Чудотворцы

И снова, как уже неоднократно бывало ранее, время разбилось на куски, на рваные отрезки. Вот он накатывает баллисту, кто-то помогает ему с другой стороны, навалившись на колесо, а ложка уже наполнена камнями. Вот он выстреливает раз за разом из каждой баллисты по очереди и видит, как смешались ряды гоплитов. Ага, сбоку-то щитов нет! Потом он видит как из-за его спины бегут куда-то вбок растерянные люди и их много. Внезапно раздается крик "спасайте инженера!". Это кричит Сефи, но о ком это он? Смотреть некогда, надо стрелять. Но что-то явно происходит за спиной, и теперь можно наконец обернуться, потому что в ложке нет камней. Он обернулся и в единый миг навсегда запечатлел картину, стоявшую потом перед его глазами всю жизнь…

Все трое его помощников лежали ничком около лафетов баллист один с дротиком в груди и двое с чем-то красным вокруг разбитых голов. Похоже было, что Горгий успел понять опасность баллист и пельтасты постарались. На земле вокруг его баллист и всюду куда доходил его взгляд лежали люди, некоторые молча и неподвижно, a некоторые – корчась и испуская стоны. Дальше стояла редкая стена людей с копьями, мечами и секирами: Сефи, Азария, поддерживающий раненого Йосефа, несколько знакомых, смутно знакомых и совсем незнакомых лиц, а на них неторопливо накатывалась фаланга гоплитов с выставленными вперед копьями. Две стены: стройная, ощетинившаяся наконечниками копий и закрытая бронзой, и неровная, выставившая свое разнокалиберное оружие, столкнулись. Но фаланге не удалось сломить строй иудеев одним, мощным ударом, поэтому фалангисты оставили строй и, выхватив свои ксифосы, бросились в свалку. Публий увидел двоих, навалившихся на Сефи. Первого тот немедленно зарубил одним сильным, размашистым ударом своей секиры, но инерция мощного замаха подставила его под удар второго. Сефи уже не успевал отбить страшный удар, но ему удалось подставить под него ребром удачно подвернувшийся ему под руку гоплон первого, рассеченного им врага. Инженер с ужасом увидел, как секира сирийца прошла через ребро щита, разметав бронзовые накладки и коснулась лица Сефи. Не издав ни звука, тот выронил свою секиру и схватился обеими руками за лицо. Гоплит занес свое оружие для последнего, решающего удара, и только тут Публий вышел из оцепенения и заметил, что он сжимает в руке чье-то копье. Неимоверным движением всех мышц он метнулся к Сефи, прихватив копье двумя руками и весь устремившись вперед, стремясь успеть, не дать нанести этот страшный удар. Он и гоплит ударили одновременно. Копье ударило в чешуйчатый доспех на груди врага, но не отбросило его назад, а лишь ослабило удар страшной секиры. Публий не видел что случилось с Сефи, он был занят. Он давил и давил на копье из всех сил и со злой радостью увидел, как острый наконечник раздвигает плохо пригнанные пластины и, разорвав тунику, входит в плоть. Он надавил из последних сил и, упав на поверженного им гоплита, увидел изумление в его светлых глазах. С трудом поднявшись, он успел увидеть Сефи, по-прежнему закрывающего руками лицо и успел увидеть струйки крови, стекающие из-под его ладоней. Еще он успел увидеть лезвие топора, падающего ему на голову, успел неловко подставить древко своего копья под удар, успел увидеть, как тусклое лезвие перерубает это древко, а больше уже ничего не видел…

Первое, что он увидел очнувшись, была огромная, разлапистая ветка дуба, сквозь листья которой было видно темное ночное небо, подсвеченное звездами. Я лежу, подумал Публий, я лежу и я жив. Страшно кружилась и болела голова, но чья-то маленькая, нежная рука гладила его волосы на затылке, осторожно прикасалась к вискам, ко лбу, и боль отступала. И еще были губы, они тоже убивали подлую боль своими мягкими, осторожными касаниями, а еще они что-то шептали эти губы и этот шепот был невыносимо приятен, вот только слов он не разбирал. И тогда боль постепенно затихла, ушла в тайное, скрытое место и там затаилась. Но он ведь знал, что она там и обязательно вернется, как только маленькая рука и мягкие губы исчезнут, он так боялся этого и даже попытался это сказать, но тут голове стало холодно и мокро. Тогда боль уснула и он тоже уснул.

Когда он пришел в себя в следующий раз, было раннее, холодное утро, но он был заботливо укрыт теплой овчиной. Не было ни звезд, ни дуба, ни маленькой ручки, ни мягких губ. Он сумел приподняться на локтях и увидел, что лежит на плоской крыше дома, по видимому – в какой-то деревне. Неподалеку виднелись еще два дома, небольшая роща и поле за ней. По лестнице поднялся человек и Публий узнал в нем сотника из хиллиархии Сефи.

– Сефи? – с тревогой спросил он, радуясь тому, что язык его слушается.

– Жив, жив – ответил сотник – И будет жить. Вот только…

– Что "только"?

– Сам увидишь – хмуро сказал сотник.

Публий попытался встать и это ему удалось. По-прежнему кружилась голова, но боль была терпимой. На голове у себя он обнаружил огромную шишку и неглубокую, затягивающуюся рану. Сотник рассказал ему, что отступающие бойцы, наткнулись на его тело, неподвижно лежащее около баллисты. Удар топора разрубил железный легионерский шлем, подарок Перперны, но застрял в твердой кожаной подкладке и лишь оглушил его, содрав кожу на голове. Бесчувственного Публий, окровавленного Сефи, стратига Йосефа и еще нескольких раненых бросили на повозку и начали медленно отступать прикрывая повозку наскоро выстроенной стеной щитов. К вечеру удалось оторваться от преследующих их селевкидов Горгия, и раненых разместили в лесочке, где ими смог, наконец, заняться лекарь. А следующим утром двинулись дальше, пока не достигли пределов Иудеи. Таким образом, как догадался инженер, он провалялся в забытие полтора дня.

Вскоре ему удалось навестить Сефи. Оказалось, что хилиарх не только жив, но и страшно зол, потому что ему не разрешали открывать глаза, закрытые белой льняной повязкой. Но не только глаза, а вся его голова была плотно замотана повязками, как у мумии фараона, пропитанными ахалем15. Хмурый лекарь пояснил Публию, что его друг получил два удара крест-накрест по лицу, раздробивших ему часть челюсти и, очевидно, изуродовавших лицо. Глаза, похоже, удалось спасти, но лекарь не был в этом уверен и требовал не снимать повязку по крайней мере неделю. Ко всему прочему, Сефи не мог говорить, пока не заживет челюсть и выражал свою злость бурной жестикуляцией.

Поначалу Публий не решился спросить лекаря про маленькую ладошку и мягкие губы, думая, что ему это всего лишь привиделось. Однако, осторожные вопросы помогли ему узнать, что женщина была, но никто не мог сказать ему ни кто она, ни как ее имя. Она пришла под вечер и ухаживала за ранеными всю ночь, а потом исчезла так же внезапно и таинственно, как и появилась. И только лекарь вскользь упомянул, что у нее были тяжелые темные волосы, отливающие медью при свете факелов. Конечно, думал Публий, это могла быть любая сердобольная селянка, пришедшая помочь своим, да и мало ли у кого бывают темные, отливающие медью волосы. Вот только шепот, тихий шепот в ночи… Неужели он тоже ему померещился? Как жаль, что он не расслышал слов, нашептанных ему той ночью. Он знал, какие слова ему хотелось бы услышать, но были ли это те слова? И были ли слова? Ответа пока не было, и он понимал, что ответы ему придется искать самому.

Постепенно, он узнавал новости. Иудеям все же удалось прорвать так и не сомкнувшееся кольцо фаланг и унести раненых. Тем не менее, потери были огромны. Йосеф и Азария оставили под Явниэлем две тысячи тел и не всем из раненых удалось выжить. Победа воодушевила селевкидов, но все же Горгий так и не решился вторгнуться в Иудею, опасаясь ловушки. Повязки на лице Сефи сняли, и он мог говорить, но только шипел от злости.

– Несчастные придурки – ругался он – Если бы не твои машины, Публий, и не твои люди, они положили бы там всех.

Мои люди, сокрушенно подумал Публий, а я опять, так и не запомнил, как их звали. Челюсть Сефи заживала, но плохо, и лекарь не велел ему вставать, что бесило его еще больше. Его лицо пересекали теперь два страшных багровых шрама, левый глаз закрылся навсегда, а былая красота исчезла безвозвратно. Поэтому, когда пришла Дикла чтобы навестить раненых, он весь напрягся и смотрел на нее настороженно, судорожно стиснув зубы. Женщина, подойдя к его ложу, осторожно коснулась шрамов на лице, бережно провела по ним пальцами, и тихо сказав: "Прости меня…", выбежала из комнаты.

– Ничего не понимаю в женщинах – сказал он Публию – Ты видел, как она на меня смотрела? На урода? Жалела наверно…

На это нечего было сказать и Публий промолчал. Когда весть о его выздоровлении дошла до маккавеев, инженера немедленно вызвали в Ерушалаим. Туда уже вернулся Симон из победоносного похода на север. Ему удалось дойти до стен Птолемаиды и евреи Галилеи и Израиля получили должную защиту, селевкиды – предупреждения, а воины – добычу. Иуда, вернувшись с добычей из земель моавитян, немедленно предпринял стремительный рейд над Явниэль. Как и предполагал Сефи, он не пошел на город, а ворвался в незащищенный Явне-Ям и сжег все корабли в гавани. Горгий, увидев призрак голода, понял намек, и еврейские погромы в городе прекратились, а войско Иуды вернулось домой без потерь.

В Ершалаиме состоялся суд над Азарией и Йосефом, который оправился от ран только для того, чтобы принять смерть.

– Римлянин бросился бы на свой меч – сказал Публий Симону.

– Они дураки, но не трусы – ответил тот – И примут свою смерть как положено. Вот только Иуду жалко.

Иуда сам совершил приговор, но ни Симон, ни Публий, ни кто-либо из маккавеев, не пришли посмотреть. На казнь пошел только немного оправившийся от ран Сефи, чтобы, по его словам, "этим храбрым придуркам не было так обидно умирать в одиночку".

– Эти горе-стратиги невольно сослужили нам хорошую службу своим поражением – доверительно сказал Симон инженеру – Теперь люди будут еще больше доверять Иуде. Вот только погибших жалко…

А события, тем временем, начали развиваться стремительно. Антиох Эпифан спешно собирал новую армию для похода на Иудею, и это не могло не тревожить жителей Ершалаима.

– И где он только берет людей? – спрашивал Сефи – У него что, воины не кончаются? Скольких из них мы положили под Эммаумом и Бейт-Цуром, а они все прут и прут…

– Не в людях дело, а в золоте – объяснял ему Публий – Он гребет серебро и золото со всей своей огромной державы. А если не хватает податей, то он грабит храмы, благо лишних богов в его империи хватает. Ну, а если есть серебро и золото, то можно нанять наемников. Он уже бросил клич, и теперь к нему стекаются голодные до добычи авантюристы со всей Ойкумены.

Однако вскоре до Иудеи дошла весть о болезни Базилевса. Слухи были противоречивы. Одни восторженно рассказывали, что царь так расстроился узнав о победах Иуды, что сразу занемог и немедленно раскаялся в том, что навлек беды на Ершалаим и Храм. Публию, однако, плохо верилось в раскаяние Базилевса, в чем его поддерживали Сефи и Агенор. Последний возник, как всегда, неожиданно и, как всегда, в попине, где сидели оба друга за кувшином дешевого, по случаю безденежья, вина.

– Раскаялся он, как же – доверительно говорил Агенор, с опаской посматривая на изуродованное лицо Сефи – Раскаялась бабушка, что дедушке дала… На самом деле, как рассказывали мне верные люди, его давно уже убили в Персии и убили свои же люди, которым он задолжал жалование. Слухи же об его болезни распространяет наш общий друг Лисий, неоднократно битый Иудой, но все еще бодрый. А на престол империи взошел сын покойного, Антиох Евпатор, опекуном которого покойник успел назначить Филиппа…

– Что это за Филипп такой? – спросил Сефи, ухмыляясь.

– А этого, мой друг, не знает никто – отвечал Агенор – Он возник из ниоткуда и, хочется надеяться, уйдет в никуда. Тем более, что в этом заинтересован этот подлец Лисий, фактически захвативший власть в империи и отстранивший Филиппа.

– Так Лисий у нас теперь царем? – удивился Публий.

– Царем он выставляет Евпатора, которому всего лишь девять лет. Но юный царь уже успел назначить Лисия верховным правителем и, заодно, главнокомандующим.

– А что Филипп?

– Филипп, похоже, затаил зуб на нового правителя, по крайней мере на это хочется надеяться. Чем раньше они подерутся, тем лучше для нас, а после этого пусть хоть оба проваливаются в свой Аид. И чем раньше, тем лучше, потому что на Иудею уже идет их войско.

– Много ли их?

– Да уж немало – мрачно ответил Агенор – Одних только пеших у них чуть ли не сто хилиархий. А еще тысяч двадцать конных.

– Где только набрали? – удивился Сефи.

– В нашей империи народу уже не хватает, а может им надоело гибнуть за царя. Ну так Лисий набрал вместо них всякой сброд из соседних государств. Пришли наемники из Пергама, Вифинии и Каппадокии, есть там бойцы с Крита, Кипра, Родоса и даже с Киклад. Есть у них и слоны.

– Так, выходит, римляне еще не всех слонов отравили, согласно Апамейскому договору? – воскликнул Публий.

– К сожалению, не успели. Их, этих последних слонов Лисий двигает на нас. У него их не менее тридцати.

– Откуда ты только все это знаешь? – удивился Сефи.

Агенор лишь многозначительно усмехнулся и подмигнув Публию, покинул попину. Его сведения оказались точны. Как раз в это время Публий руководил возведением земляной насыпи напротив Хакры. Дело в том, что сирийская цитадель, несмотря на все победы Иуды, даже не думала сдаваться и время от времени угрожала Храму. Это сковывало силы, так как под ее стенами приходилось держать заслоны, препятствуя вылазкам наверх, в Ерушалаим. Но разделаться с Хакрой, стены которой он сам же и возводил, Публий так и не успел. Как оказалось, не решаясь идти прямо на Ершалаим, Лисий повел свое огромное войско на Бейт-Цур. И теперь Публий направлялся туда, чтобы укрепить оборону, и едва успел до подхода сирийцев. Стены, которые начали восстанавливать под его руководством, продолжали строить по его чертежам и после того, как он ушел с войском на Гезер, и теперь они представляли собой серьезное препятствие для войск Лисия.

– Вода у нас есть из своих колодцев – говорил Йешуа, командующий гарнизоном – Оружия тоже хватает. Нас тут немного, конечно, но крепость мы удержим. Помогут и те машины, что сделали наши умельцы по твоим чертежам. Вот только с едой плохо. Склады почти пусты, ведь год-то был субботний. Будем надеяться на Иуду…

– Надеяться будем только на себя – строго сказал Публий и внутренне усмехнулся: так, пожалуй, мог бы выразиться Симон.

Четыре баллисты, собранные местными мастерами, выглядели вполне достойно и Публий установил их на стенах в заранее намеченных им местах. Войска Лисия появились на следующий же день. У них тоже были боевые машины и эти машины немедленно приступили к разрушению стен. Публий с ужасом смотрел, как не такие уж и большие камни, выпущенные из баллист и онагров, выбивают целые куски из непрочных саманных блоков. Он немедленно направил свои баллисты против вражеских машин, но сирийцы быстро поставили защитные щиты и разрушение стен продолжилось. К ночи, когда сирийцы прекратили обстрел, Йешуа собрал совещание.

– Что будем делать? – спросил он – Еще два дня и от нашей стены ничего не останется.

– Вылазка – предложил один из сотников – Ударить по ним ночью и сжечь все их проклятые машины дотла.

– Не знаю, не знаю – с сомнением в голосе пробормотал командир – Не такие уж они дураки и давно уже не относятся к нам с пренебрежением.

– Так что же делать? – смутился сотник – Вот если бы ударить по ним с двух сторон, чтобы отвлечь. Хорошо бы напасть сзади, да только некому. Даже и не знаю…

– А я, пожалуй, знаю! – сказал Публий.

Они напали этой же ночью. Вначале, четыре баллисты Публия одним залпом выбросили по три больших склянки. В содержимом склянок он вовсе не был уверен, потому что раньше никогда не изготовлял "греческий огонь". Не все компоненты удалось достать, но к счастью на складах нашлась и селитра и сера и даже большая бочка "крови земли", которую использовали для освещения. На свой страх и риск он добавил еще оливкового масла. Теперь уже поздно было что-либо менять, и он только надеялся, что правильно выверил прицел. Но нет, прицел оказался верен и склянки, разбившись о защитные щиты и о лафеты баллист, выбросили свое содержимое. Следом за склянками в дерево щитов и лафетов полетели горящие стрелы и адская смесь немедленно вспыхнула. В свете пожаров хорошо была видна суета вокруг машин. Растерянные сирийцы сбегались со всех сторон в попытке загасить пламя, но им было невдомек, что водой невозможно потушить "греческий огонь". Когда суматоха достигла пика, Йешуа, напряженно всматривающийся в это сцену, подал сигнал и ворота крепости распахнулись, пропуская небольшой отряд из отборных храбрецов во главе с давешним сотником. Пользуясь суматохой вокруг пожаров они начали резню и успели убить несколько десятков, прежде чем отступили обратно в ворота, не потеряв ни одного бойца. Но, самое главное, они отвлекли врагов от спасения машин и машины сгорели дотла.

Теперь стены были в безопасности, но осада продолжалась. Однако армия Иуды шла на подмогу, тогда войско Лисия прекратило осаду и вышло ей навстречу. Публий с несколькими лучниками пробрался было окружными путями, собираясь присоединиться к иудейскому войску, но они так и не успели добраться до Иуды к началу битвы.

– Бейт Закария – прошептал Закария, один из сопровождающих его воинов, указывая куда-то рукой – Не иначе, как в мою честь названо.

– Тише ты – прошипел Публий.

Учитывая то, что они находились в самой середине вражеского войска, осторожность действительно была не лишней. Возможно их обмануло неверное освещение сумерек, но, так или иначе, они оказались как раз на пути армии Лисия. А потом упала ночь, наступила внезапно, как и в его родной Кампании, и вокруг них зажглись костры. Где-то совсем рядом смеялись и пели песни эллины, громко фыркали невидимые во мраке слоны, тихо ржали кони, от костров тянуло похлебкой и кашей, а у них был один мех с водой на пятерых. К счастью, им удалось в последний момент обнаружить небольшую пещерку, скрытую высоко на склоне за густыми кустами. Тихо шипя и шепотом ругая острые колючки, они пробрались внутрь и затаились. Там их и застал рассвет следующего дня.

Осторожно раздвинув колючие ветки, Публий осмотрелся. Отверстие их пещеры смотрело вниз на неглубокое ущелье и там повсюду были враги. Деревенька вдали, на которую указал Закария, не курилась дымами и казалась безжизненной. Идти дальше было немыслимо, оставалось ждать. Но ждали они недолго.

Огромное сирийское войско пришло в движение. Узкое ущелье не позволяло построить фаланги и Лисий пустил впереди слонов. Слоны шли по двое, больше не помещалось между двумя обрывистыми склонами. На гигантах были водружены башни, в которых сидели стрелки и метатели дротиков, не по трое, как было привычно публию, а шестеро – по трое с каждой стороны. Чудовища бы украшены как будто их готовили для парада, а не для боя: башни, как и кожа слонов были раскрашены охрой, кармином и шафраном. Не хватает только пурпура, подумал Публий, но это было бы слишком расточительно даже для Антиоха. За двумя слонами, нестройными, разрозненными порядками двигались гоплиты и пельтасты в сопровождении всадников с обеих сторон. Их там не меньше хилиархии, с ужасом подумал Публий. Сколько у них таких отрядов? Вдалеке виднелись следующие два слона, а за ними угадывался очередной отряд эллинов. Войско медленно, чудовищной змеей, начало втягиваться в ущелье.

– Смотри, инженер – прошептал Закария – Кажись, эти паразиты поумнели…

Публий подумал было, что тот говорит о разрозненных порядках селевкидов, явно не стремящихся сомкнуть ряды из опасения залпов из баллисты. Но оказалось, что Закария говорил о другом. Оказывается, Лисий не ограничился движением по дну ущелья. По обоим склонам пробирались отряды лучников и пращников, а наверху, по хребты, двигались всадники.

– Научились кое-чему после Бейт Хорона – проворчал Закария.

Публий зажал ему рот. Шуметь было опасно: несколько пар сандалий прошли совсем рядом с их убежищем. Вдруг первые два слона остановились и заревели, подняв хоботы. Потом гиганты попятились назад и вместе с ними попятились пехотинцы. Присмотревшись, Публий увидел летевшие в слонов камни – это невидимый за поворотом ущелья Ниттай дал залп из своих баллист. И в этот момент раздался привычный уже Публию рев маккавеев – это Иуда ударил по передовой хиллиархии сирийцев. Натиск иудеев, как всегда яростный, смял первый отряд и поле боя заволокло облако пыли. Из него выползали раненые и, хромая, выбежал слон – башни на нем уже не было. Постепенно, схватка начала медленно приближаться – иудеи теснили сирийцев. Публий собрался уже дать команду выскочить на помощь, но тут затрубили фанфары и заныли флейты – в бой вступил второй отряд. Схватка шла и на склонах, где сторожевые отряды сирийцев столкнулись с бойцами Иуды. Второй отряд скрылся в облаке пыли, а за ним приближались третий и четвертый. Впереди третьего отряда двигался только один слон, зато еще красивее украшенный и расписанный яркими красками. Стрелки на его башне тоже были одеты и вооружены заметно богаче экипажей первых слонов. Теперь иудеи уже больше не напирали, им едва удавалось удерживать поле боя и пыльное облако остановилось. Из него выбежали десятка два бойцов и начали пробиваться к голове третьей, еще не вступившей в бой хиллиархии сирийцев. Как всегда при атаке, они образовали клин, во главе которого бежал один из братьев-хашмонеев, вот только расстояние не позволяло определить – кто именно. На этот раз у всех из них, кроме маккавея, были щиты и это щиты образовали подобие тарана.

– Аваран!! – раздался истошный крик – Вернись!

Публию послышалось, что кричал Иуда. Значит атакующим был Элеазар? Сирийцы третий хиллархии начали выбегать вперед и метать дротики, но пока что щиты хорошо защищали атакующих. Стрелы и дротики из башни на слоне были опаснее: двое из атакующих упали, а остальные врезались своим клином в первую сотню сирийского отряда, выбежавшую перед своим слоном. Началась сеча, в которой трудно было что-то разобрать, но вдруг один из сражающихся, разметав трех или четырех сирийцев, вырвался вперед и понесся прямо на слона. Это был Элазар. С секирой в правой руке и с кинжалом в левой, он невероятно ловко увернулся от нескольких дротиков, зарубил секирой пельтаста, разнеся на части его овальный щит, проскользнул под поднятой ногой гиганта и ворвался к нему под брюхо. Что происходило дальше, Публию понял не сразу. Внезапно слон поднялся на задние ноги, сбросив башню со всеми стрелками и, подняв хобот, истошно заверещал запомнившемся Публию по Модиину воплем. А под его брюхом стоял окровавленный Элеазар-Аваран с высоко поднятой секирой. Протрубив еще мгновение, слон рухнул всей своей тяжестью на маккавея и их обоих накрыло облако пыли.

Тем временем еще две тысячи селевкидом со своими присоединились к сражению и еще несколько отрядов неспешно подходили сзади. На обоих склонах тоже шло сражение и на привычный удар с обеих сторон надежды уже не оставалось. Пыль постепенно улеглась и было видно как армия Иуды медленно, с боем отступает глубже в ущелье, а селевкиды пытаются окружить ее с трех сторон. Публий обернулся. Девять воинов вопросительно смотрели на него.

– Пора – сказал он – Сделаем, что сможем…

Десять человек, вооруженных луками и дротиками – не бог весть какое войско. Но огромная глыба, которую Публий и Закария, напрягшись изо всех сил сбросили со склона, сделала свое дело. Двое или трое раздавленных ей испуганно заорали, заржал сбитый конь, шарахнулся в сторону испуганный слон. Облако пыли, поднятое разбившейся внизу глыбой песчаника, добавило хаоса. В рядах сирийцев началась паника, надо полагать, они решили, что непредсказуемые иудеи напали на них с тыла и сейчас начнется разгром. Стрелы, посланные отрядом Публия, добавили хаоса и позволили выиграть еще пару драгоценных минут. Раньше он плохо верил в способности иудейских лучников, но тут важна была не точность, а скорострельность, а в этом вряд ли кто-либо мог соревноваться с Закарией. Казалось две его руки образовали быстрый, непрерывно работающий механизм, неистовый маховик, соединивший плоский колчан у него на боку с луком в левой руке. Левая рука ходила взад-вперед как поршень, а правая описывала круги от колчана к луку и обратно. Вряд ли он в кого-нибудь попал при такой скорости, но это было неважно, а важен был плотный поток стрел, создающий ощущение массированной атаки. Прошли считанные мгновения и колчаны опустели как у него так у остальных.

– Уходим – закричал Публий.

Изо всех сил они рванулись по склону вверх, разметав нескольких испуганных пельтастов. Бросив взгляд назад, Публий успел заметить, как в растерянности остановились наступающие сирийцы и как увеличивается разрыв между ними и отступающей армией Иуды.

Прорыв через сторожевые посты селевкидов дался нелегко – Публий потерял шестерых из своей десятки. Погиб и Закария. Стрел у него уже не оставалось и он отбивался от пельтастов прихваченным где-то по дороге копьем, крича Публию: "Уходите, уходите же придурки!" И они ушли в горы, поднялись по крутым склонам и прошли козьими тропами, известными только местным.