Борух Баклажанов. В поиске равновесия

– Борух, шансы твои невелики, – сказал тот и объяснил почему.

«Не полностью раскрыта тема» – вот вердикт, который часто выносили в то время работам, содержание и источники которых были еще не совсем фундаментальны для того периода развития страны. Иными словами, они были спорны. Для гарантии результата мудрее было базироваться на чем-то уже проверенном временем и историей, а именно на Пушкине, Достоевском или том же Чехове, предложенном в качестве первого автора. Подобными «кандидатскими» и «докторскими» и были туго набиты все вузовские архивы.

– Так что разнашивайте сапоги! – сказал Монахов. – А я уезжаю в отпуск, – добавил он.

– Еще не вечер! – ответил Борух и повесил трубку.

Через несколько дней Баклажанов направился на филологический факультет за результатом экзамена. Выйдя из метро, он посмотрел вслед только что ушедшему 10-му троллейбусу и решил идти пешком. Он шел мимо «Дома книги», пересек Мойку, заглянув в окна «Литературного кафе», затем свернул к арке Генерального штаба и вышел на Дворцовую. Борух шагал опять в ту же неизвестность, которая пугала и вдохновляла одновременно. Он шел и думал, думал о жизни и о судьбе. Был ли он уверен в себе в том момент? Скорее нет, но он четко знал, что сделал все, что от него зависело и даже чуть больше, а остальное его не волновало. Он смотрел вперед и видел лишь Дворцовый мост, но не знал, что будет там, на другом берегу Невы.

Войдя в здание факультета, Борух поднялся по центральной лестнице и, повернув налево, зашел в аудиторию. Дождавшись своей очереди, он подошел к стойке.

– Кто Вы? – спросила практикантка, выдававшая результаты.

– Я Борух Баклажанов! – ответил он.

– Подождите, я посмотрю Ваш результат, – бросила она впопыхах и отошла, начав искать его работу.

Затем найдя его сочинение, она направилась обратно, села и открыла его.

– Пять баллов, Баклажанов! – сказала практикантка.

– Благодарю Вас, – спокойно ответил Борух и добавил. – А где у вас можно выпить кофе?

– Зайдите в «Яму», – улыбнувшись, сказала она, – это по лестнице вниз.

То, что это яма, Баклажанов понял сразу, войдя туда, но публика была роскошной. Это были молодые люди разных возрастов, которые сидели в клубах табачного дыма, живо что-то обсуждая. Борух взял «полоску» с джемом за 22 копейки и стал ждать кофе, наблюдая за посетителями. В тот момент он чувствовал себя простым деревенским смертным, попавшим на кухонные посиделки московских поэтов-шестидесятников. В каждом из них было что-то особенное, отличавшее их от обычных людей того времени. У кого-то на руке были причудливые браслеты, другие были оригинально пострижены, третьи носили непонятного фасона сумки и рюкзаки.

– Ваш «икспрессо»! – крикнул из-за стойки «бариста», протягивая ему граненый стакан.

Баклажанов ел пирожное, запивая его кофе, и вся эта атмосфера начинала его манить. «Надо бы попасть сюда, – подумал тогда Борух, – осталось всего три экзамена!». Допив кофе и глянув на одного из посетителей, мирно спавшего за угловым столом после вчерашнего бурного загула, он встал и уехал домой.

Получив «отлично» за сочинение, Баклажанов, видимо, несколько расслабился и не уделил должного внимания подготовке к следующим экзаменам, шансы на которых у него были на порядок выше, чем на сочинении. Английский язык он сдал лишь на «хорошо», но ничего хорошего в этом не было. Просто дело в том, что по уровню сложности экзамен был значительно выше, чем в Герцена. Одним из заданий был перевод нескольких предложений сложной конструкции, где он сделал единственную ошибку и потерял тот драгоценный балл. Потерял он его и на следующем устном экзамене по русскому языку и литературе. Борух безукоризненно ответил по «Разгрому» Фадеева, но затем в предложенном тексте на пунктуацию в одном месте поставил запятую вместо точки с запятой. Оставался последний экзамен по истории, и сдавать его нужно было только на «отлично». «Воистину, рутина бытия. Сначала нагородить себе проблем, а потом героически их решать», – подумалось тогда Боруху.

В истории Баклажанов был не силен, поэтому он дополнительно посещал подготовительные курсы при университете, дабы иметь общее представление об уровне знаний и примерных билетах на экзамене. Он мог ответить по большинству билетов, но их было великое множество, и по некоторым из них, как, к примеру, «Сибирь в 16-ом веке», он бы не ответил практически ничего. «Что же делать? Нельзя же объять необъятное?!» – подумал Борух и за день до экзамена решил прогуляться по городу и в итоге добрел до филфака.

Факультет жил экзаменами. Повсюду сновали абитуриенты, что-то обсуждая между собой и делясь впечатлениями. Вдруг на центральной лестнице Баклажанов увидел своего товарища, с которым они вместе посещали подготовительные курсы.

– Здорово, Гаррис, – сказал Борух, протягивая ему руку, – как давление в котлах?

Игорь поступал на «русское» отделение и в тот день как раз сдавал историю. С виду он был явно чем-то удручен.

– Четверка только, – сказал он, видимо, надеясь на «отлично», и пожал руку в ответ.

– Почему? Какой билет-то хоть попался?

– «Русско-японская война 1905 года». Вроде бы все ответил, – в недоумении сказал Гаррис.

– Почему «четыре» тогда?

– Да в конце спросили, какой художник на крейсере «Петропавловск» во время войны погиб, а я и не знал, – с сожалением сказал Игорь.

– И какой же?

– Верещагин, – бросил Гаррис и, быстро попрощавшись, куда-то исчез.

– Ох уж эти японцы – одни проблемы с ними. Мало того, что ухандокали живописца, так еще и оценку Гаррису смазали! – подумал Борух. – Это ж ведь не только билеты выучи – еще и вопросами замордуют.

Впоследствии Баклажанов часто вспоминал это и обдумывал, но найти объяснения так и не мог. То ли погода располагала, то ли звезды сошлись как-то по-особенному, то ли то, что за него молилась бабушкина подруга, но на следующий день, придя на экзамен, он вытащил тот же самый билет. Борух отвечал подробно, но под конец экзаменатор прервал его.

– Баклажанов, мы видим, что материал Вы знаете, но у нас будет один дополнительный вопрос.

– Я даже догадываюсь, какой, – подумалось тогда Боруху.

– Какой художник погиб на крейсере «Петропавловск» в Порт-Артуре?

– Верещагин, – невозмутимо ответил Баклажанов.

– Это университетский ответ – «пять баллов»! – сказала экзаменатор, отдавая ему документы.

Так 1 сентября 91-го года Борух Баклажанов стал студентом филологического факультета. Для него это стало тем самым стыком времен и водоразделом в судьбе. Пройдя определенные этапы пути и имея за спиной советское пионерское прошлое, он начинал смотреть в какую-то новую, пока непонятную для него жизнь. Многое в ней он принимал с трудом. Он не понимал, как фарцовщики, которые, как ему всегда казалось, являлись позором страны, в итоге превращались в уважаемых бизнесменов. В них же зачастую переобувались и представители преступного мира, скороспело поправ его законы, по которым жили до того, уважая их. Впоследствии все они напоминали Баклажанову многих политиков, которые пафосно и прилюдно жгли свои партийные билеты в угоду моде и выгоде. Они с упоением плевали на пройденный путь, отвернувшись от всего, что когда-то возносили сами, и смотрели уже совсем в другую сторону. В студенчестве все более зрели мотивы получения образования на родине и отъезда за рубеж, дабы отдать себя уже там. Пределом мечтаний девичьих неокрепших умов становились победы в конкурсах красоты, где они выставляли напоказ все сокровенное в жадном сыске тех уважаемых бизнесменов. Но получив искомое, они лили слезы, когда последние отбирали у них детей, ибо в бизнесе дамы те были не сильны.

Все это приводило к тому, что военные стали стесняться носить форму, а инженеры и рабочие превращались в людей второго сорта. Смотря по телевизору, как сносят памятники государственным фигурам прошлого, пусть и спорным, но сделавшим страну такой, какая она есть, Боруху казалось, что этот переход был уж очень резким.

Деньги – вот что стало главным мерилом времени и чем никогда до того не являлось. Они порабощали людские умы и, попадая в кровь, овладевали душами. Примеров тому Баклажанов видел немало и, анализируя их, постепенно приходил к своей теории – теории денег.

Теория денег Баклажанова

Перед своей смертью султан Сулейман Кануни позвал главнокомандующего своей армией и отдал ему последний приказ.

– Я хочу, чтобы мой табут несли самые лучшие лекари Османской империи. Это первое, – начал он. – Второе. По всему пути, по которому будут нести мой табут, должны быть без остатка разбросаны все драгоценности и камни, мне принадлежащие. И наконец, я хочу, чтобы мои руки торчали из табута и были видны всем.

В смятении от услышанного главнокомандующий попросил у султана объяснить причины столь странных пожеланий, и тот ответил:

– Пускай лучшие светила несут мой табут, и пусть все видят, что даже они (светила) бессильны перед лицом смерти. Разбросайте все нажитые мною богатства, и пусть каждый поймет, что все, что мы получаем в этом мире, здесь же и остается. И наконец, пусть все видят мои руки и усвоят, что даже великий падишах всего мира султан Сулейман Кануни уходит из этой жизни с пустыми руками.

Борух не раз обдумывал эту притчу, но понимал, что это было далеко не все. Она являла лишь финал, но не давала объяснений истокам денег и их влияния на формирование личности, а главное, их роли в судьбе человека.

«Нажив деньги, знайте, – я буду в высшей степени оригинальный. Деньги тем всего и подлее, что они даже таланты дают», – то ли ерничая, то ли всерьез кричал Ганька Иволгин князю Мышкину, денег тех не имея. Это было ничуть не удивительно, ибо Боруху всегда казалось, что именно сами таланты приносят что-то, а не наоборот, так что Иволгин в причинно-следственных связях там явно заплутал. В точности также рвался к деньгам и Карандышев Островского, всячески стремясь показать свое «богатство» и пародируя сильных мира сего. А коль ты пародист – ты уже второй. Оба они были смешны и жалки, потому как пытались двигаться к деньгам с другой стороны путем неверным.

Баклажанов часто вспоминал одну историю, приключившуюся с ним в начале «нулевых». В то время по разным вопросам Борух пребывал в гостинице, которая в свое время называлась «Европейская». Место это было весьма популярным, там часто назначались встречи, обсуждались дела, и Баклажанов то и дело бывал там, иногда даже дневал и ночевал.

Как-то, решив насущный на тот момент вопрос, он уезжал домой поздней ночью. Времени было примерно половина второго, а на «воротах» отеля стоял бессменный швейцар Толя. В то время он был каким-то негласным символом отеля. Одет Толя был в мантию, а на голове у него красовался роскошный цилиндр, которому бы позавидовал сам Пушкин.

– Тот самый Пушкин? – спросите вы.

– Да-да, тот самый Лёня Пушкин, давний выпускник театралки и личность весьма незаурядная. Он то играл на гитаре на Дворцовой, горланя что есть мочи известные песни и жутко перевирая слова, то в «жирный» летний сезон переодевался в поэта и фотографировался с туристами, но всем, за что бы он не брался, – он нещадно рвал толпу.

В тот поздний час посетителей в гостинице, понятное дело, уже не было, и Толя ходил туда-сюда, не зная, куда себя деть. Ему было скучно. В итоге Толя принял судьбоносное для себя решение и вышел на улицу из-под козырька отеля. Он постоял немного, вдохнул и выдохнул. Затем он с видом человека, отстоявшего сутки у мартена, снял цилиндр и в истоме подставил лицо теплому июньскому дождю, а из цилиндра посыпались сторублевые купюры. «Да уж, Толя, не жалеешь ты себя совсем, – подумал Баклажанов, – но деньги твои далеко…далеко впереди».

«Мысль – начало всего, – писал Толстой, – и мыслями нужно управлять. И поэтому главное дело совершенствования – работать над мыслями».

«Работа над мыслями». Странный оборот речи какой-то и занятие туманное, но именно оно зачастую и рождает идею для воплощения. Каждый человек уникален и наделен чем-то своим, и задача этого туманного занятия – отыскать это «свое» в себе. «Но ведь определенно нужен допинг, который сдвинет все из статики?» – думал Борух. Этим допингом и должен быть голод. У каждого он может быть свой. Жизнь и история показывали, что все истинно великое совершалось в состоянии этого голода, преодоления и слома страстей и привычек, что в итоге приводило к душевному дисбалансу и, как следствие, к прогрессу и движению вперед.

«Не от хорошей жизни я к этому пришел!» – часто слышал он от многих, показавших результат, на что сытый редко будет способен. «Голод и злость! Голод и злость – вот, определенно, лучшие мотиваторы», – вертелось у него в голове.

Духовное наполнение, приходящее с умственной работой, и дальнейшее действие – это те этапы пути, ведущие нас к целям, частью которых и могут быть деньги. Но деньги всегда вторичны. Лишь люди духовно наполненные смогут впоследствии органично распорядиться этими деньгами для себя и для общества, на что никогда не будет способен «откатной» чиновник, ибо деньги его шальные. Эти люди тщательно оберегают от денег своих детей, ибо, налив им их до краев, они тем самым лишат их жизненного иммунитета, а жизнь такая штука, что всего в ней не купишь.

Баклажанов определенно понимал, что все, о чем он думал и что анализировал, было уже сказано где-то до него. Это было в Библии, а все остальное – плагиат. Он жил этими мыслями в разных местах и со многими людьми, бродя по городу и пританцовывая, но уже как-то по-другому, и однажды совершил ошибку.

Ошибка в танце. Село Жёстково

Как-то после окончания 1-го курса Баклажанов решил поехать на дачу к своему товарищу детства. Тогда Борух был молод душой, бесшабашен, игрив и еще в меру циничен. Путь был не близкий. Это был 101-ый километр от города, как раз куда ссылали лиц, в этой жизни оступившихся. Собрался Баклажанов оперативно. Побросав в рюкзак зубную щетку, три банки тушенки и пару бутылок «Сибирской» водки, он отправился на электричку, успев-таки на последний поезд перед большим перерывом.

Через пару часов в вагоне объявили: «Село Жёстково. Выход из первых двух вагонов». Борух накинул на плечо рюкзак и вышел на перрон. Станция была крохотная, и народу на платформе почти не было, так что он сразу увидел Дениса, который встречал его.

– Здорово, Ден! – сказал Борух, подойдя к нему и протянув руку.

– И тебе не хворать! – ответил тот.

Борух с Денисом в детстве жили по соседству и были одногодками. Их семьи приятельствовали, особенно их деды. Они частенько любили гулять с внуками, когда те катались на велосипедах. Ден был повыше Боруха ростом, носил длинные волосы и не сбривал юношеские усы, которые, как ему казалось, прибавляли ему пару лет, так что вполне сошел бы за пятого в ливерпульской четверке.

– Давай быстрее – через пару минут автобус подойдет, – сказал Денис.

Ехать было минут 20. Время пролетело быстро, потому как не виделись они давно и поговорить было о чем. Вскоре автобус приехал на конечную, они вышли и пошли в сторону дачи. Подойдя к дому, Ден открыл калитку чуть покосившегося забора. «Villa Greta» – было мастерски написано на жестяной табличке входной двери дома. «Уже интригует, хотя бывал я на виллах», – подумал Баклажанов, вспомнив об Италии, и они вошли.

Родители Дениса были из мира балета. Оба они служили в театре и часто ездили на гастроли. На скромные командировочные, что выдавали им в зарубежных поездках, они старались привезти какие-то памятные мелочи, которыми украшали дачу. Баклажанов сразу начал изучать гастрольные маршруты по магнитикам на дачном холодильнике «Мир», а также по зарубежным газетным статьям, которые были бережно вырезаны и расклеены по всей маленькой кухне. Повсюду были горделиво расставлены пустые банки из-под зарубежного пива, а также из-под того газированного прохладительного напитка, которым Борух был до одури сыт еще с той же Италии, с посылом на то, что хозяева люди далеко не простые.

– Богемно, однако! – вырвалось у Баклажанова.

– Чего ты там бормочешь? Ты тушенку-то не забыл? – спросил Денис, вернув Боруха из заграничных мыслей на дачную кухню. – Я картошку уже отварил, – добавил он.

– Три банки, как было велено! – ответил Баклажанов.

– Давай две сюда, сейчас в картошку вывалим, разомнем и «походный» вариант организуем, – сказал Денис.

– А главное-то не забыл?! – вдруг с каким-то тихим ужасом спросил Ден, подняв на Баклажанова глаза.

– Обижаешь! – ответил Борух, выставляя на стол одну из двух бутылок «Сибирской».

При виде нее сразу почувствовалось, что Денису заметно полегчало, и он понял, что вечер смазан не будет.

– Разлей по «полтахе» для разгона, пока я готовлю, – добавил он.

Феерия встречи вдохновляла, и его душе, может, и хотелось шампанского, но тело решительно требовало водки и огурцов. Соленые огурцы на даче были в изобилии, поскольку бабушка Дениса на тот момент активно занималась заготовками на зиму. Баклажанов открыл бутылку и наполнил две граненые дачные стопки, Денис положил рядом с каждой по огурцу и по стеблю зеленого лука. Затем Борух вынул зажигалку и поджег каждую из стопок.

– Натуральная – 45 градусов! – согласился с ним Ден.

Натюрморт был готов. Чокнувшись под краткий тост на все времена, они выпили.

– Ну что – начало положено, – выдохнув, сказал Денис, подавая горячее.

Они пили и общались около часа, обмениваясь новостями, и первая из «Сибирских» подошла к концу. Тем временем из сельского клуба начала доноситься музыка, зазывая, как мусульман на молебен.

– Давай на дискотеку сходим, – предложил Борух Денису.

– Да чего я там не видел – был я там сто раз, – ответил тот, – я лучше здесь приберусь, а потом спать лягу.

– А я сгоняю! – поддавшись соблазну, сказал Баклажанов, понимая впоследствии, что лучше бы он пошел в театр.

Жёстковский театр драмы (краткая справка)

В начале 90-х годов для повышения культурного уровня населения в селах часто строили драматические театры. По линии министерства культуры для этого была разработана целая государственная программа, целью которой было изменить вектор досуга селян и привить им те ростки, столь необходимые для личностного культурного роста. Идея эта зрела в верхах еще с начала 80-х, и на тот момент начала активно претворяться в жизнь.

Село Жёстково в эту программу, по счастью, попало, и театр был построен. Труппа набиралась в основном из местных жителей, но нередко на гастроли приезжали и коллективы ведущих театров страны. На жёстковской сцене блистали популярные в то время Соломон Штыц и Жанна Ванильная. В некоторых постановках, по слухам, принимал участие даже сам Николай Апфельбаум-Черезтире, но театр с ним быстро расстался, поскольку тот каждый раз доводил до белого каления главбуха, пытавшегося с его слов написать его фамилию в ведомости в день зарплаты.

Театральный худрук Модест Мельпоменов постоянно искал новые формы и дерзко экспериментировал, перепробовав все от камбоджийских фантастов до белорусских деревенщиков, но в итоге остановился на пьесах Ираклия Щербатова – своего однокашника по театральному институту. Ираклий писал глубоко, безжалостно бередя все социальные нарывы страны, начиная со второй половины 20-го века. В тот вечер на сцене давали «Плов» по Щербатову, и большинство населения пошло в театр, но Баклажанов посчитал иначе.

* * *

Клуб был определенно сельским, с паркетом, как в старых коммуналках. По углам стояли столики, за которыми в полумраке сидели скучающие дамы весомых достоинств. Заиграла медленная музыка, и Борух решил пригласить на танец одну из них.

– Я Вас категорически приветствую, – сказал он, подойдя к ней, – разрешите Вас пригласить.

– Явно не местный! – подумала она, но приглашение приняла, с показным безразличием закатив глаза и томно встав.

Давешние полбутылки «Сибирской» делали Баклажанова особенно галантным, и даму он вел весьма пиетично. Не учел Борух лишь одного – она была подругой местного селянина, а стало быть, находилась «при нем». Тот сидел со своей компанией в другом конце зала, бурно обсуждая вопросы, далекие от глобальных, и в конце танца предложил Боруху выйти, спровоцировав того на дискуссию. На провокацию Баклажанов из вежливости поддался и, приняв приглашение, вышел на улицу. Дискутировали они недолго, результатом же была сдвинутая челюсть у одного и кровавые сопли у другого. Итоги местного явно не устраивали, и останавливаться на достигнутом он не собирался. По его счастью, в тот момент он увидел своего старшего брата, который как раз с компанией возвращался из театра с «Плова» по Щербатову, и попросил того посодействовать. «Оппонентов прибавляется!» – подумал тогда Борух, а в центре внимания он быть привык.

Старший брат на просьбу родственника откликнулся, равно как откликнулись и его друзья. Они подошли к вопросу ответственно. Театралы разматывали сапогами лежавшего на земле Баклажанова, и Борух начинал понимать, что танцор он плохой. В какой-то момент компании стало скучно, и они устроили перекур, а Баклажанов пошел к колонке смывать с лица кровавую кашу. «В театр надо было тебе идти, танцор, в театр – души поболее, а физики поменьше!» – думал Борух и на миг поднял глаза. Зрелище не пришлось ему по душе. Эти пятеро вовсю вырывали заборные колья из ближайшей ограды, и Баклажанов понял, что делали они это не просто так. Подсознательно вспомнив, что лучшая из 36 стратагем это «бегство», Борух иного пути искать не стал.

Бежал он быстро, хотя бегом это было трудно назвать – скорее он парил, слегка касаясь земли и оставляя за собой столб пыли, как от несущегося табуна лошадей. В какой-то момент он обогнал группу детей из местной спортивной школы, совершавших вечернюю пробежку.

Уже подбежав к «вилле», Борух остановился и, отхаркиваясь что есть мочи, пытался восстановить дыхание. Группа детей догнала его и побежала дальше по сельской дороге, но мальчишка, бежавший в конце, остановился и подошел к нему. Паренек был чернокожий.

– Каким ветром он здесь? – подумал тогда Борух.

– Дяденька, кто это Вас так? – спросил мальчуган, внимательно изучая Баклажанова.

– Да вот на танцы сходил! – ответил Борух.

– Вы, дяденька, лучше бы в театр пошли, – сказал парнишка. – Меня мама водила – там красиво и люди хорошие.

– Я заметил! – буркнул в ответ Баклажанов. – Ну, беги, ребят догоняй. Слушай маму и радио и учись хорошо – тогда из тебя толк будет.

– Договорились! – озорно сказал мальчишка, улыбнувшись и сверкнув белыми как снег зубами.

– Как зовут-то тебя? – спросил Баклажанов уже убегавшего паренька.

– Усейн! – крикнул тот и скрылся за поворотом.

Утро следующего дня выдалось тяжелым. Баклажанов проснулся и с трудом смог открыть глаза и отнюдь не по причине раннего часа. Он вышел на кухню, где Денис уже готовил завтрак, разогревая остатки вчерашних яств.

– Ого! Как я понимаю, вчерашний поход в клуб удался? – спросил он, взглянув на Боруха.

– Был неразборчив в выборе дам! – резюмировал тот.

– Ну, ничего, опыт – сын ошибок трудных. Впредь поразборчивее будешь, – усмехнулся Ден, – садись есть.

Надо было поправить здоровье, чтобы утро заиграло яркими красками, и они открыли вторую «Сибирскую». Говорили они долго, и после короткой прогулки по селу пришло время возвращаться домой.

Приехав на станцию и купив льготный студенческий билет, Баклажанов помчал домой. Электричка шла как-то монотонно медленно, и где-то на середине пути Борух решил выйти в тамбур на перекур. Там уже стоял человек. Это был седой мужчина среднего роста лет пятидесяти. Синие «перстни» на пальцах и Сталин на груди, видневшийся из-под расстегнутой рубашки, слабо выдавали в нем инженера или служащего.

– Прикурить не будет? – спросил Борух.

– Имеется! – сухо ответил человек, как-то изучающе с прищуром посмотрев на него.

Он ехал в город отмечаться со справкой об освобождении. Они так и простояли в тамбуре вплоть до города за разговорами на разные темы. Чувствовалось, что человек испытывал к Баклажанову какую-то симпатию, ибо Борух разговор вел грамотно и лишних вопросов не задавал по понятным причинам. Сам же человек говорил взвешенно и от некоторых тем уходил по причинам тем же.

Поезд прибыл на станцию Баклажанова, и пришло время прощаться. Они пожали руки.

– Парень, я не знаю, что там у тебя произошло, – сказал человек, еще раз глянув на лицо Баклажанова, – но чую, ты мужик – иначе я бы с тобой даже не заговорил.

Комплимент ли это был или нет, Борух тогда понять не мог, но часто вспоминал эту мимолетную встречу в тамбуре электрички, этого человека и его мысли. Во многом они были спорны, но было определенно и здравое зерно. Впоследствии он часто их анализировал, перекладывая на разные житейские лады, и постепенно приходило смутное понимание хода той жизни – «хода воровского».

Размышления Баклажанова по «воровскому ходу»