Власть предназначений

Уходил жестокий поезд, рвал мою мечту в клочья. Гипнотизировала степь. Глаза, маятником, бегают справа налево, щёлк, и опять справа налево, щёлк. Слова монотонные: «Навсе-гда, навсе-гда, навсе-гда»,– чеканят железные колеса вагонов. Прикипели подошвы сандаль к металлическому полу тамбура. Нет сил пошевелиться. Стою, о Ней только думаю. А колеса об этом не думают, стучат, выкидывают лишние километры. За шесть часов потерял поезд четыреста двадцать пять километров, а я столько же, только в килограммах. Я вспомнил свою маму, её наивные житейские советы, её безусловную понятную любовь, нашу старую «хрущёвку» посередине города курорта.

Поезд по дуге стал объезжать огромный курган и будто чудо перед глазами. Родина, что ты делаешь со мной? Как ты чувствуешь, что мне сейчас нужно? Родина и мама соединились в моих мыслях и вдруг, прямо на вершине Мамаего кургана, открылись глазам. Не боятся матери отдать жизнь за спасение своего ребенка. А дети её – русские солдаты. Вышла она навстречу страшному врагу с оружием, обернулась назад, машет рукой, за собой ведет, кричит, вдохновляя на битву. И нет больше страха, а без страха в бою, смерть не пугает. Кураж у солдат и бессильны перед таким солдатом пули, снаряды, мины. Стоят русские каски насмерть. Давит сильный враг, пытается столкнуть храбрецов в воду и не может. Потому, что это Волга! Превращается водная преграда в каменную стену, упираются солдаты в неё спинами и держаться, не сдаются! Кормит Волга солдат боеприпасами, сухарями, живой силой. Налетает Люфтваффе на реку, топит понтоны, катера, лодки с солдатами. А река от этого сильнее становится, крепчает каменная стена. Святая Волга! Держатся солдаты, изматывают врага, ждут огня, не теряют воли. И дождались солдаты, удержался Сталинград! Раздался страшный гул за спинами советских мальчишек. Засыпает тяжелая артиллерия глубокий тыл противника, уничтожает вторые эшелоны, крушит оборонительные укрепления. Затих на секунду гул, и тут же воздух разорвал рев моторов. Звонко лязгая гусеницами из под барханов Калмыкии и приволжских степей, загремели зеленые танки с красными звездами на башнях. С двух сторон, в правый и левый бока немецких армий. Селезенка лопнула, печень сжалась от болезненного удара. Танковые армии соединились в Калаче-на-Дону и оттуда, с победой, переползли на детские рисунки всех мальчишек нашей страны. Порождением чудовищ оказалась операция плодовитого «Урана» для немцев и их союзников. Улыбается пленный фельдмаршал Паулюс, у него истерика, не может понять он, как же выдержала русская горстка солдат самую кровопролитную битву во всей истории войны! И дарит мне Родина мать самый бесценный подарок на день моего рождения – начало разгрома фашисткой германии до полной победы в Отечественной войне: 19 ноября 1942 года. Как не любить такую мать? Обменялись тогда противники убитыми по пол миллиона солдат, не считая бесконечных жертв среди гражданского населения. А лучше бы обменивались рукопожатиями, как сегодня. Хоть через губу, а жмут друг другу руки. Все же вернее, чем война. В гостинице «Волгоград» идет банкет. Потомки ветеранов на мероприятии «Примирение». Немцы в национальных костюмах: зеленые шортики с подтяжками, белые рубашки и шляпы с перьями; русская сторона – просто в штатском. Познакомился я с председателем встречи. Рассказал он мне о немецкой делегации, приехавшей посетить могилы погибших отцов и дедов в боях под Сталинградом. Красивую историю рассказал один из ветеранов. Короткая, но красочная: «Прижали немцы совсем нас к реке, несколько разбитых домов только и держатся. Куда ни посмотри, вокруг одни немецкие каски. Море серых касок. Но Волга терпит, не сдается. И что-то вдруг загудело и прекратилось. И стали постепенно пропадать немецкие каски, а советских – всё больше. И вот, наконец вокруг одни зеленые каски перебегают через развалины города. Отстояли Сталинград!» – почти плачет ветеран. И я раскис.

–Что раскис! Соберись! – кричит Родина Мать в окно поезда, махнула мечом и с хлопком, как пробка бензобака на заправке, мои подошвы оторвались от пола. Я смог пошевелиться, ноги ходят! Онемели за шесть часов непрерывного стояния. Наконец, я понял, что устал и очень голоден. Женщина в плацкарте пожалела меня и накормила помидорами, видимо тоже чья то мама. Я глотал помидоры, и тут поезд вдруг запутался в паутине железного грохота. Я вскочил от великолепного зрелища и опять побежал в тамбур. Волжская ГЭС! Какое грандиозное сооружение, ну как можно так великолепно строить? Я стоял в тамбуре и, прижавшись лицом к стеклу, провожал взглядом бурлящую воду, гигантское водохранилище и фантастические Уэллсовские желтые сооружения на длинных щупальцах.

Прошло ещё четыреста пятьдесят километров. Я зарос, осунулся, начал попахивать. Наконец поезд не выдержал и выплюнул меня в степях, где-то под Таганрогом. Ничего страшного, почти не пострадал, руки, ноги, голова – целые. Вдребезги разбился только мой интерес, рассыпались по степи, растаяли под солнцем его осколки. А запасной остался с Ней, уехал, по тем временам, очень далеко. Всё, бери и умирай, как Александр Первый, здесь же. Одна дата рождения, одна дата смерти – 19 ноября. Красиво. Похоронили бы с царским размахом. Но не умер, подобрала меня от жалости, проходящая мимо девушка. Выходила, отмыла, даже крышу над головой построила. Перед глазами туман, безразличие. Не осталось жара познаний, и наставника нет интересного. Так и вынесло настойчивое течение Тихого Дона к дипломному экзамену. Смеется преподаватель. Записал мой ответ в историю университетского юмора: «Импринтинг – это когда кушать хочется!» – очень смешно, особенно для посвященных. Как и учили мои учителя – главное громко и уверенно квакать, вдруг угадаю. Запечатлел он мой «импринтинг» в виде тройки в зачетку и отпустил на все четыре стороны. Куда ни пошёл, а все четыре стороны сошлись в деканате. Прайс в ординатуру по хирургическим специальностям оказался баснословно неподъемным для моих родителей и моих сестринских ночных заработков в отделении урологии. Пятерки по дисциплинам никого не интересуют. Борьба за местом под солнцем продолжалась. Взял, что валялось бесплатно, под ногами; за счет государства. Третий месяц педиатрического участка и третья пара изношенных ботинок в мусор памяти. Но о детях заботился, лекарства назначал, лечил. Лечил иногда и их родителей. «Доктор и меня послушайте, пожалуйста!» – просит молодая мама и поднимает пеньюар. Дух захватило от красоты, трясется фонендоскоп в ладони, не слышу стука сердца, а только в ушах. С трудом делаю вид, что я доктор, смотрю на груди. Потом с трудом делаю вид, что я доктор в кабинете главврача, когда распекает он за неправильно заполненные документы для прокурора, называя их «историей болезни». Наконец, через восемь лет по окончанию школы, встретился мне первый человек, который принял участие в моей профессиональной судьбе.

– Ботинок не жаль? Приходи к нам работать, есть вакансия, – сказала она.

Конечно женщина, только они владеют моим сознанием после любви к Ней. Скромное предложение поработать у них в клинике, получив необходимый сертификат. Все мамины выпускные собрал и заплатил за сертификат по нужной дисциплине, целых двенадцать тысяч, ровно в десять раз меньше стоимости ординатуры в две тысячи втором году. Сижу в ординаторской, заполняю опять «истории болезни», но уже правильно. Видимо всё же способен к обучению! Отучился три с половиной месяца и получил документ, открываю, а в нём, в графе «место прохождения» указано: г. Санкт-Петербург, Медицинская академия последипломного образования. Будто весточка от Неё! Противится вселенная забвению, любовь бьется в клетке обстоятельств, рвется на волю. Нет пока ни у одной девушки, кроме Неё, ключа от этой клетки. А Она учится там, молча бьётся за свое место под солнцем; обронила, поди, уже мой ключик в Неву; некогда думать о прошлом.

Я работаю в новой большой клинике, в отделении «педиатрия». Первый раз подхожу к полукруглому окошку с незнакомым названием: «Касса». Получаю деньги, а деньги ли: одна тысяча двести рублей? Не похожа женщина за окошком на Родину Мать.

–Не переживай, ещё премия будет в пятьсот рублей! – выкрикнула из длиной очереди старшая медсестра.

Не обессудьте, коллеги, первой зарплаты в ладонях хватило ба на хлебные крошки для голубей – не стать рыцарем на белом коне в медицине. Нужно было действовать, а то так недолго ноги протянуть. Включился холодный расчет: двести заполненных историй для отделения, стоила тысяча двести рублей в месяц. Оптом дешевле! Одна заполненная история болезни для приятеля, спасшая его от отчисления, стоила двенадцать тысяч. В розницу дороже! Эффективная математика русской души. Пока не попался. Опытный руководитель освободил молодого специалиста от тюрьмы и на всякий случай прогнал из кабинета.

Но это позже. Одновременно с медициной, параллельная работа коробейником. Сначала прокладки и памперсы – «самые впитываемые памперсы в мире, можно не лечить, проложил и готово!»; затем таблетки: «Наши таблетки самые круглые в мире! Двояко выпуклая форма способствует лучшему проглатыванию, даже без воды!». Маркетинг с традициями – весело! И третье место работы – ледовый каток! Ещё одна беспощадная борьба с эксплуататорами и очная школа черной шабашки. Темный кабинет, пиджак напротив. Я с трудом делаю вид, что боюсь. Наивный. Он не знал моего директора школы. После Татьяны Михайловны, я вообще никогда никакого начальника не боялся. Наверно этот факт очень плохо отразился на моей наёмной карьере.

–Кто главный зачинщик? Признавайся во всём! И ты не пострадаешь,– сверлил меня черными глазами, сбежавший от армий союзников самый опасный нацист – фантазии работают безупречно!

Каменное лицо Генриха Мюллера как обычно не выражало никаких эмоций. Дурак, ведь сейчас я чувствовал себя настоящим героем сопротивления. Наша схема обмана была сложной и многоступенчатой, расскажи ему всё, расстреляли бы почти весь персонал. Школьный опыт научил: надо брать всю вину на себя, да с таким видом, что будто совершенно не виноват. С вызовом, с нотками бравады несправедливо обвиняемого! Конечно, он не поверил моему признанию, хотя я действительно был одной из ключевых фигур кассовых недостач. Он спокойно пообещал разделаться с нашим конкурентным синдикатом. В другие времена меня просто расстреляли бы, но сегодня дело закончилось только обидным прозвищем: «доктор в полцены!». Я действительно обиделся, потому, что продавал билеты в треть цены! А некоторых друзей вообще бесплатно пропускал. Опять чудовищная несправедливость! Одним словом работал на трех фронтах, поглубже прятался от личной жизни. К восьми утра приходишь, в двадцать четыре возвращаешься. Отличный распорядок дня, когда ничего кроме работы не видишь и не хочешь видеть. Ничего особенного, почти как обычный рабочий день у любого жителя Москвы. Столичный счастливчик. Москва! Но я здесь, в Ростове-на- Дону, поэтому счастья совершенно не ощущаю, как официальной зарплаты в клинике. Сотни девушек приходят на каток, некоторые даже влюбляются. Эта грустная, другая худая, третья молчит – всё не те! Не Она, видно не любит другая Она коньки. Приходят девушки отдыхать, кататься не умеют; мышцы слабые, связки жесткие; падают, ломаются кости. Вот и моя работа пригодилась. Шина, лед, машина скорой помощи. Вытираю девушкам слезы с лиц своими руками, шучу, желаю скорого возвращения, и полегче им боль свою переносить. И мне вроде уже полегче, тоска за Ней сморщилась, прогрызла в душе норку и где-то там, в подполье шуршит, редко тревожит. И не могу я поймать тоску, сердце же в клетке, заперта раненая любовь на замок. Песня эта, печальная гремит на весь ледяной дворец. «Touch and Go» – «Коснись меня и уходи». Всё напоминает о Ней, не получается у времени вылечить меня. Может у времени диплом фальшивый, лечением без сертификатов занимается. Распустил кто-то слухи про время, а я доверился. Жду, но видимо напрасно. Ледовый сезон подходил к концу и начался обратный отсчет. Конец моей прошлой жизни. Гремят динамики грустной песней. «Десять. Поцелуй меня в губы»,– прохладный ветер ледовой арены освежает горячее лицо. «Девять. Запусти пальцы в мои волосы»,– поворот и теперь ветер прижимается к спине мягким гамаком. «Восемь. Прикоснись ко мне… медленно»,– холодные лезвия с силой прижимаются ко льду, мгновенно превращая его в воду. «Семь. Замри… Готов перейти к шагу номер один?..» – я замер, оттолкнулся и инерция понесла меня на одной ноге. «Шесть. Губы…»– я почти забыл как пахнут Её губы. «Пять. Пальцы…»– я почти забыл тепло Её рук. «Четыре. Игра…»– моя игра в любовь закончилась, я заблудился по пути к Её сердцу. «Три. Номер один»,– нет, я номер «ноль» – прости, написала Она в последнем письме, что все так… И любимым не был… Не был для меня никогда.

Лед внезапно хрустнул, покрылся паутиной глубоких трещин. Льдины взмыли вверх под тяжестью моего тела, холодная, ледяная тоска начала обнимать меня. Я спокойно закрыл глаза, вода сомкнулась над головой. И кто-то вдруг схватил меня за буйную гриву и потянул с силой. Передо мной стояла девушка. Огромные серые глаза ласкали моё лицо. Те самые глаза! Длинные тонкие белокурые волосы, ручейками падали на плечи. Те самые волосы! Крепкие тонкие пальчики с красным маникюром держали мои ладони. Те самые, как у Юлии Сергеевны! И только аккуратные стройные губы, и маленький носик были новыми. Новой была улыбка и смех. Новые небольшие зубы, такие никогда не откусят по локоть, а между передними – тоненькая щербинка доверия. Смех всегда яркий и звонкий почти беспричинный, забавно морщит переносицу. Я учил её аппетитные бедра двигаться по льду, а сам вспоминал ту новогоднюю вечеринку, когда впервые встретил её.

Мой близкий университетский друг уже давно встречался с ней, и в тот новогодний праздник была первая презентация своей новой девушки. Он долго готовился к ней. Я знал об этой девушке все: от звуков необычной фамилии до формы груди и любимых поз в сексе. Мы ребята, очень любим потрепаться о своих достижениях, когда встречаем что-то по настоящему ценное. Премьера была грандиозной. Её харизма была главной фигурой студенческого праздника. В тот вечер я произнес ту фразу, которая сегодня спасла мою личную жизнь. Легко, непринужденно, с юмором, с намеком для друга, мигая правым веком, хлопая по крепкому плечу, сказал: «Вот девушка, на которой я бы женился!». Всё; сказал и забыл! Прошло время, и они расстались, между ними растаяло все, кроме этой фразы. Сейчас, рядом с ней, магнитное поле энтузиазма притягивало окружающих в пространстве, закружило и меня. Бурная, неудержимая, деятельная энергия выталкивала слабых, и скучных из её круга общения. Я мгновенно погрузился в глубокую атмосферу яркого экстраверта. Она взломала замок моей клетки и вырвала металлические прутья двери вместе с петлями. Неразделенная любовь слилась с ответными чувствами, создавая новую формулу геометрической прогрессии. Очень простая формула. Самый важный элемент в её жизни – любовь к мужчинам, соединился с моим самым важным элементом – любовь к женщине. И эта формула стала нашим законом тяготения. Это, дружище, не «ньютоновское» яблоко, скорее яблоко Змея искусителя, да только с совершенно обратным эффектом – мы абсолютно не боялись наготы. Врачебная этика, как ни крути, все же сказывается. В наших отношениях я обогнал всех: её учебу, карьеру, работу, друзей, родину. Все её настоящие стали бывшими. Дружище, как же это приятно, находиться во главе стола и слушать тосты влюбленной девушки каждый день. Влюбившись в такой цветок, я безмерно долго берёг её тело. Спасибо древнему греку Платону за «Пир» души! И вот она рядом, каждый день, минуты не может прожить без меня, и только строгий родительский дом находит на неё управу. Десять вечера, хорошим девочкам пора домой! Пора ехать к другу. Теперь уже можно, скорее, скорее на смотрины к моему закадычному Гуру.

Серж впустил нас в дом, помог ей снять дубленку и шепнул мне в ухо: «Выйдем, надо поговорить». Я струхнул. Зачем выходить? Сейчас начнет распекать мою совесть за девушку, у которой я жил, и с которой он был в хороших отношениях. На лестничной клетке холодно, меня бьёт непонятная дрожь, его хмурый взгляд уперся в кафель и вдруг резко поднялся на меня:

–Да ладно! Расправь надбровные дуги. Ты где такую «ляльку» откопал!?

Вот паразит, не может без своих шуточек.

–Завтра пришлю своего водителя за вещами, поживешь пока у меня. С девушкой придется поговорить.

–А просто сбежать нельзя? – играл я труса.

–Нельзя, будет надеяться, надо рубить, хоть и больно. Переживёшь!– обнял меня за шею и потащил в дом, сводить с ума своим интеллектом новую мою пассию.

Тяжелые голубые китайские сумки, – баулы, набитые старыми вещами, стояли у него на кухне. Тощие лавочки вокруг стола стали моим временным пристанищем. После чугунного разговора с оставленной девушкой, мои щеки были совершенно солеными и белыми, как стены соляной пещеры. Соль была не моя, ложилась сочными брызгами от слез на моё лицо. Новая история складывалась очень романтично. Дорога неразделенной любви научила меня многому. А в жизни моей новой девушки романтика была любимым предметом в школе, поэтому нам было невероятно хорошо. И вместе с ней у меня появился новый друг по имени Астра. Её свежий, компактный, с иголочки конвейера, служебный автомобиль. Теперь почти как в Америке, каждый автомобиль имеет свою неповторимую романтическую историю, как отпечатки пальцев. Вот моя, дружище.

Я перехватывал крышу над головой как путник в дороге и трудился на трёх сатрапов. Любовь. Как обычно по самой высокой цене. Качество всегда выходит дорого. Сжег все мосты. Да что там сжигать, молодому альфонсу и сжигать нечего. Мы пока только встречались. У Сержа или в её машине. Всё. Пока других мест не было. Мы не торопились. Любовь научилась говорить со мной своим языком. Любовь была уверена, что главное в другом, и я её слушался. Очередная ночь, темная роща и сладкая, томительная, густая прелюдия. Я полностью обнажен, на ней ещё что-то осталось. Между нами всё, кроме главного. Словом истома. Ничего не видно кроме искр тел и звезд на небе. И тут вдруг ослепляющий свет фар, прямо в наши счастливые лица. Милицейский бобик. Двое сотрудников врываются смело в машину и нагим, вытаскивают меня в лес.

–Девушка, у Вас все в порядке? – спрашивает сержант.

–Всё в порядке, мы вместе, он со мной, отпустите его! – отвечает она, бросая мне рубашку прикрыться.

Я сижу на заднем сиденье в машине и криминалисты требуют предъявить документ. Подтвердить я могу только одно – что я мальчик. Они смотрят, гогочут. Видимо верят.

–Ну, ты гусь, хорош! Ладно, иди.

Я вышел из машины. Голый, даже без обуви. Одна рубашка, криво, второпях застегнута на несколько пуговиц. Последние пятьдесят рублей вместо паспорта за свободу! Какая дорогая вещь, любовь! Ободрала меня до нитки. Натурально! Свидание закончилось. Мы посмеялись, чуть ругнули власти, договорились о следующей встрече. Серж, как всегда нашел, чем поддержать:

–Ну что, Чикатилло, не прокатило сегодня?– и ржёт, Бармалей.

Через год мы поженились. Самый неожиданный и оригинальный подарок выдумал Серж. На фирменном бланке он застраховал нашу любовь. В бесконечных переездах документ в рамке утратил свою материальность и оставил совсем небольшой след в биохимии нейронов. Одно условие я неукоснительно соблюдаю всегда. Неожиданно и тайно мыть её машину. Постоянно выбираю удачный момент и, спустившись на улицу, приятно удивляется чистоте и блеску.

Неугомонное время не оборачивалось, и далёкая Она молчала, строила свою жизнь в Санкт-Петербурге. Ни весточки, ни звука, ни шороха. Зачем – я женился и точка!

В мой кабинет вошёл новый незнакомый парень. Молодой, невысокой, с волевым лицом. Глаза всматривались, словно искали помощи. Для рестарта полузабытого фармацевтического проекта в регионах он собирал свою команду. Видимо, нужны были чудаки, раз выбрали меня. Предложение было подкупающим. Серьезным и самостоятельным. У меня на тот момент уже родилась девочка, а вслед за ней родилось и большое настоящее семейное дело. Воспитание наших родителей в детстве, в духе существующих традиций советской школы, традиционных инженерных институтов, наемного труда, привели наши семьи в огороды, на которых выращивали картошку, чтобы было чем кормиться зимой во времена политического кризиса перестройки. Совершенная финансовая безграмотность и как следствие пустые карманы и отсутствие ресурсов. Только земля и вода: огород и рыбалка. Как говорится «от сохи», с нуля. Для многих поколений наших предков: революция семнадцатого года – прадеды с нуля, тяжелейшая победа в Отечественной войне, разрушенная войной страна – деды с нуля, девяносто первый год, почти как во Франции с задержкой на пару столетий, крах Советского Союза и теперь наши отцы – с нуля. Когда наша очередь? «Свои нефть и газ пусть русские сами едят!» – откажутся партнеры. Американские платежные системы прекратят все операции, владельцы операционных электронных систем заблокируют необходимые IP адреса, русским банкам перестанут давать заграничные кредиты, зарубежные акционеры закроют свою деятельность. Китай и Южная Америка не справятся с такой оравой голодных ртов. И теперь наша очередь – с нуля, «от сохи». Нам не привыкать! Справимся и сейчас. Воспитатели дошкольных учреждений, учителя в школах, преподаватели в университетах, все прошли сквозь этот перелом и несут внутри себя ностальгию по советскому коллективному обществу в разрез необходимости сегодня заботиться о собственных интересах. Призраки аристократов одолели гаменов. Пролетарии проиграли в классовой борьбе буржуям и беженцами потянулись на восток – в Китай и Северную Корею. Начиная своё дело, мы стали на сторону победивших, создавая для себя самую короткую дорогу к свободе и финансовой независимости. Медицина, образование и психология легли фундаментом в основу строительства идеи развития. Идея «здоровье сберегающей педагогики», как окончательный созревший путь маленькой миссии. Собственное дело оказалось очень прожорливым. Знания, время, люди, деньги – всё входило в его ежедневный рацион. Через десять лет этот малыш подрос, окреп, стал на ноги и начал отдавать чуть больше, чем съедал. Но тогда мы об этом ничего не знали, вообще ничего не знали. В школе не учили, медицинском институте этому не учат. Хоть верить учат: «Будем надеяться на лучшее. Может пойдём на поправку. Будем верить!» – говорили некоторые преподаватели у изголовья тяжелобольных при студентах. Вот и мы верили в свой успех.

В мой успех верил и тот самый молодой менеджер, зайдя на следующее утро в кабинет. Прости меня, дружище, но я продал медицину за тридцать серебряников и принял предложение. Менеджер, стал моим боссом, выглянул за дверь:

–Профессор Кови, можно Вас на минуту, он согласен, проходите! – и сел на прежнее место.

Стивен Р. Кови вошёл в кабинет. В ладони он держал кабинетную табличку с моим именем.

–Прежде чем хорошо лечить других людей, нужно самому понять, кто ты есть на самом деле! – с легким американским акцентом проговорил профессор и вкось приладил вывеску с внутренней стороны двери, – Теперь ты сам себе пациент. Ну, что начнем работать? – спросил Стивен и улыбнулся.

Глаза светились светом мудрости, длинные глубокие морщины радостно пронизывали уголки глаз до самых висков, умные складки на переносице переходили в бесконечно высокий лоб, будто показывая отсутствие границ интеллекта, незаметно перетекал в круглую загоревшую симпатичную лысину, без отталкивающего мутного блеска бильярдного шара. Широкая улыбка вихрем разметала все предметы со стола: с глухим громом упал справочник «Видаля», листопадом посыпались тонкие и очень важные для кого-то истории болезни, печать-шаблон «здоров» ударилась об пол и треснула, стетоскоп змеёй зацепился за шею и безжизненно повис. С помощью этого медицинского аксессуара я делал вид при пациентах, что будто что-то там слышу.

–А вот это может пригодится! – успел он прижать указательным пальцем книгу на моем столе. В затишьях человеческих потоков я читал «Педагогическую поэму» Макаренко.

–Кто ты? – спросил меня Стивен Кови на английском.

Я задумался, прикусил губу, что то промычал, не находя понятного для себя ответа. Вопрос оказался гораздо сложнее, чем чудо импринтинга!

–Ноль, как Пушкин в математике! У вас что, даже философию не изучали? Про психологию что-нибудь слышал? Ничего про себя не знает! Ты уверен, что такой тебе нужен? – посмотрел он на молодого менеджера.

Как раз философию в университете мы изучали, и изучали можно сказать даже с «жаром»; но клиническое мышление причинно-следственных связей диалектического материализма клинического мышления, мешало даже зачёт сдать. Немного был понятен Френсис Бекон со своими силами знаний и изучением науки опытным путем. «Долой идолы разума», – точно мой человек; а вот с богом загнул: чего это вдруг, разум взял и победил материю. Основной вопрос философии пока же ещё не решили! Карл Маркс был бы очень доволен такими студентами! Остальные ученые были далеки от моих узколобых понятий. Какой там Конфуций с его парадигмами чести – что китайцу хорошо, то русскому смерть. А даосизм, что за «космическая» элегия бесконечного движения? Однажды в Москве, в магазине «Библио Глобус», открыл том малыша Канта где-то в середине; прочитал одно предложение, на половине второго мозг вскипел, глаза стойко потеряли симметрию; перевернул ещё скибу страниц, эффект тот же: не читабельно! «Нет, Кант мне не по разуму, не поддается никакой чистой критике», – взгрустнул я. Хорошо у Сержа был бородатый и косматый приятель, внешне похожий на Энгельса. Он привел меня к нему в подвал, показал на него пальцем и сказал: «Этот знает!». Я выложил толстую кипу экзаменационных тестов и в десять минут были расставлены необходимые галочки. Да, этот парень действительно отличал империализм от эмпириокритицизма! Серж в нем не ошибся! Тесты были успешно пройдены, экзамен состоялся, а месячный студенческий бюджет в размере трехсот рублей, вложенный в зачетку, определил соответствующую оценку в три балла на этапе устного ответа.