днепре много, за день управимся.

– Если мы просто так там появимся и копать начнём, это верный провал, – сказал Несмеян. – Надо, чтобы там кто-нибудь поселился, из небедных киян. Как думаешь, Колюто?

Он поддел ножом кусок мяса, перевернул его, придирчиво поглядел на подгорелую корочку, и только потом поднял голову и глянул на Колюту, сумрачно подпёршего голову кулаками.

– Есть один купец, я с ним из Киева выбрался, Крапивой кличут, – неохотно ответил калика. – Ему власть Ярославичей не больно по душе, он из наших. У него даже как-то козарин один донской жил, который хотел помочь сбежать Ростиславлей княгине и княжичам. Но он тоже на подозрении, раз я на его лодье из Киева ушёл. Уходил-то с шумом…

– Значит, надо, чтобы этот участок ему продал кто-то известный, не наш, – подытожил воевода Брень. – И лучше, если тоже из купцов – подозрений меньше.

– Есть такой… Исаак Гектодромос, – Колюта покривился.

– Чего косомордишься? – тут же спросил воевода.

– Да больно уж он на руку нечист, – калика передёрнул плечами. – Всем подряд торгует, и живым товаром в том числе. И кривичами в эту зиму поторговал, большую мошну нажил…

– Тем больше поводов его потрясти, – жёстко сказал Несмеян, опять переворачивая мясо.

– Потрясём, – кивнул Колюта. – Сам же и займусь. Людей для подкопа у Крапивы найдём, у него челядь водится. Отберём таких, кто землю копать согласен и помалкивать. Либо на Подоле найду.

– Копать… – задумчиво протянул Брень. – Скоро зима. Земля промёрзнет… как копать-то?

– Да морозов больших хоть сажень пройти, – мотнул головой Несмеян. – Там, в Русской земле теплее, земля промерзает меньше, да и вода – дальше. Копать можно смело. Только вот землю куда девать потом…

– Придумаем, – подытожил Колюта.

– Ты думаешь, он воротится сам? – по-прежнему недоверчиво спросил Коснячко. – Этот калика? Он же не может не понимать, что…

– Что мы теперь его знаем? – закончил за него Борис.

– Ну да. И воротится?

– А как иначе? – пожал плечами Борис. – Ему просто придётся. Он тут, в Киеве, все ходы и выходы знает, он тут как рыба в воде. Без него им в таком деле никак.

– Без меня в таком деле никак, – криво улыбнулся Колюта. – Ваши люди без меня в Киеве на второй день попадутся.

– Ну уж и на второй, – не удержался Несмеян, вызвав понимающие усмешки и калики, и обоих воевод.

– Правильно, – Бронибор покивал, щурясь на рдеющие в очаге уголья. – Тебе ехать надо, Колюто… Но тебе придётся скрываться, тебя там теперь помнят. А чтобы тебя искали меньше, им нужно какое-то пугало. Кто-то такой, за кем они будут смотреть во все глаза и забудут про тебя.

– Боярин Бермята, – предложил Несмеян. – Надо потребовать, чтобы его освободили, и пусть живёт в Киеве, на полоцком подворье, ездит везде, с людьми говорит. Они на него и будут зубы точить.

– Ты и потребуешь, – подытожил Брень Военежич. – Поедешь в Киев, а заодно и в Чернигов, переговоришь и с теми, и с другими. Ты у нас человек известный, тебя в Киеве многие знают сейчас, ты на Немиге хорошо себя показал… покажешь, им что Полоцк не согнулся.

– Стоит ли заранее собак дразнить? – приподнял брови Несмеян.

– Надо, – Брень покачал головой. – Иначе они к Корочуну нам в Полоцк наместника пришлют и Глебовне укажут с престола убираться.

Все на миг примолкли, вспоминая, как седмицу тому в гриднице княжьего терема мало не дошло до крови от упрямства новогородского посла. Несмеян сжал зубы – руки и о сю пору просили рукояти меча. Но на Ратибора Тужирича опричь него, Несмеяна, и ещё один человек меч точил – Найдён Смолятич, бывший плесковский тысяцкий, он пусть Ратибору кровь и пускает.

Шипело и шкварчало на камнях мясо, шумно и часто дышала в хлеву овца, трещали в саду под яблонями цикады.

Несмеян потыкал в мясо ножом, удовлетворённо кивнул и принялся швырять грядину на ночву, ловко поддевая остриём ножа.

– Дошло мясо, господа полочане, – сказал он весело, – только рот разевай. Колюта, там позади тебя жбан с пивом стоит, разлей его по чашам.

Горячее полусырое мясо обжигало губы и зубы, холодное пиво приятно щипало язык и нёбо. Где-то на Нижней улице лаяли собаки, лай перекатывался от Замковой горы к верховьям Двины и обратно, другие отзывались из Задвинья. Комарья уже не стало, но у реки и на болотах длинноногие караморы будут зудеть над головой ещё долго, до самого листопада. С реки медленно наползал туман, сырость забиралась под плащи и свиты вятших, заставляя то и дело передёргивать плечами.

Несмеян выкатил палкой с углей репину, подхватил с травы, обжигаясь, несколько раз перебросил с ладони на ладонь, разломил пополам, захрустел угольком на зубах.

– Разогнались решать, – пробурчал, меж тем, Бронибор Гюрятич, дожёвывая мясо, и сделал крупный глоток. – Как ещё княгиня на то посмотрит.

– Согласится, куда ей деваться-то, – пожал плечами воевода Брень, отбросив в сторону обугленную кожуру репы и стряхивая с пальцев сажу. – Ей тоже эти наместники как нож вострый. Она всё уже заранее одобрила, только самой ей сюда невместно приехать, да и в терем тебе, Колюто, не след попадать сейчас – похоже, там у Ратибора уже уши есть.

– В княжьем-то терему? – недоверчиво переспросил Колюта. Воевода в ответ только сумрачно кивнул – княгиня уже рассказала ему про свою наглую холопку. Уж не позарилась ли Вайва на новогородское серебро?

– Ладно, – Коснячко, наконец, оставил в покое бороду, которую то и дело принимался мять в кулаке. – Стало быть, будем ждать гостей из Полоцка.

– Будем, воевода. Может быть, ждать их нам будет недолго. Там сейчас много тех, кто хочет воевать дальше. И плесковичи беглые, и новогородцы… и дружины княжьи, – Всеславля, Рогволожа… им только князя не хватает.

4

Княгиня Бранемира устало опустилась на лавку – долгий день вымотал, руки едва держали даже ложку на вечернем обеде с дружиной и боярами. Но теперь в гриднице не было никого, и можно стало сбросить и величие, и отстранение и снова стать самой собой. Княжеский престол требует многого.

Вайва вновь оказалась рядом – после утренней выволочки холопку словно подменили. Она резво и молчаливо двигалась по терему, не смея и глаз поднять на госпожу, и Бранемира уже иной раз подумывала – а не напрасно ли она давеча обидела холопку.

– Почивать, матушка-княгиня? – склонилась Вайва, освободив Бранемиру от серебряных серёг, гривны и шитого золотом пояса. Княгиня облегчённо повела головой, разминая шею, вздохнула.

– Нет, Вайва, погоди, – княгиня потёрла виски кончиками пальцев. – Не сейчас пока что. Принеси-ка лучше писало да берёсты пареной.

Холопка, вновь поклонясь, молча скрылась за дверью, недовольно поджав губы. Княгиня усмехнулась – её пристрастия к письму не мог понять никто в Полоцке, даже и муж, Всеслав Брячиславич. А ей, княгине, надо было на берёсту занести всё, что она считала важным. Такой важной была и сегодняшняя ссора с новогородским послом, который уже мнил себя наместником в Полоцке. Опричь того, следовало написать грамоту для великого князя, ту, которую они задумали вместе с обоими воеводами.

Почти не скрипнув дверь, воротилась Вайва, положила на стол перед княгиней несколько берестяных листов и писало – деревянную палочку с торчащим из неё коротким шилом.

– Госпожа княгиня, к тебе воеводы Рах Стонежич и Мстивой Людевитич, – пропела она почти ласково, только вот этой ласковости княгиня почувствовала, что у неё внутри словно страшенные ежиные иголки дыбом встали.

– Зови, – шевельнула она губами.

Воеводы один за другим прошли в гридницу, сняли шапки, кланяясь образам на божнице. Переглянулись, словно не зная, с чего начать, и княгиня невольно залюбовалась.

Оба в сапогах жёлтой кожи, грубых портах некрашеного сукна, в таких же серых плащах с видлогами, усатые, безбородые и с чупрунами на бритых головах. Рах – низкорослый и коренастый, Мстивой – высокий и худой. Рах – темноволосый, темноусый, кожа тоже темна, словно дублёная, Мстивой – светло-русый, кожа бела даже среди жаркого лета. Оба с мечами, у Раха – за спиной, у Мстивоя – на поясе; сафьяновые ножны у Раха – красные, у Мстивоя – синие. У Раха на шее серебряная гривна, у Мстивоя в ухе – золотая серьга с жемчужиной. Крашеные рубахи, у Раха – рудо-жёлтая, у Мстивоя – тёмно-зелёная.

Вместе с тем, они были невозможно одинаковыми, хотя княгиня при всём старании не смогла бы сказать, что именно в них одинакового, опричь портов, сапог да плащей.

Бранемира уже открыла рот, чтобы спросить у воевод, с чем они пожаловали, но в этот миг её взгляд наткнулся на замершую в дверях Вайву. В глазах холопки она заметила мгновенный проблеск жадного любопытства, и прежние подозрения опять ожили.

– А ну, пошла вон, – негромко велела княгиня, и холопка, мгновенно потупясь, бесшумно исчезла за дверью. Княгиня молча повела рукой, приглашая воевод сесть. – С чем пожаловали, господа гридни.

Воеводы вновь озадаченно переглянулись – они определённо не знали с чего начать, и княгиня нахмурилась.

В молодечной стояла тишина, и воевода Рах с порога понял – что-то случилось. И почти тут же увидел глаза Орлича – молодой вой, только перед самым походом на Варяжье Поморье опоясанный, глядел мало не со слезами. Остальные сумрачно молчали.

– Что за тишина? – непонимающе спросил Рах, и почти тут же Орлич с обидой спросил:

– Это что ж такое делается, воевода? – а вои за спиной поддержали его согласным гулом. – Что за мир такой заключили, что за ряд, если князья в полоне остались?!

Вон оно что, – понял Рах Стонежич. Поискал взглядом, куда сесть, и, не найдя свободного места, остался стоять. В молодечной было полно народу, почти все гридни и даже с десяток опоясанных воев, отмеченных гривнами за храбрость – и кривичи, и варяги, и лютичи. Не было только отроков и большинства воев, а то бы никакая молодечная не вместила полутысячную дружину Рогволода.

– Не молчи, воевода, – прогудел чей-то голос, в этот раз это был уже не Орлич, говорил человек постарше. Рах вскинул глаза, враз угадав – ну конечно, Мстивой Серый, вожак варягов, когда-то служивший Блюссо.