Кощеево седло. Всеслав Чародей – 3

Хуже всего было то, что он, Торля, плохо знал эту путаницу домов, переулков, садов и репищ – бывал-то здесь всего пару раз с отцом.

На миг в душе возникло непреодолимое желание бросить всё, побежать обратно к Печерам и сказать брату: «Давай поменяемся, я тут с раненым посижу, а ты иди к волхву». Торля ясно представил, как брат, дослушав его, только вздохнёт, дёрнет щекой, скажет своё любимое «Мда…» и добавит снисходительно: «Ладно, сиди тут, я сейчас сам схожу». И таким враз стыдом облило, что Торля вмиг подавил второе неуёмное желание – броситься бегом, так, чтобы никакие нижневальские не догнали.

И пошёл спокойным шагом, хотя в глубине души родилась противная мелкая дрожь.

Когда он оборотился через несколько шагов, за ним уже шли двое – Путша и ещё один такой же мелкий, незнакомый.

А ещё через несколько шагов – уже четверо.

Началось.

Он изо всех сил заставил себя не ускорить шаг.

А ещё через несколько шагов из-за угла навстречь ему вышли ещё двое. Стали посреди улицы. Ждали.

Торля остановился, не доходя до них с сажень. Оборотился – той мелкоты позади уже не было, шли двое его ровесников.

Четверо на одного.

Несколько мгновений они молча глядели друг на друга, наконец, тот из передних, что повыше (Зубец, – узнал Торля, – сам!), сплюнул себе под ноги и сказал лениво:

– Вы только посмотрите, кого к нам принесло… чего здесь забыл, Боричевский?

– По делу иду, – изо всех сил стараясь не сорваться на писк (проклятый голос в последнее время взял навычай ломаться вовремя и не вовремя) ответил Торля. Показалось ему или у него и впрямь получилось почти не дрогнуть? – К Туровой божнице.

Все четверо захохотали.

– Боярин, – протянул стоявший рядом с Зубцом. – Жертву, небось, несёт волхву.

– Не туда ты зашёл, Торля, – сказал Зубец. Торля про себя изумился – Зубец, этот отчаюга, которым сквозь зубы восхищались почти все мальчишки Боричева взвоза, оторвиголова, в одиночку однажды отбившийся от четверых войских отроков с Горы, помнит, как его зовут, надо же. – По другой улице надо было идти к божнице-то. Вон погляди.

Островерхий тын, из-за которого торчали макушки капей, и впрямь виднелся в полусотне сажен на другой улице – его хоть и плохо, а было видно через заплоты и плетни.

Совсем рядом.

– Четверо на одного, да?

– Не, – весело отверг Зубец, ковыряя в зубах щепочкой. – Четверо – это чтобы ты не сбежал. А тебе и одного достанет. А кого – мы по жребию решим.

Ну побьют, – Торля закусил губу. – Не убьют же. Потерплю. Но вот раненый кривич… доживёт ли?

– Вы бы меня пропустили, а? – безнадёжно спросил он. – А я бы потом из божницы к вам сам вышел. Вот честное слово.

Снова хохот четырёх глоток:

– Ну отчебучил!

– Держи калиту шире…

– Ссыкун!

Торля в отчаянии огляделся по сторонам. И мгновенно вспыхнул надеждой.

Из ближней калитки, как раз с нужной стороны, кто-то выходил. Вятич рванулся так, что засвистело в ушах. Мальчишки, вмиг поняв, бросились к нему, но опоздали. Торля, даже не глядя, кто попался навстречь, сбил с ног выходящего со двора человека, вихрем промчался мимо цепного пса (тот на миг оторопел от такой наглости, но потом, ощеряясь, ринулся на остальных мальчишек), сиганул через плетень на репище и помчался напрямик, топча ботву репы, огуречные плети и жёсткие перья лука.

Прыгнул через второй плетень, оказавшись смежной улице, метнулся по ней и вылетел на широкую площадь прямо напротив ворот Туровой божницы. И вбежал в ворота прямо на глазах у нижневальских мальчишек, выскочивших следом за ним из улочки.

– Ловок, – протянул Зубец, зажимая ладонью порванные псиными зубами штаны и утирая нос запястьем. – Ладно, мы подождём.

Ждали, сидя на траве под раскидистой липой.

Торля вышел обратно через невеликое время – достало бы матери любого из ждущих мальчишек, чтобы перемотать спрядённую нитку с веретена на клубок. Вышел, и сразу увидел их. Постоял несколько мгновений, глядя как мальчишки неспешно встают с травы, отряхивая штаны – спешить им было некуда, бежать ему было некуда, тем паче, что нижневальских за это время прибыло – вместо четверых стало семеро. И злости у них – прибыло.

А он – постоял и зашагал прямо к ним. И твёрдо шёл, так, что мальчишки залюбовались. И каждый спросил себя – а ты бы смог вот так? Подошёл вплоть и сказал, криво улыбаясь, словно пересиливая в себе что-то:

– Ну вот… я же обещал, что выйду.

Несколько времени они смотрели друг на друга, потом Зубец вдруг рассмеялся и протянул Торле руку:

– А ты храбёр! – сказал он одобрительно. – Не зассал! Ладно! Живи! Коль шайка на шайку – не обижайся, а одного больше не тронем! Все слышали, что я сказал?!

Ошалевшие от такого поворота нижневальские вразнобой подтвердили – слышали, мол!

3

Витко Бренич спрыгнул с седла на боярском дворе, и слегка дрогнул в душе, глядя на высокое резное крыльцо двухъярусного терема, широкого раскинувшего пристройки. Воя пробирала холодная дрожь – сватовство впервой, вот и дрожишь, как осиновый лист.

Рыжий Несмеян с лёгкой усмешкой подтолкнул друга локтем в бок. Витко в ответ задорно сверкнул глазами и шагнул было к крыльцу, да только Несмеян опередил – негоже жениху вперёд свата в терем к хозяину входить.

Дверь распахнулась, из сеней сваты весело прошли в горницу. Путислав Гордятич, отец Божены ждал их, сидя за столом, и тут в душу Витко невольно стало закрадываться ощущение нехорошести происходящего. Одет боярин был вовсе не по-праздничному, а это говорило о многом. Оно, конечно, обычай не дозволяет хозяину прежде времени показывать, что он знает, ЗАЧЕМ пришли к нему эти гости, да только ведь ведает же всё равно – Божена должна была просветить.

Да и угощений на столе негусто – квас в ендове, каша, яблоки да медовое печево. Ох, нежеланные мы тут гости, – понял Витко мгновенно, – не зря я Божке говорил, что отец её за меня нипочём не отдаст. И это-то угощенье боярин выставил на столе только потому, что обычай не велел иначе. Поняв всё это, Витко с порога едва не поворотил обратно.

– Присаживайтесь, гости дорогие, – прогудел, меж тем, боярин, и голос его тоже не обещал ничего доброго. Но сваты, ничуть не смущаясь, присели к столу – первым Несмеяна, потом Витко. – Да говорите, с чем пожаловали.

– А пожаловали мы к тебе, Путислав Гордятич с делом важным да дорогим, – ничуть не смущаясь, начал Несмеян. – Проезжал мимо нашего двора недавно один купец, да говорил, что есть у тебя, господине, дорогой товар, какой не везде и не всегда найдёшь. А у меня вот и купец на тот товар есть.

– Может, и есть такой товар, не ведаю, дорогие гости. Мало ли чего в бертьянице боярской найдётся.

Боярин ответил так, как велит обычай, и Витко несколько воспрянул духом – может, всё ещё не так страшно, как ему кажется, и упросила Божена батюшку смилостивиться над ней. А всё то, что он заметил – от обычной спеси да нелюдимости Путислава.

– А проезжал мимо моего двора другой купец, и говорил, что есть у тебя, Путислав Гордятич, на дворе диковинный зверь – не то черно-бурая лисица, не то рыжая куница, а вот охотника пока на неё не сыскалось. Так есть у меня на неё охотник.

– Верно, верно говорили купцы, – паки прогудел боярин, буравя кметя глазами. – Уж не ты ль тот охотник, Несмеяне?

– Да нет, боярин, я только говорю от него, – засмеялся Несмеян. – Сам-то он от любви язык потерял. Есть у меня, Путислав Гордятич, и купец на твой товар, и охотник на твоего зверя, да вот только не ведает, приглянётся ли тебе. Вот за меня и хоронится.

Несмеян лёгким толчком в плечо указал на Витко. Вой встал и поклонился Путиславу, всё так же не произнося ни слова.

– Вот он – и охотник, и купец, и вой, и жнец, и на дуде игрец. Он и будет тебе зятем верным, опорой в старости. Люб ли тебе жених, господине?

Боярин молчал, и Витко снова начал бледнеть. Как выяснилось – не зря.

– Вот что, гости дорогие, – сказал, наконец, Путислав Гордятич. – Ешьте-пейте, да дорогу обратную знайте. Дочка у меня одна и за Витко… – он помедлил, вспоминая отчество Витко (всё-таки соблюдал обрядность старый боярин), – Витко Бренича я её не отдам. Есть у меня дорогой товар, да твоему, Несмеяна, купцу, он не по пенязям. Есть у меня и редкий диковинный зверь, да только твой охотник ещё снасть охотничью на него не обрёл.

И не выдержал-таки, боярин сорвался:

– А коль ещё раз явитесь – псов спущу! – рыкнул он так, что и Витко, и Несмеян невольно попятились к двери.

Уже на улице Несмеян невольно засмеялся.

– Ну и ну, – покрутил он головой. – Не выдержал-таки боярин!

– Смейся – не смейся, а дело плохо, – угрюмо сказал Витко. – С самого начала я того ждал.

– А что, коль с Боженой переговорить?

– Да нет её в городе, – с досадой сказал Витко. – Я с одним холопом знакомым успел парой слов перекинуться. Боярин её ночью обратно в загородный дом отправил.

– И что делать хочешь? – Несмеян озадаченно почесал в затылке.

– Думать.

Всадники тёмными бесшумными громадами плыли сквозь вечерние сумерки. Два всадника и четыре поводных коня. Остановились на опушке леса.

– Что, прибыли? – Несмеян оглянулся на Витко, – в сумерках его лицо белело, словно серебряная монета.

– Прибыли, – Витко смотрел сквозь переплетение ветвей на высящуюся на холме громаду усадьбы. – Вот оно, его логово.

Рубленые клети с крытыми заборолами, четыре вежи по углам и четырёхъярусный терем в середине. Кое-где светились окна. Богато, князьям впору, жил боярин Путислав Гордятич, несостоявшийся тесть Витко, витебский тысяцкий. Пока несостоявшийся, – поправил себя Витко.

– Которое её окно?

Витко молча кивнул на крайнее левое на втором ярусе.

– Вперёд?

– Вперёд.

Луна пряталась за тучами, да и выгляни она, её новорожденный серпик дал бы слишком мало света для того, чтобы углядеть из усадьбы на опушке леса двоих.

Коней оставили на опушке, в перестреле от усадьбы. К городне шли пешком. Вскарабкались по склону холма, стараясь ступать бесшумно. Вои на стене услышат – верная смерть. И не спросят, – кто, мол, там да почто. Добро хоть, собаки на этой стене нет. Или есть?

Витко нацелился, забросил осил. Конёк кровли над заборолом не скрипнул под тяжестью его тела. Добротно рубили стены для боярина Ратибора, Путиславля деда.

Лезли наверх, цепляясь за узлы. Молились в душе. Окно стрельни страшновато чернело в забороле. Витко задержался около. Изнутри не доносилось ни звука – излиха надеялся боярин на сторожу на вежах. Да и откуда ему набрать людей для сторожи на заборолах, не князь ведь всё ж таки. Боярская дружина редко досягает числом до сотни воев.

Через эту же стрельню пролезли внутрь. Под низкой кровлей было темно. Бесшумно ступая босыми ногами, Витко и Несмеян проскользнули по лестнице во двор замка, крались через двор к стене терема. Челядь спала – ей не было никакого дела до пришельцев, которые готовились украсть у Путислава Гордятича самое ценное его достояние.

Окно Божены было не так уж и высоко – с гульбища досягнуть. А вскарабкаться на кровлю гульбища для того, кто только что по верёвке взобрался на забороло крепостной стены – раз плюнуть.

Витко шёл по кровле гульбища, едва касаясь руками могучих брёвен стены терема. Вот и окно – волоковое, но широкое, можно и пролезть. Витко глянул в щель между стеной и ставнем, да только что в темноте увидишь. А, будь, что будет! Легонько стукнул в ставень ногтем. Ещё раз.

Изнутри послышались лёгкие и быстрые шаги.

– Кто там? – в девичьем голосе слышалось недоумение.

– Божена, отвори.

Изнутри послышалось аханье, и ставень, скрипнув, быстро сдвинулся в сторону. Девичьи руки обхватили Витко за шею.

– Витко!

– Витко, Витко, – усмехнулся Несмеян, появляясь рядом с другом. – Здравствуй, Божка.

– Здравствуй, Несмеяне, – белозубо улыбнулась она, овладев собой. – Вам чего надо, добры молодцы, под окном у красной девицы?

– Тебя надо, – хмыкнул Витко весело. – Я позавчера к отцу твоему сватать тебя приезжал. Он говорил про то?

– Говорил, – Божена вздохнула.

– А чем дело кончилось, тоже говорил?

– Говорил, – в голосе Божены прорезались грустинки.

– Так вот чего скажу, слушай, Божена, – Витко сжал зубы. – Согласна за меня идти?

– Знаешь ведь.

– А без отцова благословенья? Увозом? – Витко холодно прищурился.

Божена, закусив губу, потупил глаза и чуть отступила. Потом решительно махнула рукой:

– Ладно! С батюшкой, бог даст, после помиримся. Когда?

– Сейчас!

– Ладно, – вздохнула девушка. И почти тут же с крайней вежи послышался заполошный крик:

– Воры! К мечу!

Похоже, кто-то из стражников заметил-таки на серой кровле двух человек. Забыли про осторожность Витко и Несмеян!

На крик мгновенно отозвалось не менее десятка голосов, послышался топот, а во дворе показались люди с жаграми. Несмеян, сообразил вмиг:

– Внутрь!

Божена отпрянула. Несмеян сиганул внутрь (толсты были брёвна в Путиславлем терему, а потому и окна волоковые широки!), и в этот миг из темноты, с вежи прилетела стрела. Витко на лету перешиб её мечом, Несмеян оборотил к нему бледное, как смерть, лицо, – стрела летела именно в него.

– Скорее!

Витко тоже прыгнул в окно, Божена быстро задвинула за ним ставень. Вторая стрела с треском расщепила доску, высунув внутрь хищное жало.

– Твою мать! – процедил Несмеян, бросаясь к двери.

– Почему – внутрь?! – Витко тоже подскочил к двери, бросив Божене ободряющий взгляд, – она сейчас беспомощно и бестолково переводила взгляд с одного на другого. – Почему – не во двор?

– Там сейчас светло, как на вершине Прадуба, – процедил Несмеян. – И не протолкнёшься, как на киевском торгу.

– А здесь что? Запереться и сидеть, доколе не надоест?

– Не надо сидеть! – Божена, очнувшись, тоже подскочила к двери. – Бежим в терем, там есть потайной ход! Пока все снаружи!

Они едва успели. Дверь потайного хода захлопнулась прямо перед лицами удивлённых боярских холопов, которые всю жизнь почитали эту дверь не ходом, а поставцом с посудой. Несмеян задвинул тяжёлый дубовый засов. Ранее, чем через час дверь не вынесут.

Пока в усадьбе сообразили, что к чему и снарядили погоню поверху, Витко, Божена и Несмеян уже мчались о-дву-конь к Полоцку. Да и погоня-то была бестолковой – кроме боярина, никто не знал, куда выходит ход, а его самого, как на грех, в усадьбе не оказалось.

А через седмицу именно Несмеян ездил к боярину Путиславу в ту же самую усадьбу – с выкупом за невесту и мириться.

Во дворе замка Несмеяна мгновенно окружили боярские вои.

– Он? – напрягая кулаки, спросил один из них.

– Не он, – решительно отверг второй.

– Он, он! – весело утвердил третий. – Я в него и стрелял тогда.

– А может, ему хоть теперь челюсть на сторону свернуть, раз тогда не вышло? – полюбопытствовал четвёртый.

– Охолонь, – лениво сказал кто-то с крыльца. – После драки кулаками не машут.

Несмеян молча равнодушно глядел поверх голов, хотя чего это ему стоило – знал только он. Внутри всё дрожало. Как выйдет сейчас на крыльцо Путислав Гордятич, да махнёт разрешающе рукой… И затопчут вои насмерть Несмеяна. Хотя и знал – он княж вой, и закон боярину своевольничать запрещает. Но закон – что дышло, вестимо…

И тогда, и после не мог понять Несмеян – чем не по нраву был в зятьях Путиславу Витко – сын воеводы Бреня, товарищ по учёбе самого князя Всеслава Брячиславича. Не мала честь для витебского тысяцкого. Разве что уже была сговорена Божена за кого вроде гридня самого великого князя киевского – про то ни у Витко, ни у неё самой Несмеян не спрашивал.

Боярин вышел. Свирепо глянул на Несмеяна, спесиво задирая бороду.

Несмеян выложил на крыльцо перед боярином отрезанную девичью косу Божены:

– Божена Путиславна и Витко Бренич прощенья просят и в гости зовут.

Боярин помолчал и, наконец, изронил через силу:

– Ладно. Пусть моя дочь за приданым приезжает. Но дружка твоего чтоб в моём доме не бывало. А твоей – тем паче.

Повёл бровью боярин. Вой, тот, что говорил про кулаки после драки, вмиг поняв, поднял со ступеней косу и подал Путиславу в руки. Не сказав больше ни слова, повернулся боярин и, грозно сопя, ушёл в покои.

И тут только позволил себе Несмеян усмехнуться.

4

– Да, – сказал рыжий гридень Несмеян, наливая мёд в чаши и незаметно усмехаясь тому, что было в его молодости. – Так всё и было.

– Да, – эхом повторила Божена, неотрывно глядя на текущий из жбана в чаши мёд. – Так всё и было.

Несмеян покосился на жену – Купава молча и едва заметно улыбалась. Встала из-за стола, принесла от печи тяжёлую глиняную сковороду, в которой шкварчала яичница с грудинкой, поддела её ложкой и разложила по глубоким мискам – себе, мужу и Божене. Окинула взглядом стол – всего ли в достатке. Свежие, недавно с грядки, огурцы, зелёный лук с каплями воды на перьях и белой головой, которая так и просилась с хрустом откусить, сладкое медовое печево на плетёном блюде, горка печёной репы на другом, ветряная рыба из Двины и моря, квасной запах из одного жбана и медовый – из другого. Удовлетворённо кивнула и вновь присела за стол.

Божена же, меж тем, снова подняла голову и посмотрела на Несмеяна. Он потупился.

– Так получилось, Божено… – сказал он через силу. – Да… он – там, а я – здесь. Он попал в полон, а я – бежал. Так было надо…

– Перестань, – тихо сказала Божена, ковыряя ложкой густой гороховый кисель, и Несмеян мгновенно умолк, словно ему запечатали рот. – Перестань, Несмеяне. Не надо оправдываться. Нет на тебе вины. Я всё понимаю… войские дела… княжий приказ.

Купава положила руку ей на плечо, мягко сжала.

– Может, и жив ещё, – сказала она тихо.

– Может, и жив, – вновь эхом отозвалась Божена.

– Должен быть жив! – твёрдо заявил гридень, пристукнув кулаком по столу, так, что вышитая скатерть чуть сдвинулась и сморщилась на столе, колыхнув посуду и мёд в чашах. – Его в полон взяли, а не убили! Найдём!..

– Да как найдёшь? – слабо возразила Божена. – Где? Кто найдёт?

– Я найду! – для Несмеяна в этот миг не было трудностей. – В Киев поеду, а коль надо – и в Царьград!

Божена потупилась, пряча благодарные слёзы, а Несмеян в этот миг и впрямь верил, что сможет найти друга и побратима хоть за тридевять земель. В конце-то концов, будет же княгиня Бранемира с воеводами Бронибором и Бренем хоть что-то делать для того, чтобы спасти князя или хоть облегчить его судьбу, тогда можно будет и о судьбе побратима вызнать – он всё ж таки не кто-нибудь, а сын воеводы Бреня и воспитывался вместе с князем Всеславом Брячиславичем.

Чаши они подняли разом, глотнув пряного мёда:

– Да будет так!

Простились у ворот, и Несмеян долго смотрел вслед уходящим женщинам – жена друга была с холопкой ради всякого дорожного приключая. Потом, когда они скрылись из глаз, гридень затворил ворота, несколько мгновений бессмысленно потыкался по двору туда и сюда, словно не зная, за что взяться (а за что и браться-то было? – вечер на дворе, того и гляди стемнеет), шагнул к крыльцу. И в этот самый миг в калитку постучали.

Постучали сильно, властно, словно имели право войти и без стука.

Несмеян несколько мгновений стоял у крыльца, замерев, и глядел на ворота, словно не мог понять, что происходит. Потом медленно двинулся к воротам.

Калитка отворилась сама, не дожидаясь, пока он дойдёт. Без скрипа отошло в сторону воротное полотно – в проёме калитки, опираясь плечом о верею, стоял человек.

Мужчина.

При встрече взгляд невольно первым делом цепляется за одежду, за внешний вид – не зря в народе говорят, что встречают по одёжке. Того, кто пришёл к Несмеяну сегодня, по этой народной мудрости следовало бы выгнать взашей. Он был одет в лохмотья, такие, что и глазу стыдно было остановиться – посконина, дыра на дыре, никакой вышивки альбо оберегов, опричь деревянных да костяных. Густая клочкастая борода, лохматая седая грива волос. И даже поршни на ногах – рваные, зашитые на скорую руку суровой смоляной дратвой.

Несмеян на мгновение замер, разглядывая пришедшего приблуду, а в следующий мигу узнал его (хоть и видел всего раз в жизни, и тот раз был целых четыре года тому), и, улыбаясь, шагнул навстречь.

Но его приветственный возглас пропал сам собой, едва пришедший калика качнул головой, словно останавливая Несмеяна, шагнул сквозь воротный проём и затворил калитку за собой. А потом усмехнулся:

– А вот теперь – здравствуй, Несмеяне!

– И ты здравствуй… – гридень на миг замешкался, но память поспешно подсунула на язык назвище, – здравствуй, Колюто.

– Ты очень правильно сделал, что сначала пришёл ко мне, а не куда-либо ещё, – убеждённо сказал Несмеян, отпивая пиво из чаши. – А уж соваться в княжий терем и вовсе было бы непроходимой глупостью с твоей стороны.

Они сидели в терему Несмеяна, только теперь вместо Божены за столом был Колюта, а Купава ушла во двор – ни к чему женщине вникать в мужские дела, не женское дело – война и государские дела. И чем меньше ты, женщина, знаешь об этих делах, тем лучше для тебя. Да и для дел этих – тако же.

– Не понимаю, – мотнул головой Колюта, разомлевший от тепла, сытости и медовой чаши. – Что изменилось? Разве княгиня против нашего дела?

– Княгиня Бранемира – женщина, – глубокомысленно сказал Несмеян. Помолчал мгновение, словно оценивая то, что сказал, весело фыркнул и продолжил. – И как всякая женщина, она ненавидит войну, которая может отнять у неё мужчину, детей, дом… Но она – знатная женщина! И понимает, что от одной ненависти к войне сама война никуда не денется, и от того, что она сядет в углу, зажмурится, заткнёт уши и будет говорить – я не хочу, чтобы была война… от этого война не исчезнет.

Колюта кивнул, по-прежнему ничего не понимая.

– Поэтому княгине Бранемире Глебовне некуда деваться, опричь того, чтобы помогать нам, – заключил Несмеян с кривой усмешкой. – Только мы, вои, гридни и бояре кривской земли, можем воротить ей её мужа, можем воротить князя на полоцкий престол.

– Но тогда почему? – спросил сбитый с толку Колюта.

– А почему ты не пошёл сразу на княжий двор? – внезапно спросил Несмеян.

– Ну… – озадаченно протянул калика, который, похоже, и сам толком не понимал, что именно толкнуло его прийти сначала к Несмеяну. – Не мог же я в лохмотьях – да на княжий двор…

– Ну да, – поддержал его Несмеян насмешливо. Тряхнул рыжим чупруном, отбрасывая его за ухо. – Как же… ещё что придумаешь? Ну ладно, положим, ты опасался, что на княжьем дворе тебя не узнают. А к воеводе Бреню почему не пошёл? Он-то тебя опознал бы? К Бронибору-тысяцкому, в конце концов?

Колюта вновь мотнул головой – метнулась сивая, годами не стриженая грива, которой позавидовал бы любой конь.

– Ладно, – скривил он губы. – Считай, что чутьё мне помешало.

– Вот это уже правильный ответ, – Несмеян вновь наполнил чаши. И заговорил, глядя на Колюту остановившимся взглядом. – Когда Ярославичи схватили князя в Орше… нам пришлось сражаться за Витебск. Нельзя сказать, что там было большое кровопролитье… в конце концов, княгиня Бранемира договорилась о мире с князем Мстиславом, пришлось даже уступить ему обратно Новгород. И пришлось согласиться на то, чтобы у нас в Полоцке сидел соглядатай от Мстислава. С дружиной.

Колюта вытянул губы трубочкой, словно собирался присвистнуть и в последний миг передумал.

– Ни хрена себе, – процедил он, наконец.

– Вот так, – кивнул Несмеян. – И потому нельзя было тебе идти сразу на княжий двор – этот чужак живёт там же, и сразу бы тебя увидел и наверняка догадался бы, кто ты такой. Потому как дураком его вовсе не назовёшь…

– Кто он такой? – Колюта напрягся, словно перед прыжком.

– Ратибор Тужирич, плесковский боярин, – Несмеян поморщился. – Он на Черёхе против нас бился, ему давно место тысяцкого в Плескове блазнит, а нынешний тысяцкий Найдён Смолятич на нашей стороне. Да ещё и сына у Ратибора наши убили. Так что его на нашу сторону не переманить, и Мстислав Изяславич про то знает, потому именно его сюда и прислал.