Воля над Хаосом

Внутренняя свобода и потребность в ясном понимании не культивируются в современных обществах. Общество должно быть управляемо и состоять из людей, принимающих обусловленность своих желаний, мотиваций и решений организованным множеством социальных факторов как естественную данность. Представление о свободной воле как реальности тщательно изгоняется, подкрепляясь и философскими, и нейрофизиологическими дискурсами. Свободными и сильными людьми нельзя управлять посредством манипуляций, а христианский контекст, который только и дает представление об организованной жизни людей с пробужденной волей и ясным пониманием Бытия, уже достаточно давно отброшен на общественную периферию.

Волевой фактор всегда был определяющим у некоторых людей, но редко институализировался. Поскольку в обыденной жизни под волей понимается лишь настойчивость в достижении своих целей, обусловленных страстями или внешними факторами, слова о «ничем не обусловленной активности» понимаются как утверждение примата Хаоса над законами. Воля обычно спит. Мы знаем, что она есть, что все структуры нашего сознания и все взаимодействия с природой, социумом и людьми порождены ею, но она спит, и управление поведением переходит в ведение нормативов и правил. Пробуждение же Воли означает позицию, еще более удаленную от Хаоса, чем правила. Воля порождает смыслы, действует через смыслы, разворачивает смыслы в проявленные и осязаемые формы.

Волевой акт осуществляется не как ответ на текущие обстоятельства, а как акт их преобразования в соответствие с поставленной целью. Волевой акт не является насилием, искажающим природу обстоятельств, в которых он реализуется. Волевое действие направлено на живую организмическую реальность – спонтанные процессы и осуществляющих ее акторов при сохранении их идентичности.

В отличие от волевого, рациональное действие в отношении организмической (биологической, культурной, цивилизационной) реальности предполагает ее расчленение на управляемые части, их насильственное сведение в новые структуры – вначале концептуальное, а потом, неизбежно, и реальное. Рациональный анализ неизбежно упрощает реальность, разрушает невидимые взаимосвязи, превращает различающиеся части в одинаковые, не создает новое, а комбинирует эти части, превращенные в камни для новой постройки.

Рациональное находится под жизнью и потому замещает жизнь механической копией, а Воля – над жизнью и потому усиливает живое и превращает его в новые формы, не покушаясь на идентичность организмов.

Поскольку опыт Воли для современного человека редок, нужно составить краткую концептуальную схему, позволяющую говорить об этой теме. Все, что мы знаем о себе, человеке и Мире, есть опыт Сознания. Восприятие, память, мышление, намерения – это акты сознания. Естественно понимать Сознание как нелокальный мир, столь же реальный, как и то, что имеется в виду под реальностью, противопоставляемой Сознанию. В Сознании можно обнаружить аспекты и принудительности, и свободы. Наличие слоя свободы подтверждается и многочисленными практиками в традиционных и в некоторых современных системах работы с Сознанием, и спонтанным опытом отдельных людей. Это опыт столь же очевидный и непреложный, как и любое строгое доказательство.

Наличие свободной воли – один из христианских постулатов. В сложном и многомерном символе Грехопадения есть один аспект – подчинение свободной воли действию внешних факторов, «запретному плоду», приносящему «познание добра и зла» извне, принудительно, а значит, и искажающему этой принудительностью понимание добра и зла, свойственное свободной воле. Только пережив ничем не обусловленную свободу, можно понять, что такое ответственность. Но в обычной жизни человек сталкивается с почти полным подчинением тому, что действует на Сознание извне. Осознавшие двойственность основ Сознания (свободу, с одной стороны, и, как ее альтернативу, подчинение внешним факторам, с другой) и выбирающие в качестве ведущей ценности не согласие с принудительностью, а свободу, стремятся к пробуждению своей воли.

Опыт пробуждения Воли, спонтанный или обретаемый в ходе ряда психотехнических практик, нельзя игнорировать, особенно, когда речь заходит об особой позиции-Над, которую надлежит занять, чтобы управлять историопластикой. Этот опыт ведет к противопоставлению областей сознания, обусловленных вне-сознательными факторами, и областей необусловленной свободы. Когда становится очевидным наличие полюса свободы в Сознании, обычная жизнь представляется некоторым искажением – не Воля организует Сознание, а нечто Иное, не являющееся Сознанием. Это Иное двояко: с одной стороны, это Культура, с другой – то Иное, что раньше носило имя «материя». Поскольку современное употребление этого термина, позволяющее оперировать такими понятиями, как «строение материи» или «эволюция материи», фактически устранило понимание материи как внешнего и непостижимого фактора, нужно ввести новое слово, обозначающее источник внешней принудительности. Будем называть этот внешний фактор принудительности – Тьмой Кромешной. Тьмой, поскольку мы ничего не можем сказать о том, что это такое вне его отражений в Сознании, кроме того, что это вещь-в-себе, а точнее, Мир-в-себе.

Кромешной — поскольку эта реальность находится вне Сознания, существует кроме Сознания.

Тьма Кромешная (ТК) действует на Сознание, порождая его содержания. Пока Воля дремлет, феноменальный, наблюдаемый нами Мир двойственен по своей природе: с одной стороны, за ним стоят «вещи-в-себе», непредставимые и невыразимые, с другой стороны, форма их представленности определяется строением Сознания.

5.2. Феноменальный Мир – это расширяющееся пространство соприкосновения Сознания и ТК, пограничное образование, включающее в себя и Сознание, и ТК. ТК наступает, и Сознание создает первые защитные редуты стабильных форм (фигуры, гештальты), внутреннее строение которых уже не подвержено действию ТК. Введение фактора стабильности – это первое, чем Сознание утверждает свою активность в условиях практически полной обусловленности. Как реакция Сознание постоянно отражает обрушивающийся на него поток стимулов (обусловливающих факторов) и в этом отражении подчинено им. Как только одна из реакций «замораживается» в Сознании, она фактом своего существования вопреки изменившейся стимуляции уже выходит из-под власти обусловливания. Столкнувшись с почти тотальной обусловленностью внесознательными факторами, Сознание формирует (в пределах обусловленного слоя) противостоящие им способы работы.

Внесознательные факторы отражены в Сознании как динамичный и изменчивый поток недифференцированных ощущений. Если бы Сознание было только отражающей реальностью, то оно бы и исчерпывалось только этим хаотичным потоком. Первый заслон на пути тотальной обусловленности – превращение потока в стабильные формы, его гештальтизация[81]. Стабильная форма противостоит изменчивому потоку, отходит от обусловленности им, создавая неподвластные изменчивости постоянные, принадлежащие уже только Сознанию фигуры-гештальты. Так формируется аппарат психических или, шире, консциентальных функций, превращающий первичный, отражающий внесознательные стимулы поток в организованные формы, принадлежащие Сознанию и управляемые им. На уровне мышления этому соответствует категоризация, на уровне языка – ограниченный набор лексем, морфем и грамматических правил. Внесознательные факторы управляют только внешней стороной этих форм, но уже не проникают внутрь и не влияют на их стабильность. Гештальты, как и составленный из них феноменальный Мир, двойственны: с одной стороны, они – результат воздействия ТК на Сознание, и в этом и состоит аспект их принудительности; с другой стороны, они стабильны (и значит, относительно независимы от ТК), поскольку «внутренняя территория» гештальтов управляется смыслами, принадлежащими исключительно Сознанию.

Так Сознание выходит из-под власти внесознательных «сил», расплачиваясь за это ограниченностью и конечностью своих форм. Опираясь на стабильные гештальты, отражающие внесознательные факторы, Сознание создает внутреннюю систему отражений стабильных форм – язык, дающий имена гештальтам и создающий операции над гештальтами. Язык подчиняет гештальты смыслам, принадлежащим только Сознанию.

Это вторая линия обороны сознания от внешней обусловленности. Язык позволяет создать и средства преодоления обусловленности, и методы различения обусловленных и необусловленных аспектов Сознания. Здесь, в языке, создается и формулировка преодоления обусловленности, и рефлексия, которая позволяет сравнивать обусловленные и необусловленные аспекты Сознания. Язык отделяет Сознание от модифицирующего воздействия ТК, позволяет создавать независимые организованности и формулировать обратные воздействия. Но и язык подчиняет Сознание своим формам, хотя это и мягкое, вариативное подчинение.

Высшей известной нам формой самообороны Сознания от обусловливания становится Культура. Культура создает мир, с одной стороны, соприкасающийся с «тем, что по ту сторону», с другой – состоящий из неизменных форм, полученных в результате обработки текучего перцептивного потока, создает свой, уже не подвластный внешним факторам мир – мир нормативов, ценностей, эпистем, дискурсов, парадигм.

Эта ситуация позволяет Сознанию «перейти в контрнаступление» – открыть доступ Воли к управлению пространством соприкосновения Сознания и ТК непосредственно.

Разрушительная сторона ТК отражается в Сознании, и это отражение понимается как Хаос. Воля воздействует на ТК опосредованно, влияя на Хаос и, в перспективе, управляя им.

Но стабильные формы – от гештальтов и языка до Культуры – лишь переносят в Сознание ситуацию обусловленности. Сознание становится обусловленным своим собственным устройством, отразившим зависимость Сознания от Внешнего. Вместо обусловленности создается контробусловленность, столь же принудительная, как и та, которой она противостоит. Движение же к Свободе состоит не в том, чтобы одну («плохую») обусловленность заменить на другую («хорошую»), ей противостоящую, а в том, чтобы выйти за пределы и стабильности, и изменчивости, пробудив Волю, не отражающую и переформирующую внешнее, а создающее новое.

Мы приходим к парадоксальному выводу: вся структура Сознания, данная нам как принудительность, есть результат стремления к Свободе и пробуждению активности. Память фиксирует исчезнувшие стимулы, внимание позволяет их воспроизводить как отдельные фигуры, не связанные с текущей стимуляцией, теневые аспекты Сознания создают тревожащий фон, от которого Сознание стремится освободиться. Сам факт обусловливания становится стимулом, ведущим к свободе.

5.3. Здесь, на границе Сознания и Тьмы Кромешной, разыгрывается вечная война, в ходе которой ТК стремится разрушить гештальты, а Сознание их удерживает от распада и создает новые гештальты из очередной волны ТК. Жизнь – это хроническая война с Хаосом, отражением которой становится неустранимость войны для мира живых существ. Война идет не между тиграми, медведями, коммунистами, фашистами, крокодилами и либералами: Сознание воюет с представительством ТК в этих реалиях.

Собственно, так понимает основания своей миссии любая военная сила – устранение влияний ТК, сконцентрированных в образе противника, при этом «свои» понимаются как носители неискаженного Сознания. Но те же элементы ТК и в тех же пропорциях присутствуют и среди «своих», а неискаженные аспекты Сознания обнаруживаются и у противника.

Если бы в Сознании не было бы зародыша Воли, феноменальный мир представлял бы собой бесконечный процесс трансформаций под воздействием Хаоса. Хаос разрушает организованности феноменального мира и подчиняет себе то, что от них остается. Разрушению противостоят социокультурные гештальты – правила и нормативы. Они не позволяют Хаосу подчинить социальную жизнь, но вместе с тем переносят принудительность Хаоса на социальные структуры.

Воля – это особая позиция по ту сторону организованных форм и человеческих потребностей. Движение к Воле начинается из мира обусловленной фактичности и оставляет позади себя организованные формы, подчиненные причинно-следственным обусловливающим отношениям, а затем переходит через зону чистых смыслов.

5.4. Почти у всех явлений, с которыми сталкивается человек в феноменальном мире, есть две стороны – чувственная проявленность (восприятие, образ, слово, формула) и смысл – то, что обеспечивает понимание. Различение этих сторон – эйдосов и их проявлений – всегда оставалось уделом ограниченного круга людей, вырабатывавшего определенную культуру выделения смыслового аспекта и работы с ним.

Фундаментальная обусловленность Сознания: для активизации смысловых конфигураций необходим чувственный стимул – вначале стимул или образ и лишь потом его понимание. Есть три исключения из этого правила – действие в опасной ситуации, когда восприятие угрозы порождает знание вне форм и это знание определяет действие (солдат останавливает БТР за 20 метров до заложенного фугаса и при этом не может ответить на вопрос, почему он это сделал); акты творчества, когда музыка или стихотворения еще не звучат, но творец уже знает, что именно он создает, лишь потом облекая это знание в формы); мистические откровения, которые невозможно выразить в четких и непротиворечивых формулировках. Целенаправленно же породить смысл может только Воля. Породить без оснований и причин, «с другой стороны» Хаоса и правил.

Смыслы лишены каких-либо чувственных проявлений – амодальны, как принято называть эту непроявленность в психологии. Любому имени соответствует свой смысл, кроме граничных понятий: Бог, Дао. Воля тоже имеет имя, но у этого имени нет смысловой наполненности – Воля находится над смыслами и целями, порождает их и в силу этого также не является смысловым образованием. Воля порождает смыслы, которые разворачиваются в проявленные формы, и так реализуется в мире фактичности. Это особая техника и особая практика. Тем, кто хочет осуществлять волевое управление, такая техника столь же необходима, как и рациональное мышление для обычного управленца.

Воля – Иное по отношению к психическим структурам и состояниям. Это сердцевина нашего «Я», тот самый Радикальный Субъект, о котором пишет А. ДУГИН:

«…постсакральная воля, воля, не исходящая извне, не исходящая из Традиции. Это воля, совершенно не предусмотренная в религиозном контексте, которая исходит из самого Радикального Субъекта и обращена на него самого, это – воля к его немедленному и самовольному пробуждению. Смысл постсакральной воли в том, что она не проистекает из мира внешней Традиции. Она возникает тогда, когда Традиции по сути дела нет, когда произошло не только сокрытие парадигмы премодерна, но и даже конец парадигмы Модерна, когда осуществился переход к самой страшной фазе – парадигме постмодерна. Ничто не пробуждает Радикального Субъекта, кроме его постсакральной воли»[82].

Будучи осознанным Иным по отношению к психике, Воля, и только она, может обеспечить переход от актуальности к Иному. Концепции Перехода могут не апеллировать к экономике и даже к Культуре, но неизбежно обращаются к тому, что порождает скачок в Иное — к Воле. Когда сознание реактивно и ограничено только проявленными формами, тогда область чистых смыслов и, тем более, Воля представляются как ничто, как пустота. Но это активная, творящая пустота:

«Пустота – пространство творения. Иное – замысел творения, замысел мира. Воля – материал (может быть – энергия, что не противоречит тому, что воля – материал) творения. Чтобы сотворить мир, больше ничего не нужно»[83].

У Тьмы Кромешной, как и у Воли, нет никакого соответствующего ей смысла, но, пытаясь сделать ее частично управляемой, Сознание создает конструкт – «Хаос», которому соответствует свой смысл и потому над ним можно проводить языковые операции. Противопоставление Хаоса законам, нормативам и правилам может придавать ему позитивный характер. Но полное подчинение Хаосу означало бы и полное отсутствие активной субъектности.

Правила спасают Сознание от Хаоса. Правила подчиняют себе Хаос, создавая Космос – насилие смыслов над Хаосом, удержание его в определенности и стабильности. Буйство Хаоса, его стремление растворить правила – симметрично стремлению Сознания заклясть Хаос. Хаос проникает в Правила: он утрачивает свою изменчивость, но оставляет аспект принудительности – насилующий и ограничивающий форму. И только Воля спасает Сознание от принудительности, вступая в двойную войну – и против Хаоса, и против Правил, и тем самым над войной Правил и Хаоса появляется начало, управляющее и тем и другим. Правила как ограничивающий фактор следует устранять не «снизу», подчиняясь Хаосу, а «сверху», со стороны Воли. Воля, управляющая Хаосом, а не Правила, заклинающие Хаос и сковывающие Волю, – это является задачей.

Воля двойственна по своей природе: это свобода и ответственность за реализацию свободы в обусловленном мире. Без свободы нет ответственности, без ответственности нет свободы. Создающий ответствен за свое создание. Волевая позиция неустойчива, и потому свобода – кратковременный опыт. Она лишь краткий миг между двумя не-свободами – «не-свободой до того» и «не-свободой после того». Но «после того» сохраняется канал, связывающий со свободой, и именно оттуда создаются проекты действия в обусловленном мире. Понятно, что их направленность совершенно иная, нежели из обусловленности. Опыт такой позиции приводит к взгляду на обусловленный мир как взгляду «оттуда». Отсюда проистекает и ответственность – продолжение свободы в обусловленности, в не-свободе. Достижение свободы, а главное, поддержание ее проекции – ответственности – требует особой гигиены и особой культуры работы с Сознанием, особых техник внутренней работы.

Именно неизбежное возвращение из позиции Воли в мир принудительности, реакций и каузальности порождает ответственность – свобода поддерживается решимостью выполнять свою задачу, которая после опыта ничем не обусловленной воли всегда включает в себя расширение зоны свободы в обусловленном вне-сознательными факторами мире.

5.5. Проекция Воли на политическое поле порождает представление о волевом управлении – волюнтократии, – противопоставленном как хаотическому произволу тиранических режимов, так и нормократии — господству правил и законов. Правила – реакция Сознания на давление внешнего Хаоса, но это лишь защита от власти Хаоса над Сознанием. Задача – волевое управление культурными, социальными и политическими процессами, управление и Хаосом, и Правилами. Это управление сверху, со стороны инстанции более мощной и богатой, нежели жизнь. Но эта позиция предполагает работу со всеми проявлениями социальной жизни, в том числе и с экстремальными. Будем в дальнейшем называть такой волюнтаристский проект V-проектом, а дейстия по его реализации V-переходом.

V-переход означает иную направленность формирования человека с момента рождения и другую культуру, обеспечивающую эту направленность. До сих пор человек с момента рождения «изготавливался» как существо, выполняющее приказы. Фундаментальная обусловленность человеческого сознания – понимание приходит после стимула – обеспечивает функционирование социальных структур. Пробуждение Воли ведет к пересмотру этой схемы. Культивирование работы со смыслами, эйдосами до их превращения в проявленные формы возможно лишь с позиции Воли. Если смысл возникает (активизируется) до формы, а значит, и до стимула, то над ним не властны стимулы, не властна ТК. Воля пробуждает и создает смыслы, а затем и проистекающие из них действия в проявленном мире. Но из этого следует и иной подход к превращению ребенка с сознанием, оперирующим лишь начальными смыслами, во взрослого человека – превращение не в управляемое социальными стимулами существо, а свободно производящее смыслы из себя и координирующего свои проявления с другими такими же существами. Это и иной тип воспитания, и иной тип социальности. Пока Воля не пробуждена, цивилизованная форма человека и его способность порождать социальные структуры и воспринимать культурные нормы и ценности должна прививаться внешними силами, а значит, проявленные формы должны оперировать смыслами и определять и удерживать смысловые конфигурации. V-переход приводит к противоположному – смыслы, порождаемые волевыми актами, управляют проявленными формами.

Глава 6

Экстремальные переходы, элита и метаэлита

Управляемыми должны стать не только развитие, но и историопластика. Но для этого нужен особый управленческий слой – метаэлита, способная управлять не только изменениями, но и переходами к Иному.

6.1. Обычно политическая элита осуществляет реализацию уже заданного и сформулированного плана и реагирует на поступающие вызовы в рамках принятых правил. Иное — это новый план и новые правила, обеспечивающие преобразование текущего состояния социально-политической структуры в совершенно новое. Это экстремальное преобразование – оно предполагает полное изменение глубинных принципов социального и культурного устройства.

Планы радикального преобразования в современном языке характеризуются термином «экстремизм», а носители этих планов могут быть обозначены как «экстремистское сообщество». Экстремистское сообщество, в силу отрицания форм организации и культуры существующей системы, является ее врагом и подлежит подавлению любой ценой, но с позиции Над различиями Наличного и Иного, оно выполняет свои функции по отношению к метасистеме, частями которой в историческом времени являются и наличный, и иной варианты.

Располагая радикально неприемлемыми для регулярного мира идеями и планами, экстремистское сообщество создает резерв возможностей для общества, переживающего катастрофу. Самый яркий пример экстремистской революции – русская большевистская революция 1917 года. Менее выраженные и не столь радикальные – французская демократическая революция 1789–1794 годов и германская национал-социалистическая 1933–1934 годов.

Катастрофу (необратимый распад всей социокультурной системы) следует отличать от кризиса, который разрешается за счет смены элит или прихода к власти легитимной, системной оппозиции. Экстремисты приходят к власти, когда исчерпываются все потенции регулярной зоны. Экстремизм представляет собой опасное и нежелательное явление для общества, когда оно жизнеспособно, но оказывается необходимым спасительным компонентом, когда наступает катастрофа. Социально-политическая катастрофа означает вхождение государственной или цивилизационной общности в экстремальную зону. Выход из экстремальной зоны – либо возврат к обычному регулярному существованию после окончания экстремального периода, либо переход к новым формам организации.

К чему приводит отсутствие экстремистского ресурса, показал опыт постсоветских государств. К моменту распада СССР единственная, помимо КПСС, организованная сила – Армия – представляла собой доведенный до совершенства, специализированный и потому не сумевший перехватить инициативу у распадавшейся Партии механизм. В интеллектуальной среде, в том числе и в среде военных аналитиков, только формировались альтернативные фундаментальные проекты, еще даже не превратившиеся в тексты. И русское подполье[84], и разрозненные диссидентские группировки были малочисленны и воспроизводили в своих проектах либо «белую идею», либо идеализированные представления об организации западных обществ, которые нельзя отнести к категории экстремистских. У обширного слоя алчных людей, готовых делить то, что осталось от умирающего государства, была своя протоидеология, но не было ни методов захвата собственности, ни способов регуляции отношений, ни организационных ресурсов для установления нового порядка.

И тогда нехватку экстремистских ресурсов восполнили силы, которые ранее никогда не появлялись на политической арене, – организованный криминалитет. Понятие «криминальная революция», впервые введенное Станиславом Говорухиным, достаточно точно отражало этот процесс. Преступный мир к этому времени располагал собственными людскими ресурсами, своей организацией, своей иерархией, своими нормами взаимоотношений и отработанными способами решения противоречий. В каком-то смысле у него даже были все три ветви власти: вечевой парламент («сходняки»); исполнительная власть (от «воров в законе» до «смотрящих» и силовых протоформирований, которые легко и быстро, впитав в себя новый человеческий материал, развернулись в многочисленные вооруженные и технически оснащенные банды); судебная власть («разборки») на основе свода законов – «понятий». Этот мир породил собственную культуру – песни, легенды, особый язык («феня»). Именно организованная криминальная система помогла восстановить порядок, но порядок уже в ее, криминальных, координатах. Дележ собственности, стыдливо названный интеллигенцией «накоплением первоначального капитала», не мог происходить на основе существовавших к тому времени процедур. И криминальный мир ввел свои собственные процедуры. Когда дележ осуществился и регулярность восстановилась, необходимость в криминальной регуляции отпала и большая часть «авторитетов» (и личного состава их бандформирований) отправилась в мир иной или за решетку, повторив участь движущей силы и активных участников любой революции. Таким же образом любая возникающая после революции новая регулярность поступает с экстремистами, инициировавшими революционные преобразования и ставшими снова опасными для новой управленческой системы. От криминального мира осталась лишь смягченная стилистика разрешения некоторых конфликтов и сегмент массовой культуры, пропитанный образцами блатного творчества: обыденный язык, в том числе и язык политиков, в какой-то мере впитал в себя терминологию «фени».