Под созвездием Красного креста. Записки терапевта

Стал и я призадумываться о своей дальнейшей работе… Но рубить с плеча я не собирался. Поговорю-ка ещё раз с главным врачом о своих перспективах – усовершенствовании, возможной специализации – и по результатам этого разговора и будем планировать свои действия. Этим я решил заняться сразу же по окончании отпуска.

Отпускные деньки проходили быстро. Я со всей своей семьей каждую субботу уезжал на дачу с ночёвкой, и только вечером в воскресенье мы возвращались домой. Среди недели я отправлялся на дачу один. Поливал в теплицах, занимался мелкими ремонтами и другими делами, которые у любого дачника всегда найдутся. Приезжал домой ближе к вечеру. Мотоцикл на ночь я у дома никогда не оставлял, поэтому сразу после дачи проезжал в свой гараж, расположенный в гаражном кооперативе на окраине райцентра – минут пятнадцать ходьбы от моего дома.

Как-то вечером, возвращаясь из гаража, я встретил Николая Забродина, который тоже выходил из гаражей с объемным рюкзаком за спиной.

Мы обменялись приветствиями.

– За картошкой ходил, – кивнул Николай на рюкзак.

– А я в отпуске, – сообщил я. – Как дела?

– Пока что промышляю в лесу: ягоды и грибы собираю, на рынке продаю. Но с октября меня обещали взять в лесхоз. Первое время буду сучкорубом, а там поглядим…

Я не удивился: райцентр у нас небольшой, все про всех всё знают, и новость, что Николай «завязал» с пьянством наверняка уже дошла до директора лесхоза. Главное, чтобы он снова не запил.

– А у меня как раз работа есть – надо фронтоны дома вагонкой обшить, – предложил я.

– Договорились! Через два дня как раз Огородником приедет, вдвоем сподручнее будет.

С обшивкой фронтонов Забродин с Огородниковым провозились около недели – я не торопил, пусть работают качественно. А потом они вставили оконные блоки и сразу их застеклили (до этого оконные проёмы были закрыты щитами). С работниками я рассчитался только деньгами, водки не покупал – не хотел спаивать Забродина.

Дом постепенно приобретал жилой вид: навешаны двери в дом и на веранду, топится печка. В ближайшее время будет подводится электричество – пока на временных столбах – в наш строящийся микрорайон.

Во дворе была установлена «игла» (длинная труба сечением 45 мм), и с помощью насоса я подкачивал воду для полива грядок, которые были сделаны по весне.

В оставшуюся неделю отпуска я успел покрасить оба фронтона.

26.

Солнце уже не жарит, а просто греет. Деревья на улицах стоят в окружении разноцветных ковров опавших листьев. Началось «бабье лето»!

А у меня отпуск недели две, как закончился, и я уже успел втянуться в свою работу. Работать, впрочем, пока ещё не тяжело. Мои пациенты в большинстве своём всё ещё в лесу и на дачных участках.

В наш строящийся микрорайон частных домов провели электричество. Теперь надо делать проводку в доме. Согласился один из моих пациентов – электрик со стройки. Деньги за работу он запросил вполне приемлемые, примерно половину его месячной зарплаты. К слову сказать, когда я предварительно обратился с подобной просьбой в туже организацию – но официально, через бухгалтерию, то насчитали втрое больше!

Сегодня среда. После вызовов – их было всего четыре, я наскоро пообедал и пошёл работать на дом. Докопал последнюю сотку картошки и оставил её сушиться на земле – под солнышком. Собрал ботву в кучу, добавил кое-какого строительного мусора и поджёг. Ботва была наполовину сухая, а в перемешку со стружками и мелкими деревяшками всё загорелось сразу, заклубился сизоватый дымок, медленно поднимаясь вверх. Я присел на перевернутое ведро, огляделся. Прямо передо мной возвышался мой новый дом: кирпичный, с двускатной крышей, с окрашенными синей краской фронтонами, с небольшой верандой. Вокруг, на соседних участках обстановка была разнообразная: готовых домов было всего несколько, в основном возвышались двух- и одноэтажные кирпичные коробки, где-то строительство пока остановилось на фундаментах. Вдалеке, через две улицы от меня, подъёмный кран медленно переносил плиты перекрытия. Кое-где на участках также, как и я, жгли костры. На соседней улице дым поднимался не сизоватый, а черный – это топили битум, которым будут обрабатывать фундамент снаружи. В общем, впечатляющая картина. А ведь каких-то три года назад здесь было обыкновенное совхозное поле.

Через пару часов я ведрами перенёс картошку в сарай и рассыпал по полу – пусть окончательно подсыхает. Потом я увезу её в гараж и засыплю в яму.

В завершении всех дел я залил догорающий костер водой…

На обратном пути я зашел в наш центральный продовольственный магазин – надо было купить хлеба и печенья. В магазине, несмотря на поздний час, всё еще сновал народ. Пока я стоял в очереди в кассу, а потом ещё в отдел с чеком – прошло немало времени. Когда я вышел на улицу – уже смеркалось. Вдалеке – где-то у рынка, пламенели отблески пламени, поднимался чёрный дым. Мимо магазина по направлению к рынку проехала машина «скорой помощи».

«Наверное, пожар?» – подумал я. Можно было бы сходить и посмотреть, но не хотелось.

«Ладно, завтра на работе узнаю все подробности!» – решил я и повернул в сторону дома.

На утренней оперативке, как обычно, собрались все врачи, дежурная смена «скорой» помощи, главная медсестра, завхоз.

Как объявил главный врач, вчера вечером – около двадцати часов, на городском рынке произошло, по его выражению, ЧП районного масштаба. Неизвестные, проезжавшие по дороге на белом «жигулёнке», открыли стрельбу по бригадиру приезжих маляров. Бригадир сидел в припаркованной у обочине машине. Пули преступников пробили в нескольких местах кузов, одна пуля попала в грудь бригадира. При этом тот успел достать пистолет и, ещё до своего ранения, выстрелил в машину нападавших. Машина бригадира загорелась, нападавшие скрылись. Бригадир сумел выбраться из машины, и бригада «скорой помощи» доставила его в больницу.

Далее слово предоставили хирургу – в эту ночь дежурил заведующий хирургическим отделением Милованов, приземистый полный мужчина лет сорока, с толстыми щеками, в модных очках с позолоченной оправой.

Он объяснил, что у пострадавшего было пулевое ранение правого легкого.

– Такой случай в практике нашей больницы впервые, но операция прошла успешно, – сказал он. – В настоящее время состояние больного тяжёлое, но стабильное.

Далее опять продолжил главный врач. Он сообщил, что у палаты больного установлен постоянный милицейский пост. Кроме лечащего врача и медсестёр отделения никому из медработников туда входить запрещено. Идёт следствие.

Сегодняшняя оперативка напоминала пересказ детективной повести. Во всяком случае, так эту ситуацию воспринял я. Не скрою – в Москве и Ленинграде случались перестрелки на улицах – об этом скупо сообщалось в газетах. Но чтобы у нас, в тихом маленьком райцентре – и голливудская стрельба! Уму непостижимо! И кто эти напавшие преступники? Конкуренты? Вымогатели – сейчас их стали называть рекетирами? И самое несправедливое, что теперь больше всего пострадает бригадир маляров. Он, как выяснилось носил при себе пистолет, что для обычных граждан является преступлением. (Правда, преступников это не останавливает, в отличие от обычных правопослушных граждан преступники всегда вооружены – не пистолетом, так ножом или бритвой.) И неважно, что это оружие, возможно, спасло ему жизнь. Теперь сам пострадавший автоматически стал сразу и обвиняемым – потенциальным преступником, которого следует задержать и потом судить.

После приема, проходя мимо здания «малосемейки» (так называемого ДГТ – дома гостиничного типа), я увидел всю ту же бригаду приезжих маляров – они по-прежнему работали, неторопливо покрывая стены фасадной краской.

27.

«Бабье лето» промчалось быстро. Вот уже и октябрь на дворе. И дни стоят пасмурные, дождливые. Огородный сезон закончился, в лесу тоже делать практически нечего, разве что клюкву на дальних болотах добирать. И народ в поликлинику пошёл обильно, заполняя коридоры поликлиники и больничные койки.

А доктор Гусев занялся коммерцией. Закупает в Ярославле через каких-то знакомых дешёвые сигареты без фильтра и продает их то на рынке, то прямо у проходных местных предприятий – в конце рабочего дня, когда все отправляются домой. Сигареты в дефиците, продаются только по талонам, курильщику и на неделю этой нормы не хватает. А тут подошел, взял пачку… и кури себе, пока здоровье позволяет… Некоторые удивлялись, что, мол, доктор совсем стыд потерял, спекуляцией занимается. Но кое-кто поднимал другой вопрос – до чего же довели медиков, если они вынуждены торговать на улице!

А торговать и перепродавать уже начали многие. Совхозы вырубали лес, выделенный им для хозяйственных нужд…и вывозили его за пределы области, меняя в совхозах южных областей на сахарный песок или другие дефицитные продукты питания. Рядовые граждане – преимущественно старушки – продавали втридорога водку и сигареты, которые закупали по талонам. Стали появляться в райцентре и первые иностранные автомобили, естественно не новые, ввозимые в страну с иностранных автосвалок. А обычные профессиональные рыночные торговцы ещё больше расширили ассортимент товаров.

Строительство моего дома продолжалось. Знакомый электрик провёл в доме электропроводку, установил электрический счётчик, розетки, выключатели. Наконец были протянуты провода к уличному столбу, и в доме появилось электрическое освещение!

Кроме того, я продолжал, так сказать, затариваться. Времечко стояло очень неспокойное! Уже отправились в свободное плавание республики Прибалтики, на юге, в Средней Азии, тоже начались выступления националистов. И к нынешним деньгам у меня пропало всякое доверие. В этих условиях делать большие денежные запасы было глупо. Хотя своим пациентам я своего мнения не навязывал. Пустое дело – многие до сих пор наивно верили, что их денежные накопления не могут моментально исчезнуть. Как будто и не было денежных реформ 1947 и 1961 годов!

А у меня уже было закуплены абсолютно все материалы для отопления, канализации и водопровода. На чердаке просушивалась половая доска, напиленная из заготовленного леса. В стороне у дома возвышался, аккуратно покрытый рубероидом, штабель белого силикатного кирпича – его я приготовил для будущего гаража. Рядом с кирпичом лежали брус, обрезная и необрезная доска – всё это было прикрыто рубероидом и сверху надежно приколочено досками. Кроме того, я стал запасать спиртные напитки – я отовариваю водочные талоны нашей семьи, а водку не пью, потому что это реальная жидкая валюта, стоимость которой постепенно возрастает.

Конечно, на сберкнижке у меня хранится пару тысяч рублей – совсем без денег оставаться нельзя, но основные мои накопления вложены в недвижимость – дом, гараж в гаражном кооперативе, садовый участок с дачным домиком.

А белорусские маляры закончив покраску очередного здания, уехали на родину. Судьба их отчаянного бригадира мне неизвестна.

28.

Седьмое ноября меня назначили дежурить в больнице. И я был доволен. Оно и лучше – с утра зарядил дождь и на обязательной демонстрации сегодня будет неуютно. Кстати, на нынешнюю демонстрацию народу, наверное, соберётся немного. Как мне стало известно от коллег, большинство просто отказались туда идти. И ничего с ними не сделать – времена уже не те! Пойдут только коммунисты, карьеристы и пьяницы (которые не станут портить отношения с начальством).

Итак, с девяти часов утра я приступил к дежурству. В нашей ЦРБ обычно только один дежурный врач (любой специальности), который «отвечает за всё» и «принимает всех». Для нас, районных лекарей, это обычная ситуация: хирург может принять терапевтических больных и дать рекомендации, а терапевт, в свою очередь, наложить повязки или швы, исключить острую хирургическую патологию. Но когда необходимо, когда он не может справиться самостоятельно, дежурный врач всегда вызывает специалиста соответствующего профиля. Сегодня дежурю я, врач-терапевт, а это значит, что, если, например, поступит пациент с острым аппендицитом – придется вызывать хирурга. А тот будет дежурить послезавтра, и в случае поступления пациента с инфарктом миокарда вызовет из дома меня или другого терапевта

Переодевшись в белый халат, я провёл обход отделений, осмотрев больных, переданных заведующими под наблюдение дежурного врача. Потом я поднялся в ординаторскую хирургического отделения, где обычно размещались дежурные врачи, включил телевизор, и стал смотреть военный парад на Красной площади.

Но парад посмотреть полностью не удалось. Вскоре меня вызвали в приёмный покой, и я в течение часа принял двух пациентов, обратившихся в больницу в связи с повышением артериального давления. После оказания помощи они были отпущены домой. В обед я сходил на пищеблок и снял пробу пищи – это тоже входило в обязанности дежурного врача. После обеда я даже прилег на диван и сумел, так сказать, впрок поспать пару часов.

Ближе к вечеру позвонили из приёмного покоя – «скорая» привезла экстренного больного.

Когда я спустился в приёмный покой, там меня дожидалась куча народа! Медсестра приёмного покоя (выполнявшая одновременно с этим обязанности диспетчера «скорой помощи») сидела за своим столом. Около стола стояла фельдшер «скорой помощи», высокая женщина лет на пять постарше меня. Худощавый мужчина лет тридцати сидел на стуле, весь какой-то вялый, бледный. Вероятно, это был пациент. Рядом стоял невысокий пожилой мужчина – скорее всего родственник или знакомый.

– Предварительный диагноз – стенокардия напряжения. Решили доставить на консультацию, – сообщила фельдшер. – Работает в совхоз бригадиром, вызывал его родственник, – кивнула фельдшер в сторону пожилого мужчины.

Я взял кардиограмму, сделанную по скорой – никакой патологии нет.

– Он уже неделю еле ходит, – вступил в разговор родственник. – Чуть пойдет побыстрее и одышка прихватывает.

– Да, так оно и есть – дышать не чем и слабость наступает, – вступил в разговор пациент, – стоит только поднять чего-либо тяжелое или шагу прибавить. А я ведь бригадир, мне отлынивать от работы нельзя.

– А сегодня вечером после работы он ко мне зашёл – мы с ним по соседству живем, – продолжал мужчина. – Сказал, что совсем ему худо. Я и вызвал «скорую».

– Почему же он именно к вам пошел? – полюбопытствовал я.

– Это племянник мой. Да и телефон у меня имеется.

Мы с фельдшером проводили пациента – его звали Гришей – в смотровую комнату, уложили на кушетку.

Я всегда проводил осмотр по всем врачебным канонам, так как нас учили ещё в институте, потому что давно убедился – в нашем деле ненужных мелочей не бывает. Выслушав жалобы больного и собрав анамнез (историю заболевания) я так же, как и фельдшер «скорой», предположил, что у пациента впервые возникшая стенокардия. А то что изменений на кардиограмме нет, то они и не обязательны. Выраженные боли тоже не у всех больных бывают, иногда только вот такой одышкой стенокардия и проявляется. В идеале надо бы подтвердить этот диагноз кардиограммой, сделанной под нагрузкой – на велоэргометре. Но это уже возможно только в условиях областной больницы. И сейчас в этом нет смысла. Назначу лечение, а потом его осмотрит заведующая терапией, кардиологом по своей специальности.

– Надо ложиться в больницу, – сказал я Грише. – У тебя стенокардия, дома не вылечишься. Сейчас будем оформляться.

– Да как-то неохота. Может, все-таки дома?

– Давай, Гриша, не дури, – заявил с порога пожилой родственник, который все время осмотра стоял у открытых дверей смотрового кабинета, – лечись, выздоравливай.

– Значит, пойдем в приемное отделение, оформим историю, а потом – на коечку! – подвел я итог.

Все произошло очень неожиданно! Пациент присел на кушетку, затем встал, намереваясь идти к выходу…и вдруг резко и коротко вздохнул, захрипел, мягко оседая на пол, а потом растянулся во весь рост рядом с кушеткой. Глаза остекленели, несколько коротких вдохов…и дыхание прекратилось.

Я тут же присел к пациенту, проверил пульсацию на сонных артериях – отсутствует.

– Клиническая смерть! – сообщил я фельдшеру.

– Ну, все, отмучился парень! – охнул бригадир.

– Нет, не все! – твердым голосом сказал я и, повернувшись к фельдшеру, продолжил, – несите мешок Амбу.

В таких случаях я привык действовать быстро и целенаправленно, не теряя ни единой минуты, потому что мозг пациента без реанимационных мероприятий живет в среднем четыре-пять минут.

Фельдшер выскочила из комнаты, а я, схватив первое попавшееся полотенце, скрутил его в жгут, подложил его под плечи больного и единым приемом Сафара обеспечил проходимость дыхательных путей пациента.

Дефибриллятор у нас на всю больницу только один, хранится в операционном блоке, и пока его принесешь, помощь пациенту уже не понадобится – потеряешь драгоценное время! И поэтому я сразу же приступил к непрямому массажу сердца.

В этом у меня был опыт еще с той поры, когда я работал в сельской больничке. Учитывая целый ряд проб и ошибок, в последнее время я стал проводить реанимационные мероприятия, несколько отклоняясь от принятых в медицине стандартов. И после обеспечения проходимости дыхательных путей я всегда приступал сразу к непрямому массажу сердца. На искусственную вентиляцию лёгких (ИВЛ) сразу не отвлекался, учитывая то, что в легких еще остается какое-то количество воздуха, которого вполне хватит на пару минут. И первую минуту я интенсивно (не менее 100 качков) наживаю на грудину, а другой медработник готовится начать ИВЛ. По стандартам я теперь провожу только так называемую шоу-реанимацию: когда я уверен в необратимых изменениях головного мозга, но родственники или знакомые больного, находясь в стрессовом состоянии, уверяют меня, что пациент только-только умер. На скандал я обычно не иду, вместе с каким-нибудь медработником провожу стандартные реанимационные мероприятия, а когда обязательное для реанимации время истекает, констатирую биологическую смерть.

Ритмично, с определенным усилием (но не чрезмерно – чтобы не сломать ребра) я нажимал на грудину пациента. В начале второй минуты реанимации в комнату вбежала фельдшер «скорой» с маской и мешком Амбу, начала проводить искусственную вентиляцию легких (ИВЛ). Приметив, как профессионально ловко она придерживает маску у лица, как грудь больного начала периодически подниматься от вдыхаемого воздуха, я понял, что моя коллега вполне подготовлена и вместе у нас есть шанс на успешную реанимацию.

Время заметно расширилось, каждая секунда воспринимается весомым отрезком времени. И одновременно с реанимационными действиями я подумал, что несправедливо и неестественно, если умрет такой молодой мужчина и надо сделать все возможное, чтобы этого не случилось.

Родственник больного стоял где-то в коридоре, неподалеку от входа в смотровую, и в эти минуты мы о нем даже позабыли.

Эффекта от реанимационных мероприятий пока не было.

В комнату вошла медсестра приемного покоя, в руке шприц с каким-то лекарством, игла длинная – явно для внутрисердечных инъекций.

– Что здесь? – спросил я.

– Адреналин.

Внутрисердечные инъекции – дело мне знакомое. Изучал теоретически, неоднократно применял на практике.

Прервав массаж сердца, я расстегнул рубашку пациента и заученным движением – в определенное место – ввел иглу в грудную клетку. Убедившись, что игла находится в полости левого желудочка, я быстро ввел содержимое шприца.

И снова за массаж сердца! Пошла уже пятая минута реанимации, я начал уставать, а результатов пока не видно. Неужели, все пустую!..

Самостоятельное дыхание появилось внезапно: пациент сделал два глубоких вдоха и задышал ровно и правильно. Слегка порозовели щеки, появилась пульсация на сонных и лучевых артериях.

Я позвал бригадира, и вместе с ним мы подняли Гришу с пола, уложили на кушетку. Гриша с недоумевающим выражением лица моргал глазами.

– А что это вы делаете?

– Помощь тебе оказывали, – пояснил бригадир. – Сознание ты потерял. Едва не умер…

– Сознание потерял? – удивился парень. – Да не было такого. Голова немного закружилась, в глазах потемнело, а потом опять в себя пришел.

Мне стало ясно, что клиническую смерть Григорий не ощутил. Не выпала ему честь возноситься по «светлому коридору», но и в «темную яму» тоже не падал. Только полное небытие, воспринимаемое, как единый миг.

Медсестра принесла кардиограф, сделала повторную кардиограмму – и на этот раз вылезли признаки начинающегося инфаркта миокарда! Вот и причина клинической смерти!

Пациента перевезли на каталке в терапевтическое отделение, в палату интенсивной терапии (ИТР), потому что реанимационного отделения у нас в больнице не было.

Я расписал в истории болезни назначения, Григорию поставили «капельницу» и дальше все проходило так, как я и планировал. До утра Гришу усиленно лечили – и состояние его оставалось стабильным. И утром я передал его заведующей отделения Нине Степановне.

Короче, удалось-таки «вытащить» парня, прошелся он по краешку пропасти – и вернулся обратно, к суете и радостям земного бытия. А я, несмотря на почти бессонную ночь (потому что то и дело ходил проверять состояние пациента), чувствовал себя одновременно умиротворенно и окрылено – впрочем, как всегда, когда удавалось «вытаскивать» практически безнадежных больных…

29.

Декабрь. За окном бесконечный и непредсказуемый танец снежинок, дирижируемый холодным порывистым ветром. Я сижу на утреннем приёме, и больных у моего кабинета видимо-невидимо.

В конце приёма, когда поток больных поиссяк, я выждал свободную минутку и отлучился в кабинет главного врача. Решил ещё раз переговорить о моей дальнейшей врачебной карьере.

Главный врач был на месте, и меня принял.

Он сидел за своим двухтумбовым столом, на котором были разложены какие-то бумаги. Одет в солидный серо-голубой костюм, при галстуке. Лицо доброжелательное, глазки хитровато посверкивают из-под линз массивных очков в роговой оправе.

Поздоровавшись, я сразу приступил к делу:

– Вот уже более пяти лет я работаю участковым терапевтом…

После этой вступительной фразы я коротко объяснил главврачу, что каждому врачу необходим дальнейший профессиональный рост, а длительное пребывание на одной должности вызывает определенный уровень снижения квалификации. В общем необходима периодическая учеба.

– Но я хочу не просто какие-то курсы повышения квалификации, направьте меня учиться на кардиолога.

Эту просьбу я обдумывал уже давно. Я уже знал от нашей заведующей терапии, что на ЦРБ положено полставки кардиолога. И эта вакансия была свободной. Она экономилась.

Похоже, что наш разговор был главврачу неудобен: он поджимал губы, вздыхал, иногда отводил в сторону глаза, сосредоточенно рассматривая что-то за окном.

– Дело ведь не только в вашем желании и моём согласии, – сказал он. Дадут ли на ЦРБ направление на первичную специализацию – вот в чём вопрос?

– Так надо дать предварительную заявку в облздравотдел. В крайнем случае, пусть пока направят на цикл кардиологии для терапевтов, – не отступал я. – С такой учебой я, по крайней мере в нашем районе, смогу вести прием в качестве кардиолога. А там поглядим.

Этот разговор мне был неприятен – не люблю я что-то просить, а тем более – у начальства. Но мне надо было двигаться вперёд в профессиональном плане, и уступать я не собирался.

– Ладно, что-нибудь придумаем. В следующем году обязательно пошлю вас на учёбу, – пообещал главврач.

– Желательно, на первичную специализацию, – уточнил я.

– Как получится.

На такой обнадёживающей фразе и был закончен наш разговор…

Повсюду ширятся слухи о возможной денежной реформе. Я в это стараюсь не верить, но на душе неспокойно, не проходит предчувствие какой-то неприятности. Впрочем, мне-то бояться нечего – мне реформа не страшна. А вот пенсионерам с их «похоронными» запасами, да подпольным жуликам есть, о чем подумать – то ли все тратить, то ли ждать, когда их денежки пропадут!

Мой коллега Гусев, когда я, встретив его на улице, задал вопрос о реформе, только засмеялся:

– Все умные люди давно уже перевели деревянные рубли в товар или запаслись валютой.

Из его слов я понял, что Гусев, возможно, тоже скупает валюту, хотя это очень опасно.

А районное начальство возможность реформы категорически отрицает – мол, крепка Советская власть!

30.

Этот Новый 1991 год ничем не отличался от предыдущих. Мне опять повезло – дежурить в новогоднюю ночь назначили хирурга, а дежурство терапевта на дому в эту неделю было не у меня. Так что я со все семьей спокойно отпраздновал Новый год дома. А после часа ночи, уложив детей спать мы с женой отправились на местную ипровизированную площадь, где была установлена громадная ёлка. Здесь по стародавней традиции всегда в новогоднюю ночь собирались жители райцентра. Вот и сейчас, несмотря на двадцатиградусный мороз, площадка перед ёлкой была полным-полна народа. Кое-кто пел и плясал под гармошку. Тут было много моих пациентов, и поэтому я, собираясь на елку, благоразумно не стал злоупотреблять алкоголем. Встретил я и Николая Забродина, он пришёл с женой, и был абсолютно трезвый. Мы с ним обменялись приветствиями, поздравили друг друга с Новым годом, и он как-то между делом сообщил мне, что с января переведён из сучкорубов обратно в вальщики леса (соответственно, повысится и заработок).