Фуга. Горсть вишневых косточек

Спустя пару дней, за завтраком, в ту редкую минуту, когда вся семья была в сборе, отец вдруг задумчиво поднял взор:

– Как славно было бы найти звонаря, – вздохнул Иоанн и выждал многозначительную паузу, глядя на Сашку, – Наши колокола молчат уже давно, прихожане спрашивают, но я могу лишь беспомощно разводить руками. И удивительно, что добровольцев нет! – снова молчание, – Тут нужен человек музыкальный и, при том, исполнительный. Есть идеи, Александр?

Конечно, Сашка понял к чему все идёт, поэтому ответил, не поднимая взгляда:

– Никаких.

Иоанн разочарован выдохнул:

– Прискорбно!

– Быть может, Дима сгодится? – несмело предложила Женя. Она говорила с отцом, но прятал от него взгляд, – Он любит музыку и вполне справится с колоколами. К тому же, полагаю, это поможет ему быстрее освоиться в обществе, осознать свою значимость, а так же приучит к ответственности и дисциплине.

Иоанн воодушевился:

– Чудесно, прекрасно! Кто это – Дима?

– Мой подопечный. Ты сам нас недавно познакомил.

– Ах, верно. Пусть приступает завтра же утром, – отец попытался поймать женин взгляд, – Как у тебя с ним?

– Хорошо, очень даже! – Женя добавила убедительности в голос, чтоб скрыть маленькую ложь. На самом же деле Дима был ленивым, некудышным пустобрехой и они не прочли ещё ни единой главы из писания. Иоанн тут же пристально посмотрел на нее, Жене показалось, что он почуял обман, она лихорадочно сглотнула назревший, сухой ком и подняла глаза на отца, чтоб выдержать его взор. В конце концов, не так уж сильно она врала, пусть и не выносила подопечного, но отношения у них крепли. А Библия – тут нужна тонкость.

Женя иначе представляла себе встречи с подопечным. По идеи, они должны были видеться несколько дней в неделю и беседовать о боге, милосердии, ценности жизни, читать библию и обсуждать притчи. На деле же, вечерами она помогала ему застилать полы в маленькой квартире, в которой он жил, съехав из общежития, двигать мебель, мыть окна и посуду и слушать его несносные жалобы. Женя каждый раз пыталась заговорить о боге, но беседы вяли, как и интерес в глазах Димы – она не настаивала, как и говорил диакон, с такими вещами нужна деликатность, настойчивость лишь вредит. И, хоть осознавать это горько, Женя была рада, что тема не клеилась – слова библейских учений застревали у нее посреди глотки и жесткими щепками царапали горло. Она знала, почему так происходит и это печалило, впрочем, как и то, что Дима был ленив, самовлюблен, на редкость амбициозен для бывшего зависимого и довольно требователен. С семьей он порвал отношения давно, и, по условиям церкви, не должен был знаться с прежними друзьями, другими словами, знакомых у Димы почти, что не было. Женю он воспринимал, далеко не как наставника, а, скорее, как трутня для своих целей. Она помогала ему обжиться и подыскать работу, к которой он был крайне придирчив, поэтому тут выходили сложности. Вскоре Женя поняла, что молодой человек не просто не может найти дело по душе, а в корне отвергает мысль, что придется трудиться и подчиняться общим правилам вопреки его честолюбивым желаниям о красивой жизни. Проще говоря, Дима на мог пойти на работу, потому что там пришлось бы работать. Женя не чувствовала ничего высокодуховного, вроде удручения или смятения, Дима со всеми его запросами, попросту выводил ее из себя. Тем не менее, она хорошо помнила, что сама вызвалась взять подопечного и уж никак не могла подвести отца. Поэтому, вечер за вечером, Женя упорно ходила помогать Диме с ремонтом, работой, домашними делами, слушала, как он канючит и жалуется на жизнь. Средь его жеманной болтовни она невзначай и вкрадчиво взбалтывала что-нибудь библейское в надежде исподволь заронить хоть семя христианских помыслов. Она уже пожалела, что предложила Диму на место звонаря, ведь со всей его неизгладимой ленью он вряд ли захочет бить в колокола, но Жене так хотелось угодить Иоанну, что она не успела подумать о согласии подопечного.

– Опять эта коричневая рубашка, – протянул Дима вместо приветствия.

– И чем она тебе не угодила?– Женя вошла в узкую прихожую, оценивая взглядом объемы работ, что еще остались по ремонту. Похоже, без нее Дима вообще не утруждался.

– Если в миру девушка будет носить мужскую одежду, про нее станут говорить нехорошие вещи, – назидательно проговорил Дима, – А вам, церковникам, можно и нее такое.

– Не важно, что на мне, лишь бы не голая.

– Да уж, спасибо.

Такие препирательства лежали в основе их с Димой общения. Недавно Женю осенило, что не только от подопечного она ожидала куда большего рвения, но и сама, в своих представлениях о наставнике, должна быть другой. Она должна бы с блеском в глазах пересказывать библейские притчи, мастерски и красноречиво извлекая оттуда мораль, смотреть на Диму взглядом любви и умиротворения, самоотверженно двигать его мебель, памятуя, что Иисус терпел и всем велел. В их встречах должно быть больше духовности. И обеспечить духовность должна была именно она. Женя поморщилась, поняв, что же с ними не так – по задумке, она должна встречаться с подопечным ради его внутреннего выздоровления. Она же пошла на это, чтоб подольститься к отцу.

Женя прошла в светлую, но пыльную комнату. Кое-какая мебель была сгружена к дальнему углу, освобождая стены для обоев, остальное уместилось на балконе.

– Вижу, ты не продвинулся без меня,– в словах Жени явно читался упрек.

– Я потянул спину в прошлый раз, когда двигал диван. И дал себе отдохнуть немного, не рваться же на этом ремонте.

Женя сдержанно кивнула:

– Спина – это больно. Страдания даны нам богом, дабы не забыть, что жизнь прекрасна, – Женя не была уверена в верности этого утверждения, но отец часто повторял подобное, вот и пришло на ум. – Иисус страдал за нас и погиб за наше спасение.

– Он воскрес потом, а я вряд ли очухаюсь если натружу поясницу до грыжи. Зачем ты заставляешь меня тягаться с полубогом?

– Чтоб не забывал, что все мы обязаны за дар жизни.

– И что ты уперлась со своим Христом! Мой прадед воевал с фашистами и помер в госпитале от осколка гранаты. Думаю, он достаточно страдал прежде чем околеть. Можно ли сказать, что он мучился и отдал жизнь за наше спасение?

У Жени не было вразумительного ответа, хотя, по правде, она только и ждала, что Дима даст отставку этой теме и можно будет с тихой совестью забыть о библии на оставшийся вечер.

– Я рада, что ты понимаешь, как много отдано за наше существование, – подвела итог она, берясь за щетку. – Отмоем полы и займемся стенами.

Дима кивнул и снова его веки приспустились в щенячьем выпрашиванье:

– Только уж ты сама ползай на коленях с кистью, а мне лишь подавай, – он выдавил сладкую улыбку,– Я же говорю – спина.

Женя не стала припираться. Выметая мусор, чтоб после отмыть пол она проговорила:

– Знаешь, тебе бы заняться чем-нибудь для души, – Женя начала издалека, украдкой присматриваясь к Диминому поведению, – Чем-то приятным и несложным, просто для собственного удовольствия.

Дима вдумчиво покачал головой:

– Я и сам не проч. Вся эта новая жизнь…– без определенной интонации промямлил он себе под нос, – И поиски работы утомляют.

– Есть мысль…

– Я хочу триммер!

– Что… Что это?

– Это бритва для придания аккуратных, фигурных форм бороде.

– Подумываешь открыть цирюльню?

– Да нет же, это мне. Я хочу эспаньолку.– Дима торжественно улыбнулся, но Женя не разделяла его радости, – Меняться, так меняться. Я хочу ухаживать за собой – это ли не признак выздоравливающего человека.

Женя медленно кивнула.

– Есть немного смысла в твоих словах.

Дима чуть подался вперед и вкрадчиво продолжил:

– Только – как бы помягче – ты же в курсе, как я ограничен в средствах. Не могла бы церковь предоставить мне триммер на аккумуляторе, как необходимую часть полноценного быта?

– Ты серьезно?

– Я без него не могу.

– Нет!– но тут Женя вспомнила, что следует быть сговорчивей: – Прости, я спрошу, конечно, но боюсь, что нет.

– Так и знал,– Дима сразу расстроился.

Женя уже не надеялась уговорить его, но сказала:

– Зато можно каждый день бить в колокола перед службой.

– Ты хочешь, чтоб я трубил наступление на проповедь!?

– Уммм… Да.

– За это хотя бы платят?

Женя помотала головой. Дима устало вздохнул.

– Скупердяи, – он потер лицо ладонями, а его плечи сразу как-то осунулись, стали покатыми. – Ладно,– вдруг пробормотал он, – Раз других развлечений мне недоступно.

Женя и поверила-то в услышанное не сразу.

– Спасибо.

7

Дверь деревянного флигеля набухла от уличной влаги, перекосилась и уныло шаркала о порог каждый раз, как ее открывали. Отец в задумчивости ходил из угла в угол, он заложил руки за спину, нахохлился, и не сразу заметил, что Сашка вошёл. Тот был с головы до ног в опилках, а длинные волосы собраны в хвост, что торчал на затылке маленьким крючком. Иоанн понял, что Сашка только что вернулся домой:

– А, наконец ты. Сядь, поговорим, – Сашка послушался, а Иоанна указал на икону Архангела Михаила,– Ты видел ее, Александр? Она восхитительна, просто восхитительна – произведение искусства! Взгляд Михаила, меч – икона в прекрасном состоянии, хоть и старинная. Глядя на нее хочется дышать полной грудью, Михаил словно призывает нас бороться со скверной, дать волю душе, размахнуться! О, это вдохновляет, тебе так не кажется?

– Кажется,– без всякого выражения подтвердил Сашка.

Последнее время разговоры во флигеле всегда начинались с Архангела. Отец оторвался от иконы и снова заходил:

– А старинное распятие, ты не отдавал его студентам на реставрацию?

Сашка недоуменно взглянул на отца:

– А должен был?

– Нет. – Иоанн сел на свой стул с высокой спинкой и подался вперед. Он заговорил быстро, с видом человека, нашедшего благодарного слушателя: – И я не отдавал, но собирался, там эмаль поистерлась да кое-где уже заметно время. А распятие пропало. Помню же, видел его когда мы спускались в хранилище с Марком Всеволодовичем, я специально не стал показывать его, хотел похвалиться красотой уже после реставрации, но ума не приложу, куда его запропастил. Ох, я очень рассеян в последнее время, то часы потерял, теперь вот распятие. Но я отлично помню, что не брал его после визита Волдановичей, даже не спускался в церковный подвал. К тому же не смог найти две иконы – помнишь ли, похожи в исполнении, как сестры – хотя лежат они всегда в одном и том же месте. На верхней полке в стеклянном шкафу. Они хранились там уже несколько лет, их отреставрировали давно. Ты залатал крышу в общежитии, там текла?

– Да, сегодня, но ты говорил о кресте и иконах.

– Вот да, именно крест. Я обещал студентам из художественного принести его на реставрацию. Отнесу что-то другое значит, не нарушать же обещание. Однако я озадачен, даже смущен!

– Я поменяю замок на двери в хранилище, согласен?

Отец откинулся на спинку стула со странным выражением удивления и конфуза на лице:

– Ты думаешь, вот как?

– Отец? – батюшка странно, пристыжено сжался, но Сашке не хотелось вникать в тонкости его настроения.

Иоанн затряс головой:

– Нет, не думаю, что кто-то мог залезть! Нет, исключено.

– Ничего такого в том, что мы запираем двери.

Иоанн снова затряс головой, но тут же словно смирился с какой-то мыслью и вздохнул.

– Безусловно, ты прав, – и прежним тоном продолжил: – Александр, надо бы побелить павильон бесплатной трапезы, и каштан тебя ждет не дождется.

– Отец, как-то руки не доходят. С приходом весны всегда много работы.

– Я знаю, чем ты был занят – Региной Волданович. Не так ли? Любовь, любовью, но каштан скрипит, прихожане жалуются на него, он весь высох и того гляди сломается. А если, не приведи Бог, пришибет кого-нибудь, то-то будет скандал! Старое дерево убило прихожанина в доме Господнем! – Иоанн потряс головой, чтоб развеять страшные мысли. – А ещё я просил тебя не ставить тарахтелку у парадного входа. Вот те раз – мотоцикл у главных ворот!

– Да, но хранилище, отец.

Было заметно, что Иоанну неприятна эта тема, он поерзал на месте, словно не мог удобно усесться и засопел в бороду:

– Анжелика ходила в подвал за новой рамкой, но тоже не знает про распятие. Она вообще не проявляет должного интереса к церкви. И отказалась помогать с подопечным.

– Я врежу замок, а ключи будут лишь у тебя и у меня, идет?

Иоанну, как будто, понравилась идея, он кивнул.

– Давно уже я завел своеобразную картотеку, каталог, записываю туда всю старину нашего хранилища. Все здесь, – Иоанн открыл створку стеклянного шкафа и вынул книгу в кожаном переплете, – Я проделал эту опись с превеликим трудом и до сих пор заношу сюда все, что могу узнать об экспонатах. И Кирилл вызвался помогать.

– Он тебе по душе? – Сашка не пытался скрыть отвращения в голосе.

– И весьма! Он прекрасный мальчик, такое рвение, такая готовность и великая преданность службе, – отец посмотрел с вызовом, – В наше время редко встречаются молодые люди со столь ярой самоотдачей. К тому же Кирилл увлекается фольклором, знает столько поговорок – так интересно, – Иоанн довольно заулыбался, словно это обстоятельство было невыносимо приятно.

Сашка помялся, но выдавил:

– Он подлизывается к тебе.

Иоанн выставил вперёд указательный палец, призывая Сашку быть осторожней в суждениях:

– Кирилл всеми силами пытается выказать мне свое уважение, выходит слегка неуклюже, тут согласен, но помни, что он ещё юн и во многом не сдержан.

Иоанн не скрывал, что хочет видеть Александра рядом с собой в церкви, но, не смотря на волю отца, Сашка оставался холоден к богослужению и всячески избегал любого проявления набожности. Иоанн испытующе посмотрел на сына, Сашка выдержал взгляд.

– Я вот чего, – отец постучал пальцем по кожаному переплету, – надо бы свериться с каталогом, вдруг еще что потерялось, кроме икон, распятия и… и складня.

Сашка удивленно уставился на отца.

– И складень! Почему ты сразу не сказал?

Впрочем, Сашка и сам догадывался, почему отец молчал .

–Я не знаю, как об этом говорить, слишком невыносимо, – Иоанн выглядел растерянным, он зашагал по флигелю, словно хотел скрыться из-под вопрошающего взгляда сына, – Спервоначала пропали часы… Происходит нечто непонятное, не похожее ни на что.

– На воровство очень похоже. Старинные иконы и твои позолоченные часы можно удачно сбыть, если изловчиться.

Иоанн сморщился, словно эта мысль ранила его.

– Нет-нет, – он совсем по-детски выставил ладошками и замахал ими, будто отгораживался от дурных слов, – Я протестую, такие вещи невозможны, только не в моем доме.

Было заметно, как он сопротивляется очевидному, как не может разом принять столь отталкивающий для себя вывод. Сашке стало немного грустно при мысли о том, как сильно печалит отца происходящее, настолько, что батюшка вынужден впускать в себя осознание по крупицам, дабы не подорвать свою веру в людей. Поняв, что разговор дальше не пойдет, Сашка дотянулся до лежащего на столе кожаного каталога и взял его в руки.

– Пожалуй я просмотрю записи сам, если ты не против?

Батюшка как-то жалко скукожился в своем кресле, уткнулся в бороду, насупился, засопел. Он вяло повел ладонью в воздухе, но кисть безвольно шлепнулась на стол – Сашка не понял жест.

– Нет, библии у нас из церкви таскают часто, но я и за воровство это не считал никогда. Пусть забирают писание, пусть читают, вникают. Но так, под покровом тайны, цинично и грубо, влезть в храм и выгрести ценности, это уже…– он сделал тот же неопределенный жест рукой, – Это непристойно!

– По меньшей мере.

– Все мы созданы по образу и подобию; всего-то нужно каплю смелости, чтоб быть добрее, чтоб отыскать в душе светлые силы. Как же часто я убеждаюсь, что пакости творятся от трусости, а великие дела – лишь от большой отваги сердца…

Сашка тихонько встал и направился к двери, отец окунулся в размышления и это грозило затянуться. Иоанн бросил на него непонимающий взгляд:

– Так скоро уходишь?

– Хочу взглянуть на опись, – Сашка приподнял каталог. Иоанн ткнул в него пальцем:

– И поскорее, – отец проводил его взглядам, но уже у двери окликнул, – Александр, – то был уже совсем другой голос, голос прежнего, уверенного в себе Иоанн, властелина монастыря. Сашка обернулся, – Каштан.

Он кивнул.

– Есть вести от Андрея?

Иоанн мотнул головой:

– Ни слуху, ни духу.

– Ты, кажется, не очень-то взволнован?

– Я знаю, почему он убежал.

– Почему же?

Отец неопределенно поводил плечами:

– Пусть сам расскажет, когда вернется. Дааа, – протянул отец, уходя глубоко в свои мысли, – У есть меня все основания полагать, что он воротиться уже скоро.

Сашка ушел, а батюшка выдвинул ящик стола и достал оттуда пузырек. Где это видано, чтоб спустившись в хранилище, он недосчитался икон! Срам какой-то… И ладно бы только это, тут еще дети совсем распоясались. Иоанн отмерил сердечных капель в стакан и медленно выпил воду с резким камфорным запахом. И ладно бы только Анжелика – с ней всегда было непросто найти общий язык, но и Евгения что-то недоговаривает. А недавно жаловались из школы, Богдан перестал посещать уроки, раньше такого не случалось. Что там говорить, с Богданом никогда не было проблем. Иоанн старался понять, с чего бы в сыне такие перемены и на ум приходила дурная шалость Андрея. Такие выходки исподтишка подрывают сложный, годами плетеный из терпения, лишений и высоких ценностей воспитания, трудоемкий семейный уклад. Надо что-то делать! Надо? Он уже обратился в полицию, мальчишек ищут. Стоит ли отправиться на поиски самому, собрать волонтеров, чтоб прочесали лес вокруг городка, расклеить всюду объявления? Так ищут пропавших стариков, что вышли из дома и потерялись, или маленьких детей, или, в конце концов, тех, кто хочет вернуться. Андрей же знает дорогу обратно, но прячется. До времени пусть все остается, как есть. Только что он сказал Александру, что знает, почему Андрей убежал из дома. Это знание позволяет предполагать, что Андрей объявиться, стоит только его страхам отступить. Иоанн молил бога, чтоб это было так. Нужно немного времени, лишь толику терпения, чтоб не спугнуть сына шумными поисками и паникой. Пусть одумается сам. Батюшка потер виски – в треволнениях, когда напряжение дрожит у кончиков пальцев, сложнее всего решиться бездействовать.

***

Едва различимый звук донесся из-за двери. Он был такой мимолетный, невесомый, но вполне отчетливый – словно кто-то шебуршился в глубине коридора. Лика взглянула на часы, для Юрия ещё рано. Она насторожилась, а звук повторился вновь. Лика подкралась к двери и украдкой высунулась наружу. Коридор был пуст. Прислушиваясь, Лика на цыпочках пробралась по нему к пыльной, ветхой двери погреба. Еще издалека чувствовался плотный запах сырости – этот подвал всегда наводил на Лику жути, поэтому она ни разу за время, проведённое в кельях, не заглядывал в него. Прежде им пользовались. И дурные воспоминания о непросыхающей влаге, полупрозрачных паразитах-грибах на потолке, многоножках и склизкой гнили залежавшихся овощей взрастили отвращение к подобным местам. Но звук шел явно оттуда, там кто-то был! Лика приоткрыла старую дверь – непроглядная мокрая темень клубилась внутри, было так черно, что затаись там хоть армия, все равно не разглядеть. Но даже сквозь мрак, по чуть уловимой волне воздуха Лика ощутила движение. Она тут же захлопнула дверь и стрелой бросилась обратно. Даже вернувшись в келью Лика не чувствовала себя в безопасности, она заходила туда-сюда по комнате, чтоб успокоиться и принялась тереть ладонями плечи. Её колотило от страха. Ох уж эти кельи, тут не бывает приятной теплоты, или жара или холод. Сейчас было холодно. Лика закуталась в рыхлую вязаную кофту и достала спички, чтоб разжечь печь. Пальцы подрагивали, занемели, спички не слушались рук. Коробок вырвался и с настойчивым хрустом ударился об пол. Бесчувственными руками Лика подцепила его обратно. Холод пробирал до костей, жался изнутри к ребрам, а сердце ухало уже где-то в пятках. Кто-то коснулся плеча. Лика вскрикнула.

– Что с тобой? – это был Юрий. Страх так заложил уши, что Лика не услышала, как он вошёл.

– Не могу разжечь огонь!

Юрий забрал коробок и потрогал печь:

– Камни еще теплые, разве ты мерзнешь?

– Я забыла протопить с вечера и тут сразу похолодало!

Было заметно, что Лику колотит, а в голосе звучали истерические нотки.

– Анжелика? – Юрий говорил мягким басом.

– Я испугалась.

– Ты вся дрожишь!

– Я услышала звуки за дверью в погреб и пошла посмотреть, кто там может быть, – Лика поняла, что слезы ужаса защипали глаза и не стала сдерживать рыдания, – Но я не подумала, что это может быть.. А вдруг там…

– Да кто там?! Кто тебя так напугал?

– Крыса!

Лика разревелась в голос и ткнулась лбом Юрию в плечо. Он тряхнул головой, не веря ушам:

– Ты…Ты настолько боишься крыс?

– О чем ты говоришь, они же чудовища! Проклятые грызуны с кожаными хвостами, они могут сожрать меня заживо или заразить дрянной болезнью! Если б я вовремя не захлопнула дверь, крыса набросилась бы на меня. Я и сейчас содрогаюсь от мысли о её голых рученках и этом шевелящимся носе; я потеряю сознание если крыса меня хотя бы понюхает!

– Брось, Лика, крыса не станет нападать, она скорее сама убежит от тебя.

– Нет! – Анжелика выкрикнула это слово. Юрий постарался успокоить ее, но она вырвалась, – Быть может при виде тебя, такого большого, сильного соперника она и убежит, но меня она сочтёт жертвой. Крыса может позвать сородичей своим тошнотворным писком, а вместе они разделяются с любым. Хитрые дьявольски твари!

Юрий примирительно коснулся ее ладони:

– Давай забудем о крысах. Сегодня я здесь и я их к тебе не пущу, а там расставим ловушки.

Притихая, Лика поглубже зарылась в его объятия. Юрий был крупным, высоким юношей с чёрной бородой. Анжелика ловила себя на мысли, что батюшка Иоанн в молодые годы мог выглядеть примерно также. Юрий был взрослее её во всех отношениях и куда как спокойнее. Ему не нравилось лазить к ней под покровом ночи, но Лика дала понять, что они могут видеться лишь на таких условиях – под эгидой мрака и щекотливой тайны. Он легко шел на уступки, что и нравилось Лике в нем особенно сильно – свобода выбора, свобода взглядов и отсутствие общепринятой косной морали. Помимо прочего, Лику забавляло пикантное чувство опасности от нарушения границ отцовских законов. Хоть ночь сама скрывала все секреты, но на свиданиях в кельи приходилось быть начеку. Что несказанно будоражило чувства.

8

Весь месяц дни тянулись серые, безликие. Сашка каждый вечер всматривался в небо, моля о ясной погоде. Он мечтал разглядеть меж туч серебристые звезды или хоть клочок ясных небес. Наконец, уже на исходе месяца, смурной апрель пошел на уступки.

Волдановичи жили в самом центре городка в большом доме из красного кирпича. Среди старинных построек, небрежно окрашенных и кое-как приведённых в божеский вид, особняк смотрелся бросок – яркая капля современности меж пыльной старины. По южному углу до самой крыши тянулись едва оживающие после долгой зимы плети красного винограда. В предрассветных сумерках дом выглядел таинственно и громоздко. Сашка перемахнул через забор и насторожился – где-то здесь могли таиться Прыткий и Любляна. Сашка опасался, что чуткие псы услышат вторжение, поэтому старался шагать потише. Комнаты всех сестёр располагались на втором этаже, более того, у каждой имелся свой, художественной ковки, аккуратный балкончик. Сашка находил это очень удобным. Он великолепно знал где находится комната его Регины и, спустя мгновение, в ее окно щёлкнул камушек. Через минуту, заспанная, укутав плечи пухлым одеялом – тёплая, румяна мечта поэта – она вышла на балкон.

– Сегодня? – тихо пробормотал она. Сашку взволновал весь её небрежный вид и голос, сонный с хрипотцой. Он невольно улыбнулся:

– Сегодня… Взгляни на небо.

И правда, небо было чистым, последние звезды таяли у горизонта; в утренней дымке далеко разносились птичьи трели; воздух, вязки и сырой, студеными струйками крался под одежду.

– Правда там уже прется какая-то туча, – пробормотал Сашка, отводя взгляд от горизонта, – Одевайся теплее, идём, – шепнул он Регине. Та покорно кивнула и скрылась с балкона.

Пришлось подождать, Регина, как всегда, собиралась долго. Наконец, она появилась и Сашка поторопился распахнуть перед ней ворота. Они шли медленно, мерно вдыхая плотный утренней воздух, который только-только стал оседать обильной росой на пресыщенную влагой почву, робкую зелень и тёплые заспанные стекла домов. Сашка почувствовал, как маленькая ручка скользнула к нему в ладонь. Он бережно сжал её, такую худенькую и хрупкую, словно птичка. На ходу Регина прижалась к Сашкиному плечу, он наклонился к ней, чтоб коснуться губами волос, вздохнуть их мягкий аромат, запомнить его, насладиться, а позже, возможно, мимолетно уловить его на своих руках, на рубашке или вороте куртки. Эти кудри были особым произведением искусства. Крупные и лёгкие, они почти правильными пружинами спускались ниже плеч, подпрыгивали, всей копной колыхались при каждом шаге. Регина никогда не заплетала свои волосы, а только причесывала их на разный лад, иногда сковывала их заколкой. У нее была интересная заколка в виде бархатной ленты, а когда Регина прилаживала ее, волосы копнушками дыбились и над лентой и под ней. Сашка любил эти волосы. Беспрестанно поглаживал их, ощущая на коже шелковистую плавность, тянул за пряди, распрямлял или пропускал их между пальцами, пока рука не запутается в кудряшках, но, что особенно завораживало, волосы Регины переливались всеми оттенками от каштанового до светло-жёлтого, сверкая рыжиной на солнце и привлекая кофейной мягкостью в сумерках. Сашка любил касаться волос и кожи, на крайней случай хотя бы краешка ее рукава. Присутствие Регины, даже сама мысль о существовании ее на белом свете рождала в нем непревзойденное чувство блаженства, эйфории, граничащей с восторгом. Сашка Чижов был влюблен давно, слепо и беспросветно.