Такой же маленький, как ваш

Это я рассказываю к тому, что ни о каком отстранении от ремонта на всём его протяжении не может быть и речи.

Но даже при том обилии проблем, которыми он сопровождается, ремонт несёт в себе и нечто замечательное: ощущение новизны и праздника! Взявшись за руки, мы бродили с Олей по меняющейся на глазах квартире и млели от восторга: как же это мило, как свежо, и как всё-таки здорово, что мы решили сделать это!

В общем, настроение, в котором мы пребывали, можно было назвать благодушным и в некоторой степени романтическим. И меня совсем не насторожило сообщение, что одну из наших торговых точек приехала проверять санэпидемстанция.

Глава 13

Меня не насторожило сообщение, что одну из наших точек приехала проверять санэпидемстанция – СЭС.

СЭС нас инспектирует периодически, а этот отдел в особенности: в нём, чтобы окупить аренду, мы кроме косметики продаём ещё бытовую химию. В самом факте продажи бытовой химии – порошков, или средств для мытья посуды – ничего преступного нет. Преступным является то, что наше помещение расположено через стену от продовольственного магазина, и стена эта не сплошная, не до потолка, как того требуют нормативы.

(Правильней сказать, требовали, так как сейчас бытовую химию разрешено продавать не то что через стену, а непосредственно в магазинах продуктов).

Арендодатель обещал сделать стену до потолка, когда мы договаривались об аренде, но не сделал. А мы уже вложились в оборудование, вывеску, рекламу. Прилично так вложились. Помню, пришёл я с претензией по данному поводу к арендодателю Коле.

– Понимаешь, – сказал Коля, – не разрешило мне управление архитектуры сплошную стену ставить.

– А нам как быть? Придёт СЭС, не к ночи помянута, проблем не оберёшься.

– Против СЭС, – поделился Коля, – есть отличный метод, только вам открою: не пускать.

– Это как?

– Закрыться, и вроде вас нет.

– Так ведь рабочее время.

– Повесьте объявление «Магазин по техническим причинам не работает», а когда уйдут, снимите.

– А если не уйдут?

– Тогда вы быстренько химию под прилавки спрячьте.

– Интересный метод, – оценил я.

Но другого всё равно не было, поэтому мы им и пользовались. Как только СЭС приходила в продовольственный магазин, оттуда на всех парусах к нам летели гонцы: «СЭС пришла, СЭС пришла!» Далее наши продавцы и охранники действовали по инструкции. Быстренько выгоняли покупателей, закрывали избушку на клюшку, вешали на дверь вышеозначенное объявление и на всякий случай спешно снимали с прилавков порошки, рассовывая их по разным труднодоступным местам: на нижние полки, в накопительные ящики и так далее. Спустя несколько месяцев наши работники так поднаторели в действиях по команде «СЭС-тревога», что им впору было сдавать по этой дисциплине спортивный норматив.

Поэтому меня совсем не насторожило сообщение, что нашу точку приехала проверять санэпидемстанция.

– Действуйте как обычно, – отдал я приказ.

К моему удивлению через какое-то время работники позвонили вновь.

– СЭС не уходит, – зашептали они в трубку.

– Как это, не уходит? – удивился я. – Двери закрыли?

– Закрыли.

– Объявление повесили?

– Как обычно.

– И не уходят?

– Нет.

– Они что, читать не умеют? Сказано: магазин не работает.

– Не знаем. Только они стучат и требуют открыть им двери.

– Стучат?.. Непонятно. Ладно, замрите пока, вас там нет.

«Странно, – подумал я, – чего это они?»

Тут мне позвонили из продовольственного магазина:

– С вами хотят поговорить из СЭС.

– Эдуард Владимирович? – спросили с того конца провода.

– Он самый.

– Ваш магазин находится через стену?

– Совершенно справедливо.

– Мы бы хотели в него попасть.

– К сожалению, это невозможно. Магазин закрыт. Временно. У нас там… сломался шкаф. Да, сломался шкаф, и мы магазин закрыли.

– Ничего, сломанный шкаф не помеха.

– Э-э-э… И ключа нет. Ключ у одного человека, а он сейчас в отъезде.

– Эдуард Владимирович. Откройте нам магазин. А то складывается впечатление, что вы там что-то скрываете.

– Мы?! Скрываем?! Да вы что! Нам нечего скрывать! Сейчас я поищу дубликат ключа, и если найду, привезу его лично.

– Вот и замечательно, – сказали они, – будем вас ждать. Лично.

«Странно», – подумал я опять.

И вместе с Олей мы поехали в магазин.

Дверь наша, как и положено, была заперта. На видном месте красовалась вывеска «Магазин по техническим причинам не работает». Я стал прохаживаться возле окон, подавая тайные знаки, чтобы те, кто находятся внутри магазина, поняли меня, а те, кто снаружи – нет. Те, кто внутри, поняли. Дверь скрипнула, и мы с Олей тихонько проскользнули внутрь.

В полумраке торгового зала – свет в целях конспирации был выключен – царила тревожная атмосфера подпольного кружка, на который делает облаву царская охранка. Работники наши ходили на цыпочках и разговаривали шёпотом.

– Недавно опять стучали, – сообщили они, – только-только ушли.

– Бытовую химию всю убрали?

– Н-н-не всю. Мы подумали, раз магазин закрыт…

– Да вы что?! – зашипел я. – Под монастырь нас хотите подвести? Быстро всё прячьте!

И работники кинулись прятать бытовую химию, а оголившиеся прилавки заполнять легальной продукцией.

– Там кто-то есть! – вдруг раздался мерзкий старушечий голос со стороны продовольственного магазина. – Слышите? Там кто-то ходит! И порошком стиральным пахнет! Понюхайте. Фу!

Ещё бы сказала: «Русским духом пахнет!»

– Да, кажется пахнет, – согласился с ней другой женский голос.

– Эй, кто там? Откройте! – вновь завякала старуха. – Кто там есть?

Хотелось подойти и сказать:

– Здесь никого нет!

Но мне было некогда, я вместе со всеми таскал бутылки средств для мытья посуды и коробки стирального порошка.

Наконец всё было попрятано. Мы последний раз окинули взглядом поредевшие прилавки и сообща покинули магазин, закрыв дверь на ключ. Продавцы и охранник отошли на не вызывающее подозрение расстояние, а мы с Олей отправились в продовольственный магазин, всем своим видом показывая, будто прибыли только что.

В кабинете заведующей нас ждала комиссия СЭС, состоящая из двух человек: старшего врача – женщины в очках средних лет – и помощницы, чей облик трогательно соответствовал голосу, который мы уже имели удовольствие слышать. Это была этакая язва-старушенция, призванная, судя по всему, в ряды санэпидемнадзора ещё в начале двадцатого века, в гражданскую войну, для борьбы с холерой и тифом.

– Мы были только что у вашего магазина, – сказала старушенция, прищурив глазки, – и нам показалось, что за стеной кто-то есть.

– Кто же там может быть? – деланно удивился я. – Один ключ от магазина у командированного сотрудника, второй у меня.

– Пойдёмте посмотрим, что там, – поднялась с места старший врач.

Едва мы вошли в наш магазин, как старушенция с несвойственной её возрасту расторопностью нырнула под нижнюю полку стеллажей.

– Вот! – послышалось радостно оттуда, и через мгновение шустрая санпризывница объявилась на свет, победно держа в руке коробку стирального порошка. – Там ещё есть!

– М-м, – сокрушённо покачала головой женщина – старший врач, словно говоря: «Я так и знала», и начала что-то быстро записывать в принесённых с собою листах.

– Вот! – послышался довольный голос старушенции уже из-под другого стеллажа, и она извлекла оттуда две бутылки отбеливателя.

Женщина – старший врач подняла на неё глаза, кивнула и застрочила вновь.

– Вот! – старушенция вынырнула с чистящим средством.

– Вот! – в руках у неё оказался распылитель от вредных насекомых.

– На себя не направляйте, – посоветовал я.

Доказательства нашей преступной деятельности росли и росли, а вместе с ними ширились записи в документах у старшего врача.

– Ну, что ж, – сказала наконец она, – всё ясно. Распишитесь, пожалуйста, в акте.

И пока Оля расписывалась, я отгонял неуёмную старушенцию от ещё не раскрытых ею тайников.

– Скажите, – поинтересовались мы, когда все формальности были закончены, – с чего вдруг такая дотошность, какой звезде мы обязаны столь длительному общению с вами?

– Вот этой, – сказала женщина – старший врач, протягивая нам исписанный лист школьной тетради. – Был сигнал.

Мы с интересом углубились в чтение. Звездой оказалась пенсионерка – покупательница продовольственного магазина. В своём письме сия немолодая уже звезда сообщала, что всегда покупает продукты в одном и том же магазине, в котором в последнее время появились коммерсанты, от которых, в свою очередь, появился запах, который ей, покупательнице, не нравится. В заключение она просила соответствующие органы принять необходимые меры для защиты потребителей.

– И что, – спросили мы, – неужели после каждого изданного бдительным покупателем сигнала вы выезжаете со столь дотошной проверкой?

– Был ещё сигнал, – сказала старший врач и протянула нам второй исписанный лист бумаги, содержание которого, к нашему изумлению, было как две капли воды похоже на содержание первого.

– А также были звонки, – продолжала она. – Мы обязаны принять меры.

– Послушайте, – сказал я. – Формально они, конечно, правы: стена должна быть до самого потолка. И здесь мы не виноваты, нам обещали такую стену. Но ведь фактически, – я покосился на старушенцию, – фактически запаха-то в магазине нет! Мы проверяли. Отчего тогда сигналы?

– Не знаю, – пожала плечами женщина – старший врач.

– А оттого сигналы, – сказал я, – что до нас здесь косметикой и бытовой химией беззаботно торговал соседний магазин, которому мы, по всей видимости, существенно уменьшили выручку. Вы являетесь свидетелями и слепым орудием нечестной конкурентной борьбы! А вы хотите быть орудием нечестной конкурентной борьбы?!

– Не знаю, – пожала плечами женщина – старший врач. – Мы обязаны принять меры.

– Что это будут за меры?

– Мы вас вызовем, – сказала, удаляясь, она.

– Но меры будут серьёзные, не сомневайтесь – добавила с гордым видом старушенция, устремляясь за ней вдогонку.

И здесь мне, очевидно, придётся прерваться вновь, ибо теперь я чувствую, что дошёл как раз до половины оставшейся половины. Но прежде мне хотелось бы добавить пару слов.

Из вышесказанного может сложиться впечатление, что я предвзято отношусь к людям старшего поколения. Это не так. Потому что «старушенция», равно как и «старая (прошу прощения, немолодая) звезда» это не возраст, а характер. «Старушенция» из СЭС, например, на поверку может оказаться не такой уж старой (раз она работает, правда?) и призванной вовсе не в гражданскую войну, а всего лишь в советско-финскую. А за образом «старой звезды» вполне может скрываться, как мы видим, хитрый «молодой звездун». И поэтому с ними надо бороться! Всеми доступными средствами!

Тем более, что у кого-то подобное получается: на днях я ехал мимо седьмого хлебозавода и обнаружил на завьяловском рекламном щите ту же даму вновь сидящей посередь дороги в чём мать родила. Значит, правое дело живёт и побеждает! А может, это пытливая молодёжь седьмого хлебозавода, презрев предостережения старших товарищей, сумела отпарить суперстойкий морально-цементирующий клей по своей собственной инициативе? Мы в своё время и не такой клей отпаривали! Мда-а…

О чём бишь я? Да, о семье.

У нас всё нормально. Детки растут, только частенько между собой воюют. Да Полина ленится выговаривать букву «р», хотя и умеет.

– Дула! – кричит она на Ксению.

– Полина! – кричим мы на Полину. – Надо говорить «дура»!

Ксения читает по программе «Декамерон» Боккаччо. Мама заглядывает в книгу, просматривает иллюстрации, и ей становится дурно. А Ксении надо выучить две новеллы на пересказ.

Осень стоит чудесная! Но мы уже чувствуем приближение зимы, потому что торговый центр «Васильевский» прислал нам очередной новогодний счёт, сумма которого на 20% (!) больше, чем в прошлом году. И это по-человечески понятно: после ухода Евсея в администрацию пришли новые люди, разутые, раздетые. И если мы не будем им помогать, то кто поможет? У них ведь другого торгового центра нет.

А бывший администратор Евсей ходит по «Васильевскому» и зазывает народ в свою лавку неподалёку, где он открыл торговлю пирожками. Чудно складывается жизнь!

Но я опять уже готов пуститься в пространное повествование, а это возможно только в следующем письме. Всех благ вам и удачи!

Искренне ваш

Эдуард Сребницкий.

Глава 14

Начинается новый день,

И машины туда-сюда…

Когда я слышу эту песню Виктора Цоя, мне хочется слегка изменить в ней слова, ибо для нас новый день начинается несколько по-иному. Каждое утро, включив компьютер, я открываю бухгалтерскую программу, чтобы посмотреть последние проводки. И первое, что вижу на экране – это сообщение: «НОВЫЙ ОПЕРДЕНЬ».

Один мой восточный знакомый часто восклицал: «Клянус!» Так вот, я «клянус», что неподготовленный человек, увидев перед глазами подобное, как минимум вздрогнет. Да и как иначе? Ибо даже мы, зная, что «НОВЫЙ ОПЕРДЕНЬ», это просто «новый операционный день», до сих пор не можем привыкнуть и каждое утро, включив компьютер и вглядываясь в экран, испытываем тревогу за то, что предстоит нам сегодня.

Доброе утро, дорогие Григорьевы!

А я, просматривая, чем завершилось моё предыдущее письмо, обнаруживаю, что завершилось оно золотой осенью.

Да, пора была чудесная – золотая осень, бабье лето! Я вообще люблю осень, потому что в это время года я родился. А бабье лето, кто ж его не любит? Жаль, что после осени прекрасной, золотой, настала осень ужасная и… Что-то не могу подобрать слова, противоположного по значению эпитету «золотой», или, как сказал бы филолог, не могу подобрать антонима.

Сын моего знакомого, Евгения Архипыча, проходил с классом тему «Антонимы». (Когда я учился, отец шутил: «Люди изучают, а ты проходишь»). И вот задала учительница классу домашнее задание по учебнику: найти антонимы к словам «добро», «зима», «чёрный» и… «фиолетовый».

С первыми тремя сын справился быстро: «добро» – «зло», «зима» – «лето», «чёрный» – «белый». А к четвёртому, «фиолетовый», думал-думал – не смог антонима подобрать. Пошёл к Архипычу. Тот думал-думал – не смог подобрать. Но сам заинтересовался. Позвонил родителям других учеников. Те к нему навстречу: та же проблема, давайте что-то решать! Устроили заочное родительское собрание. Кто-то предложил вариант «бесцветный», кто-то «не фиолетовый». Но большинство засомневалось.

– Ладно, – сказал наконец Архипыч, – русский язык только через день, а у меня есть знакомые журналисты (это он нас с Олей имел ввиду), я у них завтра спрошу – успеем.

И на следующий день обратился к нам.

– Как? – переспросили мы. – «Фиолетовый»? Нет, Евгений Архипыч, у этого слова антонима.

– Как нет, если в учебнике просят подобрать?

– В учебнике, очевидно, хотят, чтобы дети проявили сообразительность. У слова «чёрный» антоним есть – «белый», а у слова «фиолетовый» нет. Вот и всё.

– Во-от, – протянул Архипыч.

Он когда чему-то не верит, тянет неопределённое: «Во-от».

– Ну, хорошо, Евгений Архипыч, не веришь нам, пожалуйста: «Словарь антонимов». Видишь, у слова «чёрный» антоним есть: «белый», а слова «фиолетовый» в словаре нет вообще.

– Во-от, – повторил Архипыч.

– В «Словаре антонимов» содержатся практически все антонимы русского языка. Словарь специально для того и создан. И раз нет в словаре, то такого антонима не существует. Пусть ваш сын так на уроке и скажет. И увидите, за такой ответ учитель его похвалит.

– Что ж, спасибо что помогли, – сказал Архипыч, стараясь не смотреть на нас, – так сыну и посоветую. Во-от.

На другой день был русский язык, а ещё через день Архипыч пришёл на работу, сияя, как именинник.

– Помните, я вас спрашивал про антоним к слову «фиолетовый»?

– Конечно.

– Так знаете, что это за слово?

– Ну?

– «Оранжевый»!

– Что?!

– Учительница на уроке сказала: «оранжевый»!

Он победно на меня посмотрел.

– А мы с родителями думаем, какое слово, что за слово?

(Мой одноклассник поступал в технический вуз. На экзамене по физике сзади сидел абитуриент, которому достался «Закон Бойля-Мариотта», и громко стенал:

– Какая Мариотта, что за Мариотта? Ну, блин, вопросы задают!).

– Евгений Архипыч…

– …Какое слово, что за слово? А оно вон, значит: «оранжевый»!

– Евгений Архипыч, у слова «фиолетовый» нет антонима, неправильно учительница детям сказала.

– Во-от, а мы с родителями думаем, какое слово, что за слово?

Надо бы ту учительницу, применительно к упомянутой осени, попросить найти антоним к слову «золотая». Вдруг бы она что-то предложила и, возможно, более приличное, чем крутится у меня на языке. Ибо то, что началось вокруг нашего дома с первыми осенними дождями, приличными словами трудно описать…

Прошу прощения. Конечно, я помню, что не закончил рассказ о прошедшем лете. И к этому лету в будущих письмах ещё, безусловно, вернусь. Но сейчас хочется поделиться с вами свежими впечатлениями. И, разумеется, некоторыми воспоминаниями (прошу меня извинить за эту преждевременно открывшуюся старческую слабость). Но посмотрим, как получится.

Так вот, что началось вокруг нашего дома с первыми осенними дождями! Они же отняли у меня мою осень! Не дожди, конечно. А те, которые рыли ямы, у самого, можно сказать, подъезда.

Рядом с нашим домом, у самого, можно сказать, подъезда прокладывают дорогу. Наверное, это неплохо. По дорогам ездят машины, на машинах ездят люди. Это неплохо. Пусть неплохо не для нас, жильцов дома, пусть для других людей. Пусть. Но зачем они её ТАК прокладывают?

У основания дороги стоит сбоковский мэр Виноградов (не натурально, разумеется, стоит, а фигурально), который однажды пообещал проложить здесь дорогу. А что обещает, он делает – хорошая черта характера. И порывался мэр Виноградов проложить наш участок ещё два года назад. Но город задолжал страшно большую сумму энергетической компании, и та начала долги с города трясти. И так начала, что пришлось строительство отложить, а долги отдавать.

И не могу тут же не рассказать, как упомянутые долги, ну, может, некоторые из них, получились.

Мы с бывшим моим партнёром по бизнесу торговали тогда горюче-смазочными материалами, в том числе углём. И всё думали, как бы продать нам угля самым крупным потребителям в регионе: областному и городскому правительству? Мы уж вокруг чиновников и так ходили, и эдак: возьмите у нас хоть пяток вагонов, хоть десяточек. И всеми местами подмигивали: мол, мы в долгу не останемся.

– Что вы, – вздыхали они, – у нас и денег нет, вон с энергетиками рассчитаться нечем.

– Что вы, – засмеялся один наш знакомый, близкий к этому делу. – Они же только в фирме «Север-Уголь» берут, у угольщика Парамонова. И знаете почём? Я бумаги видел.

И когда он нам рассказал, почём правительство берёт уголь у некоего «угольщика» Парамонова, достаточно молодого ещё человека, из открытых ртов у нас потекла слюна зависти.

– И если они по такой высокой цене покупают уголь (кстати, с чего покупают, если вокруг выгодных предложений полно?), – продолжал знакомый, – то им никаких денег ни на одних энергетиков не хватит.

Прошу учесть, сам я бумаги не видел и в случае чего скажу, что угольщика Парамонова оклеветали. Зато всё изложенное ниже – чистая правда, об этом даже газеты писали.

А газеты писали, что угольщик Парамонов практически единолично снабжал Сбоковскую область углём. Что означало одно: он был в администрации своим человеком и доверенным поставщиком. Руководители шахт республики Коми, где угольщик Парамонов уголь закупал, считали так же и поэтому безбоязненно отпускали земляку (угольщик Парамонов родом из тех же краёв) продукцию без предоплаты на многие миллионы. Отпускали и отпускали, отпускали и отпускали. А потом однажды, сами смущаясь, – потревожили солидного человека – попросили:

– Нам бы немного денег. Мы, конечно, извиняемся, но шахтёры зарплату просят. Несознательные люди, не понимают важности налаженного с вами сотрудничества, но приходится с ними считаться.

– Мне бы самому немного денег, – развёл руками угольщик Парамонов, – так Сбоковская область не платит! (Как выяснилось позже, угольщик Парамонов говорил землякам неправду, брал грех на душу). Они не то что со мной – с энергетиками не рассчитываются. (А вот это было правдой чистой воды). Давайте так. Вы мне сейчас уголь, а я для ваших работников квартиры в Сбокове. Потом.

Подумали-подумали руководители шахт республики Коми и согласились. Каждый некоренной житель севера мечтает в будущем перебраться на юг, в данном случае в Сбоков, а тут уже и квартиры готовы.

Вообще-то, город Сбоков, где среднегодовая температура воздуха равняется всего трём градусам Цельсия, югом назвать сложно. Жителям нашим платят северные надбавки, а в их садах и огородах не так уж много чего растёт. В моём понимании юг – это солнце, тепло и щедрость природы: воткнёшь палку в землю, польёшь её разок-другой, и вот уж она, палка, и зацвела, вот и заколосилась. А у нас палки тычь-не тычь, поливай-не поливай – ни в какую, стерви, колоситься не желают, разве только мхом порастут. Но и ото мха, если подумать, польза имеется, ибо по нему можно определить, с какой стороны от нас находятся те суровые регионы, для которых город Сбоков является югом.

А что касается условности понятий «север» и «юг», то по-настоящему я это понял, съездив однажды на Чукотку. Как-то раз мы полетели там на вертолёте в колхоз на берегу Северного Ледовитого океана, чтобы забрать мясо моржа, которое местные жители заготовляли несколько последних месяцев. Вышел я из вертолёта и в то же мгновение осознал всю глубину любви к своей малой родине, которую по недомыслию временно покинул. Точнее, не ко всей родине, а к её умеренному, и временами даже ласковому, климату.

За бортом творилось нечто невообразимое: мороз пятьдесят градусов и ветер! Любой другой на моём месте тут же заскочил бы в вертолёт обратно. Но не таков был я: всем известен мой неуступчивый сильный характер! Поэтому, сойдя на землю, я лишь стиснул покрепче зубы и, бросив вызов стихии, остался стоять на смертоносном безжалостном ветру, наблюдая за местными колхозниками, которые в этих далёких краях являются одновременно чукчами.

Местные чукчи-колхозники, люди тёмные, не знали, что для борьбы со стихией нужен неуступчивый сильный характер. Они, как я понял, вообще не знали, что вокруг бушует стихия и с ней необходимо бороться. Как самые обычные колхозники они грузили вилами подтухшее мясо на наш борт, и многие из них работали без головных уборов.

Я позавидовал стойкости местных жителей. К сожалению, моя голова, даже укутанная в пух и мех, не выдержала суровых испытаний: промёрзнув насквозь, она погибала. В затухающем сознании возникло видение, будто рядом в воде (а океан не застывает) плещутся какие-то птички, уточки, что ли. Я понял, что это конец.

– На птиц любуетесь? – неожиданно раздался за моей спиной голос.

Я обернулся. Сзади стояла распоряжавшаяся погрузкой колхозная председательша, энергичная русская женщина. Может, её слова мне тоже померещились?

– Вы про них? – указывая в сторону океана, с надеждой спросил (точнее, из-за сильного ветра, прокричал) я. – Вы их тоже видите?

– Конечно! – прокричала она. – Вон какие шустрые.

– Да-да, шустрые, – вырвался у меня вздох облегчения, сознание пока было в порядке. – А что они у вас тут делают?

– Они к нам с севера зимовать прилетают.

Я понял, что обрадовался преждевременно.

– Извините, не расслышал, откуда прилетают?

– С севера… Так, не стоим, загружаем новую партию!..

В общем, денег угольщик Парамонов землякам не дал, а пообещал рассчитаться квартирами. И руководители шахт продолжили отпускать ему уголь. Но наконец заволновались.

– Да отдам я, чего пристали, – начал раздражаться угольщик Парамонов.

– Так отдайте.

– Отдам… наверное.

– Наверное? – побледнели руководители шахт и бросились за разъяснением в сбоковскую администрацию.

– Ах, вы ещё жаловаться, ябеды? – возмутился угольщик Парамонов. – Так вы с меня вообще ничего не получите.

– Как, не получите?!

– Так. Закрываю фирму. Нет больше такой, всё. Вы меня оскорбили.

– А квартиры?

– И квартиры не получите!

– Родной, – упали руководители шахт на колени. – У нас шахтёры голодовку объявили, требуют рассчитаться за работу.

– А я при чём? – отодвинул ногой руководителей шахт угольщик Парамонов. – Ваши шахтёры, вы и рассчитывайтесь.

А что же сбоковская администрация? А сбоковская администрация сказала:

– Мы за частные фирмы ответственности не несём. Как, говорите, фамилия? Ну, привозил тут какой-то Парамонов уголь, да мало ли их по России, парамоновых? Знать ничего не знаем и ведать тем более не ведаем.