Чудотворцы

Армия Иуды отступала, преследуемая частью сирийского войска, в то время как остальные селевкиды вернулись к осаде Бейт-Цура. Город еще держался, но без поддержки основной армии и без запасов еды он был обречен. Публий нагнал маккавеев только под городом Гофна, куда Иуда отвел свою армию. Там, в лагере за городом, он нашел Йонатана.

– Кто-то нам здорово помог напав на врагов с тыла – Йонатан внимательно смотрел на Публия – Не твоя ли работа?

– Наша! – ответил тот, показывая на воинов своего поредевшего отряда.

– Нам надо поговорить с глазу на глаз – сейчас в голосе Йонатана звучало смущение.

В шатре, в который они вошли, не было ни людей, ни мебели, лишь на полу лежала облезлая медвежья шкура.

– Сам не знаю, почему Тасси просил меня поговорить с тобой – казалась, Йонатану трудно подбирать слова – А ведь это он должен был бы вести этот разговор, но придется мне…

Он снова посмотрел на Публия, как будто не решаясь продолжить. Нерешительность обычно властного маккавея сделал его лицо мягким и таким растерянным, что Публий едва сдержал улыбку.

– Ты сражаешься за Иудею уже не первый год – наконец начал тот – И сражаешься храбро. Мы очень многим тебе обязаны, и за Бейт-Цур, и за Явниэль, и за Бейт Закарию. Ты даже не еврей, конечно, но я знаю немногих евреев, что могли бы с тобой сравниться… Вот только…

Публий ждал. Больше всего ему хотелось сказать: "Хватит уже, говори, что хотел", но он боялся обидеть Йонатана.

– Ты понимаешь – мямлил тот – До сих пор это была победоносная война. Было трудно и страшно и больно, но мы побеждали. Но теперь на нас идет сила, с которой мы не в состоянии справиться в открытом бою. И теперь это будет иная война. Думаю, теперь это будет война обороняющихся, война прячущихся и война нападающих из-за угла. Теперь нам придется не покорять самим, а не давать покорить себя. Так будет не всегда, разумеется, но так будет долго. А это означает не только опасности, но лишения – и совсем тихо добавил – И Аварана больше нет…

Публий уже понял, к чему ведет его собеседник, но тот продолжал:

– Я вот, к примеру, люблю вкусно поесть – он даже облизнулся – Но боюсь, что теперь мне придется жить впроголодь. Что поделаешь, ведь это моя война, наша война! А ты? Твоя ли это война?

Он пристально посмотрел Публию в глаза и повторил:

– Твоя ли это война?

Потом он еще немного помолчал и закончил, опустив глаза:

– Решать тебе… Я буду рад если ты останешься… Мы все будем рады. И все же, если ты решишь уйти, то мы поймем и не будем удерживать.

Йонатан снова поднял глаза на Публия и в его глазах был вопрос, немедленно сменившийся изумлением. Публий улыбался…

– Пойдем, Апфус – сказал он и вышел из шатра.

Оказывается, уже упала тьма, горел костер и освещал знакомые лица. Да, они все были здесь: Иуда, Йоханан, Симон, Сефи и даже неизвестно откуда появившийся Агенор. Не было только Элеазара и не было еще одного человека.

– Где Ниттай? – спросил Публий.

– Погиб – ответил вышедший вслед за ним Йонатан – Он до последней минуты сдерживал врагов, посылая заряд за зарядом, чтобы мы могли уйти. Я сам видел, как его вместе с баллистой растоптал слон.

Только теперь он заметил что все смотрят на него и смотрят выжидательно. Ждут ответа, подумал он. А ведь Симон-то струсил, послал Йонатана, но эта его трусость была почему-то приятна, как было приятно и это их нетерпеливое ожидание. Интересно, какого ответа они от меня ждут? От человека без дома, без отечества и без семьи. Почему без семьи? У меня же есть жена, прекрасная женщина, которая меня, правда избегает. Но ведь был же шепот в ночи и, кажется, были маленькие руки и мягкие губы. А дом я всегда смогу построить, ведь я же строитель. Правда, надо немного повоевать, но это я уже научился делать. А они все смотрят, вот странные люди.

– Я, пожалуй, останусь – спокойно сказал Публий.

Иуда хотел было что-то сказать, но Симон дотронулся рукой до его плеча, братья встретились взглядами, и слов не прозвучало. Публик видел, как медленно появляются улыбки на лицах людей, которых отпускает сдерживаемое прежде напряжение, и чтобы эти улыбки появились быстрее, он добавил, возвысив голос:

– Это моя война!

Теперь улыбались все, и он даже заметил, что улыбка смягчает шрамы на лице Сефи. Не улыбался только один Симон и Публий почувствовал, что чего-то не хватает, что то должно было быть сказано, но не было сказано. Решение пришло само, казалось бы – извне, а может быть, наоборот, из таких глубин сознания, о которых он и сам не подозревал. Наверное, ему следовало отозвать в сторону Симона, посоветоваться, все трезво обдумать. Но это было бы неправильно, несправедливо по отношению к тем, с кем он стоял плечом к плечу в недавней битве: Сефи, Йонатану, Йоханану, Иуде, и даже к Ниттаю, Закарии и Элеазару, которых больше не было с ними. Публий подошел к костру и твердо сказал, ни к кому специально не обращаясь:

– Я хочу стать евреем!

А может быть ему только показалось, что это прозвучало твердо? Наступила тишина. Люди смотрели на него и выражение их лиц менялось, как будто по этим лицам пробегали волны. Он ждал, слушая как бьется его сердце. Иуда, Йонатан, Симон, Йоханан. Кто из них скажет первым?

– Для этого есть только один путь – ухмыльнулся Сефи и шрамы на его лице покраснели.

Быстрым движением выхватив свой меч, он проделал им пару кругов над головой, выразительно поглядывая на низ живота Публия, которому на миг показалось, что сейчас и свершится ритуал одним быстрым ударом меча. При виде его испуганного лица иудеи покатились со смеху. Смеялся Сефи, смеялся Йонатан, смеялись Иуда и Йоханан, в конце концов засмеялся и сам Публий, но осекся, взглянув на лицо Симона. Симон смотрел на него не улыбаясь, и было еще что-то в выражении его лица, что Публий не мог разобрать. Гордость, что-ли? Нет, вряд-ли. С какой стати?

– Пойдем – сказал Йонатан – Я сам это сделаю ножом нашего отца.

Публий помнил этот нож, которым старый священник зарезал двоих у него на глазах. Еще он вспомнил, что Йоханан насильственно обрезал самаритян и не всегда ограничивался крайней плотью, порой летели и головы. Ему стало страшно, но, почему-то, страх не ослаблял, а наоборот, удивительным образом укреплял его. Они вошли в шатер и Публий лег на знакомую медвежью шкуру. Симон вошел следом, на его лице застыло все то-же непонятное выражение.

– Стисни это зубами – сказал Йонатан, засунув ему в рот ручку кнута.

Публий поймал взгляд Симона, вытолкнул кнут языком и прохрипел:

– Не надо…

Взмаха ножа он не видел. Было больно, очень больно, но он не дал боли завладеть им, он заставил ее отступить туда, где ей и было место – в сторону. Симон не отрывал свой взор от его, и так было легче. Прошло какое-то время… Теперь боль разливалась по всему телу, но с этим можно было жить, и он осторожно поднялся на локтях.

– Вставай, Натанэль – проворчал Симон, сидевший, как оказалось, рядом с ним – Нечего разлеживаться.

Он с трудом встал, еще не понимая, к кому тот обращается и, пошатываясь, вышел из шатра.

– Ну как, Натанэль, скоро ли будешь готов к продолжению рода? – ухмыльнулся Сефи, похлопывая его по плечу.

Так оказывается, Натанэль – это он. А где же Публий Коминий Аврунк? Нет, несостоявшийся понтифик и инженер-неудачник не умер и не исчез, он просто остался где-то там, далеко-далеко в его памяти, в воспоминаниях Натанэля.

Иудей

Разлеживаться действительно было некогда. Новостей было много и, в основном, безрадостных. Изрядно поумневший Лисий, соединил свои силы с гарнизоном Хакры и плотоядно поглядывал на Храм, не решаясь пока его атаковать. Где то-там, в его ставке проживал и юный базилевс, но его мало кто видел. Ерушалаим затаился. Жители покинули верхний город и даже большая часть эллинистов из нижнего города предпочла переждать смутное время в приморских филистимских городах: Асдоде, Аскалоне, Иоппии. Самые непримиримые заперлись в храмовом комплексе, запасшись продовольствием, водой и со страхом ожидая неизбежной осады. Армия Иуды, не сумев удержать Гофну, уходила в горы и, вместе с ней уходил Натанэль. Маккавеи рассчитывали, что селевкидам не хватит сил, чтобы покорить всю страну и их ожидания оправдались. Кроме того, новый правитель, а точнее – его советники, уже не стремились уничтожить всех иудеев и готовы были довольствоваться покорностью и податями. Но сельские жители Иудеи хорошо помнили религиозные преследования и казни времен правления прежнего Антиоха и нерешительные послабления Антиоха Евпатора не вызывали у них доверия. Немногочисленные, но влиятельные филоэллины тоже предпочитали переждать неприятные времена, а их предводитель – первосвященник Менелай, ставленник Антиоха-отца, отсиживался где-то в Антиохии, благо от бедности он не страдал, продав священные сосуды из Храма.

Войско расположилось неподалеку от Бейт Эля на границе с Самарией. Когда-то знаменитый, соперничающий с Ершалаимом, город, после вавилонского нашествия Бейт-Эль превратился в небольшой провинциальный городок, что сейчас до нельзя устраивало Иуду. Опасаясь набега сирийцев, Иуда рассредоточил отряды в ущельях среди гор, окружающих городок. Армия, и так небольшая, существенно уменьшилась, так как большую часть ополченцев пришлось распустить по домам. Субботний год закончился и земле требовались умелые руки, чтобы вырастить урожай.

– Ничего – говорил Иуда – Как прижмет в очередной раз, они вернутся.

– Когда уже будет конец этой войне? – задавал Йоханан вопрос, на который не было ответа.

Натанэль неоднократно думал о том, что будет после войны. Мечты эти были сродни фантазии, ведь до мирного времени надо было еще дожить, но теперь он хотел жить, хотел страстно, так же страстно, как еще два года назад жаждал умереть. Думал он о своем доме и представлял его то виллой, вроде тех, что видел на полях Кампании, то усадьбой, похожей на дом Симона в Модиине, то дворцом как у богатых эллинистов в Давидовом Городище. Думал он и о той, которую хотел видеть в этом доме. Но вестей о Шуламит не приходило.

Внизу, в городе маккавеи организовали мастерские и там, под руководством Натанэля, сейчас строились новые боевые машины. Сам он жил в пещере в двух часах ходьбы от города и, поэтому, часто ночевал внизу, в мастерской. Туда к нему часто заходили друзья, особенно Сефи. Симон тоже приходил посмотреть, как Натанэль колдует над папирусом, стремясь усовершенствовать карробаллисты или стреломет.

– Ты думаешь, если ты обрезан, то уже стал евреем? – как-то спросил он.

Натанэль не знал, что ответить и, поэтому, промолчал.

– Я видел как ты накладываешь тфилот16 – продолжал Симон свой допрос – Интересно, что ты при этом ощущаешь? И ощущаешь ли ты что-либо вообще?

Что-то такое он ощущал, но что именно, не мог объяснить даже самому себе, а не то что ехидному и насмешливому Тасси.

– Знаешь ли ты, что такое эти тфилот? – настаивал Симон.

– Говори уже, не тяни – проворчал Натанэль – Вряд ли ты ждешь ответа, что это отрывки из Книги в футлярах из кожи.

– Из кожи кошерного животного! – поправил его маккавей, для выразительности подняв палец – Нет, я не об этом, разумеется. Я думаю, хотя это всего лишь мое мнение, что тфилот – это храм. Маленькая такая копия Храма, которую каждый из нас носит с собой.

– Так что, если я ощущаю нечто, когда накладываю тфилот, то в Храме я буду чувствовать то же самое?

– …Только намного сильнее!

– Ну так когда же я смогу войти в Храм? Ведь теперь мне можно, верно?

– Ты там непременно будешь, дай время, но сейчас ты нужен здесь. Вернемся к твоим тфилот… Нужен ли тебе свой маленький храм?

– Видимо нужен… – осторожно ответил Натанэль.

– Плохо! – выпалил Симон.

Нет, напрасно Натанэль думал, что хорошо знает своего учителя. Тому неоднократно удавалось удивить его, удалось ему это и сейчас.

– Эти два маленьких футлярчика для тебя… – Симон задумался и добавил – … Впрочем, как и для многих других… Что они для вас?

– Опять? – засмеялся Натанэль – Так храм или не храм?

– Храм, конечно храм. Но и не только… А еще – это костыли для хромого. Да, да… Именно костыли. Потому что Храм должен быть у еврея в сердце. Именно в сердце… В сердце у каждого еврея, да и не только у еврея. Ну а если его там еще нет, то будем пока пользоваться футлярчиками.

– Ты же тоже накладываешь тфилот, я же видел! – возмутился Натанэль.

– Все верно… Значит и мне пока еще нужны костыли.

Они помолчали. Как всегда, после разговора с учителем, гудела голова, раздираемая вопросами, на которые не было ответа.

– Ты, разумеется, помнишь историю выхода евреев из Та-Кемт? – снова начал Симон.

Натанэль третий год жил в Иудее, но лишь один раз отмечал Песах вместе с семьей Симона.

– Это был отважный эксперимент нетерпеливого Моисея. Не слишком удачный эксперимент, как мне кажется.

– Но ты же сам говорил…

– Все верно, уйти надо было, а то нам бы все равно не дали бы там жить. Вот только возможно ли сделать свободными всех сразу? Как ты думаешь?

Симон ждал от него ответа и Натанэль не мог его подвести:

– Наверное, еще не все были готовы.

– Верно. Как заманчиво сделать свободными всех разом, одним ударом меча решить все проблемы, как Александр в Гордионе. К сожалению, не получается. Осознав свою ошибку, Моисей на протяжении жизни целого поколения водил народ по пустыне, но и это не до конца помогло. Многие принесли свой Египет с собой и произвели потомство, а их потомство – свое потомство. Вот так появились наши эллинисты.

Натанэль улыбнулся, ни Симон не улыбнулся в ответ, наверное не считая это шуткой.

– Так что же делать? Неужели ничего не получится?

– Ну что ты! – вот теперь маккавей улыбнулся – Конечно получится, ведь таков замысел Всевышнего. Вот только займет это немного больше времени.

– Немного?

– Немного с точки зрения Творца и Ойкумены… Нашей жизни вряд ли хватит. Да что там наша жизнь, может не хватить и сотни поколений

– И что же надо делать?

– Искать и лелеять искру.

– Искру?

– Всевышний дал нам задание – построить новый мир, правильную Ойкумену. Но мы еще не умеем, мы только учимся. И все же в некоторых из нас уже появляется малая частичка этого нового мира – этакий зародыш. Я называю его "искра". Иногда удается увидеть ее в ком-то, но этого недостаточно. Надо еще эту искру сохранить и взрастить, а то ведь она и умереть может.

– Искра… – задумчиво повторил Натанэль.

Может быть то, что так привлекало его в маккавеях, в Сефи, в Ниттае и было такой искрой?

– И такую искру я заметил в тебе – добавил Симон – Надеюсь, я не ошибся.

– Но я не был тогда евреем!

– А кто тебе сказал, что искру можно найти только у евреев? Правда, нам легче – у нас есть Книга. Но не всем это помогает, как ты не раз видел. А некоторые, наоборот, и без Книги справляются. Кстати, ты читать умеешь? Нет? Я так и думал. Плохой ты еврей, Натанэль. Я дам тебе Книгу…

Ну что ж, требование учителя – закон и Натанэль начал учиться читать и писать на иврите. Мастерская отнимала много времени, на учебу его почти не оставалось. но он взял за правило прочесть хотя бы пару строчек каждый день. Некоторые буквы были ему уже знакомы по греческому алфавиту, а так как в понтификате их учили писать бустрофедоном17, то и направление текста его не смущало. Постепенно, незнакомые поначалу буквы начали складываться в слова и предложения.

Снова объявился исчезнувший ненадолго Агенор. Согласно его сведениям, Лисий пока не покушался на Храм, но зато в районе Модиина снова начали заявлять о себе исчезнувшие было филоэллины. Поддерживаемые оккупационной армией, они, вначале осторожно, а потом все более и более нагло, начали насаждать греческие порядки. Осторожный Лисий не прибегал пока к карательным мерам, хотя его к этому настоятельно подталкивали эллинизированные иудеи во главе с первосвященником Менелаем. Стратиг вообще начал проявлять несвойственную ему прежде мягкость. Защитникам Бет Цура, которые вынуждены были сдать город, он позволил беспрепятственно уйти на север, несмотря на то, что те, как и следовало ожидать, присоединились к Иуде. Все то же самое Натанэль услышал и от Йешуа, приведшего гарнизон Бет Цура.

– Похоже, что Лисий, избавившись от Антиоха-папы, пытается проводить более разумную политику – рассказывал Агенор – Говорят, что ему в этом помогает стратиг Птоломей.

Натанэль вспомнил рассуждения Птоломея насчет сжатой пружины и понял, откуда ветер дует.

– И все же на Храм они рано или поздно нападут – закончил лазутчик свой рассказ.

Хотя ему часто приходилось ночевать в мастерской, Натанэль любил иногда оставаться на ночь в ущелье. Там с отвесной стены падал небольшой поток, под которым было так приятно постоять. А еще там была довольно большая пещера, в которой хватало места для всего отряда. Но сегодня он застал всех воинов снаружи, готовящихся ко сну близ водопада. На его недоуменные вопросы они отвечали лишь ухмылками и кивками в сторону пещеры. Догадываясь уже, кого он там увидит, он долго колебался не решаясь войти. Чем дольше он стоял там, тем сильнее билось сердце и ему даже пришлось прижать руку, чтобы оно не разорвало грудную клетку. По прежнему медля, он обернулся на воинов, которые старательно пытались не смотреть в его сторону. Дальнейшее промедление становилось смешным, следовало войти и узнать то, что он боялся и хотел узнать. И он вошел.

– Я ждала тебя, Публий – сказала Шуламит.

Ее глаз не было видно в темноте, а голос звучал странно. Сейчас он и боялся и ждал того, что скрывалось в этой темноте, да еще вот этот ее изменившийся голос… Он опасался спугнуть то новое, что прозвучало сейчас под сводами пещеры. А может быть ему показалось?

– Пожалуйста, зови меня Натанэлем – осторожно попросил он.

– Я ждала тебя, Натанэль – повторила она.

И тут на них навалилась тишина. Долго они оба молчали, ведя странный, беззвучный и не совсем ясный им разговор. Над их головой зажигались и гасли звезды. Какие звезды, подумал он? Там же свод пещеры? И все же звезды были, он ясно их видел, только видел не глазами, иначе. Женщина первой нарушила молчание.

– Это правда, что ты принял договор18 и стал евреем? – ее глаза смотрели на него странно…

– Да, правда – ответил он, не понимая, что происходит.

– Ты сделал это для меня? – спросила она, придвинувшись ближе.

– Нет – поколебавшись, ответил он – Не для тебя.

Как ни странно, это оказался правильный ответ, потому что она придвинулась еще ближе. Теперь он мог видеть блеск луны в ее широко открытых глазах.

– Ты меня не обманываешь? – тихо спросила она.

– Тебе придется поверить мне на слово – сказал он и, криво усмехнувшись, добавил – Надеюсь ты не заставишь меня предъявить доказательство?

Наверное, его голос дрогнул, потому что женщина удивленно посмотрела на него, а потом, придвинувшись еще ближе, ласково дотронулась ладонью до его груди. Теперь она была так близко, что ее глаза заслонили весь мир, поэтому он услышал, когда она уже совсем тихо прошептала, срывая с него тунику:

– Заставлю…

Утром, когда Натанэль стоял под струей водопада, воины беззлобно посмеивались, глядя на его исцарапанную спину.

Потом, долгими жаркими ночами, она рассказывала не раз, что полюбила его еще тогда, на поле битвы при Эммауме, где даровала ему себя и жизнь, и лишь очень долго не решалась навсегда отдаться чужаку и рабу. Было неимоверно приятно слушать этот повторяющийся рассказ, и было совершенно неважно, правда это или ложь женщины, оправдывающая ее внезапную страсть. Они проводили вместе столько времени, сколько Натанэлю удавалось выкроить. Ему доставляло удовольствие все, что было связано с ней: целовать ей ноги, любоваться отражением луны в любимых глазах, смотреть на солнце через ее темно-медные волосы, любить ее то осторожно и нежно, то страстно и бурно. Ему нравилось ее мягко шелестящее имя, но он часто придумывал ей другие ласковые имена и даже порой называл "моей эринией", хотя она и не любила вспоминать ту давнюю историю их знакомства. Обычно же он звал ее на латинский манер, "моя Шуля", и она довольно щурилась, услышав это ласковое прозвище.

Теперь в ее глазах всегда отражались звезды. Ему казалось, что они были там в любое время, даже когда небо затягивали тучи, даже, когда светило солнце. Эти глаза цвета мокрого песка были несомненно колдовскими, а она – колдуньей, но он и сам хотел быть зачарованным и собирался прожить так всю жизнь, а может и две жизни – как получится. И только иногда в эти глаза возвращалось отчаяние, тогда он начинал их целовать и не прекращал, пока отчаяние не отступало.

Первое время люди сторонились их, старались обходить стороной, наверное боясь спугнуть их хрупкое счастье. Иногда заходили маккавеи: гордый Йонатан и немного угрюмый Иоханан, реже – Иуда. Они рассказывали, что происходит в Иудее, про пограничные стычки, набеги обеих сторон, урожай и многое другое. Он ничего не запоминал, поглощенный своей любовью. Вроде бы днем он строил что-то, то ли многозарядные стрелометы, то ли колесные катапульты, это лишь смутно сохранилось в его памяти. Приходил и Симон. Однажды, когда они сидели за кувшином вина, принесенном Шуламит, он спросил маккавея:

– Скажи мне, старый интриган, ты все это планировал с самого начала? Еще тогда после битвы при Эммауме?

Симон усмехнулся и ничего не ответил. Натанэль подозревал, что никогда не узнает правду, но это его не расстраивало.

Как и все хорошее, их бурная любовь продолжалась недолго. Внизу, в городе, его нашел Иуда…

– Публий.. то есть Натанэль – Иуда улыбнулся – Ты нужен нам в Ершалаиме.

Нет, подумал он, я же не могу ее оставить. А что, если отчаяние вернется? Иуда старательно отводил взгляд – он тоже понимал. Задача, однако, разрешилась весьма просто.

– Вот и хорошо. Я буду там с тобой! – услышал он, вернувшись вечером в их пещеру.

Это было сказано каким-то особенным голосом, а в глазах ее и в помине не было никакого отчаяния, лишь твердая решимость. Теперь, перед ним была новая, еще незнакомая Шуламит и ее он, оказывается тоже любил. Всю нашу долгую жизнь она будет меняться, подумал он, и эти перемены всегда будут к лучшему, если я об этом позабочусь, конечно. Оказывается, у него была не одна, а множество любимых женщин, вот только глаза всегда были те же самые – яркий мокрый песок.

– Лисий нападет на Храм, это лишь вопрос времени – объяснил Иуда на следующе утро.

– Он весьма хитер – добавил Симон – Сейчас он ищет повод и непременно найдет. Менелай ест у него с рук, но ему этого мало. Поэтому Лисий заигрывает с филоэллинами и начнет захват Храма якобы уступив их давлению. Некоторых он купил, некоторые же настолько глупы, что сами роют себе яму.

– Поэтому, поторопись – это снова был Маккаба – С тобой отправится Сефи, если не возражаешь.

Натанэль не только не возражал, но даже был рад снова увидеть рядом с собой бывшего хиллиарха.

– Можешь рассчитывать на меня, Натанэль – усмехнулся Сефи – Враги побегут в страхе при первом же взгляде на мое лицо.

– Сефи будет отвечать за оборону, а твоей задачей будет забота о стенах – снова вмешался Иуда.

– … И о машинах – добавил Натанэль.

– Каких машинах? Там же нет никаких машин.

– Нет, так будут – нагло заявил инженер.

Теперь, после решения Шуламит, он уже не боялся ничего и был уверен в себе, как три римских сенатора вместе взятых. Оба маккавея привычно обменялись взглядами и промолчали, причем Симон выглядел довольным, а Иуда – встревоженным.

– Ну все! Выступайте! – сказал Иуда – Возьмите двух мулов.

– Трех мулов – поправил его Натанэль.

На лице Иуды изумление сменилось пониманием и он согласно кивнул. Их вышла провожать Дикла, причем оказалось, что они с Шуламит подруги. Она отозвала Натанэля в сторону и осторожно пыталась убедить его бережно относиться к жене, быстро поняла, что в этом нет необходимости и отошла с улыбкой. На Сефи она старалась не глядеть.

– Да, на такую рожу посмотришь, потом всю ночь кошмары будут сниться – уныло проворчал хиллиарх и пришпорил своего мула.

Когда он скрылся за поворотом, Шуламит сказала:

– Ну почему, почему вы все такие дураки?!

– Я тоже? – улыбаясь спросил Натанэль.

– Ты в особенности… Но ты мой дурак и, поэтому, ты лучше всех.

Интересно, почему мне приятно, когда меня называют дураком? Да потому что ты дурак и есть! Натанэль ехал и улыбался. Но Шуламит не позволила ему предаваться приятным мыслям:

– Он наверное думает, что Дикла не смотрит на него из за его уродства.

– А разве это не так?

– Ты просто слеп!

– Но ведь Дикла любит Иуду, разве нет?

– Она преклоняется перед ним, она его боготворит и считает, что должна быть с ним, что это ее долг… Но любит ли?

Она не закончила фразу, а он счел за лучшее не расспрашивать.