Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

– Иоанн! Немедленно разберись с этим делом, – распорядился Константин. – В конце концов, гвардия находится в твоем подчинении.

– Будет сделано, – решительно произнес Далматас. Больше всего на свете он ненавидел, когда бросали тень на доброе имя гвардейского корпуса.

После этого Константин наскоро закончил совещание, и мы остались наедине.

– Кто твои враги, Георгий? – с тревогой осведомился он. – Кому ты перешел дорогу на этот раз?

Я позволил себе легкую улыбку.

– Наша с вами дружба имеет такое свойство, что мои враги остаются моими врагами, а ваши непременно становятся и моими. Однако для последних вы стоите слишком высоко. Стрела не долетит до солнца, но легко поразит птицу, парящую под ним.

Константин откинулся на спинку трона, поглаживая бороду и о чем-то размышляя.

– Значит, все-таки Феодор, – медленно произнес он. – В этом городе слишком много его людей. Тебе по-прежнему грозит опасность.

– Не волнуйтесь об этом. Завтра же я покину город и отправлюсь в Патры. Там мне никто не сумеет причинить вреда.

Константин посмотрел на меня пристальным взглядом.

– Никто, кроме тебя самого.

– Не надо об этом, господин… – попытался протестовать я.

– Ты до сих пор не забыл о ней? – с нажимом спросил Константин. – Поэтому ты так торопишься там оказаться?

– Я отправляюсь в Патры по вашему приказу.

– Не лги мне, – перебил меня деспот. – Ты бы все равно отправился туда, прикрываясь иными предлогами. Запомни, Георгий, я не желаю видеть, как ты сам уничтожаешь себя. Она мертва, а у тебя в Константинополе семья и дети.

– Я не забываю о них ни на секунду.

– Вот и славно, – кивнул Константин. – Однако твоих слов недостаточно. Поскольку в прошлый раз ты едва не свел счеты с жизнью, я не позволю тебе сделать этого снова. С тобой отправится мой человек.

Он два раза хлопнул в ладоши, и в комнату, позвякивая доспехами, вошел Фока.

– Такому компаньону буду только рад, – сказал я, кивком головы приветствуя гиганта.

– Вас ждет опасное путешествие, – напутствовал нас Константин. – Однако теперь мы не можем мешкать. Крестоносцы во главе с Владиславом отступают в Буду, оставляя Болгарию и Сербию без защиты. Нет сомнения, что уже весной султан восстановит контроль над своими западными границами и двинется сюда с новой армией. Мы должны быть готовы ко всему… В том числе и к ударам в спину.

Глава 17

Январь-февраль 1444 года

Дорога на запад

21 января 1444 года

Понурив головы, в окружении эскорта из вооруженных солдат приговоренные медленно брели к месту предстоящей казни. Несмотря на лютый мороз, все облачение несчастных составляли изорванные грязные рубахи да деревянные башмаки. Руки преступников крепко связали за спинами, и возле каждого шел солдат с обнаженным мечом. Обреченные то и дело спотыкались и падали, тогда их били плетьми и палками, а затем вновь ставили на ноги.

В назидание остальным деспот Георгий Бранкович приказал прогнать приговоренных перед всем войском, чтобы каждый мог лицезреть, какая участь ожидает дезертиров, убийц и насильников. Солдаты мрачно следили за этой процессией и шепотом обсуждали последние события, благо за минувшую неделю их накопилось немало. Я слушал, о чем ведут разговоры в строю, и мне становилось горько, что столь крепкая и закаленная в боях армия распадается на глазах.

Расскажу обо всем по порядку.

В середине января мы наконец пересекли границу с Сербией, и наше крестоносное воинство вздохнуло с облегчением. Долгий и тяжелый поход, из которого вернулось менее половины его участников, наконец-то подошел к концу. Уставшие от постоянных лишений солдаты рассчитывали, что теперь они смогут обрести то, чего им так недоставало в последние месяцы: теплую еду, кров и мягкую постель.

И действительно, поначалу все шло неплохо. Местный люд встречал нас как героев, прославляя на каждом углу имена предводителей похода – короля Владислава, Яноша Хуньяди и в особенности Георгия Бранковича, владыку этого края. Нас с почетом принимали во всех городах, через которые лежал наш путь, в церквях при нашем приближении не смолкали колокола, и все жители сбегались посмотреть на триумфальное возвращение армии крестоносцев.

К сожалению, это продолжалось недолго, и вскоре мы стали получать первые тревожные сообщения о насилии и убийствах, чинимых нашими солдатами. Воевода повелел расследовать каждое такое дело и жестоко наказывать преступников, но это не помогало – донесения продолжали приходить с пугающей регулярностью.

Я знал, что причиной беспорядков является голод, неотступно следовавший за нашей армией. Местные жители старались обеспечить нас всем необходимым, как могли, однако этого катастрофически не хватало, и в войске началось брожение. В адрес сербов посыпались обвинения в сговоре с турками, мол, те хотят заморить крестоносцев голодом. Кто-то даже распустил слух, что крестьяне намеренно прячут зерно в амбарах, лишь бы оно не досталось войску. Разумеется, это была наглая ложь. После суровой зимы крестьяне и сами едва сводили концы с концами, но мало кого из оголодавших солдат это волновало.

Конечно, железная дисциплина, которой была спаяна наша армия, и суровые наказания охлаждали многие горячие головы, но даже этого оказалось недостаточно. Некоторые солдаты, дезертировавшие из войска, сбивались в разбойничьи шайки и терроризировали местное население. Бывали случаи, когда целые деревни брались за вилы, чтобы защитить себя от таких набегов.

Конечно, в глазах простых обывателей все это не прибавляло доблести крестоносцам. Но хуже всего было то, что эти события внесли серьезный раскол в ряды нашей собственной армии. Сербы стали недружелюбно смотреть на венгров и поляков, а те платили им той же монетой.

Когда взаимное недоверие вылилось в несколько стычек с кровавым исходом, Георгий Бранкович решил принять жесткие меры. В первую очередь он сформировал ополчение для поиска дезертиров и объявил большую награду за каждого пойманного беглеца – живого или мертвого. Затем сербский деспот приказал арестовать всех зачинщиков беспорядков внутри войска. Многие из арестованных были венграми, и Янош Хуньяди потребовал немедленно передать этих пленников ему, чтобы он самолично определил вину каждого из них. Однако Бранкович ответил отказом и вскоре приговорил всех заключенных к смертной казни, чем вызвал еще больший гнев воеводы.

«Что он себе позволяет! – кричал Хуньяди, вздымая сжатые кулаки. – Как он смеет арестовывать моих солдат! Возможно, я бы и сам их всех перевешал, потому что ценю дисциплину превыше всего, но отныне все будут думать, что я не в состоянии постоять за своих людей. Скажи мне, какой авторитет теперь будет у меня в глазах всего войска?»

Я молчал, не желая попасть под горячую руку, и надеялся, что эта буря скоро утихнет. Однако с каждым днем становилось только хуже. Даже Владислав оказался не в силах помирить своих двух главных союзников.

Сейчас, когда пленных дезертиров проводили мимо рядов нашей армии, я высматривал венгерского воеводу, но он на казнь так и не явился. Некоторая часть его окружения тоже отсутствовала, зато Георгий Бранкович восседал на самом видном месте в окружении всей своей свиты, внимательно наблюдая за происходящим.

И вот заключенных вывели на большое поле, где находился наскоро возведенный эшафот. На помосте стояли палач с двумя помощниками, несколько солдат, а также католический священник. Процессия остановилась, и стражники начали отвязывать заключенных от массивной цепи, которую они волочили за собой. Затем солдаты выстроились кольцом вокруг эшафота, и казнь началась.

Приговоренные, словно только сейчас придя к осознанию, что их ждет, с ужасом отпрянули от эшафота, некоторые в отчаянии даже попытались прорваться сквозь оцепление, но все оказалось бесполезно. Солдаты без всякой жалости били их древками копий до тех пор, пока снег не окрасился кровью, а несчастные не сбились в кучу. Порядок был восстановлен.

По знаку офицера все двадцать три обвиняемых стали подниматься на эшафот, и когда это было сделано, один из стоявших на помосте рыцарей зачитал им смертный приговор. Затем наступила очередь священника, произнося молитву, он поочередно подошел к каждому из смертников, прижимая к их дрожащим губам деревянный крест и шепча положенные молитвы. После капеллана за дело принялся палач.

Тысячи людей, затаив дыхание, следили сейчас за обреченными. Кто-то из них все еще молил о пощаде, кто-то прощался с товарищами, один выкрикивал проклятия, и поэтому его очередь пришла первой. Помощники палача завязали ему глаза и накинули веревку. Один миг – и несчастный уже болтался в петле. Всего через минуту такая же судьба постигла второго, за ним последовала очередь третьего, и так далее, пока на эшафоте не оказалось двадцать три повешенных тела.

Пожалуй, нет ничего хуже такой смерти. Ведь даже в проигранном бою у человека есть шанс выжить, здесь же тебя заранее вычеркивают из списка живых, хотя сердце твое продолжает биться, а мозг продолжает мыслить. Человек, приговоренный к смертной казни, словно похоронен заживо. Можно сказать, что он погибает не тогда, когда топор или веревка обрывают его жизнь, а в момент объявления приговора. Его тело еще живет, но душа медленно истлевает, и к моменту казни от человека остается лишь слабая тень того, кем он был прежде. Всякому приходится расплачиваться за свои грехи, так говорили древние римляне, однако такую смерть я бы не пожелал никому и молюсь, чтобы она миновала меня.

Площадь вокруг эшафота вскоре опустела. Я в последний раз взглянул на повешенных и тоже пошел прочь, стараясь больше не думать о случившемся. Мне хотелось надеяться, что участь этих грешников послужит наглядным примером для остальных и что подобного более не повторится.

Но мысли отказывались мне повиноваться, перед моим взором вновь представала картина недавней казни. Странно, что, видя столько крови и убийств, я по-прежнему не переношу подобных зрелищ. Нет ничего ужаснее обреченности, когда в душе гаснет последний луч надежды.

Не в силах самостоятельно справиться с гнетущими впечатлениями, я направился к человеку, который, без сомнения, мог помочь мне в этом.

* * *

Михаила я нашел без труда. Он, как всегда, прогуливался возле своего шатра, до сих пор не имея возможности свободно перемещаться по лагерю. Несколько сербских гайдуков60 стояли неподалеку, внимательно наблюдая за своим подопечным.

Я окликнул его, и Михаил поднял на меня свой привычно-задумчивый взгляд. Немногие из нашего войска пожелали бы составить компанию этому человеку. Да и о чем они бы говорили с пленным турком? Особенно после того, как Георгий Бранкович запретил под страхом смерти приближаться к своему трофею. Для меня сербский деспот сделал исключение лишь по просьбе самого Михаила.

– А, это ты, Константин! – кивнул он. – Проходи. Может быть, хоть ты поделишься со мной последними новостями.

Увидев меня, сербские стражники покорно расступились.

– Боюсь, что много рассказать не смогу, – ответил я, усаживаясь рядом. – С того момента, как мы вступили на территорию Сербии, все идет спокойно.

Михаил усмехнулся.

– Что же тогда происходило сегодня утром? – спросил он. – Давно ли казни стали для вас столь обыденным делом?

Я приподнял брови от удивления.

– Похоже, ты осведомлен не хуже меня. Неужели деспот разрешил тебе присутствовать на казни?

– Нет, но я немного понимаю по-сербски, а из тех обрывков, что долетали до моих ушей, можно сделать определенные выводы.

– Ты прав, – сказал я, протягивая руки к потрескивающему костру и стараясь не глядеть в проницательные глаза турка. – Увы, в последнее время у нас такое далеко не редкость. Но дезертиры есть в любой армии, разве не так?

– Верно, – ответил Михаил. – Но только в армии нашего султана большая редкость, чтобы кто-нибудь из воинов грабил и убивал своих единоверцев, тем более безоружных, а твои собратья этим не гнушаются.

– Согласен, но полагаю, что и в твоих землях происходит нечто подобное. Вспомни хотя бы недавнюю войну с Караманом. Тогда султан жестоко расправлялся с мятежниками, и даже их семьи не избежали его гнева.

– Да, но только Караман был и по-прежнему остается нашим врагом, а ваши войска чинят беспредел на территории своих союзников. – Пленник улыбнулся и подтолкнул меня локтем. – Теперь-то я понимаю, почему европейцы не в силах остановить нас.

Не имея что возразить, я достал кожаный бурдюк и сделал несколько глотков, демонстративно игнорируя завистливый взгляд турка, который явно был готов на время позабыть про учение пророка Мухаммеда и приобщиться к моему грехопадению. Однако, испив вина, я лишь отер капли с бороды и закупорил сосуд.

– Прости, – обратился я к своему собеседнику, который теперь смотрел на меня весьма укоризненно. – Если твои стражи увидят, что я пою тебя непонятно чем, не поздоровится нам обоим. К тому же тебе, как всякому праведному мусульманину, еще предстоит вкушать этот напиток в раю, а вот на свой счет я совсем не уверен, поэтому и спешу приобщиться к благам земным, не уповая на уготованное мне за пеленой смерти.

Михаил не ответил, лишь перевел свой взор на пляшущие языки пламени и едва слышно прошептал:

Жизнь – пустыня, по ней мы бредем нагишом.

Смертный, полный гордыни, ты просто смешон!

Ты для каждого шага находишь причину —

Между тем он давно в небесах предрешен61.

Я внимательнее посмотрел на собеседника, гадая, почему бы ему вздумалось пофилософствовать.

– Весьма мудрые слова, – заметил я. – Кто это написал?

– Один персидский поэт, – не отрывая взгляда от костра, изрек пленник. – А еще он говорил: «Если ты не поделишься вовремя с другом – все твое достоянье врагу отойдет».

Я пропустил колкость мимо ушей.

– И то истинно, что кратко, – одобрительно заключил я. – А ты снова удивляешь меня, Михаил.

Услышав, как я его назвал, турок покачал головой и с досадой произнес:

– Эх, слышал бы тебя сейчас мой брат.

Тогда я и не догадывался, кем был его брат, хотя он частенько вспоминал о нем, особенно когда злился. А злился он всякий раз, когда я называл его Михаилом. На самом же деле моего собеседника звали Махмуд, но я для удобства переложил его имя на греческий лад.

– Брось, не сердись, – примирительно сказал я и предложил сменить тему разговора.

Турок незамедлительно согласился.

Странно было подумать – еще две недели назад мы оба сражались по разные стороны, а вот теперь греемся у общего костра, как старые приятели. Что ж, я был рад, что судьба не позволила нам встретиться на поле боя, а свела лишь теперь, в относительно безопасном месте.

Мне уже было известно кое-что о моем собеседнике. Он происходил из знатной семьи, знавал многих османских сановников, сам руководил провинцией где-то в Анатолии, но о большем я расспрашивать не стал. В конце концов, это не имело никакого значения.

Несмотря на свой несомненно высокий титул, Михаил был удивительно легок в общении. В нем не было и следа того высокомерия, которое знатные люди зачастую демонстрируют тем, кто значительно ниже их по статусу или рангу. Благодаря этому мы быстро нашли с ним общий язык и, несмотря на некоторые разногласия, прекрасно относились друг к другу.

В лице Михаила я нашел интересного собеседника, великолепно образованного и осведомленного во многих вопросах, и, похоже, это чувство было вполне взаимным. Мы беседовали о религии, истории, традициях наших народов, о философии и литературе. Часто нам приходилось спорить, но это лишь укрепляло взаимное уважение.

Пленник любил рассказывать о своей родине и людях, которые там проживают. За эти несколько дней я узнал об османах много удивительного, о чем ранее не мог и догадываться. Я был благодарен ему за эти неоценимые знания (которые впоследствии не раз спасали мне жизнь).

– Как думаешь, что будет дальше? – неожиданно спросил меня Михаил. – Продолжится ли эта война?

– Война не прекращалась ни на миг, – ответил я. – Христиане и мусульмане всегда будут бороться друг с другом, ибо если одна из сторон прекратит натиск, другая непременно поглотит ее.

– Ты думаешь так, а вот я полагаю иначе, – возразил Михаил. – Верно, что религия разделяет наши народы, как верно и то, что изменить это пока не в наших силах. Однако пропасть между мусульманином и христианином ничто по сравнению с пропастью между невежественными дикарями и мудрецами. Не так ли?

– Предположим, так. Но что ты хочешь этим сказать?

– Рассуди сам, – продолжил Михаил. – Что будет, если взять два племени варваров, заставить каждое поверить в своего бога, а затем свести их вместе?

– Будет бойня.

– Так, а теперь представь, что в те же самые условия мы поставили две группы вполне образованных людей. Что мы получим тогда?

– Сложно сказать…

– Если в этой группе не окажется ни одного варвара, до убийства точно не дойдет, – закончил свою мысль Михаил. – Для образованного человека не составит никакого труда договориться с себе подобным, какой бы веры тот ни придерживался. Получается, что если людей разъединяет религия, то необходимо лишь трудиться над их образованием, и тогда вместо различий они найдут много общего.

–Эта мысль мне по душе, – после некоторого раздумья согласился я. – Но ты рисуешь мир слишком просто. Религия – орудие политики, и сама по себе она не опасна, но в руках людей умных и дальновидных может превратиться в разящий клинок, от которого никто не в силах защититься.

– Да, но ведь основная цель всех крестовых походов, насколько мне известно, это война с исламом.

– Далеко не для всех, – возразил я. – Загляни в свою душу, разве ты пошел на эту войну лишь для того, чтобы убивать неверных?

Мой собеседник не ответил, но было видно, что я попал в точку, и теперь следовало нанести следующий удар.

– В этом ты не одинок. Оглянись вокруг: христиане и мусульмане убивают своих единоверцев гораздо чаще, чем друг друга. Мы можем прикрывать свои поступки сколь угодно высокими словами о вере и благородном рвении, но на самом деле причина их всегда крылась в другом – жажда власти, корысть и тщеславие. Вот три основы, на которые опирается наш мир. Так было во все времена. И не важно, что мы провозглашаем на словах – религию или свободу, побудительный мотив всегда останется прежним.

Михаил некоторое время молчал, размышляя над сказанным.

– Ты откровенен со мной, Константин, и слова твои, безусловно, правдивы, но кое в чем ты ошибаешься, – изрек он наконец. – Ты говоришь, что религия – лишь орудие, я же полагаю, что религия – это сам миропорядок. В тот самый момент, когда тысячи лет назад наши предки впервые принесли жертву языческим богам, вера стала неотъемлемой частью истории и ее движущей силой. Именно религия создала мир, в котором мы сейчас живем, и все вокруг нас определяется ею.

Я вновь отпил вина и молча посмотрел на огонь. В словах Михаила была своя правда, хоть я и не разделял ее полностью. Закончить этот разговор нам не удалось – весь лагерь пришел в движение, войско снималось со стоянки. Мне нужно было возвращаться к Владиславу, а Михаила ожидал сербский деспот Георгий Бранкович. На том мы и распрощались.

Через час, когда солнце уже было в зените, войско выступило в путь. Мороз, который несколько дней подряд надежно сковывал землю, ослаб, и под давлением тысяч сапог и сотен копыт дороги оказались полностью разбиты. Это сильно замедлило наше продвижение, однако уже к концу следующего дня мы достигли очередной цели.

Перед нами высились стены Белграда.

* * *

26 января 1444 года

После теплого приема, оказанного нам в городе, Владислав, Хуньяди и Георгий Бранкович собрались на последний военный совет. Пришло время решать, что делать дальше. Минувшая кампания принесла неплохие плоды, немногие рассчитывали на такой успех, однако туркам вновь удалось захватить Софию и оккупировать почти всю территорию Болгарии, а значит, очередной поход на восток был не за горами.

Больше всех за новую экспедицию ратовал папский легат Джулиано Чезарини. Он ратовал за то, чтобы снова бросить войска в бой, едва сойдет снег.

– Турки деморализованы как никогда! – истерично восклицал кардинал. – Они понимают, что их бог отвернулся от них и не стоит им теперь надеяться на победу. Сейчас лучшее время, чтобы довершить начатое!

– Но наши силы слишком малы, чтобы рассчитывать на какой-либо успех, – с сомнением в голосе рассудил Владислав.

– Рим оповестил всех христиан Европы о нашем триумфе, и очень скоро ряды крестоносцев пополнятся свежими силами! – уверял короля Чезарини. – Венеция уже выразила готовность поддержать нас своим флотом.

Тут слово взял сербский деспот.

– Я не думаю, что нам следует торопиться с решением о новом походе, – аккуратно сказал он. – Со дня на день прибудут посланники от султана. Посмотрим вначале, что Мурад ответил на наши мирные предложения.

– Как можно вести переговоры с этим язычником! – вспылил Чезарини. – Вспомните, сколько зла он успел причинить христианам за время своего правления и сколько еще бед мы от него натерпимся, если не прогоним его орды обратно за Босфор!

В зале воцарилась тишина. Горячие слова кардинала нашли отклик в сердцах офицеров, но желание вернуться домой было сильнее.

– Что думаешь, воевода? – обратился Владислав к молчавшему все это время Яношу Хуньяди.

– Я бы тоже не стал спешить, Ваше Величество, – ответил Хуньяди. – С имеющимися у нас силами, как вы уже правильно заметили, шансы невелики, а для того, чтобы снарядить новую экспедицию, потребуется время.

– За это время султан и сам оправится от поражений, – не унимался Чезарини. – Он соберет новую армию и вновь восстановит контроль над своей территорией. Тогда нам придется начинать все сначала.

Янош покачал головой.

– Турки уже почувствовали нашу силу, – сказал он, глядя на суетливого кардинала. – И поверьте, они будут счастливы заключить мир на любых условиях. Особенно теперь, когда у нас в руках столь ценный пленник.

Хуньяди взглянул на Бранковича, как будто давая понять тому, о ком идет речь. Но на лице сербского деспота не дрогнул ни один мускул – он сам собирался использовать свой трофей в переговорах с султаном.

– Что же… Продолжать кампанию против турок, похоже, действительно не имеет смысла, – заключил Владислав. – Для этого у нас нет ни сил, ни средств, однако я обещаю, что летом мы вернемся к вопросу о созыве нового крестового похода, и, надеюсь, на этот раз вся Европа откликнется на наш призыв.

Последняя фраза предназначалась для Чезарини, и кардинал был вполне удовлетворен таким решением.

– Сейчас мы должны приложить максимальные усилия, чтобы заключить временное перемирие с султаном. Георгий, твоя дочь, как я слышал, имеет определенное влияние на Мурада. Она может поспособствовать нам?

Сербский деспот кивнул.

– Мара сделает все от нее зависящее. После стольких лет в браке с Мурадом она знает, как добиться от него нужного решения.

– Прекрасно, – кивнул Владислав. – В таком случае мы будем ждать от тебя известий.

Бранкович кивнул.

– Полагаю, теперь пришла пора расстаться, – произнес польский король, с признательностью оглядывая всех присутствующих. – Я вместе с Хуньяди возвращаюсь в Буду, Чезарини держит путь в Рим, а ты, Георгий, отправляйся в свои земли. Они как никогда нуждаются в защите.

На этом совещание завершилось, а уже на следующий день войско крестоносцев перестало существовать как единое целое.

Сербские солдаты во главе со своим правителем отправились на юг, Хуньяди и Владислав с венграми и поляками двинулись на северо-запад, остальная часть бывшей армии направилась на поиски новых приключений. Многие, как и обещали, устремились в Албанию для поддержки Скандербега в его освободительной борьбе против османов, другие возвращались домой, а третьи отправились по миру, чтобы продать свой меч каждому, кто готов был предложить за него хорошую плату.

Перед отъездом я успел повидать Михаила. Он покидал город вместе с сербами, а значит, наши дороги здесь должны были разойтись. Напоследок я подарил ему пару теплых рукавиц и свой подбитый мехом плащ, поскольку хорошо знал капризы местной погоды. Турок был очень растроган и в свою очередь вручил мне перстень с нежно-голубым камнем, каким-то чудом не отобранный во время продолжительного плена.

– Если однажды удача подведет тебя, Константин, – сказал он мне, – этот подарок, быть может, выручит тебя из беды. Не бойся называть мое имя, если спросят, кто тебе его дал.

Тогда я и не предполагал, что этот подарок однажды спасет мою жизнь.

– Спасибо… Махмуд, – улыбнулся я своему новому другу.

На том мы расстались, как мне казалось, навсегда.

* * *

3 февраля 1444 года