Борух Баклажанов. В поиске равновесия

Тут, справедливости и сюжета ради, необходимо наградить легким экскурсом одногруппника Баклажанова, весьма тонкого индивида, ибо он достоин. В университетские годы это был стройный юноша с заразительной улыбкой. Иван Штакетов был памятен Боруху многими вещами. Он никогда не верил, что Баклажанов поступил на филологический факультет самостоятельно, а в их общих размышлениях над смыслом обучения там, как такового, любил говорить, что если поднести к уху морскую ракушку – то можно услышать шум моря, а если же приложить диплом филолога – то можно услышать пятилетний звон стаканов. Говорил он это обычно с лицом умудренного жизнью старика, и Баклажанову иногда казалось, что тот параллельно тайно учился на факультете философском.

Как-то на лекции по готскому языку, когда преподаватель предложила почитать по-готски, он поднял на нее глаза и выдал все с тем же выражением лица: «Зачем читать, когда я уже просто думаю по-готски», – после чего был с позором выдворен из аудитории.

Штакетов всегда пытался сдавать экзамены и зачеты на день вперед с другими группами, дабы в случае фиаско иметь возможность повторной сдачи со своей. И вот в один прекрасный день Ваня, как фаталист от Бога, пытался сдать на день раньше. Надо сказать, что список литературы, задаваемый на семестр, не давал возможности ни на секунду оторваться на сон и гулянья, посему они часто всей учебной группой лежали на газоне Университетской набережной напротив филфака, пересказывая друг другу, кто что прочитал, чтобы на экзамене иметь чуть больше шансов. Штакетову же тогда пересказывать было особо нечего – он прочел лишь «Мелкого беса» Федора Сологуба. В день экзамена параллельной группы, открыв дверь с ноги в аудиторию, он подошел к преподавателю и попросил о сдаче на день вперед.

– Юноша, к чему эта спешка? Вы можете сдать экзамен завтра со своей группой – идите и подготовьтесь получше, – сказал умудренный опытом профессор, ясно понимая в своем возрасте, что спешить не надо.

Борис Аверин вообще никогда и никуда не спешил. По факультету он всегда ходил нога за ногу, равно как и неторопливо говорил. В своей невозмутимости его с легкостью можно было принять за итальянского дона, выкатывавшего направо и налево смертные приговоры, если бы не озорные глаза и легкая лопоухость, а главное, исключительно мягкая ирония, присущая лишь людям глубоким и чистым.

– Вы же наверняка «Мелкого беса» не читали, – улыбнувшись, добавил тогда он, сталкиваясь с подобным пылким нахрапом не впервые.

– Читал! – выпалил Иван и сдал экзамен.

Баклажанов со Штакетовым прошли совместно довольно долгий путь. Они были во многом схожи, и им всегда было о чем поговорить. Рассуждали они о разных вещах, споря иногда до хрипоты, и Иван частенько резюмировал все своим фирменным «это все этапы большого пути». Думал ли он в том возрасте о смысле этой фразы или просто, услышав ее где-то, повторял, но Боруху она запомнилась на долгие годы. Он обдумывал ее, проигрывая в голове на разные лады, и поэтапно начинал понимать – понимать не спеша.

Ну, так вернемся к управдому и ее исчезновению. Как-то Баклажанов пересекся с новым управдомом, и та поведала ему, что предшественница была этапирована в Хабаровск. Эта новость никак не вязалась с ее образом, сложившимся у Баклажанова. Он слабо себе представлял, как этой женщине удавалось жить, абсолютно не скрываясь, и с официальным паспортом занимать не последнюю муниципальную должность, одновременно проходя участником по довольно нашумевшему делу на другом конце страны.

Необъятная у нас страна, но вся как на ладони в федеральных кабинетах, а жизнь наша – это этапы большого пути, просто у каждого они свои.

О спешке и счастье, или К счастью не спеша

– Разве мало я видел таких молодцов, которых повесили сушиться на солнышке? – воскликнул Сильвер.

– А почему? А все потому, что спешили, спешили, спешили…

Р. Л. Стивенсон«Остров сокровищ»

«Не спеши – и все сбудется,

И вот – сбылось! Я не спешу!»

М. М. Жванецкий

Время шло, и Баклажанов становился взрослее, пересаживаясь с велосипедов на машины, как бы перетекая в новый жизненный этап. Уже учась на филологическом факультете, его распирала какая-то в то время мальчишеская гордость от того, что его «баварец» был единственным на тот момент автомобилем, припаркованным на Университетской набережной у входа в вуз.

Как-то году в 96-ом он шел на ней по Эрмитажной набережной по направлению к Литейному мосту. Надо сказать, что с данным авто он хлебанул немало жизненного пойла. Взять хотя бы случай, когда Борух морозной ночью вышел из бильярдного клуба «Неон», который тогда находился в здании ДК «Первой пятилетки», на месте которого уже давно красуется новая сцена Мариинского театра.

Бильярд он любил по многим причинам, но в основном эта игра учила контролировать эмоции. В русский бильярд он играл хорошо и часто специально приезжал по ночам играть с «каталами», называя это «платными консультациями». Эту схему он использовал и в дальнейшей жизни во многих областях, учась у людей, ибо все мы друг другу учителя, чтобы в итоге каждый стал сам себе академиком. Баклажанов делал умеренные ставки, сам оплачивая «свет». Он внимательно изучал манеры этих профессионалов, старался перенять их поведение, невозмутимость взгляда при любых обстоятельствах и те звонкие щелчки пальцев в случае, если сложный удар удался. Борух больше любил «Московские» партии, нежели чем «Американки», а как показала история, даже московские партии зачастую брали начало в Питере. Они являлись на бильярдном столе этапами большого пути в миниатюре. Партии эти требовали не только техники исполнения, но и стратегической и тактической мысли, применимой и в жизни, что Баклажанов с жаждой и набирал. Спустя годы он понимал, что они вбирали в себя то необходимое из древнекитайского военного трактата «36 стратагем», исходившего из работы Сунь Цзы «Искусство войны». И он учился, работая над собой.

И вот выходя как-то морозной ночью из «Неона», Боруху сразу что-то не понравилось, а именно то, что свет от ночных фонарей бликовал ото всех стекол кроме лобового. Ничего удивительного – лобового стекла просто не было, а уплотнительная резинка была бережно и с любовью положена на капот. Шевелюра в то время у Баклажанова была густая, и ехал он домой с волосами назад и с замерзшими соплями, свисавшими до пупа.

Так вернемся на Эрмитажную набережную. Подходя к Литейному мосту, Борух был обескуражен даже поболее того сотрудника внутренних органов, который остановил на улице двух пьяных людей с целью проверки их документов. Открывая паспорта, он, походя, спросил, где они работают, на что получил ответ, что они сотрудники крематория. Затем, увидев фамилии Головешко и Погорельцев, он сразу вернул им документы и, перекрестившись, отпустил от греха подальше. Из-под Литейного моста навстречу Баклажанову вышла первая в городе «Ламборджини Диаболо». Человек ехал вальяжно со скоростью 30 км/ч. Он собрал за собой такой хвост, что было трудно представить, но никто не осмелился посигналить ему. Борух даже вытянулся из-за руля, чтобы посмотреть, не сам ли Берлускони это был. Человек не спешил, видимо, потому, что всюду успел. Он ехал в удовольствие, завершая какой-то жизненный этап, но в мыслях о следующем все равно находился в дороге.

Дорогами мы идем к нашим чаяниям. Они извилисты, полны поворотов и встреч, успехов и разочарований, а главное, надежд. Из них слагаются этапы, формируя нас, словно товарный состав на сортировке, который на заре непременно двинется дальше. Так ли нужны были Бендеру деньги? Скорее уютнее ему было в старых лаковых штиблетах на босу ногу и в шерстяном шарфе, когда он выменивал стул на чайное ситечко или гулял ночью у моря с Зосей Синицкой. Заполучив искомое, он все чаще, одолеваемый скукой, оглядывался назад, словно в поисках чего-то. Это «что-то» искали и признанные творцы, уже давно одаренные славой, но раз за разом возвращаясь к местам, где они создавали. Это и было счастьем. Потому что счастье в пути.

Время бежало дальше. Были и занятия спортом, и учеба в спортивном классе, но судьба привела Баклажанова опять в ту же родную школу. Он потерял в ней год обучения, и наверстать упущенное было сложно, но 1 сентября он шел на «линейку» как и тогда на турбокомпрессорный завод, в ту же неизвестность, пританцовывая вновь.

– Я по-прежнему ваш классный руководитель и преподаватель английского языка, как и год назад, – сказала учительница. – И меня все так же зовут Нонна Григорьевна Ктова, – добавила она, просматривая журнал класса и, увидев новую фамилию, подняла глаза.

Она искала этого человека среди знакомых ей лиц и остановилась на Борухе.

– Я вижу, у нас новенький. Кто Вы? – спросила Ктова.

– Я Борух Баклажанов! – ответил он.

– Баклажанов, Вы понимаете, что Вы пропустили год обучения? Вы не догоните нас, – тоном, не терпящим возражения, сказала она.

Борух посмотрел на нее и промолчал.

Это была стройная женщина со стальным характером, никогда не терявшая лица. Держалась она всегда достойно и была полна энергии. Их теплые отношения сохранились на долгие годы, и Баклажанов никогда не мог припомнить ее без макияжа или удрученной чем-то. Она всегда была для него примером, придавая ему сил в формировании себя.

Дача как инструмент для выработки стержня и немного о верандных рамах

Ближе к 90-м годам положение в стране было не из легких. Это было в пору раздачи земельных участков под садоводства, дабы честные советские труженики не положили зубы на полку, а смогли прокормить себя в тот тяжелый для страны час. Борис Борисович Баклажанов не был исключением и тоже, как человек чрезмерно увлекающийся, нырнул в этот омут, видимо, не зная дна. Дачу свою он любил до безумия, скорее даже боготворил ее, и она отвечала ему взаимностью. Годы спустя, уже имея 3-и высших образования и ученую степень, он никак не мог определиться, что же из того ему больше пригодилось в поднавоживании смородины. Процессу этому он отдавался без остатка и испытывал к нему какую-то нездоровую страсть, даже немного завидуя соседу, который в поднавоживании был куда мастеровитее. Оно и не удивительно – тот уже давно был член-корром.

В тот конкретный момент после получения земельного участка все эти садоводческие хлопоты были на стадии постройки веранды дачного дома, и надо было довезти верандные рамы из города до места назначения. Баклажанов-старший, всегда уважавший спартанский образ жизни, никогда не баловал себя излишествами. Собственного автомобиля у него не было, а заказывать грузовой транспорт или использовать среднестатистическую тележку он считал признаком слабости, не достойным мужчины, поэтому решил нести 8 остекленных верандных рам на собственном горбу. Будучи все-таки человеком разумным, он понял, что такое количество в одно лицо ему не дотащить, посему вспомнил про наследника.

Лютой зимой 87-го года, прибыв на электричке на дачную станцию, отец поочередно спустил 8 верандных рам с платформы, и они приготовились их нести полтора километра по зимней дороге. У остекленных рам было специально оставлено по одной пустой секции, чтобы повесить их на плечи. Отец повесил Боруху по две рамы на каждое плечо и отправил с миром вперед. Надо сказать, что, ощутив на себе эту поклажу, Баклажанов сразу почувствовал недоброе, уйдя по колени в землю и мысленно представив полуторакилометровый вояж. Но отец никогда особо не потел по поводу его возраста и телосложения – и они пошли.

Шел Борух тяжело. Он уже не пританцовывал. После километра пути по снежной дороге он начал постепенно видеть перед собой длинный и светлый тоннель и на всякий случай остановился, поставил рамы домиком и перекрестился. Пот катился с него градом, заливая глаза, а футболка, надетая под дачный бушлат, начала вставать колом.

Тем временем Борис Борисович уже добрался со своей порцией рам до участка и, не обнаружив сына рядом, видимо, несколько удивился и пошел ему навстречу. Подойдя к нему, он немного постоял, вдохнув морозного воздуха, и спросил:

– Как успехи?

– А сам-то как думаешь? – ответил Борух, приподняв глаза и ясно понимая, что головокружения от успехов не было.

Старший постоял еще немного и, прищурившись, сказал:

– Что-то, я смотрю, слабоват ты, сынок. Ладно, так и быть, помогу по-родственному, чай, не чужие люди!

Надежда на миг вдруг затеплилась в Баклажанове, и он уже готов был выдохнуть с облегчением, но теплилась она недолго. Отец издевательски подмигнул, затем взял одну верандную раму и удалился, насвистывая какую-то знакомую мелодию.

– Вроде, из «Джентльменов удачи», – подумал Борух, глядя на удалявшегося старшего.

Затем он поправил бушлат и, взвалив на себя остатки рам, отправился ему вслед.

Дача постепенно строилась. Для Боруха она была каким-то негласным тренажером для закалки характера, этаким тренажером поневоле. Он вспоминал ту бетонную садовую дорожку вокруг дома, которую отец поручил ему залить, дав в помощь молодого паренька, назвав его «младшим научным сотрудником» и сказав, что в случае точечного ядерного удара дорожка должна остаться. Правда, после этой брошенной вскользь фразы он уехал в город по делам, но это уже была частность, которая к общему делу не имела ни малейшего отношения. Были и опилки с лесопилки, которые они с отцом возили для просыпки между садовых грядок с упорством, достойным иного применения, и многое другое. Баклажанов делал то, что должно, и понимал, что он человек своего времени. Оно в первую очередь формирует личность. Время – это суровая единица, с которой уже ничего не сделать, но есть люди, которые вне его. Своим примером они меняли времена, ломая их. Это люди разных эпох, статусов и ремесел, и Борух старался брать от них лучшее, применяя к себе в поисках ответа на мучительный личный вопрос «кто ты?».

С тех пор прошло много лет, и садовый домик заметно обветшал, напоминая старого пса, прихрамывающего на одну лапу; родились люди и уже давно создали свои семьи, и нет той страны, в которой это происходило, но Борух, как и прежде, всегда испытывал некоторое внутреннее напряжение, когда старший обращался к нему с просьбой посодействовать ему в чем-то на даче. Потому как всякое бывает.

«Сапог сапогом»[5]

Постепенно пришло время последних двух лет обучения. В тот период были популярны поездки советских школьников за рубеж с проживанием там в семьях. В свою же очередь иностранные учащиеся по обмену приезжали в СССР по той же нехитрой схеме. Это был какой-то ветер перемен, который несла тогдашняя «Перестройка», но Баклажанов тогда еще не знал, в какой ураганный шторм это все перейдет. Первая группа должна была ехать за океан, но Боруху в нее попасть не случилось. Во-первых, ему не довелось стать комсомольцем из-за сломанного в драке носа другому учащемуся, что было уже во-вторых. В итоге, получив привод в милицию, с заокеанским вояжем он остался с носом.

Следующая группа набиралась в Италию. В нее попали тоже далеко не все, в частности один из его одноклассников. Это был вольнодумец, любивший почудить. Как-то раз во время генеральной уборки этажа ему стало скучно. Скука – это вообще состояние души, рождающее ее внезапные и порой нестандартные порывы. Пока остальные занимались трудотерапией, он ходил из угла в угол, не зная, куда себя деть. Затем он подошел к бюсту Ленина, стоявшему в холле, и надел ему на голову половую тряпку, свив из нее тюрбан. Баклажанов посмотрел на бюст, и ему вновь показалось, что Ильич подмигнул ему. «Что-то часто мне кажется», – подумал тогда он, краем глаза увидев, что подходит школьный военрук – член КПСС с 1953 года. «Ребята, срочно снимите тряпку с головы вождя!» – негодуя, сказал он. Перечить учителям было не в правилах, и вольнодумец сразу сделал, что было велено, со свежими силами влившись в трудовой процесс.

Себе он был верен, и подобное легкое обращение с гегемонами продолжил и впредь. Все прекрасно помнили, как в выпускном классе он, раздобыв где-то форму Сталина, пришел в ней в школу. Он важно прохаживался по коридорам, держа в руках трубку и поскрипывая яловыми сапогами. Из образа его смог вывести лишь учитель математики, который не пустил его в класс из-за отсутствия сменной обуви.

Не попал в группу и Руслан Родин, который вечно неожиданно срывался куда-то при крике «Родина мать зовет», и многие другие. Борух же в «итальянскую» группу попал. Он прекрасно помнил, как итальянские ребята приехали к ним в школу поздней ночью весной 90-го года. Это были ученики одного из статусных римских лицеев, и надо было сразу выбрать себе одного из них. Баклажанов уже тогда вовсю присматривался к противоположному полу, но, в силу понятных причин, выбор должен был быть сделан в пользу пола своего. Все это напоминало древний восточный базар по торговле людьми, однако, преодолев понятный конфуз, в итоге Борух свой выбор сделал.

Симоне Гантелли был из семьи одного из ведущих реставраторов Ватикана. Это был стройный крепкий брюнет на пару лет старше Боруха, занимавшийся неведомым в то время ему видом спорта под названием «бодибилдинг».

«Встретить гостя из капстраны необходимо на высоком уровне!» – заявил Борис Борисович на семейном кухонном совете в преддверии прибытия итальянца. Было видно, что он заметно нервничает под давлением ответственности за грядущее событие. Он ходил по квартире, что-то постоянно бубня себе под нос, видимо, размышляя над высотой заявленной планки. Затем, определившись, он вошел обратно на кухню и, подняв вверх указательный палец, многозначительно произнес: «На высочайшем!!!».

Чтобы не упасть в грязь лицом, Баклажановы сделали практически невозможное. Они даже завесили дыры от обвалившейся на кухне штукатурки картиной, взятой у соседа. Копия это была или подлинник, Борух тогда не знал, но практическое применение ей было найдено. Баклажанов выделил Симоне свою комнату, но поскольку санузел в квартире был все равно один, гость каждый раз вкрадчиво спрашивал, можно ли ему его посетить.

Руководством школы была организована насыщенная культурная программа с посещением музеев и театров, во время которой Гантелли умудрился простудиться и серьезно заболеть, поскольку не привык к суровому климату Северной столицы. Он пролежал дома два дня с высокой температурой, но Баклажановы поставили его на ноги, постоянно заставляя его дышать над кипятком, в который они выдавливали чеснок, тем самым еще тогда запустив за рубеж слушок о магических силах отечественной медицины.

Они ясно понимали, что должны были представить страну достойно. Мать Баклажанова, будучи постоянной читательницей того самого культового журнала «Выстрел в желудок», колонку в котором вел Аль Монахов, каждый день баловала гостя новыми блюдами. Это были и «Омары по-кремлевски», и «Эрмитажное рагу», и особенно полюбившийся Симоне «Стейк Петра и Павла» под кленовым сиропом. Гантелли ел с удовольствием, запивая все компотом из винограда с правого берега Колымы, каждый раз все больше и больше нахваливая кулинарный дар хозяйки.

Под конец пребывания он просто не хотел уезжать, впечатленный тем изобилием в стране. Уже приехав в Италию, он обнаружил у себя электронную игру «Волк, ловящий яйца», тайно положенную ему в чемодан, и понял, что даже в техническом отношении Союз не отставал.

К ответному визиту за рубеж Баклажанов готовился еще более усиленно. Все члены семьи понимали, что уронить престиж страны за ее пределами они тем более не могли. Все было продумано до мелочей, особенно гардероб. Вишней на торте были индийские джинсы-«варенки» с несколько неправильным кроем и характерным заломом чуть ниже поясного ремня, которые в значительной мере приподнимали его престиж среди женской половины страны пребывания, так что пускать пыль в глаза противоположному полу он начал уже тогда. Собирали Боруха всей семьей, нервно пакуя сувениры. Это были и павловопосадские платки для матери Гантелли, и различная кухонная утварь, и те популярные в то время «командирские» часы для Симоне, которые Баклажанов-старший умудрился где-то раздобыть. Не влезала лишь статуэтка «Медного всадника», но усилием воли и лошадь удалось упаковать.

В самолете Борух с интересом наблюдал за пассажирами – элегантно одетыми людьми, которые в ту пору казались ему какими-то небожителями. Он летел, как всегда, в ту же неизвестность, но полным надежд и уверенности, что все получится.

Поздней весной 90-го года Борух Баклажанов прибыл в Рим. После советского Ленинграда он попал в какое-то иное измерение, с интересом наблюдая, что происходило вокруг. Это были неведомые для него люди, красивые автомобили и здания, находившиеся в новой для него жизненной круговерти. Все было ему незнакомо и абсолютно непонятно и, казалось, что в свое время Нил Армстронг с большей уверенностью вышел на Луну. Шоковая терапия – вот с чем столкнулся Борух в очередной раз и с чем не единожды сталкивался в дальнейшем.

Баклажанов вспоминал, как спустя многие годы он стал свидетелем и зрителем питерского марафона «Белые ночи». Сам он лично никогда не понимал, в чем было удовольствие от бега на длинные дистанции, поскольку в то время был лишь классным спринтером до ликеро-водочного отдела магазина. Погода в то раннее воскресное утро шептала, атмосфера была праздничная, а музыканты рвали струны, продавая талант. Зрители же подбадривали пробегавших спортсменов аплодисментами и плакатами. Отовсюду навстречу бегущим то и дело появлялись «Наслаждайся, страдать будешь завтра», «Куда бегут все красавцы?» и многие другие подобного ироничного толка. Борух с удовольствием за всем этим наблюдал и в какой-то момент обратил внимание на озорную девчушку, которая свой плакат показывать не торопилась. Она выжидала, пока пробегут лидирующие группы и на горизонте появятся «любители», т. е. бюджетники, студенты и пенсионеры – в общем, все те, кому этим ранним утром было нечего делать, кроме как трясти собственным салом по Адмиралтейской набережной. Она пристально высматривала в толпе бегущих тех, за кем уже практически бежала «косматая с косой», и кто уже поскальзывался на собственных соплях, не в силах бежать дальше. Затем, приметив очередную жертву, она разворачивала перед ней свой плакат, содержание которого било все рекорды цинизма в приложении к тому моменту, а именно «Моя бабушка бегает быстрее!». В тот миг что-то определенно происходило внутри тех людей, которые в мгновение ока находили в себе какие-то скрытые силы, заставлявшие их двигаться дальше, собрав воедино остатки воли.

«Каждый человек способен на многое, но, к сожалению, не каждый знает, на что он способен»[6]. Любой знает эту фразу из известного советского фильма, а кто не знает, в примечаниях посмотрит. Шоковая терапия – великий инструмент. Он ключ, приоткрывающий дверь в кладовую людских возможностей, которые так и пролежали бы там в пыли времени и забвения, не найдя выхода наружу, и он же спасательный круг для человека, припертого жизнью к стене.

Примерно об этом Баклажанов как-то беседовал со своим давнишним приятелем, разговорившись с ним о боксе. За пару дней до разговора Борух услышал по телевизору, как один аналитик записал Роя Джонса в тройку величайших боксеров 20-го века, и Баклажанову показалось, что тот просто позабыл некоторые имена. Феномен Али, разумеется, был бесспорен, но на пьедестале оставались еще два места. Они вдруг заспорили, вспоминая два боя прошлого столетия, а именно, «Триллер а Маниле» между Али и Фрейзером и бойню в Киншасе и противостояние первого с Джорджем Форманом. Эти два великих события являлись ярким примером действия шоковой терапии на личность, коей и являлись все трое.

1 октября 1975 года на Филиппинах сошлись два величайших боксера того времени, у которых был друг к другу ряд вопросов. Али всегда любил почудить и побеседовать с соперником во время боя – такой уж он был человек.

– Мне говорили, что ты уже не тот, Джо? – спросил он у Фрейзера, буквально вынимая из него душу серией ударов, которые просто невозможно было вынести простому смертному.

– Они обманули тебя, чемпион, они обманули! – ответил Фрейзер, снеся ему голову ответным хуком и показав, что шоковой терапии он был не подвластен.

Неизвестно, чем закончился бы бой в виду определенных обстоятельств в его концовке, но результат его известен. Уже спустя многие годы эти два профессионала признавали величие друг друга, и Али назвал Фрейзера вторым боксером в истории, ну, разумеется, после себя самого.

За год же до этого 30 октября 1974 года состоялся тот самый «Грохот в джунглях» в столице тогдашнего Заира. Али уже тогда любил поговорить во время боя и все также вел диалог. На тот момент Форман был в значительно лучшей форме, осыпая противника градом тяжелейших ударов, и в какой-то момент всем показалось, что Али просто перестал дышать. Затем он поднял глаза на Формана и спросил: «И это все, на что ты способен?». У Формана во всех смыслах опустились руки, и результат того боя тоже известен. «Я видел бой Джорджа Формана с тенью, – вспоминал Али, – и тень выиграла».