Воля над Хаосом

Концепция сверхобщества Александра Зиновьева и есть проект такой сложной системы, где над обычным государством надстраивается особая структура, управляющая историческим процессом. По отношению к тому, что сохраняется в условиях историопластики уместно говорить не о социокультурных формах, которые как раз и подвержены радикальному преобразованию, а о позиции, из которой рождаются новые формы.

Основой такого управления не может стать система новых нормативов, ибо это особая позиция творящей новые реальности Воли. Свободная творящая Воля требует особого качества управления – не набора правил и нормативов, а постоянного создания новых форм. С этого и начинается сверхобщество/гиперцивилизация, а то, что было сложной и труднообъяснимой «историопластикой», становится предысторией осознанного волевого управления.

2.4. В истории России есть еще одна специфическая черта, которая дает основания для концепций догоняющего развития, заимствований и т. д., – постоянное использование чужого культурного материала, форм, выработанных другими цивилизациями. Это порождает концепции псевдоморфоза.

2.4.1. Псевдоморфоз. А. Шпенглер ввел в культурологию термин «псевдоморфоз», понимая под этим принятие молодой культурой развернутых форм более зрелой:

«…чуждая древняя культура довлеет над краем с такой силой, что культура юная, для которой край этот – ее родной, не в состоянии задышать полной грудью и не только что не доходит до складывания чистых, собственных форм, но не достигает даже полного развития своего самосознания. Все, что поднимается из глубин этой ранней душевности, изливается в пустотную форму чуждой жизни»[36].

Шпенглер достаточно подробно рассматривает в качестве одного из примеров псевдоморфоза Россию после Петра I, противопоставляя исконные русские формы жизни послепетровским европеизированным формам. Псевдоморфоз воспринимается как нечто явно отрицательное. Хотя существуют и противоположные трактовки. Так, В. Суриков рассматривает псевдоморфоз в качестве сильной стороны русской истории, как потенциал ассимиляции и уподобления себе чужеродных форм, ссылаясь при этом на заметки В. Розанова «Возле «Русской идеи»:

«И Восток, и Запад являются лишь исходным материалом России…

…розановская трактовка точнее отражает взаимодействие культур – прежде всего, как взаимодействие их содержаний. У Шпенглера же это «взаимодействие» формы и содержания»[37].

Действительно, у Розанова (если отбросить странную идею русской женственности) есть своя трактовка взаимоотношений инородных культурных форм и русского содержания:

«Русские принимают тело, но духа не принимают. Чужие, соединяясь с нами, принимают именно дух»[38].

Говоря современным языком, русские рассматривают чужие культурные и организационные формы как сырье, из которого изготавливается собственный продукт. Европейские художественные формы превратились в русскую литературу, европейские тенденции в живописи были преобразованы в русский авангард и т. д. Однако, чтобы отнестись к развитым формам культуры как к сырью, из которого создаются новые смыслы и новые формы, нужно достичь той точки, из которой порождаются формы и которая не обусловлена никакими законами и правилами.

Шпенглер вводит понятие «чистых собственных форм культуры», пра-феноменов, из которых рождаются культурные и политические феномены. Но когда эти проявленные феномены попадают на территорию, управляемую другими «чистыми формами культуры», они либо подчиняют эту территорию себе, либо трансформируются, подчиняясь новым «чистым формам». Процесс этот редко рефлексируется, однако из его признания и понимания проистекает и стратегия – не только ассимиляция, подчинение чужих проявленных форм собственному духу, но и активизация той позиции, из которой порождаются «чистые формы». Это и есть «позиция-Над»: как управлять и процессами естественного развертывания собственных «чистых форм» («культурной ДНК»), и процессами использования инокультурных форм в качестве сырья, и порождением из них новых «чистых форм».

2.4.2. Археомодерн. Близка к представлениям псевдоморфоза и концепция археомодерна А. Дугина. Здесь заимствование и подчинение чужим культурным формам рассматривается не в контексте циклических моделей, а в схеме «Традиция (Премодерн) – Модерн – Постмодерн». Это одновременно и картина общечеловеческой эволюции, и тот же европейский цикл, но абсолютизированный и единичный. Современная фаза рассматривается с позиции представлений о Постмодерне. Сама концепция Постмодерна представляется несколько искусственным образованием, объединяющим в себе практически все новые и часто несовместимые линии культуры, возникшие после исторического спазма 1914–1945 годов и включающие в себя как тенденцию релятивизации и смешения культурных ценностей и форм, своего рода «эгалитаризацию» культуры, так и вполне конструктивные моменты, использующие постмодернистские наработки как сырье для конструктивных построений (примером может служить концепция постнеклассики Степина). Схема «премодерн – модерн – постмодерн» до недавнего времени была преобладающей при истолковании новых явлений современности, позволяя провести систематизацию культурогенеза Запада и сделать ряд неутешительных выводов в отношении его судьбы. Однако применительно к России эта схема оказывается неадекватной, и реакция на эту неадекватность приводит к появлению конструкции археомодерна.

Под археомодерном понимается имитация традиционным обществом социальных и культурных форм модерна. С одной стороны, это неорганично, с другой – условные формы не включаются в деградационный процесс, ведущий к постмодерну. Вот как эту имитацию описывает А. ДУГИН:

«Это не какая-то новая парадигма, это особая ситуация, когда вместо диахронического перехода от парадигмы премодерна к модерну мы имеем дело с синхроническим наложением (с суперпозицией) парадигмы модерна на парадигму премодерна…

… Археомодерн – это такое состояние, когда архаика и модерн берут друг друга в плен… Как правило, явление археомодерна возникает в тех обществах, которые модерн из себя не вырастили, к которым он пришел извне, как колонизация»[39].

Из такой концепции следует принципиальное преувеличение роли бессознательных и нерефлектируемых сторон русской жизни. Выход из археомодерна видится Дугину на пути обращения к Хаосу, как базовой категории мышления.

«Мы живем с вами в удивительное время, когда перед нами открывается совершенно неожиданная ранее возможность познакомиться с хаосом напрямую. Опыт не для слабых духом. Ведь наша задача – построение философии хаоса»[40].

Русский Хаос понимается А. Дугиным как более глубинная основа, нежели Логос любой культуры. Действительно, Хаос – порождающее начало, но это внешнее порождающее начало, подчиняющее себе Сознание. Овладение историческим процессом – не отмена правил и подчинение Хаосу, а Воля над Хаосом. Хаос либо укрощается правилами, либо управляется Волей.

Но пробужденная Воля – это пока удел немногих людей. Движение к Воле чаще понимается как реакция на искажения жизни, на «все не так, ребята». «Не так» становится мотивацией для прыжка в Иное, привнося в движение к Свободе привкус обусловленности. Эта обусловленность и есть зародыш возможного искажения волюнтаристского проекта.

Уверенная позиция-Над позволяет рассматривать чужие цивилизационные и культурные формы как исходное сырье для собственного творчества, но если эта позиция недостаточно сильна, то и трактовка культурного состояния России в духе шпенглеровского псевдоморфоза или дугинского археомодерна становится точкой опоры, от которой нужно оттолкнуться, использованием энергии искажения для выхода из этого искажения.

С. КОРНЕВ тоже начинает с принятия концепции псевдоморфоза: «С наследием чужой культуры возможны два типа отношений: когда мы владеем им, и когда оно владеет нами. Проблема России, проблема псевдоморфоза, в том и состоит, что пока не мы владеем западной культурой, а она владеет нами».

«Иногда Россию называют «мостом между Западом и Востоком», промежуточной синкретической цивилизацией. На самом деле Россия – это самостоятельная культура, со своей собственной уникальной логикой. Если сегодня русская культура выглядит как синкретическое смешение элементов других культур, то это, во-первых, следствие псевдоморфоза, исказившего ее природные черты, а во-вторых – следствие молодости русской культуры. Она находится в одной из ранних фаз культурного развития и просто еще не успела обрести свои природные черты»[41].

Но это положение является основанием для акта трансгрессии: «Трансгрессия – это выход за пределы, переступание границ. Это переступание границ привычной западной рациональности, которая исказила и придавила природный здравый смысл русского народа множеством ненужных перегородок, дихотомий, концептуальных схем, запутала и замусорила его искусственными проблемами. Это нарушение принятых форм поведения, отбрасывание условностей и правил вежливости, когда они становятся слишком навязчивыми; отказ от проверенных алгоритмов, методов и процедур, которые теряют свой смысл и заставляют человека отречься от себя самого»[42].

Термин «трансгрессия», означающий выход за пределы, переход непроходимой границы между возможным и невозможным, здесь вполне уместен. О трансгрессии размышляли многие современные философы. Вот как это звучит у ФУКО:

«…Трансгрессия – это жест, который обращен на предел; там, на тончайшем изломе линии, мелькает отблеск ее прохождения, возможно, также вся тотальность ее траектории, даже сам ее исток… Предел и трансгрессия обязаны друг другу плотностью своего бытия: не существует предела, через который абсолютно невозможно переступить; с другой стороны, тщетной будет всякая трансгрессия иллюзорного или призрачного предела.

…Трансгрессия доводит предел до предела его бытия; она будит в нем сознание неминуемого исчезновения, необходимости найти себя в том, что исключается им…

…Трансгрессия ничего ничему не противопоставляет, ничего не осмеивает, не стремится потрясти основы; ей не надо, чтобы заблистала обратная сторона зеркала по ту сторону незримой и непреодолимой линии»[43].

Историопластика и есть спонтанная трансгрессия. Задача – сделать трансгрессию осознанной, создать технологии трансгрессии. Но, повторим еще раз, для этого нужна позиция-Над.

2.5. Понятно, что историопластика – один из срезов русской истории. Не менее обоснованными выглядят тезисы и о нормальном ходе развития России, по крайней мере в имперский период. Но для Перехода важно выявление не механизмов поддержания стабильного развития, а именно основ радикальных изменений. Вопрос здесь не в констатации применимости к истории России моделей историопластики, а в выявлении позитивного потенциала концепции и осознании той точки, из которой могут производиться подобные скачки. Выявление историопластики как одной из характеристик русской истории ведет к конструктивной постановке задачи: как научиться целенаправленно управлять этим феноменом. Управление радикальными переходами возможно лишь из позиции-Над катастрофами. Без этой позиции идея историопластики разрушительна (собственно, именно ради этого разрушительного эффекта тема историопластики и была введена М. Эпштейном). Осознание историопластики и ее позитивного потенциала как раз и ведет к позиции-Над. Так же, как накапливается опыт последовательного развития, когда каждая новая фаза является развитием и дифференцировкой предыдущей, так же накапливается (хотя и редко фиксируется) и опыт освоения радикально различных проектных областей. А это, в свою очередь, проявляет и укрепляет позицию-Над.

2.6. Тень историопластики: русофобия русских и русский нигилизм. У всякого явления есть своя тень. Способность к резким переходам при сохранении исторического единства, предполагающая позицию над различием Больших Проектов, отбрасывает свою тень – русофобию. Нахождение в позиции-Над позволяет выделить конструктивные стороны враждебных друг другу проектов, но если эта позиция-Над недоступна, то наличие в культуре несовместимых между собой компонентов провоцирует отрицание не только враждебных установок, но всего культурного фона, в котором эти установки присутствуют в неявном виде.

Переходы от одного проекта к другому облегчаются распространенным в интеллектуальной среде специфически русским явлением – самоотрицанием. Русофобия русских – это уникальное явление, коррелирующее с историопластикой. Русофобию невозможно изгнать, как нельзя изгнать свою тень. Отрицание русской истории и русской культуры проистекает не из зловредности, это состояние русских интеллигентов в позиции слабости, невозможности (по органическим причинам) совершить скачок вверх, в точку, из которой «все делается», страх перед намеком на необусловленную активность. Слабость тоже бывает агрессивной, и тогда самоотрицание становится абсолютным.

А. СЫТИН:

«На место «антисоветизму» должна прийти «русофобия». Только русофобия – это не просто чувство ненависти или тем более не страх перед Россией, а целостная система историко-политических взглядов. Ее фундаментальная основа – тезис о сквозном единстве русского исторического пути со времен Московского царства до сегодняшнего дня, о тупиковой ветви русской цивилизации, ее неспособности к самостоятельному реформированию и развитию…

Высказывание симпатий к России… должно приравниваться к отрицанию Холокоста или публичному выражению симпатий германскому нацизму.

…единственный путь примирения Запада и России лежит как раз через «историческое беспамятство», разрушение традиционных связей поколений, мультикультурализм и полную национальнокультурную толерантность»[44].

Русофобия проистекает не из идеологических предпочтений, а из неспособности «переварить» крайне сложный русский исторический организм. Идеологический антагонист Сытина А. ШИРОПАЕВ:

«Россия ПО СУТИ антагонистична Европе.

… Россия садистски убила Новгород и великим насилием сформировала свой, ОСОБЫЙ тип русскости. Московитский тип. Триединый тип служаки, империалиста и раба…

…Да, мы, возможно, не подарили бы миру Достоевского. Зато имели бы правовое общество, конституцию. А она, конституция, куда важнее Достоевского, как показывает исторический опыт. Особенно российский»[45].

Эти строчки особенно парадоксальны у русского поэта, творчество которого посвящено совершенно иной идее и которого нельзя заподозрить в либеральных симпатиях. Отрицание практически всей русской истории здесь основано не на отрицании России внешними акторами, не на идеологических клише (как у Каспарова и близких ему людях), это отрицание в чистом виде русской реальности как таковой и проекция идеального мира – «града Китежа» – на смежные в пространстве (Европа) и времени (Новгород) территории. Там, в идеальном мире, остались чистые возможности, которые следует осуществить взамен испорченной реальности. А здесь «все не так, ребята».

Внутренняя – русская – русофобия остается тенью готовности к радикальным изменениям. Она проистекает из христианского понимания глубокого и принципиального несовершенства этого мира, в т. ч. и его русского сегмента, потому и указание на русские несовершенства легко принимается, равно как и указания на более удачные фрагменты чужих достижений. В основе русской русофобии лежит неудовлетворенность земным существованием как таковым. Мир искажен, и честный вывод из этого положения гласит: искажены и мы. Вне религиозного контекста отвержение искажения превращается в отвержение отдельных аспектов русской истории. Историопластика помимо потребности создавать все новые и новые проекты содержит в себе, как их условие, отрицание предыдущих. Это фундаментальное свойство русской ментальности порождает в состоянии силы стремление к исправлению искажений, что хорошо проявляется в культуре и достаточно мощно (и иногда катастрофично) в политике, но в состоянии слабости это же свойство ведет к самоотрицанию: что не может быть исправлено, то должно погибнуть. Русофобией страдают в основном люди достаточно умные, но не умеющие созидать новое. Они видят возможность исправления искажений не в собственной активности и собственном творчестве, а в служении чужой активности. Нам не известны примеры творчества русофобов, равно как неизвестна русофобия подлинных русских творцов.

Вывод: из истории России можно вычленить специфическую форму исторической реализации – историопластику, управление которой требует особой позиции-Над. Не следует забывать, что историопластика – это не судьба, а интеллектуальный конструкт, особая операция, которая может служить и инструментом дискредитации русской истории (что и происходит в русофобских доктринах), и средством усиления русской мощи.

Глава 3

Попытки реализации моделей управляемого развития: отклонения от норматива

В ХХ веке столкнулись три Больших Проекта – либерализм, комммунизм и фашизм (и его наиболее радикальная форма – национал-социализм)[46]. Каждый из них по-своему оказался враждебным России (попытка внутреннего уничтожения и замена русской культуры искусственно выращенной конструкцией при коммунистическом правлении, попытка ликвидации политической субъектности и подчинения русских другой этничности со стороны реализованного национал-социализма, попытка полной ликвидации русской специфики со стороны либерального проекта), но каждый по-своему ввел Россию в смертельно опасное соприкосновение с Бездной – с Большими Процессами. Русские любят «всматриваться в Бездну», не удивительно, что Бездна иногда делает шаг навстречу.

Встреча со смертью бывает крайне полезной для выживших. Россия выжила и потому вправе рассмотреть эти проекты хладнокровно. В качестве учителя враг часто оказывается полезнее сочувствующего.

Мы не будем касаться фактического материала и интерпретаций фундаментальных проектов – их понимание требует особой контрафлексивной логики[47], позволяющей увязать взаимно несовместимые модели и интерпретации в единое целое. Как и любая историческая эпоха, они не могут быть однозначно отражены существующими средствами мышления. Нас интересуют не реконструкции, а извлекаемые из их истории принципы и инструменты, которые можно использовать для осуществления волюнтаристского Перехода, сравнение не теорий, а реальных проектов и при том только в одном аспекте: как три варианта выхода из обусловленности Сознания культурными факторами.

Революция модерна – это следствие отстраненности взгляда на Культуру, взгляда с удаленной дистанции. Абсолютная основа культурных нормативов – религия – уже была вытеснена на периферию интеллектуальной жизни Европы. Культура стала автономной и начала восприниматься как принудительный диктат необоснованных норм. Альтернативные проекты были предчувствием наступления эпохи Технологий. Культура готовилась передать Технологиям свою доминирующую роль.

В основе того, что мы сейчас называем «либеральным проектом», лежит представление о спонтанном развитии общества, определяемом правильно выстроенными законами – нормативами политического и экономического поведения. Правила стабильны: «Демократия – это процедура». Этот тип управления обществом на основе правил, норм, законов принято называть нормократией. Нормы не требуют волевого вмешательства, функционирование общества должно в идеале происходить в автоматическом режиме. На самом деле для работы такой «нормативной машины» необходимо «топливо» – спонтанная активность населения. Эта активность обеспечивается принципом «что не запрещено, то разрешено», защитой определенных «прав человека» (под которыми кроется тезис о равноценности различных форм поведения) и нормативами политической активности, принявшими форму представительской демократии. Как показал исторический опыт, такие общества оказались достаточно эффективными в плане обеспечения спонтанного техногенеза, но заплатили за это секуляризацией и резким снижением уровня культуры. Отрыв культуры от ее религиозных оснований поставил под сомнение абсолютность культурных норм, управляющих поведением. Определенную часть интеллектуальной элиты такое спонтанное развитие вне ценностных и религиозных координат не устраивало и ответом явилось появление двух альтернативных проектов – коммунистического и национал-социалистического.

По отношению к победившему (как мы сейчас видим, временно победившему) либеральному проекту коммунизм и фашизм представляются отклонениями от нормативного хода европейской истории последних двух столетий. Какие бы идеологические конструкции ни лежали в основе этих проектов, с российской историопластикой их роднит неприемлемость предопределенности исторической траектории. Внутренним мотивом и модифицированного Россией коммунизма, и превратившейся в германский национал-социализм идеи Третьей империи было стремление вырваться из обусловленности исторического процесса, стремление занять позицию осознанного управления историей.

Западный путь развития, при всей его концентрированности, представляется точно определенным начальными основаниями, «культурной ДНК». Противоречия двух антагонистических начал – христианского вероучения и юридического принципа абстрактных прав и отношений – достаточно для фатального последовательного развертывания культурных, государственных и экономических форм западного образца. Христианская свобода сковывается и подменяется юридической принудительностью, порождая фундаментальные основания европейского развития и возможные формы их реализации. Идея правила, будучи спроецированной на исторический процесс, ведет к представлению о фатальной предопределенности хода истории. Рефлексия над этой фатальностью отразилась в западных учениях о закономерной смене исторических стадий (формаций) – от марксизма до мрачных футуристических фантазий о конце истории раннего Фукуямы. На историю проецируется либо образ неумолимых законов небесной механики (отсюда формационные доктрины), либо образ более вариативного, но протекающего в заданных пределах развития живого организма (отсюда циклические модели). Но именно в Европе как реакция на осознанную заданность (не забудем тезис «свобода есть осознанная необходимость») и родились в XIX веке проекты освобождения от, как тогда говорили, «стихийности», ставшие предшественниками и коммунизма, и национал-социализма. Интересно, что даже идеи иной формации, другого способа организации жизни в комплексе марксистских утопий маскировали это стремление выйти за рамки европейской культурной автоматики утверждением о коммунизме не как об иной, а как об исторически неизбежной, следующей стадии развития. Хотя в марксизме уже присутствовала мысль об освобождении от законов:

«Объективные, чуждые силы, господствовавшие до сих пор над историей, поступают под контроль самих людей. И только с этого момента люди начнут вполне сознательно сами творить свою историю, только тогда приводимые ими в движение общественные причины будут иметь в преобладающей и все возрастающей мере и те следствия, которых они желают. Это есть скачок человечества из царства необходимости в царство свободы»[48].

Это, правда, странная свобода, рождающаяся из жестких законов, пародия на переход «от закона к благодати».

3.1. Советский проект включает в себя коммунистический проект, но лишь в качестве одной из составляющих. Из-за своей сложности и объемности этот проект исключает однозначную, сбалансированную и синтетичную оценку, как, впрочем, и все события исторического спазма 1914–1945 годов.

3.1.1. Проект начинался как тотальная катастрофа России, как антирусский террор, уничтожающий фундаментальные основы русской культуры, сословную структуру, священников и церковные организации. Носители русской культуры подлежали истреблению, с тем чтобы подавить саму возможность ее воссоздания. Проводилось интенсивное «прореживание» русских сообществ независимо от их профессиональной полезности. Вместо этого коммунисты начали создавать новый народ из массы, которую лишили собственных корней, из пролетаризированного крестьянства и той части населения, которая трактовалась как рабочий класс.

А. ЛАЗАРЕВИЧ в работе «Советия» дает развернутое (и сочувственное) представление о советском взгляде на историю в противоположность русскому:

«…история советской страны есть история борьбы советской цивилизации с древними доиндустриальными культурами, в первую очередь с русской культурой».

«Советский атеизм возник как способ объединения народов, изначально принадлежавших разным религиям, в единый народ».

«Вся история СССР является историей борьбы советской цивилизации с культурами древних народов населявших территорию СССР (включая русский народ). История Советского народа – это история борьбы нового со старым, советского с русским, история диалектической борьбы противоположностей, происходившей не только на поле битвы, разделенной линией фронта, но и в голове каждого человека, где такой четкой разделяющей линии никогда не было».