Когда на планете коронавирусня

«Что это?» – подумал Толя и зашарил правой рукой в поисках охотничьего ножа, нашёл. Плоский фонарик держал в нагрудном кармане, дабы в тепле подольше сохранить заряд батарейки. Достал, решительно включил, сжимая рукоять ножа…

– Только иллюминации нам не хватало! – раздался недовольный голос Фурманова с печки.

«Существом» оказались Исмаилов с Фурмановым. Закоченев, они придумали способ погреться. Взгромоздились на печку, сели спина к спине, стараясь пятыми точками вобрать в себя остатки тепла.

Утром без раскачки группа вышла на маршрут. Вперёд и только вперёд, движение – это тепло, это жизнь.

Айвазовский опробовал лыжу.

– Выражаю благодарность нашим славным ремонтникам! – сказал с пафосом. – Наши ремонтники лучшие в мире!

– Ещё раз сломаешь! – прозвучало в ответ от Эдика. – Ремонтировать не буду! Пусть Шеф меня снимает с должности!

– Я тоже не буду! – присоединился к Эдику Петя.

– Ну, вы и звери! – сказал Серёга Фурманов. – А где чувство локтя? Вчера пели: «Спасибо вам не подвели, не дрогнули!» Сами в кусты.

– А чё он нас пойлом вчера напоил!

– Кто старое помянет, – веско сказал Шеф, подводя итог перебранке, – тому глаз вон! Чаю сегодня в обед напьёмся.

И оказался прав. Через три часа на их пути встала ещё одна избушка, тоже не обозначенная на карте. И это была уже не халабуда летнего стана, а настоящая охотничья. Стол, двухъярусные нары, печь. Пусть снег был под нарами, но печь добротная. Небольшая, аккуратная.

– На такую Рустам с Серёгой навряд ли заберутся, – сказал Эдик Медведев.

Толя скомандовал:

– Распрягайте, хлопцы, коней! Обеденный привал.

Печь была термоядерная, через полчаса хоть в футболке ходи. Толя отправил команду ремонтников, Волкова да Медведева, набить лыжню. Нужно было переваливать через отрожек на пути к деревне, где планировалось встать на ночлег. Для скорости Толя решил первые километра два протропить. По лицам ремонтников читалось: с неохотой покидают они тёплую избушку, а куда деваться.

– Сегодня больше тропить не будете, – утешил их Толя, – в хвосте пойдёте,

– Люди идут по свету, – сказал на прощание Петя, – им, вроде, немного надо. Но вы всё-то не съедайте, нам оставьте!

– Не нервничай, – пообещал Витя Орёл, – чаю оставим!

– Как хорошо без зверей, – сказал он, когда дверь за ремонтниками закрылась.

И принялся печь блины. Нашёл в землянке сковороду, мука у него имелась, не всю извёл на пельмени. Блины у Вити тоже стояли в программе похода. В избушке всё сходилось для приготовления данного блюда.

– Прошу не мешать, – отказался Витя от предложения Шефа выделить помощника.

И начался концерт. Витя повязал фартук. У него даже этот поварской атрибут имелся в рюкзаке. Причём, не женский с рюшками, оборочками, несерьёзными цветами, строгий однотонный фартук. Команда ремонтников многое потеряла, пропустив этот номер. Каждое движение, каждый жест Вити выдавали артиста. Тонкой струёй лил тесто на горячую, вкусно скворчащую сковороду, тесто на глазах превращалась в блин с изящными дырочками. Затем, как фокусник в цирке, Витя брал сковороду за ручку, делал движение рукой, блин взлетал к низкому потолку избушки, совершал переворот строго на сто восемьдесят градусов и падал непропечённым боком на горячую поверхность. Все движения повара были отточены, а горка блинов росла. Витя мазать аппетитный круг блина сливочным маслом, оно растекалось по жёлтой ажурной поверхности.

– Уважил, Витя, – хвалил Фурманов повара, запихивая в рот очередной блин! – Класс! Ты прямо Айвазовский в блинах!

– Ремонтникам оставьте, – сказал Толя. – Они тропу тропят!

– Оставил уже, – заверил Витя. – Что ни говори лыжину мою хорошо сделали, хоть и звери.

Шеф после сытного обеда принял решение остаться в избушке на ночлег. Из графика они всё одно выбились. И что от хорошего хорошее искать.

– А зачем мы лыжню тропили? – недовольно спросил Эдик.

– Хочешь в палатке ночевать?

– Нет, конечно.

– Лыжня никуда не денется. Зато мы завтра за день дойдём до Желтоногино.

Лыжня никуда не делась. Утром, лишь рассвело, встали на лыжи. Угодья охотничьи. Ни дорог, ни людей, лишь следы заячьи, лисьи. Дикий угол. И погодка почти весь день благоволила к туристам. Лишь к вечеру запуржило, ветер поднялся, сделалось в нескольким метрах ничего не видать, но они вовремя вышли на дорогу к Желтоногино.

И там повезло. Прямо из стены снега вышел навстречу мужик и обрадовался, будто родственников долгожданных встретил:

– О, туристы! Как хорошо, что выскочили вовремя на нас. Неделю назад соседский свояк замёрз перед самой деревней. Сейчас сеструха вас устроит.

«Сеструха» была учителем начальной школы. Другой в деревне не имелось. На стенах висели плакаты из детства наших туристов. Как правильно сидеть за партой. Образцы написания букв, алфавит.

– У нас точно такие плакаты были в школе, – сказал Петя Волков. – Один к одному.

– Вот и хорошо, – сказал Толя, – сходите с Медведевым к нашему мужичку, спросите, у кого можно еды купить.

Толя Шеф дал рембригаде деньги на пополнение съестных припасов.

Те вернулись с ведром еды. Кусок мяса килограмма на два, кусок масла, шмат сала, картошка, две буханки.

– Ну, молодцы! – похвалил Толя Шеф.

На что Волков протянул десятку:

– И деньги целы.

– Что значит целы?

– Мы совали, не взял. Полный дом ребятишек, а не взял.

– Надо было жене отдать или незаметно оставить.

– И она… «Нет-нет, – говорит, – вы путники, нельзя!» А незаметно, как оставишь!

Толя дал распоряжение Айвазовскому перетрясти запасы, всё сладкое – шоколад, сгущенку, конфеты, печенье – отдать за продукты.

– Сам сходи, – сказал Толя завхозу. – Эдик с Петей слишком робкие, как что отдавать надо.

– На, – вытащил из кармана рюкзака круглую банку леденцов Петя, – это моё личное!

– Петя щедрее всех нас вместе взятых! – взял Айвазовский подарок.

Два последующих дня шли вдоль дорог, ночевали в деревнях, палатку ни разу не ставили. Так закончился их первых поход. Не без потерь, и не только лыжа Айвазовского пострадала, носы, щёки поморозили. Рустам всю жизнь даже в слабые морозы вспоминал их первый поход, нос сразу начинал давать о себе знать.

Четвёртое лирическое отступление

Рустам писал в своей книге: «Мы – дети любви, потому долго оставались инфантильными». Предыдущее поколение детей рано познало боль потерь, жестокость мира, несправедливость, оно рано взрослело, заменяя отцов на заводах и в полях.

В сравнении с ним послевоенное поколение росло в тепличных условиях, но не домоседами, наоборот, в полной уверенности: в любой точке необъятной родины они желанны. Были жадно обращены в мир, глядя на карту огромной страны, хотели побывать всюду: в пустыне, в тундре, увидеть гейзеры Камчатки, вечную мерзлоту Якутии, горы Памира, Тянь-Шаня. Вобрать в себя всю красоту великих просторов.

Как уже говорилось, мать у Рустама узбечка, отец казах. А сам был русским, не зря Иваныч. Любил русскую культуру, как никто в группе «классиков» знал её. Собирал книги, пластинки с классической музыкой, открытки с репродукциями картин. Не сразу после школы приехал в столицу Сибири, два раза в Алма-Ате поступал в институт. Оба раза не добрал баллы. Восток – дело тонкое, а потому ещё тогда, в шестидесятые, начал культивировать поступление в свои вузы за мзду – «за баранов». Рустам без них пытался поступить в Алма-Ате. Оба раза не получилось. Тогда как НЭИС «бараны» не требовались, Рустам легко на один пятёрки сдал вступительные экзамены. Учился легко, лишь по лености не окончил институт с красным дипломом.

Перед окончанием вуза его усиленно стали приглашать в Алма-Ату. Родственники подыскали хорошее место. На тонковосточные предприятия требовались люди с головой, на тех, кто «за баранов» дипломы получал далеко не уедешь. Но Рустам отказался от исторической родины, поехал в Ангарск, и влюбился в Байкал. Двадцать лет прожил рядом с ним. А ещё он очень любил горы.

– А помнишь, – спрашивал Ройтера по телефону Фурманов, – наши поездки в альплагерь.

– Разве это можно забыть!

– Шляпы помнишь?

– Ещё бы! – засмеялся Ройтер и спел:

Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,

Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.

Чемодан на горной тропе

Ближайший альплагерь был под боком от Новосибирска – в Алма-Ате. Каких-то два с половиной часа полёта и «лучше гор могут быть только горы, на которых ты не побывал». А если побывал, они хуже не стали, тоже хороши. В день заброса в альплагерь ты должен быть на городской базе альплагеря. Она располагалась в центре Алма-Аты, по адресу: Винодельческая, 36. Оттуда два маленьких автобуса забрасывали альпинистов в горы, к тропе, по которой шли в лагерь на своих двоих. В принципе, вертолет тоже бы мог доставить, но такой услуги не предлагалось. Так что хочешь с песнями иди, хочешь без оных.

Расстояние по степным меркам небольшое – шесть-семь километров. Но горы не степь. И с каждым шагом набор высоты. Старт на высоте девятьсот метров над уровнем моря, альплагерь располагался на двух тысячах двести двадцати шести. Места живописнейшие. Тянь-шаньские ели, которые на любом склоне растут строго вверх по перпендикуляру к плоскости земли, украшают горы. Ты в другом мире, нет автобусов, машин и остальной городской атрибутики, «надеяться можно на крепость рук, на руки друга и вбитый крюк…» Крючья будут впереди, рано вбивать. Но чем дальше вверх, тем меньше наслаждались путники горным воздухом и горными пейзажами. Когда язык на плече, не до окружающих красот. Местами шли на подъём из последних сил. Тем более организм ещё не адаптировался к горам.

Завозили к тропе партиями человек по десять. Толю Ройтера с друзьями последними доставили к точке старта. Шли они налегке, в рюкзаках всего-то сменное бельишко да зубная щётка с мылом. Снаряжение для восхождений в альплагере выдавалось. Одеты были в тренировочные костюмы, на ногах кеды или ботинки вибрамы. Тропа узкая, двигались гуськом. И вдруг Серега Фурманов, идущий впереди, поднявшись по склону дал резкого тормоза в верхней точке.

– Вот ни фига себе сказала я себе! – произнёс озадаченно.

Толя Ройтер шёл замыкающим. Он врезался в спину впередиидущего Рустама.

Серёга Фурманов повторил:

– Вот ни фига себе!

Все приблизились к нему. Гора давала складку – подъём, спуск и снова вверх. По тропинке, проложенной в горном ландшафте с зелёными склонами гор, величественными елями, шла в солнечном свете июля барышня. В лёгком летнем платье с короткими рукавами-фонариками, туфельках на невысоких каблучках, белых носочках. И вся-то девушка была воздушной. Точёная фигура, кудряшки светлых волос, открытая шея, золотистая кожа рук. Лирическую картину портил чемодан, в руках у эфемерного создания. Девушка поминутно перекладывала тяжёлую поклажу из одной руки в другую. Это был не какой-то чемоданчик, в который пару платьев с трудом входят, это было капитально скроенное вместилище для одежды. Было оно покрыто коричневым дерматином, углы защищали блестящие на солнце металлические уголки. Прямо по курсу вставали горы, с отвесными скалами, падающими в мрачные ущелья, огромными языками вековых ледников, рождавших бешеные реки. И в этот суровый мир двигалось на каблуках в лёгком платьице и с чемоданом прелестное создание.

Пока наши друзья приходили в себя от неправдоподобной картины, Чехов ринулся вниз с криком:

– Подождите!

Будто создание собиралось убегать от него.

Серёга Фурманов тоже устремился следом, только что не с возгласом «моё!»

Чехов выиграл гонку, подхватил чемодан и бодро понёс пожитки незнакомки в сторону снежных вершин и покрытых ледниками перевалов. Незнакомка по мере продвижения вверх перешла в разряд знакомых, звали её Тамарой, приехала на Тянь-Шань из славного города Саратова. И направлялась, как и наши друзья, в альплагерь. Если в Новосибирске шли баталии за каждую путёвку в «Талгар», институты НЭИС, НЭТИ и госуниверситет жестоко соперничали при распределении путёвок в альплагеря, в Саратове никто в горы не рвался. Тамаре профсоюз навязал горы почти задаром, всего за тридцать процентов от цены путёвки. Джентльмен Чехов вскоре на себе в полной мере ощутил неуместность чемодана на горной тропе и передал его конкуренту Серёге. Серёга браво подхватил ношу барышни, однако и его бравости хватило ненадолго, гора забирала круто вверх. В результате тару, не пригодную для переноски вещей в горах, несла по очереди вся группа. И вымоталась вусмерть.

Тамара, идя налегке, щебетала о родном городе, сокрушалась о своей наивной простоте. Она-то думала, альплагерь подобен пионерскому, только для взрослых и рядом с горами. Считала: на автобусе к корпусу подвезут и отдыхай в своё удовольствие, как в санатории или доме отдыха.

Кеды с собой не взяла, что такое вибрамы в помине не знала – ни того, ни другого на ее изящную ножку не нашлось в альплагере. Так что Тамара восхождения не делала. Гуляла по окрестностям в нарядах, предназначенных для городских парков, участвовала в вечерних посиделках у костра с песнями, байками. Её вместе с другими новичками посвятили в альпинисты. История умалчивает, проявлял ли кто-то из наших студентов симпатии к Тамаре. Очень может быть, чемодан отбил охоту. В свою очередь Тамара, это было зафиксировано свидетелями, ни к одному студенту из компании, дотащившей её чемодан до лагеря, интерес не проявила. Замечали её в компании одного инструктора.

Хорошее проходит быстро. Наши студенты сделали несколько восхождений, где надеялись на «крепость рук», «вбитый крюк» и «чтобы страховка не подвела». Любовались снежными вершинами, переходили сумасшедшие реки, пели душевные песни у костра. И вот он последний догорел ярким пламенем в ночи, а наутро прощание с лагерем. Отправлялись вниз тоже партиями. Наша славная компания всё в том же составе, полная впечатлений, загоревшая до черноты на горном солнце, вышла из лагеря. Вниз идти, само собой, значительно веселее. Ноги сами бегут по горной тропе. Разогнались, и вдруг шедший впереди Аркаша Чехов ударил по тормозам. Пятясь назад, обернулся к товарищам, приложив к губам палец. Дескать, замрите. Тропа делал поворот, огибая заросли кустов. Осторожно выглянули из-за них и увидели Тамару. Теперь она была покрыта загаром, и туфельки надела с плоской подошвой, но чемодан был тот же самый, покрытый всё тем же коричневым дерматином, с металлическими блестящими уголками. И судя по всему, легче за смену в альплагере не стал. Ни платья, ни туфли его хозяйка не успела износить. Тамара тащила его, часто оглядываясь, в ожидании, когда же её догонят джентльмены.

– Вы как хотите, – прошептал Чехов, – я умываю руки.

И двинул не по тропе, а стал забирать вверх по поросшему кустами и травой склону. И остальные джентльмены, не сговариваясь, пошли следом, закладывая большую дугу, обходя чемодан стороной. Рустам было сделал шаг в сторону Тамары, и сдержал себя: нельзя отрываться от коллектива.

О чемодане Тамары, само собой, вспомнили на «точке» поездки в альплагерь. Она была поставлена в Алма-Ате дома у родителей Лёни Березницкого. Семён Антонович и Валентина Николаевна, не один раз принимали у себя однокашников сына, приезжавших в Алма-Ату в альплагерь. Надо сказать, чемодан не был ключевым моментом «точки». Но об этом в следующей главе.

Коллекционные шляпы

Мы несколько нарушили хронологическую последовательность рассказа о поездке в «Талгар». Продиктовала это композиция повествования. Начало операции «альплагерь» выглядело так. Прилетев из Новосибирска в Алма-Ату, группа заночевала на даче у Березницких, откуда утром отправилась на Винодельческую, 36, а затем в альплагерь, таща по пути чемодан Тамары. На обратной дороге, перед отлётом в Новосибирск, родители Лёни пригласили студентов домой.

Семён Антонович занимал высокий пост в научно-исследовательском институте, Валентина Николаевна – врач-окулист. Обоим под пятьдесят. Интеллигентные, радушные люди.

– Лёня, – говорил Толя Березницкому, – любуюсь твоими родителями, как дорожат друг другом.

– Отец очень мать любит. Была сложная история, мама долго не хотела за него выходить, больше года добивался её руки и сердца. Мама его тоже очень любит.

– Чувствуется.

За столом сидела младшая сестра Лени – смешливая семнадцатилетняя Светланка. Валентина Николаевна приготовила вкусный плов, Светланка нарезала море овощных салатов. Для сибиряков в те времена огурцы и помидоры в июле – деликатес. Пили вкусное вино. Пели песни. Даже Семён Антонович, отбивая такт руками по столу, озорно исполнил песню из своей студенческой молодости:

Когда я был младенцем, ходить еще не мог,

Ко мне на день рожденья папаша приволок

Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,

Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.

Подрос, остепенился и двадцать лет спустя

Превыгодно женился на старой дуре я.

Её тычки, упреки я много лет терпел

И каждое утро мне в голову летел

Тот маленький горшочек, тот синенький горшок,

Тот маленький, синенький, в крапинку горшок.

На это Валентина Николаевна рассказала, когда Лёня родился, Семён Антонович приволок домой горшок из песни – синенький в крапинку. Торговля таких расцветок не предлагала. Семён Антонович купил синий эмалированный горшок, а крапинки сам наставил масляной краской.

– Но доложу вам, – торжественно произнёс Семён Антонович, – в мою голову он ни разу не летал.

– Так я и не старая дура была! – кокетливо сказала Валентина Николаевна. – Это, может, сейчас…

– Ты у меня всегда высший класс! – приобнял жену за плечо Семён Антонович.

Лёня Березницкий и Валентин Цыганков играли в факультетском вокально-инструментальном ансамбле. Спели дуэтом недавно появившуюся и бешено популярную «Восточную песню» из репертуара Валерия Ободзинского, романс «Пара гнедых, запряжённых зарёю».

Вечер проходил на одном дыхании, в один момент Семён Антонович спросил у сына:

– Лёнечка, у меня на даче была чёрная фетровая шляпа. Не подскажешь, где она, что-то не вижу её.

На что сын сделал задумчивое лицо…

История со шляпой имела интригующий сюжет. Как говорилось выше, на заезде группа, перед отправкой в горы, ночевала на даче. Лёня показал коллекцию папиных фетровых шляп. Разного фасона, разного цвета. Известно, что в стародавние времена у светских дам было пристрастие к шляпкам. Днём одну наденет, вечером в театр другую. Подобным страдал Семён Антонович. Время от времени он ездил в командировки в Москву, Ленинград, Ригу, Таллин и возвращался оттуда с новой шляпой. Собралась целая коллекция. Хранил её на даче.

У Пети Волкова загорелись глаза при виде такого разнообразия шляп. Тоже имел слабость к данному типу головного убора. В их деревне шляпы носили директор школы, председатель колхоза и главный агроном. Сохранялось неписаное правило, абы кто не мог надеть шляпу. Почти по цитате героя шукшинского рассказа: «Шляпа – это продолжение человека». Заслужил – носи. Не заслужив напялишь головной убор интеллигентного человека – односельчане засмеют. Петя наметил пройтись по родной улице в шляпе после приобретения необходимого статуса, когда приедет с дипломом об окончании НЭИС в кармане. Петя примерял шляпы. Что там говорить, Семён Антонович абы что не покупал. Одна другой краше. Белая с широкими полями, тёмно-синяя с бордовой лентой по основанию тульи… Пете страшно понравилась табачного цвета с короткими полями. Продолжив себя этой шляпой, покрутился перед зеркалом. Головной убор на самом деле шёл Пете. В шляпе с широкими полями при его росте выглядел как Страшила из «Изумрудного города».

– Лёня, – обратился Волков к Березницкому, – можно возьму в альплагерь. Кепку забыл, а в шляпе как хорошо. На обратной дороге верну.

Петя действовал чисто по-студенчески, взять в общаге у кого вещь на время было в порядке вещей. Рубаху на свидание, костюм в театр, плащ домой съездить. Подобным образом отнёсся к чужой шляпе. Надо сказать, тогда в альплагерях встречались пижоны, сидящие у костра в шляпах. Бейсболки ещё не получили широкое распространение. Мужчины носили кепки или вот шляпы.

Березницкий не выразил радости Петиной просьбе, но отказать не смог, сам жил в общаге.

– Ладно, бери, – произнёс, скрепя сердце. Отец не увидит Петю в альплагере и ладно.

Серёга Фурманов тоже приглядел себя шляпу.

– Лёня, возьму?

– Да бери, – махнул рукой Березницкий.

В результате четыре шляпы на следующее утро отправились в горы, украшая головы наших студентов.

– Пусть проветрятся, – утешил себя Лёня, – того и гляди, моль почикает.

На вопрос отца за столом, не видел ли сын чёрную шляпу, Лёня скроил задумчивое лицо, переспросил уточняя:

– Чёрная?

– Да-да-да, Лёнечка, чёрная.

– Ой, па, ты извини. Мы её брали в альплагерь.

– И где она? – спросил с надеждой Семён Антонович.

– Па, ну ты же знаешь, в горах какие бывают погоды. Вроде тихо-тихо, потом как закрутит! Ветер налетел, сорвал и унёс в бурный поток. Её тут же волной накрыло. Река валуны ворочает, что ей та шляпа!

– Бывает, – понимающе покивал головой Семён Антонович.

Застолье продолжалось, но минут через десять, хозяин дома снова обратился к сыну:

– Лёнечка, а ещё была тёмно-зелёная шляпа, фасон хомбург, с загнутыми полями. Что-то не обнаружил её в последний раз.

Мизансцена повторилась один к одному, как в случае с чёрной шляпой. Лёнино лицо приняло озадаченный вид, будто хозяин физиономии не мог понять: о чём речь.

Светланка смотрела на отца с братом глазами, в которых читалось весёлое: «Ну-ну-ка, что там дальше?»

– У которой тулья с углублением? – задал Лёня дополнительный вопрос.

– Да-да-да! – закивал головой Семён Антонович.

– Па, так мы её тоже брали с собой.

Семён Антонович короткое время ждал информацию о судьбе шляпы. Но Лёня хранил молчание. Пришлось подтолкнуть вопросом:

– И что?

– На перевале поднялись на высшую точку, ветер как даст в лицо, шляпу сорвало.

– В реку?

– Хуже – в трещину угодила.

Светланка душилась от смеха, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рассмеяться в голос. Она слышала два дня назад разговор родителей, отец сетовал: коллекция шляп похудела на четыре экземпляра после посещения дачи студентами.

Вечер продолжал плавное течение: наполнялись и опустошались тарелки студентов, в бокалы то и дело подливалось вино, в раскрытую балконную дверь струилась вечерняя прохлада. Гитара переходила из рук в руки.

В один момент Семён Антонович вернулся к коллекции:

– Лёнечка, была ещё серая фетровая шляпа, фасон – федора, поля чуть книзу.

Лицо Лёни сначала выразило недоумение: какая-такая «федора»? Но потом он будто бы начал что-то припоминать:

– Та, что ты носил, когда я в десятом класс учился? Из Таллина привёз.

– Из Вильнюса.

– Разве?

– Из Вильнюса, Лёнечка, из Вильнюса.

– Мы её тоже брали в «Талгар».

Лёня замолкает. Светланка не знает, что с собой делать, смех рвётся наружу. Отец во главе стола, брат напротив неё, обоих хорошо видно.

– И где она? – напрямую спрашивает Семен Антонович.

– Нас ливень накрыл. Шляпу намочило, сушили у костра, уголёк попал, не заметили…

Валентина Николаевна принесла ещё одно блюдо – фаршированный перец. Он тоже пошёл на ура.

Светланка положила себе на тарелку самый маленький перчик, она сидела в нетерпении, ожидая окончания спектакля «Шляпы в горах Тянь-Шаня».

– Лёнечка, – наконец спросил Семён Антонович, – я не обнаружил ещё одну шляпу – пирожок табачного цвета. Не подскажешь, где он может быть?

– Пирожок? – вопросительно поднял брови Лёня.

– Материал не гладкий, а как бы ребристый.

– Па, мы её тоже брали в горы.

– И что? – без всякой надежды спросил Семён Антонович.

– Ничего.

И ведь надо так закрутиться сюжету. До пирожка речь дошла в последнюю очередь, он остался на закуску. Семён Антонович уже не верил в положительный исход и всё же задал сыну вопрос:

– Лёнечка, что значит «ничего»?

– А что с ней могло стать! – сказал Лёня. – Мы её привезли обратно!

Лёня встал из-за стола и вернулся со шляпой в руках. Она более походила на блин, чем на пирожок.

Семён Антонович сделал вид, что очень рад увиденному. Светланка вылетела из-за стола просмеяться у себя в комнате, – пирожок в форме блина добил девушку окончательно. Петя Волков сделал грудь колесом:

– Я пирожок носил. Была в надёжных руках и на надёжной голове!

Один Петя сумел сохранить коллекционный головной убор от порывистых горных ветров, бурных рек и жарких костров.

Четвёртое коронавирусное отступление

Айвазовский стенал из Москвы: из подъезда не выпускают, на двери список жителей, кому из дома выходить нельзя – группа риска.