Крещение Руси: мифы и реальность

Все эти примеры недобросовестной критики мы привели только для того, чтобы проиллюстрировать те методы и подходы, которыми пользовались и пользуются до сих пор критики христианства при создании своих антихристианских мифов. По своей сути данные методы представляют яркий пример того, что в логике называется circulus vitiosus, «порочный круг» в доказательстве. Т. е. на деле это означает, что при создании своей мифологии антихристианского характера критично настроенные по отношению к христианству авторы исходят (как из своего последнего основания) из положений, которые им еще нужно доказать, но которые они принимают уже за доказанные и несомненные. Они заранее объявляют всю не только новозаветную, но и вообще библейскую письменность сборником мифов и легенд, и у свидетельств этой письменности касательно событий евангельской и библейской истории отнимают всякое историческое значение. При таком отношении к источникам библейской истории факты последней можно, конечно, объяснять самым разнообразным способом и сближать их с чем угодно. Точно так же при подобном подходе к изучению истории и религии феномен Крещения Руси будет выглядеть исключительно в негативном свете, а именно; князю Владимиру и его окружению приписываются самые неприглядные и корыстные мотивы (желание еще более поработить народ и т. д.). Утверждается, что именно эти мотивы и побудили правящую верхушку древнерусского общества искать религию (т. е. идеологию для управления массами), наиболее подходящую для подавления народного самосознания и гармоничного развития личности. В этой череде лучшей идеологией оказалось христианство, т. к. оно всячески пропагандирует смирение, подчинение властями, нищету (т. е. нестяжание), призывает к терпению скорбей и различных невзгод, препятствует прогрессу и вообще подавляет всяческие творческие начала и стремления в человеке. Авторы подобных теорий считают, что имеется предостаточно исторических фактов для того, чтобы делать столь радикальные выводы. Большинство из этих фактов будет рассмотрена во второй части книги, где мы попытаемся составить истинную картину описываемых исторических событий. На самом же деле список фактов, которые якобы подтверждают насильственный характер крещения жителей Древней Руси, довольно ограничен. И ограничен он потому, что до нас дошли лишь отдельные случаи конфликтов между язычниками и христианами периода христианизации Руси. Практически молчит по этому поводу и археология. Все это может говорить лишь о том, что сам процесс христианизации проходил довольно мирно и не вызывал в большинстве своем какого-либо существенного сопротивления со стороны граждан Древней Руси. Отдельные конфликты говорят лишь о том, что недовольные всегда найдутся. Слишком уж трудно бывает некоторым людям отказаться (даже в пользу Истины) от своих заблуждений и предпочтений.

Но самым удивительным во всей этой антихристианской шумихе является то, что сегодня (впрочем, как и в прошлом) обвинения христиан в насильственном навязывании своей веры звучит со стороны людей с атеистическими взглядами. Уж кто-кто, а они могли бы скромно промолчать на этот счет, т. к. на фоне огромного количество жертв минувшей советской, атеистической эпохи, эпохи, которая унесла десятки миллионов жизней наших (и не только наших) сограждан, стыдно пытаться раздуть «кровавый» сюжет Крещения Руси, опираясь лишь на несколько, не всегда адекватно понимаемых, примеров конфликтов, имевших место между христианами и язычниками в Древней Руси. Недобросовестность атеистической критики проявляется даже в том, что сам подбор подобных фактов растягивается на период с 10-го по 13-й, а иногда даже и по 14-й век. Так, например, фактом насилия над язычниками считается церковное постановление от 1285 года, повелевающее «отлучать от церкви тех, кто ходит к волхвам и обавникам». Таким образам христианство обвиняется, с одной стороны, в заигрывании с языческой идеологией (т. е. в двоеверии), а с другой стороны данный запрет подается как насилие над свободой воли человека. Хотя, на самом деле, он может быть воспринят исключительно как желание Церкви сохранить чистоту веры и нежелание христиан идти на какие-либо компромиссы с язычниками и, в том числе, на компромиссы с собственной совестью. Удивительно, но даже сам факт свержения языческих кумиров (т. е. деревянных статуй языческих идолов) князем Владимиром воспринимается как факт насилия и примером того, что Русь крестили «в кровавой купели». Думаю, что подобный пример, как, впрочем, и многие другие примеры, явных натяжек и передергиваний со стороны враждебно настроенных по отношению к христианству элементов можно будет оставить без комментария.

Закончить этот раздел мне бы также хотелось словами математика В. Н. Тростникова: «Несколько лет назад мой старый знакомый, один из крупнейших математиков современности, попросил меня свозить его в Троице-Сергиеву лавру. Зная о его материалистическом воспитании, я выразил удивление. Понизив голос, академик сказал мне: «Я не настолько глуп, чтобы быть атеистом»[108].

Один из умнейших агностиков нашего времени спросил меня как-то: как я считаю, становится человечество лучше или хуже или не меняется? Он был уверен, что назвал все возможные варианты. Он не видел, что все это – отчеты и схемы, а не картина и повесть.

Я спросил его, как он считает: мистер Смит из Голдер-Грин стал лучше или хуже или же не изменился от тридцати до сорока лет? Тут он начал догадываться, что это зависит от мистера Смита, от его выбора. Он никогда раньше не думал, что путь человечества – не прямая линия, прочерченная вперед или вверх, или вниз; он извилист, как след через долину, когда человек идет, куда хочет, и останавливается, где хочет, может пойти в церковь, может свалиться пьяным в канаву. (Честертон. «Вечный человек»)

Глава 5. Историческая наука сегодня

Ближе к концу 80-х годов в советском обществе стала стихать волна религиозной критики и богоборчества (один из пиков которой приходился на период хрущевских гонений на христианскую Церковь). В научных кругах (впрочем, как и вообще в кругу советской интеллигенции) начал проявляться интерес к более тщательному изучению религиозных доктрин и истории религии. В этот период появляются на свет более глубокие работы, касающиеся истории христианизации Руси.

Для авторов этих работ был характерен отход от грубой атеистической пропаганды и очернения всего религиозного (в том числе и христианского). Появляются первые экскурсы в догматику и неуверенные попытки исследования внутренней сущности как язычества, так и христианства[109]. Присутствует даже положительная оценка как языческой, так и христианской религиозной культуры, в том числе признается большой вклад христианства в развитие древнерусского государства и общественных отношений. Однако по своей сути все эти исследования также являлись исследованиями атеистического содержания[110]. К сожалению, и до сего времени эта тенденция, доминирующая в гуманитарной науке, не преодолена.

Эволюционистская критика христианства

Видимо, еще слишком сильны связи с прошлым советской исторической школы, а большинство современных историков имеют своими учителями корифеев советской гуманитарной науки (к слову сказать, среди которых встречались приятные исключения, например академик Д.С. Лихачев).

В целом, общая картина описания древнерусской религиозности приобрела следующие черты: – религия как таковая перестает быть анахронизмом и примитивным предрассудком. Теперь религиозные доктрины включаются в общий культурный контекст развития человечества, т. е. как бы признается эволюционная ценность религии как таковой (мол человек развивался и шел в своем культурном развитии от более примитивных форм к менее примитивным и далее, к высоким достижениям в области религиозной культуры, богословия и философии)[111].

Первые работы, в которых были сделаны подобные выводы, появились уже в конце XVIII века: «В конце XVIII столетия французские «просветители» Вольней и Дюпюи впервые попытались разрешить христианство в систему мифов. Шарль Франсуа Дюпюи (+1809), которого современные мифологи считают своим родоначальником, выпустил огромный (в виде трех томов) труд под заглавием: «Происхождение всех культов или всеобщая религия» (1794), в котором утверждал, что «существо, освященное под именем Христа, «это солнце… Христиане – это лишь почитатели солнца», что «христианская религия, подобно прочим религиям, основана на почитании солнца, сохранила те же обряды, те же догматы, те же мистерии, какие были у других религий»…

В XX столетии вышло чрезвычайно большое количество работ на различных языках с попытками дать мифологическое истолкование христианства, в 1904 году итальянец Эмилио Босей, под псевдонимом Милезбо, напечатал книгу «Иисус никогда не существовал, в которой доказывал, что Христос – солнечное, мифическое божество, аналогичное Кришне, Будде, Адонису. В 1906 году выступил американец (по специальности математик) Вильям Бенграмен Смит с работами: «Дохристианский Иисус» и «Ессе Deus». В. Голландии профессор философии Боллаид в ряде трудов выводит христианство из Александрии, из слияния там в одно целое греческой философии и иудейского эллинизма. Одновременно с этим выходят работы так называемых «панвавилонистов» – Ф. Делича, Иенсена, Гункеля, Иеремиаса Винклера и др. – ассириологов, которые задаются целью найти следы вавилонских мифов в библейской религии и, в частности, в христианстве…»[112]

Увы, но данный подход (т. е. подход, при котором христианство признается, в лучшем случае, лишь вершиной общечеловеческого мифологического творчества, а в худшем – сводится на уровень примитивных религиозных мифов) и по сей день является чуть ли не самым распространенным в современной исторической науке.

Христианство как культурный феномен

Логическим следствием вышеуказанного подхода в изучении феномена христианской религии явилось то, что при описании тех или иных исторических событий, непосредственно связанных с распространением христианства на Руси (т. е. вопросом, который мы будем детально разбирать во второй части нашей работы), на передний план стал выдвигаться культурный контекст, а контекст собственно религиозный стал отодвигаться на задний план или попросту игнорироваться. Проще говоря, христианская вера стала преподноситься исключительно как КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН. И действительно, признав религиозную основу христианства всего лишь продуктом мифотворчества, историки, видимо, посчитали исследование мифов, в некотором смысле, несерьезным и ненаучным занятием (занятием более достойным для этнографа) и принялись исследовать внешнюю сторону христианства, а именно; ХРИСТИАНСКУЮ КУЛЬТУРУ.

Само по себе это занятие не такое уж и плохое, если бы не одно маленькое но…! Дело в том, что в этом случае сам феномен принятия христианства на Руси стал рассматриваться в исторической науке как переход от одного культурного уклада (языческого) к другому (христианскому). Так, например, А. В. Карпов в своей работе «Язычество, христианство, двоеверие» пишет следующее: «Становление новой христианской культуры на базе византийского и южнославянского наследия происходило параллельно с динамичной перестройкой всей системы традиционного культурного уклада. Трансформация основных культурных компонентов массовой религиозности была неразрывно связана с общим ходом исторического процесса»[113].

Нетрудно заметить, что в этом случае КУЛЬТУРА превращается в своего рода идола, существованию которого подчинено все и вся (как в жизни отдельного человека, так и общества в целом). Таким образом, вся история существования человеческого общества представляется как один нераздельный СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН, религиозная составляющая которого либо совсем игнорируется, либо отходит на задний план как нечто несущественное, маловажное, являющееся лишь составной частью культуры[114], не имеющее глубокого влияния на ход исторического процесса и не представляющее большого интереса для научных исследований. Тот же А.В. Карпов пишет по этому поводу следующее:

«Понятие «культура» занимает, пожалуй, первое место по множественности его определений в научной литературе. В рамках европейской цивилизации оно прошло огромный путь «насыщения» новыми смыслами… С одной стороны, «взятое в широком смысле современное понятие культуры обозначает все то, что создано руками человека». С другой стороны, согласно концепции В. С. Степина, культуру можно рассматривать как «систему исторически развивающихся надбиологических программ человеческой жизнедеятельности (деятельности, поведения и общения), обеспечивающих воспроизводство и изменение социальной жизни во всех ее основных проявлениях». Эти «программы – представлены многообразием знаний, норм, навыков, идеалов, образцов деятельности и поведения, идей, гипотез, верований, целей и ценностных ориентаций и т. д. В этом плане культуру надо рассматривать как «основной способ осуществления социальности людей, реализацию их потребности в коллективном существовании и – главное – обобщение динамики этого существования в системе социального опыта и трансляции этого опыта следующими поколениями… Социокультурный подход позволяет представить культуру в виде системы информационных кодов. С точки зрения этой теории, сложные исторические органические целостности должны содержать внутри себя особые информационные структуры, обеспечивающие ее саморегуляцию. В биологических организмах эту роль выполняют генетические коды (ДНК, РНК). В обществе, как целостном социальном организме, аналогом генетических кодов выступает культура. Подобно тому, как управляемый генетическим кодом обмен веществ воспроизводит клетки и органы сложных организмов, подобно этому различные виды деятельности, поведения и общения, регулируемые кодами культуры, обеспечивают воспроизводство и развитие элементов, подсистем общества и их связей, характерных для каждого исторически конкретного вида социальной организации»[115].

Как видно из этой цитаты, в данном случае мы имеем дело с так называемой «культурной» моделью развития человеческого общества, в которой человеку фактически отводится роль некоего культурного животного, и не более. Конкретно это означает то, что если простые животные подчинены общему ходу эволюции, а, точнее, главному ее двигателю естественному отбору (т. е. являются своего рода биологическими машинами), то человек также эволюционирует, т. е. также является биологической машиной, но только делает это на более высоком КУЛЬТУРНОМ, уровне, например:

«Накопление сведений о чем-то новом, насыщение сознания новым информационным содержанием всегда первично по отношению к более глубинным и постепенным трансформациям культуры. В реальной жизни «индивидуальные когнитивные (т. е. сознательные, связанные с мышлением, – прим. автора) приобретения всегда опережают типологическое становление культуры». Причем «когнитивный результат оказывается культурным достижением, лишь будучи наследуемым на протяжении многих поколений, превращаясь в устоявшуюся матрицу культурного поведения». Межпоколенная приемственность когнитивных результатов, их закрепление в структурных перестройках языка, в стереотипах поведения превращает когнитивный режим в феномен культуры»[116].

Человек как биокомпьютер?!

Из всего вышесказанного вытекает тот факт, что если животные, согласуясь с законами эволюции, строят свою среду обитания (а, точнее говоря, приспосабливаются к среде обитания) по своим (выработанным в ходе эволюции) механизмам, то человек делает это в соответствии с только ему свойственными эволюционными механизмами.

И действительно, животные не имеют свободы воли, т. к. действуют строго в соответствии с заложенными в них генетическими механизмами. Животное всегда стремится выполнить свою генетическую программу и никогда не сделает свободного выбора в пользу того, чтобы от этот программы отказаться. Так, например, голодный хищник никогда не пощадит свою жертву, а птицы, прилетевшие из южных краев, всегда будут тянуться зимовать на юг. И даже если в животном мире и происходят те или иные сбои в выработанный миллионами лет эволюционных механизмах, их (эти сбои), в свою очередь, также можно назвать эволюционными изменениями и не более (или, в худшем случае, аномалиями).

Увы, но, несмотря на то, что даже по отношению к животному миру подобная модель выглядит несколько примитивной, она с уверенностью проецируется и на человека:

«…религиозное сознание отдельного человека надо воспринимать как своеобразную «операционную систему», имеющую дело с массивами информации, из которых конструируется индивидуальное религиозное мировоззрение – сумма более или менее упорядоченных представлений о естественном и сверхъестественном мирах… В связи с этим представляется уместным обратить внимание на гипотезу Д. Деннета о том, что сознание – это деятельность психики, связанная с интерпретацией информации, поступающей в мозг из внешнего мира и от самого организма»[117].

Очевидно, что подобная модель человеческого сознания представляет из себя некий сложный биокомпьютер, получающий информацию из окружающего мира и рождая в процессе обработки информации те или иные социокультурные феномены. Так, например, согласно этой концепции страх перед природными стихиями был преобразован нашим мозгом в чисто религиозные феномены и стереотипы (к слову, у животных мозг фактически представляет такой же биокомпьютер, но только с гораздо меньшими возможностями обработки информации).

Этот, чисто программный (компьютерный), подход к решению проблемы человеческого сознания еще более прояснится, если мы поближе познакомимся со взглядами самого Д. Деннета, который на сегодняшний день является ярчайшим представителем американской философии именуемой им как: «AI процессуально-информационная модель сознания», «функционалистический физикализм», «семиотический материализм», «материализм» и т. д.»[118].

Самого Деннета справедливо относят к сторонникам теории сильного ИИ[119]. А это значит, что он (как и вообще все сторонники теории сильного ИИ, и как материалист) понимает человека исключительно как хорошо устроенную биологическую машину, великолепно запрограммированную в ходе многих миллионов лет эволюции (т. е. тот же биокомпьютер). И потому, с его точки зрения, данная машина (т. е. человек) не может обладать ни свободой воли, ни вообще выйти за рамки строго детерминистских[120] законов, действующих во Вселенной.

Из этого следует, что все наши (т. е. человеческие) действия, ни много ни мало, определены от начала и до конца. Так что уже не мы выбираем, что и как нам делать, и как поступать в той или иной ситуации, но наше поведение всецело определено фундаментальными законами развития мироздания, которым подчиняются и люди, т. е. именно они (эти законы) определяют стиль, мотивы и результаты человеческого поведения.

При этом сознанию человека также отводится довольно пассивная роль, т. к. с точки зрения сторонников сильного ИИ наше сознание подчиняется действию очень сложного алгоритма: «При таком подходе «человеческое сознание» должно рассматриваться, по сути, как набор программ – «софта», а его конкретное воплощение в виде материального человеческого существа – как действия этих программ, осуществляемые «железной начинкой» его тела и мозга»[121].

Известный английский математик, физик и богослов, священник Джон Полкинхорн так описывает эту расспространненную сегодня научную модель: «Одна из наиболее популярных моделей редукционизма при рассмотрении взаимоотношений между разумом и мозгом – предположение, что эти взаимоотношения основаны на переработке информации, превращающей входные данные – сигналы, полученные от среды, в выходные данные – разные виды двигательной активности (включая речь). Таким образом дискуссия переходит в чисто функциональную плоскость»[122].

Принимающие такую точку зрения часто пытаются выразить ее с помощью физикалистской модели мозга-компьютера. Их поощряет тот факт, что наше нейронное строение имеет некоторое сходство со строением компьютера, особенно такого, который основан на обработке параллельных матриц, хотя, конечно, мозг неизмеримо сложнее, а особенно в том, что обладает гораздо большей степенью связности компонентов, чем любой из современных компьютеров. Победные заявления поборников теории искусственного интеллекта о том, что «мыслящие машины» уже вот-вот будут созданы, подкрепляют эту «компьютерную теорию».

Однако, несмотря на претенциозное заглавие книги Деннета («Сознание объяснено»), ни один из сторонников физикалистской модели даже близко не подошел к убедительному объяснению фундаментального для человека ощущения самосознания: «С функциональным подходом к сознанию существует еще немало серьезных проблем. Даже учитывая то, что эффективная обработка информации действительно должна способствовать выживанию, непонятно, почему она должна также включать в себя самосознание. На самом деле фокусировка сознания на себе может даже помешать человеку распознать опасность, грозящую «снаружи». На этом факте основано использование безличных – без участия человека – систем контроля безопасности на опасных производствах»[123].

Из всего вышесказанного можно сделать один, очень простой и достаточно очевидный вывод: все это, несомненно, более тонко и интересно, нежели представленные выше грубо-атеистические мифы, но по сути это одно и то же, т. к. и в том, и в другом случае в основе изучения рассматриваемых исследователями исторических процессов лежат все те же материалистические установки: – о первичности бытия над сознанием, о естественном отборе в ходе эволюции, о самой эволюции как о бессознательном двигателе всех процессов во вселенной и т. д. В этом контексте даже не приходится удивляться смелому высказыванию Д. Деннета о том, что: «Маркс и Ницше пошли по верному пути, когда приписывали сознанию коммуникативно-социальный характер, а личности – нормативный характер, хотя и не представили логически корректной аргументации»[124].

Казалось бы, все эти вопросы никоим образом не относятся к исследуемому нами предмету (т. е. к событиям далекого прошлого Древней Руси), но, тем не менее, они имеют самое прямое отношение к анализу методов, которые современные историки применяют в отношении изучения древней истории. Здесь как бы заложен фундамент всех последующих ошибок, связанных с оценками конкретных событий из древней истории человечества. Поэтому остановимся несколько подробнее на анализе вышеизложенной научной модели.

Есть ли у человека свобода воли?

Проводя данный анализ, мы будем избегать использования аргументов, говорящих о том, что в науке неоднократно происходили совершенно кардинальные перевороты, радикальным образом изменявшие общечеловеческие представления об устроении мироздания и человека. В том числе, нет необходимости обращаться и к многочисленным статьям креационистов. Статьям, в которых теория эволюции подвергается жесточайшей критике. Также нет ни малейшей необходимости опираться на строго религиозные представления об устройстве мироздания и наличии души в человеке. Достаточно будет проанализировать вышеизложенную модель с точки зрения самой науки, т. е. с точки зрения голых научных фактов.

Т.к. именно с этой точки зрения вышеизложенная концепция развития вселенной, человеческого общества и сознания выглядит более чем сомнительной.

Во-первых: к сожалению, сегодня, в сознании большинства людей, и в том числе в сознании многих ученых все еще доминируют псевдонаучные взгляды атеистической эпохи. Так, например, в конце 19-го века в кругах ученых господствовало твердое убеждение о том, что научная картина мира в целом предельно ясна, а самим ученым остается лишь уточнить некоторые ее детали. Согласно этим взглядам, все события во Вселенной строго детерминированны (т. е. могут быть предсказуемы) и степень их предсказуемости зависит лишь от точности измерений[125].

Проблема же состоит в том, что в строго детерминированной Вселенной, а именно о такой вселенной говорит нам классическая наука, не может быть места для СВОБОДЫ ВОЛИ и в этом случае человек действительно представляет из себя более сложную, нежели животные, но все же БИОЛОГИЧЕСКУЮ МАШИНУ. Однако уже в самом начале 20-го века были сделаны научные открытия которые полностью опровергали эти скоропалительные выводы: «Оказывается, что даже в классической механике Ньютона возможность предсказать движение системы для достаточно больших промежутков времени, как правило, ограничена. В современной квантовой физике возможность однозначных предсказаний ограничена еще сильнее, и сам математический аппарат сориентирован на вычисление вероятностей различных процессов»[126].

Во-вторых: не все так просто с детерминизмом и алгоритмичностью человеческого сознания. Дело в том, что сама концепция строгого детерминизма содержит в себе явное логическое противоречие, а именно: с точки зрения детерминизма человек может (чисто теоретически) с абсолютной точностью рассчитать все прошлые и будущие события во вселенной, но при этом, зная все события как прошлого, так и будущего (теоретически), на практике человек может поступить с точностью до наоборот. Некоторые ученые пытаются ответить на это противоречие тем, что с точки зрения математики расчет всех (в том числе, и будущих) событий не представляется возможным. Но, все же, вне зависимости от того, можно ли на практике проделать все эти вычисления или нет, всегда остается вероятность развернуть вспять закон причинно-следственных отношений (он же – принцип детерминизма). Поэтому, даже являясь сторонником детерминистского устроения вселенной, никогда нельзя утверждать с абсолютной точностью, почему тот или иной конкретный человек (или, допустим электрон[127]) поступил так, а не иначе, т. е. являются ли его действия следствием тех или иных причин, либо же он, по меткому замечанию Канта, «сам от себя начал состояние»[128], т. е. фактически сделал то, что никак не вытекало из его прошлых действий, т. е. не являлось прямым, а может быть даже и косвенным следствием тех или иных событий.