Воля над Хаосом

После победы НС-революции в Германии столкнулись две реальности – реальность революции, экстремального действия и реальность регулярных социальных форм – армии, экономики и т. д. В самой структуре НС-государства это противопоставление было реализовано в виде движения штурмовиков и возникающих регулярных форм (СС, СД). Руководство НС могло солидаризироваться либо с революцией, либо с регулярностью, но должно было преодолеть «или-или» и стать «над». Уничтожение верхушки штурмовых отрядов и социалистической составляющей НС, друзей Гитлера – Рема и Штрассера, означало возвращение НС в пространство, в котором действуют обычные силы. Это трудно было бы назвать ошибкой для обычной политической задачи (никто еще не нашел методологию сочетания столь противоречивых сил), но для НС-проекта это был отказ от мета-элитного подхода, а значит, и потенциальной позиции-Над.

Итогом, по словам И. Ильина, стали: безрелигиозность, тоталитаризм как постоянный и якобы идеальный строй, партийная монополия, крайности национализма, идолопоклоннический цезаризм[64]. К этой позиции в своих мемуарах близок и А. Розенберг:

«Фанатизм одержал победу над идеей. Потребуется много времени, прежде чем идея в чистом виде вновь сможет возродиться на развалинах Рейха»[65].

3.2.4. Проекция НС-проекта на Россию. В логике историопластики переход к НС-проекту был бы естественным, но он уже был реализован в своей начальной фазе в Германии со всеми сопутствующими искажениями. «Русский фашизм» в идеалистическом варианте состоялся в определенном сообществе русских интеллектуалов и пассионариев. Он не стал всеохватывающим явлением, не стал фактом социальной реальности, но отложился в «придонном слое» русской культуры так же, как и имперский, старообрядческий и советский культурные пласты. Далеко не все использовали этот термин, но некоторые говорили об этом прямо.

Д.Д. ВАСИЛЬЕВ, основатель «Памяти»:

«…черная сотня – народное ополчение, возглавляемое… монахами-чернецами… для меня это самое почетное название. Как и слово «фашист». Я люблю это слово – связка, единство, пучок. Я фашист, русский фашист, ничего в этом странного нет»[66].

Во многом воспроизведение базовых идей и внешней стилистики НС объяснялось отсутствием развитых собственно русских экстремистских структур. Те, для кого советский режим был неприемлем, могли либо создавать новые идеологемы, либо пытаться адаптировать к русским реалиям идеологемы, возникшие и осуществившиеся вне России.

Интеллектуальные слои, ищущие иного, не коммунистического и не либерального варианта развития России, вынужденно моделировали несостоявшуюся реализацию иного проекта, выходя на его фундаментальные основания – доктрину Консервативной революции, еще не загрязненную в своем исходном виде последующими политическими искажениями. Поскольку весь массив консервативно-революционного проекта развернулся для активной части русского нелиберального сознания не последовательно, а сразу, одномоментно во всех своих аспектах, появилась возможность вычленения приемлемых и неприемлемых аспектов как исходных идеологем, так и их воплощения.

Интеллектуальное переживание фундаментальных НС-идей вне их исторического искаженного воплощения привело тем самым к исчерпанию всех посттрадиционных проектных вариантов. Все состоялось. Остался лишь четвертый проект.

3.3. Позитивные стороны либерального проекта. Либеральный проект представляется враждебным России, однако он завершается на наших глазах, и подобно тому, как мы извлекаем важные уроки из коммунистического и НС-проектов, ассимилируя их позитивные стороны, так же следует отстраненно посмотреть на либеральный проект и выделить из него ценные сегменты. Выделить не для заимствования, а для понимания тех позитивных аспектов, которые в искаженном и преувеличенном виде были в нем проявлены. Его позитивные стороны понятны: он сумел полноценно реализовать эффективную стимуляцию деятельности не в экстремальных, как НС и коммунизм, а в регулярных условиях.

Либеральный проект родился в христианском мире как его антитеза. В основе христианских цивилизаций лежало представление о глубоком искажении и человеческой природы, и мира. Это искажение требовало постоянных усилий по его, если не преодолению, то удержанию «в заданных пределах». Норма «в замысле о мире», а не в его фактичности.

Либеральный же проект основан на принятии фактичности не как искажения нормы, а как нормы. В этом его порочность и в этом же и его сила. Реализация либерального проекта не требует постоянного усилия по противодействию искажению. Силы направляются на развитие фактичности – фактичность становится равной самой себе. Трансцендентное не устраняется, а просто переводится в частную сферу, становится вариантом фактичности. Даже власть утрачивает свою трансцендентную составляющую и ориентируется только на земную деятельность. Устранение трансцендентного становится своего рода квазирелигией, но устранение не требует усилий – трансцендентное становится лишь одной из потребностей некоторых людей.

Принятие фактичности как нормы влечет за собой и принятие факта обусловленности сознания различными стимулами как нормы, и придание этой обусловленности характера квазирелигиозной ценности. Парадоксальным образом это называется «ценностями свободы», хотя правильнее было бы это назвать «ценностями подчинения разнообразию обусловливающих факторов». Свобода начинает пониматься как возможность выбора наиболее подходящего обусловливания из множества существующих. Расширение понимаемой таким образом свободы возможно лишь за счет расширения перечня допустимых обусловленностей – за счет роста разнообразия. Генерация разнообразия (но отнюдь не реальные результаты этой генерации) является одной из позитивных характеристик либерального проекта, но при этом иллюзия свободы поддерживается постоянным расширением числа все новых и новых обусловливающих факторов. Постоянный переход от одного обусловливающего фактора к другому и тем самым расширение их ассортимента создают иллюзию свободы. Но когда исчерпываются возможности для расширения культурно-легитимного разнообразия, тогда разнообразие расширяется за счет принятия в качестве нормы того, что было запретным ранее. Но даже сквозь эти искажения проглядывается их позитивный исток.

Два аспекта современных реализаций либеральных доктрин – мультикультурализм и права сексуальных меньшинств – могут рассматриваться как искаженная реализация некоего глобального проекта, направленного на освобождение сознания от власти определяющих условий. Одна из наиболее странных идей – самостоятельный выбор пола: ребенок должен воспитываться не как мальчик или девочка, а как существо неопределенного пола, которому еще только предстоит определиться со временем. Здесь есть искажающий фактор – ненависть к миру и его определенности, разрушающая эту определенность, но она не содержит в себе стремление выйти в ту неопределенную позицию в сознании, из которой такие фундаментальные определенности, как культура, язык, раса и пол, и создаются.

Признание прав меньшинств, отклоняющихся от антропологических и поведенческих нормативов европейской культуры, на реализацию своих особенностей ради горизонтального расширения разнообразия обусловленностей является искажением идеи конструктивного использования оснований качеств, разрушительных для культуры. Нужно различать основания и их извращенные реализации. Идея толерантности, т. е. терпимости не к основаниям отклонений от культурной нормы, а к самим отклонениям и их реализации уничтожает возможные позитивные направления такой реализации.

Конверсия девиантных качеств в приемлемые формы предполагает метавзгляд и метадействия. Этого не было и не могло быть в реальном либерализме, иначе он вынужден был бы отбросить свою посюстороннюю ориентацию.

Генерация разнообразия и есть основная заслуга либерализма. Но эта генерация станет позитивным фактором только при восстановлении культурной и религиозной вертикали, в противном случае она будет продолжать обслуживать деструктивные процессы.

Если коммунизм и национал-социализм были отклонением от либерального норматива, то сам либеральный норматив и, шире, европейская история Нового времени, которую часто и обозначают именем «модерн», есть отклонение от нормативов исторических циклов традиционных обществ, отклонение, направленное на Переход. Более того, мы можем утверждать/подозревать, что если не произойдет нового Отклонения от Отклонения, то европейское отклонение так же будет «исправлено», как были «исправлены» два отклонения от него. Это будет означать срыв Перехода.

Впрочем, носители либерального проекта ощущают свою частичность и недостаточность.

А. ОСТРОВСКИЙ:

«Резюме заключается в том, что Гитлер и Сталин поняли что-то гораздо глубже про устройство общества, чем мы предполагали. На протяжении без малого 25 лет, которые прошли с окончания Первой мировой войны, Запад, Европа решили, что люди хотят хорошей жизни, гедонистического образа жизни, благ, контрацептивов, потребления и так далее. Либеральные политики сказали: «Мы дадим вам хорошую жизнь», на что те сказали, что человек устроен по-другому, что человеку, кроме всего этого, еще нужна идея, нужна борьба, нужен героизм, нужен патриотизм. И когда Гитлер и Сталин сказали: «Мы дадим вам не благополучие и тихую семейную жизнь, а то, ради чего жить. У вас будут страдания, у вас будет борьба, у вас будет ярость», к их ногам пали миллионы людей»[67].

Отклонение от исторических нормативов было естественным только для белых христианских обществ. Все остальные общества – традиционны. Христианская культура создала фундаментальные предпосылки для Отклонения, постулируя личность как отдельную самостоятельную реальность. Борьба с идеями реинкарнации символически отражала это понимание особой, возникшей после Пришествия Спасителя, реальности.

3.4. Советский проект подарил опыт управления развитием сложного социального организма вне правил, который может служить первым шагом к позиции-Над и опыт соприкосновения с Бездной; НС-проект – идею управления антропологической эволюцией и особый опыт организации опричных сообществ; либеральный – генерацию разнообразия. Но они же выявили и механизмы искажения больших Проектов. Искаженная реальность раз за разом вытесняла начальный идеализм, подчиняя его себе.

Для современной России эти три одинаково внешние и чужие формы могут войти в состав того сырья, из которого можно вырастить собственный волюнтаристский проект. Но именно сырья, а не смешения трех форм.

Россия дважды выявила ложь больших идеологий – коммунистической и либеральной. Ложь демократии видна в США, замаскирована в Европе, почти незаметна в скандинавских странах. Но Россия в постсоветский период явила всю структуру либерально-демократических режимов без маскировки. То, что происходит в России явно, имеется и в странах традиционной демократии в неявном и компенсированном виде.

Глава 4

Четвертый рим. нечто из ничего

4.1. В ХХ веке закончилась эпоха тройки: Третий Завет (от Иоахима Флорского до Дм. Мережковского), Третий Рим, Третий интернационал, Третий рейх. После их исчерпания (и практического, и мысленного), после исчерпания диалектической триады – тезисов, антитезисов и синтезисов – остается осуществить лишь то, чего не может быть – транстезис.

Четверка – становится столь же символичной, как тройка до того. Четверка архетипична, это и завершение цикла, и переход к Иному. Четверка это и метатезис, завершающий процесс и порождающий позицию-Над, и транстезис, порождающий Иное. Об этом пишут многие авторы.

А.Ф. ЛОСЕВ:

«Четвертое начало не единосущно трем первым, оно иное к ним» [68].

К.Г. ЮНГ об архетипике четверки:

«Кватерность, или кватернион, часто имеет структуру 3+1, в которой один из элементов, ее составляющих, занимает отличительное положение и по природе своей несхож с остальными. (К примеру, трое евангелистов по символике выступают как животные, а четвертый, святой Лука представлен в образе ангела). Этот, «четвертый», дополняя трех остальных, делает их чем-то «единым», символизируя целостность. В аналитической психологии очень часто «подчиненная» функция (функция, находящаяся вне сознательного контроля субъекта) представляет «четвертую», и ее интеграция в сознание является одной из главных задач процесса индивидуации»[69].

Юнг ссылается на Гете. У ГЕТЕ это звучит так:

«Drei haben wir mitgenommen,Der vierte wollte nicht kommen;Er sagte, er sei der Rechte,Der fur sie alle dachte.[70]Здесь три: один остался там,Не захотел примкнуть он к намОн мнит, что он один бесспорныйЧьим мыслям все они покорны.»Перевод М.А. Холодковского[71].

Четвертое – это всегда нечто принципиально иное по отношению к предыдущей тройке. После исчерпания трех базовых политических теорий (либеральной, коммунистической и национал-социалистической) начинается поиск четвертой политической теории, которая, в отличие от трех предыдущих, отнюдь не гарантирована.

А. ДУГИН:

«Четвертая политическая теория не может быть дана нам сама собой. Она может возникнуть, а может и не возникнуть»[72].

Четвертая политическая теория мыслится Дугиным как реакция волюнтаристского типа:

«…отправной точкой этой идеологии – возможной, но не гарантированной, не фатальной, не предопределенной, проистекающей из свободной воли человека, из его духа, а не из безличных исторических процессов – является именно отрицание самой сущности Постмодерна»[73].

Поиски Четвертой политической теории показательны: три теории завершились, а четвертая не обнаруживается. Четвертая политическая теория должна быть совершенно иной, нежели предыдущие три, полностью исчерпавшие прежнее концептуальное поле. Подобно любому «четвертому действию» эта теория (точнее, концепция – до теории еще нужно совершить несколько шагов) должна опираться на совершенно иные основания, нежели предыдущие три. Главное отличие – она должна задавать не систему правил, а принцип создания правил.

Четвертая теория не может быть ни синтезом, ни синкрезисом трех других. Она может быть только транстезисом. Речь идет о непредо-пределенном действии, которое может стать основой волюнтаристского проекта. По сути, это одна из формулировок Перехода к Иному.

4.2. В знаменитом тезисе старца Филофея «два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти» есть два аспекта – реальный, естественный «а четвертому не быти», и неявный, сверхестественный – как построить то, чему «не быти». Главным становится вопрос не о том, как что-то развить и выявить потенции, а как создать то, чего нет и чего быть не может. Эта задача не лежит в русле естественного развития, когда стадия следует за стадией. Третий Рим действительно пал, и его восстановление осуществимо лишь вопреки господствующему процессу секуляризации – не как возврат, а как скачок «сквозь», трансдействие.

Четвертый Рим – это не очередная сверхдержава, пусть даже и теократическая. Четвертый Рим не является результатом перемещения центра христианской империи в пространстве, как это было со Вторым, а затем с Третьим Римом. Четвертый Рим возникает «из ниоткуда», вопреки законам и трендам. Он возвышается над противоречием Бытия и несуществования. Четвертому Риму «не быть» в обусловленной реальности, значит, его можно создать только «оттуда», из необусловленности, из активного творящего «ничто». Породить нечто Иное по отношению к процессам, развертывавшимся ранее. Четвертый Рим, которому «не быти», – фундаментальный образ Иного, не предусмотренного ни Культурой, ни историей. Он может состояться, а может и нет. Он ни из чего не проистекает. То, чему «не быти», – выход за рамки принудительной обусловленности гарантированных процессов.

Четвертый Рим – это не проект. Это символ выхода за рамки, преодоления каузальной обусловленности, в том числе и фатальной цикличности, которой подвержено все живое. Преодоление «не быти» означает отмену фатальности, шаг к пробуждению той свободы, которая кроется в глубине сознания. Свободы, которая равнозначна Воле.

Четвертый Рим суммирует в себе все характеристики четверицы: он и завершение большого периода человеческой истории, и переход к новой эпохе, и создание Иного, и свершение Невозможного. Четверка, переходящая в Иное…

4.3. Иное. Тема Иного постепенно становится все более обсуждаемой, и явно, и подспудно: «черные лебеди» Талеба[74], «дикие карты» Переслегина[75], «нереальные драконы» Дацюка[76] – предчувствие Иного, того, чего нет и не может быть, но того, что время от времени вторгается в регулярную жизнь.

Этой теме посвящена книга В.А. НИКИТИНА и Ю.В. ЧУДНОВСКОГО «Основание иного», в которой они пишут:

«Мы различаем другое и иное. Другое – это то, что продолжает уже известные ряды: другой мобильный телефон, другой автомобиль, другая одежда. Иное — это то, что не вписывается ни в какие из всех известных рядов и закономерностей. И только иное в нашем представлении может быть основанием для будущего.

Иное – это то, что представляется невозможным или странным в нашем привычном описании мира, и мы не знаем, в ряд каких известных явлений его включить»[77].

С. ДАЦЮК комментирует:

«В своей книге «Основание иного» Владимир Никитин и Юрий Чудновский предлагают следующие подходы: 1) будущее иное, нежели настоящее; 2) ростки (эмбрионы) будущего есть в настоящем (страница 16); 3) эти ростки можно разглядеть из позиции основателя и прорастить (страница 27); 4) прошлое, настоящее и будущее не едины и не единственны, то есть иное множественно и всегда существует до своего воплощения;

5) будущее возникает как иное в момент отказа от прошлого как выбор варианта иного в настоящем (страницы 72–73)»[78].

Иное не является результатом последовательного развития или трансформации наличного состояния. Переход не к следующему, а к Иному лежит в основе историопластики. Есть источник и «движущая сила» перехода к Иному – свободная творящая и ничем не обусловленная Воля. Воля не как произвол (который на самом деле является лишь подчинением текущим желаниям), а как творческая активность, создающая новые формы не спонтанно и не по правилам, а из точки порождения правил.

4.4. Не может быть теории порождения Иного: Иному можно лишь дать имя. Технологии порождения Иного – это не технологии строительства здания из известных кирпичиков, но последовательное порождение задач и их решений, начиная с актов сознания и заканчивая формами социально-политической организации. Вначале стоит задача: как породить нечто из ничего: не построить из проявленных (и потому принудительных для сознания) форм, а развернуть это нечто из чистых смыслов, эйдосов, еще не превратившихся в видимые формы. Или, другими словами – как организовать целенаправленное поведение без мотивации.

Расширяя сферу этого вопроса на организованные сообщества, мы приходим к следующей формулировке: как организовать работу группы, организации, корпорации, опираясь не на правила, а на прямое развертывание смыслов, порождающих задачи. А далее – как организовать жизнь государства и надгосударственных структур, опираясь не на законы, а на прямое волевое действие. Как перейти к тому особому существованию, из которого творятся осмысленные формы.

Нельзя создать Иное из наличных элементов. Иное проявляется в трансформации наличного. Иное вначале неуловимо, оно кажется продолжением каких-либо прежних линий. Прежние линии переистолковываются и наполняются новым смыслом. Это уже иные формы, лишь притворяющиеся старыми. Но если Иное ограничится лишь неявным воздействием на видимые формы, то в фазе неизбежного ослабления ему не на что будет опереться. Внешние формы навяжут свое. Поэтому для своего поддержания Иное должно создать и новые формы.

4.5. Позиция-За и позиция-Над. Позиция-За[79] – совершить переход к чему-то Иному. Но это Иное может стать таким же принудительным и обусловливающим, как и существующее. Позиция-Над – осуществить переход к позиции, из которой создаются варианты существующего, возможного и невозможного. Позиция-Над – это то гнездо, из которого прилетают «черные лебеди».

Складывается уникальная ситуация, предоставляющая возможности для волюнтаристского скачка:

– тема Иного, тема рождающей бездны;

– новое понимание сознания как отдельного мира, а не только «отражения реальности»;

– идеи историопластики;

– стремление России сохранить свое существование и найти для себя сверхзадачу;

– осознание низшими этажами человеческого бытия необходимости для своего выживания наличия высших этажей;

– опыт целенаправленных отклонений от автоматики истории;

– разрабатываемые многими авторами основы конструирования будущего;

– осознание пределов непротиворечивого воспроизведения Мира в существующих моделях и реальное переживание огромности бытия, с которой сталкивается современная Культура, хотя и оттесняемая на периферию Технологиями.

Иное упраздняет фатальную неизбежность многих сюжетов. В истории несложно выделить череду событий, протекающих по стандартному сценарию. Одна из фатальностей – сюжет построения Вавилонской Башни. На наших глазах возводится Вторая Вавилонская Башня – стремительное развитие знаний, перешедшее в стремительное развитие технологий. Однако религиозное и философское осмысление как самого этого процесса, так и глубинных ценностей, лежащих в его основе, столь же стремительно ослабевают. Осмысление требует радикального изменения и мыслительных средств, и онтологических оснований.

Когда возникает идея создания «того, чему не бывать», нужно задуматься о технологиях создания того, что не проистекает из предыдущей истории. О технологиях создания Иного – того, чего нет даже в зародыше. О трансгрессивных технологиях.

4.6. Иное, За, Над, трансгрессия. Трансгрессивный скачок в Иное проходит над пропастью, порождающей Иное. Эта пропасть – место обитания Воли, творящей нечто из субстанции Сознания. Но этой возможности отведено ограниченное время. Ограниченное десятилетиями, что не мало, но отнюдь не столетиями. В противном случае: крушение Второй Вавилонской Башни Технологий, падение белой христианской цивилизации, остановка техногенеза. Героический бросок модерна окажется безуспешным. Носители такой воли, естественно, действуют в религиозном измерении, поскольку проблематика свободы – это чисто религиозная проблематика.

Глава 5

Воля и хаос

Инстанция Над — это место обитания и действия Воли. Вводя рассуждения о Воле в контекст социокультурного проектирования нужно разобраться с пониманием этого концепта[80].

5.1. Слово «Воля», как и всякое другое понятие, объемно и многоэтажно. На нижних этажах обыденной жизни – это «стиснутые зубы». Волевой человек – человек, способный преодолеть сопротивления, слабости и желания. На высших этажах Сознания Воля предстает как ничем не обусловленная целе- и смыслопорождающая активность. В обыденном понимании воли как «стиснутых зубов» просвечивается лишь ее высший смысл – «ничем не обусловленная…». Проекция воли в социально и культурно обусловленном мире означает «необусловленность текущими обстоятельствами»: решение, принятое за пределами актуальной ситуации, выполняется даже в том случае, если оно противоречит всем наличным обусловленностям. На следующих этажах воля – это действие, не обусловленное мотивациями, системами представлений, строением сознания. И, наконец, предельное понимание воли – порождающая активность, у которой нет оснований, способность действовать и порождать цели и смыслы из себя, без внешней причины. Активность, к которой применимы слова о свободе воли и которая открывается только ясному сознанию, реальность, которая выше языка, мотиваций и усилий. Это и есть самое ценное достояние человека, Воля с большой буквы. Все остальные ценности несут на себе отблеск Воли.

О воле можно рассуждать как о понятии, как конструкте и как реальности. Говоря о воле как понятии, мы погрузимся в длинный спор о словах, поскольку речь пойдет об уточнении, в каком смысле мы о воле говорим – воля в бытовом понимании как преодоление сопротивления, воля в психологическом смысле как способность управления психическими процессами и выбором альтернатив, или Воля в метафизическом контексте как ничем не обусловленная целе- и смыслопорождающая активность. О свободной воле мы можем говорить только в этом, метафизическом аспекте – о действии вне обусловленности. Но это уже разговор не о словах, а о реальности – слова приспособлены для обусловленного мира. Идея свободной воли присутствует в культуре как некоторый идеал. Его либо относят к чему-то трансцендентному – представление о Первопричине, Causa sui, либо отрицают ее наличие, либо констатируют ее следы в психической жизни и по этим следам восстанавливают то, что оставило след, стремясь достичь реального состояния свободы воли. Выбор позиции по отношению к свободной Воле – ее наличию и достижимости – это не «теорема», это «аксиома».