Чудотворцы

Прошло еще три недели. Сирийцы совсем обленились и лишь изредка постреливали из баллист, как будто выполняя неприятную обязанность. А за стенами было невесело. Несмотря на то, что гарнизон заметно сократился, еды осталось совсем мало. Сефи выдавал по две лепешки, шесть фиников и горсть маслин в день на человека. Лишь перед наступлением шабата варили жидкую похлебку. Натанэль никак не мог взять в толк, почему Лисий согласился, даже сам предложил, выпустить людей. Было похоже на то, что фактический правитель страны пытается заигрывать с Иудеей, возможно надеясь на помощь в каких-то своих авантюрах. Но начало четвертой недели показало, что он может быть и жесток…

– Сюда! – разбудил Натанэля истошный крик часового со стены.

Уверенный, что враги атакуют, тот выскочил на южную стену, едва успев продрать глаза. Следом за ним по ступенькам взлетел Сефи и крикнул:

– Где? Атакуют?

Но их никто не атаковал, а часовой дрожащей рукой указывал вниз. Там, на склоне довольно близко к стене была воздвигнута перекладина на высоком столбе. Вся эта конструкция напоминала латинскую букву "Т" с очень длинной ножкой, а на перекладине висел человек, в котором Натанэль с ужасом узнал Агенора. Узнать его было нелегко: спутанные длинные волосы уже не удерживались налобной повязкой и сползали на лицо, голова свесилась на грудь, глаза закрыты. Его руки были привязаны к перекладине, а запястья пробиты деревянными кольями, и так же были прикреплены ноги к вертикальному столбу.

– Мерзавец! – прошипел Сефи и добавил еще пару слов на койне – Этот сукин сын действительно распинает!

Было понятно, кого он имеет ввиду. Но Лисий не появлялся, а Агенор не подавал признаков жизни. Людям на стене показалось что он уже умер, но человек на кресте поднял голову, судорожным движением откинул волосы с искаженного мукой лица и прохрипел:

– Держаться… Филипп… Скоро… Филипп.. Скоро… Держитесь!

Выговорив это, он снова бессильно уронил голову на грудь. Но Агенор был еще жив, Натанэль видел как тяжело поднимается и опускается обрывок его туники, свисающий с одного плеча. Не в силах оторвать глаз от умирающего, Натанэль не заметил, как Сефи натягивает лук, но услышал свист стрелы и, через пару мгновений, увидел ее вонзившейся лазутчику в грудь. Спустя еще мгновение обрывок туники перестал шевелиться. Он в ужасе повернулся к стрелку чтобы бросить ему в лицо горькие слова упрека, но осекся на полуслове: хиллиарх плакал.

Лисий объявился на следующе утро.

– Ну что, друзья? – начал он не поздоровавшись – Убедились, что я выполняю свои обещания? Обещал отпустить – и отпустил. Обещал распять – и распял.

– Мы тебе не друзья – крикнул Сефи – Ты бы лучше присмотрел за своим другом Филиппом, как бы он не оказал тебе совсем иную дружескую услугу.

Сефи, как и Натанэль, не имел ни малейшего представления о том, что связывает Лисия с Филиппом, как и о гипотетической услуге, но оба чувствовали, что Агенор не зря потратил последние минуты своей жизни, пытаясь им что-то сказать.

– Ах, вы уже знаете… – угрюмо пробурчал стратиг и покосился на распятого Агенора.

Двое на стене радостно переглянулись: последняя диверсия Агенора сработала.

– Ну что ж, я сегодня добрый – Лисий старательно избегал взглядов стоящих на стене – Можете уходить с оружием. Мне нужны не вы, а ваша крепость.

– Это не крепость, а Храм – поправил его Сефи – И мы не потерпим его осквернения. Можете занять укрепления, но обещайте не входить в Храм. Тогда мы уйдем.

– Ладно, ладно, обещаю туда не входить – нехотя сказал Лисий – Давайте уже, выходите, а то у меня слоны тут всю траву пожрали и засрали все вокруг.

Через три часа из храмового комплекса потянулся поток его защитников: две сотни вооруженных людей осторожно выходили из ворот Хульда, спускались по ступеням прилепившийся к стене лестницы и уходили на запад по склону под угрюмыми взглядами греков. Натанэль, разбивший в щепки свои катапульты, и Сефи с обнаженной секирой на плече уходили последними. Не успели они спуститься с лестницы, как по ней торопливо начали взбираться многочисленные сирийцы.

– Ты действительно веришь, что Лисий не позволит осквернить Храм? – спросил Натанэль – Только посмотри на эти бандитские рожи…

– Он обещал не входить – пожал плечами Сефи – Но не обещал, что другие не войдут. Сейчас они потащат оттуда все, что только можно унести.

– Так как же мы…? – Натанэль не договорил и повернулся к Храму.

Сефи мягко удержал его:

– Пускай берут, все равно придется освящать Храм заново. Боюсь, у нас не оставалось выбора. Ничего, наше время еще придет.

Лисий не обманул и через час Ерушалаим уже снова стал для них скопищем домов на дальнем холме, с трудом различаемым сквозь дымку по дороге на Бейт Эль. Не сразу, не в первый день, но новости достигли и их ушей. Вначале они были похожи на слухи, но постепенно обрастали плотью и становились более достоверными. Жаль, что уже не было в живых лазутчика Агенора сведения которого были всегда точны. В Бейт Эле они узнали, что, что Филипп, высокопоставленный чиновник покойного Антиоха Епифана, посланный тем в Персии за несколько дней до смерти, утверждал, что покойный царь поставил его наставником малолетнего сына и именно ему, Филиппу, принадлежит право управлять делами государства. Эти притязания делало убедительным большое войско, с которым Филипп вернулся в Антиохию. Узнав об этом, юный Антиох Евпатор под присмотром Лисия спешно повернул свою армию на Антиохию. Про Иудею они забыли. И когда лазутчики Иуды сообщили о нескончаемой ленте людей, повозок и слонов, двигающейся на север, войско Иуды осторожно спустилось с Самарийских гор и пошло на Ерушалаим. Страна была свободна.

Распрощавшись с друзьями Натанэль первым делом помчался в Модиин, но, по видимому, отдыхать ему была не судьба. Он едва успел повидаться с женой, как явился гонец от Иуды с приказом, выглядящим свитком грязного папируса, скрепленного личной печатью вождя. По видимому, Иуда не рассчитывал на грамотность адресата, потому что гонец пытался пересказать приказ устно, но Натанэль остановил его движением руки. Развернув свиток, он поначалу испытал чувство гордости, ведь этот папирус стал первым текстом, помимо Книги, который инженер прочитал самостоятельно. Но это оказалась единственной радостью, потому что приказ отрывал его от беременной жены и призывал обратно в Ерушалаим. Он еще не знал, что вскоре его ожидает дальняя поездка на другой край моря и Шуламит он увидит ой как нескоро.

Посол

В Рим его послал Иуда, но идея, как всегда, принадлежала Симону. Теперь его звали Язон бен Элеазар20. Греческое имя, по задумке Симона, должно было защитить его и Эвполема на сирийской территории. Эвполем бен Иоханан считался посланником, а Натанэль-Ясон был при нем переводчиком. Разумеется, в Риме, где каждый образованный латинянин свободно говорил на койне, переводчик был не слишком нужен, а нужен был Натанэль своим знанием Рима. Опыт бывшего понтифика тоже показался маккавеям нелишним, прочем речь шла вовсе не об инженерных навыках. Но в Рим надо было еще попасть и, для начала, неплохо было бы хотя бы добраться до моря. Однако, путешествие через вражеские земли прошло без происшествий, наверное помогли их эллинские имена и проклятия на головы маккавеев, которыми они сыпали направо и налево. Теперь надо было всего лишь пересечь море. Искать корабль в большом сирийском или филлистимском порту, Иоппии, Птолемаиде или Явне-Ям, было опасно, поэтому они наняли фелуку около башни Стратона21, где не было порта, но была маленькая рыбацкая деревушка…

Иудею он покидал неохотно, ведь в Модиине оставалась его Шуламит с изрядно подросшим животом, а в стране снова становилось неспокойно.

– Ты слышал, что делается сейчас в Антиохии? – спросил его Симон перед отъездом.

Натанэль был слишком занят семьей и баллистами, чтобы пристально следить за событиями в Сирии, но все же слышал, что там возарился некий Деметрий, дальний родственник обоих Антиохов. Первым делом новый базилевс приказал тихонько прирезать как своего юного предшественника, так и многоопытного Лисия.

– Теперь, после череды дворцовых переворотов, там начался период порядка и стабильности – продолжал Симон – И это весьма плохо для нас. На горизонте появился некто Вакхид, которому Деметрий вручил всю власть в южных провинциях, а, следовательно, и у нас дома. Не знаю, каков этот Вакхид, как полководец, но политик он явно опытный. Первым делом он велел тихо придушить нашего эллинского первосвященника Менелая, развлекающегося во всю в Антиохии. Уже одно это характеризует его как опасного противника.

– Да, конечно – глубокомысленно заметил Натанэль, оторвавшись от своих дум – Этот Менелай всем изрядно надоел. И нам и им…

– Верно. Новым первосвященником эллины назначили Алкима. К моему великому сожалению, это было весьма неглупо, ведь Алким много умереннее покойного Менелая и, тем самым, значительно опаснее. Вакхид, как мне стало известно, собирается объявить свободу вероисповедания, как при Александре Великом. Поверь мне, лишь только это произойдет, немедленно поднимут голову филоэллины и в нашей многострадальной стране снова начнутся раздоры. Сирийцам-то именно это и нужно. А твой старый приятель Никанор собирает наемников в новое войско. Как думаешь, для чего?

…Думать об этом не хотелось, особенно сейчас, когда Иудея и Шуламит остались где-то там за высокими гребнями волн. Их ненадежное суденышко долго болтала осенняя буря, пока они добрались наконец до Кипра. Изрядно измученные качкой, они собирались отдохнуть пару дней на острове, но попутное судно в Пирей отходило в тот же вечер. Еще неделю с лишним занял у них путь до Эллады, хотя в этот раз стихии были к ним более благосклонны. В Афины они благоразумно не пошли, опасаясь местных властей, пытавшихся лавировать между Римом, Спартой и Антиохией. Дорога из Пирея в Коринф заняла у них два дня и запомнилась лишь обилием придорожных трактиров. В коринфском же порту они обнаружили около десятка судов, только и мечтающих о фрахте до Бриндизия на италийском полуострове. Ну а оттуда в Рим можно было добраться посуху всего за три недели. На слишком почетный прием они не рассчитывали, так как Иудея вообще не была государством, а не то что государством первого ранга. Поэтому в Бриндизии их не будут ждать квесторы и до Рима им придется добираться самостоятельно. Натанэля это вполне устраивало, так как он планировал заглянуть в Помпеи и Геркуланум.

Эвполем, хотя и происходил из старинного ершалаимского рода, оказался человеком отнюдь не высокомерным и неплохим попутчиком, хотя и, как выяснилось позже, неисправимым бабником. Скорее чиновник, чем воин, он все же успел повоевать в Галилее под началом Симона и им с Натанэлем было что вспомнить. Покончив с воспоминаниями, они весь остаток дорого обсуждали цели своего посольства.

– Нам нужен союзник – говорил Эвполем – Хоть какой-нибудь. Посмотри сам – вокруг нас одни враги.

– Вокруг всегда враги – пожимал плечами Натанэль – Ты лучше скажи, зачем мы Республике?

– Вот это как раз ясно видно, как Сирион22 в зимний день. Любой враг селевкидов будет им другом.

– До поры до времени…

Натанэль все время вспоминал легата Луция Перперну и его пламенную речь об экспансии латинян. Было очевидно, что Рим протянет свою руку так далеко, как сможет дотянуться. Эвполем это тоже понимал. Но понимали они и то, что это может случится в любом случае, заключи они этот договор или нет. Натанэль вспомнил, как Симон наставлял их перед отъездом:

– Знаете ли вы, что агенты Рима свободно ходят по сирийской земле и убивают слонов во имя соблюдения Апамейского договора и Деметрий ничего им не может сделать? Если у нас будет в Римом договор, то селевкиды еще дважды подумают, прежде чем напасть на нас…

Эвполем, как выяснилось, интересовался не только политикой, но и местными женщинами, причем все время сравнивал афинянок с жительницами Коринфа, а последних – с италийками юга, произведшими на него наибольшее впечатление. Натанэль, для которого лучше одной еврейки никого не было, слушал его со снисходительной улыбкой, но не осуждал. Однако перед самым Римом ему пришлось прочесть послу небольшую лекцию о том, кому на самом деле служат девицы с Этрусской улицы, чтобы несколько охладить его пыл. По дороге они завернули в Помпеи, но старого знакомого, Гая Теренция, Натанэль там не встретил. Осторожно порасспросив портовых завсегдатаев, он узнал, что местного инженера зарезали ночью в городском лупанарии еще в год бегства Публия. Убийцу, разумеется, не нашли: Марк Лукреций был беспощаден, но послушен Республике, а Республика снисходительна к его бетонным стенам и кровавым шалостям. Геркуланум тоже лежал на их пути и Натанэль показал послу старый дом, в котором он родился. Там он узнал, что средний брат, Луций вышел в отставку, осел в Иллирии, где тогда был размещен его легион, завел семью и детей. Про старшего, Гая, не было известно ничего, он так и сгинул где-то в Иберии.

Натанэль предпочел бы попасть в Рим как можно незаметнее, опасаясь, что кто-либо из старых знакомых его узнает. Но посольство есть посольство и им пришлось дожидаться представителей Сената в гостинице, притулившейся у Сервиевой стены близ Капенских ворот, в самом начале Аппиевой дороги. К счастью долго ждать им не пришлось, а то Эвполем уже начал заигрывать с куртизанкой, поселившейся напротив. На Палатин их повезли квесторы в двух красиво разукрашенных колесницах, что немедленно привлекло внимание всех многочисленных римских зевак, попадавшихся им на пути. Натанэль осторожно поглядывал вокруг, но никого из знакомых, к счастью не увидел и они благополучно добрались до Форума. Палатин украсился новыми дворцами, своеобразными вехами частых смен власти, новыми храмами, да и обновленная Курия в западном углу Форума поражала своим великолепием. Бывший понтифик не узнавал великий город. Хорошо бы, подумал он, чтобы и Рим не узнал меня. Густой волосяной покров может порой неузнаваемо изменить человека, лицо которого ранее никогда не покрывали ни усы, ни борода, и именно на это он надеялся, когда колесницы с послами торжественно проезжали по Палатину под пристальными, как ему казалось, взглядами римской толпы.

Магистрат разместил их в вилле у подножья холма, поблизости от Форума и здания Сената. Кому принадлежала вилла, было непонятно, а расспросы Эвполем запретил. В доме их встретили приставленные к послам рабы, верховодил которыми старик с совершенно выцветшими, безучастными глазами. Старый раб показал им их покои, просторный атриум и не менее просторный триклиний с богатыми, но заметно облезлыми ложами. Их верительные грамоты уже отправили на Палатин и вскоре им должны было назначить день выступления в Сенате. Пока что иудеи наслаждались отдыхом после долгого, утомительного пути, и Натанэль как раз расположился в триклинии, когда туда вошел давешний старый раб.

– Господин, тебя желает видеть некий центурион – сказал он, склонившись в поклоне.

– Кто такой? – удивился Натанэль.

– Это увеченный ветеран иберийских войн – ответил раб.

– А почему ему нужен я? Наверное, ты что-то напутал и ему нужен Легат.

– Прости, господин, но он хочет видеть именно тебя – спокойно сказал раб.

Было очевидно, что ему глубоко все равно, кто и кого хочет видеть. Натанэль пожал плечами, согласно махнул рукой и тут же себя внутренне одернул: жест выглядел слишком по-римски. Раздосадованный своим промахом, он стал смотреть на дверь, обеспокоенно гадая, кем окажется неожиданный посетитель. Однако, долго ждать ему не пришлось. Загадочный центурион вскоре появился и попытался войти твердой армейской походкой, но получилось у него плоховато – ветеран припадал на левую ногу.

– Сальве – приветствовал он Натанэля.

– Возрадуйся и ты – ответил тот по гречески, уже понимая, что борода его не спасла. Центуриона он узнал, несмотря на шрамы, покрывавшие постаревшее лицо.

– Ты, наверное, удивлен, иудей? – центурион тоже перешел на греческий – И ты, вероятно, хочешь знать, кто я, и что привело меня сюда? Тот, кого ты видишь перед собой, был когда-то центурионом манипула в марианском легионе. Теперь нас, калек, отправляют в колонию ветеранов на Керкире. Корабль уже ждет в Остии, но я увидел тебя на улице и зашел перед отъездом засвидетельствовать свое почтение.

– Я польщен твоим вниманием, центурион, но по-прежнему в недоумении…

– Попытаюсь тебе помочь. Знавал ли ты, иудей, некоего самнита по имени Публий Коминий Аврунк?

– Это имя звучит знакомо – невозмутимо ответил Натанэль – Но нет, не припоминаю.

Старик одобрительно кивнул и продолжил:

– Был, помниться мне, некий юноша, носивший это имя. И именно ему я обязан своим сегодняшним положением.

– Ты говоришь загадками, центурион – голос Натанэля если и выражал что либо, то лишь разумную толику удивления – Но что же натворил этот юнец?

– О, не так много, всего лишь настроил против себя нескольких очень влиятельных патрициев и добрую половину Сената.

– Чем же он заслужил такую немилость?

– Он весьма легко добился этого всего лишь следуя зову чести.

– Неужели ваш Сенат настолько настроен против чести?

– Да, если это идет в разрез с интересами Республики… Или некоторых влиятельных в Республике лиц. К слову сказать, никакой пользы от его честности не было. Я слышал от верных людей, что теперь под Везувием уже не одна, а не то пять, не то шесть бетонных стен, и их продолжают укреплять.

– Не понимаю о чем ты. Но какой неосторожный юноша – саркастически заметил Натанэль – Подозреваю, что это сильно осложнило ему жизнь.

– И не только ему – проворчал старик, перейдя на латынь – Например, один не слишком разумный легат попытался помочь несчастному. Не знаю, удалось ли ему это, но себя он погубил. Тогда-то ему и пришлось сложить с себя легатские полномочия и направиться центурионом в Иберию. Между прочим, там он заступил на место некоего Гая Коминия Аврунка, недавно убитого иберами.

Натанэль взглянул Луцию Перперне прямо в глаза. Когда-то карие, а теперь выцветшие, глаза бывшего легата не были теперь ни мрачными, ни зловещими, как много лет назад, на галере. Они глядели устало, немного грустно, и, к удивлению Натанэля, спокойно. В них не было заметно никакой особой "искры", в этих глазах, но Натанэль давно уже научился смотреть вглубь. И, глядя в эти спокойные глаза, он тоже заговорил на латыни:

– Я вспомнил кое-что о том юноше, Публии. Судя по его судьбе, ему пригодились поучения, данные одним легатом в Кверкветулане.

– Что с ним теперь?

– Его больше нет.

– Зато есть иудей, Ясон бен Элеазар.

– Натанэль Аврунк – мягко поправил его Натанэль.

– Вот даже как? Ну и какие же поучения пригодились юному Публию?

– Помнишь ли ты, о легат, свои пламенные речи о величии Рима?

– Я уже давно не легат, но от своих слов не отрекаюсь.

– А помнишь ли ты, как говорил о силе нации? О том, что она не в оружии и не в богах, а в силе духа и более прочном образе жизни? Ты помнишь? Юный, наивный Публий еще тогда сказал, что ведь может прийти народ с еще более прочным образом жизни.

– Неужели…?

– Да, Перперна. Да!

– Я не верю тебе. Какие-то дикие иудеи с самарийских гор…

– И все же… Ведь мы несем с собой совершенно иной, новый образ жизни.

– Мы? Или они?

– Мы! Именно мы! И это мой ответ на твои сомнения. И все же, мой друг, хоть мы и воины, но несем свое слово в мир тоже словом, а не мечом. Поэтому, этот процесс может потребовать десятков, а может и сотен жизней. Не беспокойся: ни ты, ни я не увидим его результатов.

Оба замолчали и молчали долго, как будто было сказано все и добавить было нечего. Первым прервал молчание старик:

– Ты меня утешил. Надеюсь не дожить до тех времен, когда иудейский образ жизни сменит латинский. А вот к тебе у меня есть просьба. Я знаю, у тебя теперь другие боги…

– Другой бог – поправил его Натанэль.

– Да, верно – Перперна задумался – Но, если тебе не запрещает твоя вера, то года этак через два принеси, будь так добр, жертву духу Луция Перперны Вентона.

– Я буду помнить тебя, легат – тихо проговорил Натанэль, благоразумно опуская вопрос о жертве – И знаешь еще что? Помнишь ли ты свой легионерский шлем? Однажды он спас мне жизнь, поэтому я считаю, что свой долг дружбы моему отцу ты уплатил.

– Это хорошая весть – сказал старик – Но еще более важно то, что считаю я сам.

Пояснять он ничего не стал, и быстро, без лишних слов покинул Натанэля, нетвердо, но по-армейски отсалютовав ему на прощание свой коричневой рукой, покрытой стариковской "гречкой".

У них было еще два дня до выступления в Сенате и Натанэль использовал это время с толком, пытаясь разнюхать, что кроется за интересом Республики к далекой и не слишком могучей Иудеей. Пользуясь своим опытом понтифика, но, разумеется, себя не называя, он с удивлением узнал, что латиняне считают пунов близкими родственниками евреев и опасаются их симпатий к жертвам Пунических войн. Эвполем снисходительно объяснил ему, что это было весьма близко к истине, так как пуны были потомками финикийцев, говоривших на похожем языке и даже использующих тот же алфавит. Это было весьма интересно, и Натанэль предложил использовать предполагаемое родство иудеев с пунами, чтобы придать еще больше убедительности предстоящей речи Эвполема.

Посла чрезвычайно беспокоило его завтрашнее выступление, поэтому он до вечера ходил кругами по триклинию, заучивая свою речь и все время путая слова. Уже дважды он произнес "братья-сенаторы" вместо положенных "отцы-сенаторы" и это привело его в ужас. Натанэль только посмеивался, глядя на страдания Эвполема. Сам он был убежден, что никто из сенаторов все равно не будет слушать эту пламенную речь до конца. Поэтому он ехидно предложил Эвполему во второй части его послания плавно перейти к сравнительному разбору достоинств женщин различных народов, то есть тому предмету в котором тот был наиболее сведущ. Разгневанный Посол собрался было возмутиться, но не успел: его реплику опередили три стрелы, влетевшие в триклиний. Первая разбила глиняный кувшин с недорогим Кекуба23 и воткнулась в облезлый столик инкрустированного дерева. Вторая стрела вонзилась в колонну совсем рядом с Натанэлем, причем мраморная на вид колонна оказалась искусно раскрашенным деревом. На третью стрелу с удивлением смотрел Эвполем – она торчала из его туники и ткань вокруг нее начала быстро окрашиваться алым. Натанэль бросился к Послу и, затащив его под неглубокую колоннаду, начал тревожно озираться вокруг: триклиний был открытым и стреляли, несомненно, с крыши. Наверху раздались крики, на пол триклиния рухнуло тело со стрелой в горле, потом второе. Нас охраняют, понял Натанэль, вот только недостаточно хорошо. В это время с крыши свалился третий лучник, так и не выпустивший из левой руки свой лук. Охрана, опоздало расправившись с убийцами, так и осталась невидимой. Вбежал старый раб распорядитель, взмахнул руками, засуетился. Было послано за лекарем и тот немедленно явился. К счастью это оказался не латинянин, а раб-асклепиад, явно знающий свое дело. Оказалось, что Эвполем был жив и, по заверению лекаря, даже не собирался умирать. Стрела прошла насквозь и поэтому ее легко удалось вытащить, к тому же цвет крови был обнадеживающим, так что было похоже, что внутренности оказались не слишком задеты. Тем не менее, говорил он с трудом, хрипло отхаркивая сгустки крови и о выступлении в Сенате ему следовало забыть. Эвполем умоляюще посмотрел на Натанэля и тот лишь пожал плечами и угрюмо кивнул. Выбора не было, ему предстояло держать речь перед людьми, с некоторыми из которых он, что не исключено, вместе посещал Регию.

Тела унесли и молодой раб, принеся мокрую тряпку, начал оттирать следы крови, опасливо поглядывая на Натанэля. Тому следовало бы подготовить и выучить свою речь, но после атаки в триклинии неимоверно трудно было собраться с мыслями и он, махнув рукой, решил положиться на вдохновение. В это момент его снова побеспокоил старый раб, доложив, что пришел с визитом сенатор, не сообщивший своего имени. Натанэль согласно махнул рукой уже не заботясь о жестах и, прогнав уборщика, стал ждать посетителя. В вошедшем почти ничего не выдавало сенатора: он был одет в дорожную хламиду, под которой оказалась изящно расшитая туника. Золотые пряжки на сандалиях и дорогие фибулы указывали на патриция или очень богатого плебея и только массивное золотое кольцо на правой руке говорило о его статусе. Сенатор был стар, но еще крепок телом, его морщинистое лицо с огромными залысинами казалось смутно знакомым, но память молчала. Старик поморщился, покосившись на неотмытые следы крови, и приветствовал Натанэля по-гречески:

– Послу иудеев – радоваться! – начал он – Мое имя – Марк Порций Катон и ты, возможно, слышал обо мне.

– И тебе – радоваться! – осторожно ответил Натанэль – Разумеется, мне знакомо твое имя. Кто же не слышал про Катона-цензора?