Робокол

– Отдал бы океан, чтобы посмотреть, сколько женщин смогут ради Дао пожертвовать собой.

Но мы знаем, что такой вещи, как жертва, нет! Знаем, что есть игра Любви, а если это забыли, то Небеса напомнят и позовут в свой хоровод.

Истекало время, которое капитан мог находиться рядом с ней – с чистой душой, и с телом, источающим свет. Без счетчика было очевидно, как крепко обняла странницу лучевая болезнь. И только капитан знал, как глубоко смогла проникнуть Лойя в тайну «Робокола» и до какого горячего сердца сумела дотронуться.

Диалог

Звук был приглушенным, приходилось вслушиваться в каждое слово. Дима согласился, что она не откроет дверь, не обманет капитана. Два раза он просил ее подсесть ближе к стенке, чтобы лучше слышать. Нельзя. Лойя сравнила себя с огоньком, сжигающим материю. Она больше не была невидимой. Признавалась, что и прежде всего лишь показывала фокусы – материальный человек исчезнуть не может, а только способен сделать себя невидимым для окружающих.

– Мы говорим, как дети… дети после каникул, – произнес Дима. – Мне не поговорить, мне не выйти, мне все запретили. К черту! Слушай, Лойя, слушай, поскольку ты объяснишь. В Германии у меня есть ребенок, вот! Жены нет, любовницы нет, а ребенок есть. Сейчас у тети на воспитании… мальчик, третий год пошел. Тут сижу и думаю: ведь у крохи ни мамы, ни папы. Кем он вырастет?

Вместо ответа Лойя притихла. Потом всхлипнула и заговорила быстро, допуская речевые ошибки и не замечая их. Оказалось, и у нее пятилетняя дочь, и теперь тоже без обоих родителей.

– У нас в Японии не все так просто. Я – сикору ното, женщина-тень, моя дочь из этой ветви. Таким людям лишь два пути: один с мужчиной, отрекшимся от мира. Производная энергия, поддерживающая связь Дао мужчины с неправдоподобными картинами мира. Это необходимо! Дао отпускает душу отреченного человека от мира – воздушный шарик может улететь навсегда. Мое присутствие незримо, всегда только за спиной, всегда в виде тени должно удерживать воздух от попадания в Великий простор. Пока он жив, никогда я не буду видима целиком, но всегда буду видеть его спину, затылок, стриженую голову.

Но у меня ребенок, и этот путь я принять не могла. Меня должны были изгнать, но я пошла по своим правилам. Научилась в ваших фильмах!

О рождении Аою никто из попечителей не узнал – последние два из девяти месяцев беременности я неподвижно сидела в медитации. Но мне следовало стать странницей Дао и восстановить нарушенный баланс – таков кодекс. Сикору ното исключительно редко ступают на этот путь, ведь Дао не просто познание – это путь, и ты никогда не знаешь, к чему он приведет. Особенно женщину сикору ното, особенно ту, у которой тайный ребенок. Предки видят все, от них не утаить. «Робокол», схватка с Энрике и лучевая стихия – этого я и предположить не могла.

Аою в Йокогаме, у старейшины сикору ното, о которой все думают, что она сбежала на Запад. Она обязана растить Аою до шестнадцати лет и проследить, чтобы наследственная нить не прервалась; другими словами, Аою надлежит стать сикору ното – странницей, как я. Что я за мать такая, чтобы пожелать дочери отречься от жизни, не познать в ней ничего, кроме дисциплины?! Да, так они не дают прерваться линии Инь Дао. Так все устроено, так надо – ничего нельзя сопоставить с реализацией Дао. Но…

Дима слушал, не перебивая, и знал, что просто так Лойя не пустилась бы в длинный рассказ.

– Но дочь… ничего красивее ее я не видела на свете. Мне сорок два, я свое отжила. Но не она! – с надрывом в голосе произнесла Лойя.

– Мне вернуться в Японию? – наконец произнес он.

– Дима, я не знаю, почему говорю вам. Не знаю, кому сказать, а времени мало, времени нет! Расскажите другу, или капитану… Но нет, он поймет тогда, что я вас просила рассказать и втайне желала, чтобы капитан освободил мою дочку. Это неправильно, он следует своему Дао – его путь пролегает над всеми нашими. Он и вас спасает…

– Да что вы все заладили! Не надо меня спасать, я взрослый мальчик и отвечаю за себя сам…

– Извините, Дима, вы… Не вы так решаете, не в вашей власти махнуть на себя рукой. Лучше сами откажитесь от этой свободы, от этого права. Вам же дали знать. «Робокол»!

– Я раскромсаю эту груду ржавого консервного хлама! Тут дряхлые иконы. Храмом не пахнет, и близко нет. Только одни подлецы убивают других. Хорошенький, веселый пароход. Я устал от этого лицемерия!

Дима заметался по каюте как ужаленный, сбивая кулаки в кровь. Собеседница притихла. Потом женщина сикору ното тихо отошла от двери. Ее роль в жизни юриста окончилась.

Корабль влекла по волнам сверхъестественная сила. Невидимый тактик втягивал всех в свою очередную затею. Лойя тоже спешила. Она торопилась скрыться, чтобы не нашли ее дочь. Много надо было сказать смотрительнице, но так мало получилось посмотреть на Аою. В итоге Лойя скрылась, не оставив ни единого указания, а теперь знала – смотрительница будет поступать, как сочтет нужным; скроет подлинную мать, отдаст в общую школу и похитит оттуда, когда Аою освоит алфавит и письмо. Если Дао убережет, девочку не вычислят, и в четырнадцать лет старуха откроет ей путь, тот же самый, каким следовала мать. Но кто знает – будет ли весь замысел исполнен точно?

Что, если вмешается этот немец-юрист, если отыщет Аою? Лойя отчаивалась предполагать, как развернется тогда судьба ее девочки. Но сердце стучало ровно. Женщина не могла больше позволять себе тревог. Болезнь прогрызала закаленную психику. Не дойдя до капитанского мостика, она упала без чувств, но брызги от волн вернули ее в сознание. Шатаясь, она засеменила дальше.

Лойа не смотрела по сторонам, не слышала, как позади со звоном разлетелось стекло и юрист, сам не свой, выпрыгнул на свободу. Наконец перед ней возникла дверь. Не заперта. За дверью образы индуистских святителей – прекрасных и величественных; никто не угрожал, но одновременно они были недосягаемы для мирского зова. Лицо капитана как одно из них и, в то же время, человеческое.

Долгожданный отдых странницы

Он ожидал ее и хмурился – как ни противься, конец наступает. Нет, не все, причина не та… Совершить, может, в десятый раз, то, к чему по жизни он не привык и что никогда не сможет полюбить. Потому как полюбить такое нельзя. По бездушному, не им придуманному закону освободить другого можно, лишь взвалив его ношу на свои плечи, а иначе нет. Когда капитан только увидел фото немца. И когда всмотрелся в надменное, молодое лицо, уже испорченное дурными наклонностями. Тогда то Небеса открыли себя, и подтвердили. Их тихий шепот струился вместе с шелестящим блаженство. Ниспадал в омут сомнений и неприязни. Море, сырое и безликое, – шарф, опоясывающий неотвратимую сцену. Кто оно людям? Свой или неприятель? На его широкой груди возможен вояж бесконечности, но оно же и скрывает врага. И так всегда: где одно, там и другое.

Капитан пропустил Лойю внутрь каюты, а сам поспешил выйти на воздух. Он открыл рот переспросить. Но она ответила прежде вопроса – да, согласна! Мужчина все же спросил; такие вещи должны услышать там, наверху, в Такпане – последний вопрос и последний ответ.

Еще раз она звонко произнесла «да», истратив силы на этот слог, и дополнила ответ кивком головы. Было видно: она шатается и вряд ли сможет удерживаться на ногах. А дальше мучительные дни, когда она станет сопротивляться болезни, одерживать одноминутные победы и терпеть часовые поражения. Страдания!

В это время Дима вскарабкался на контейнер, откуда надеялся увидеть Лойю. Ветер хлестал по телу, ударял в щеки, нос. С этого места мир выглядел серой пустыней, куда занесло несколько ржавых, обгоревших коробок с глазами-окнами. В одном из них Дима увидел свет. Мелькнул и нету, но ясно, от чего он исходит. В открытой двери обгоревшей рубки показалась спина капитана, он что-то говорил, ветер не позволял расслышать. Но Дима услышал «да», не оставлявшее сомнений в том, кто находился внутри. Потом все произошло быстро. Капитан достал свой пистолет и прицелился.

Зачем целиться, если она близко. Боится скосить, хочет покончить с одного выстрела…

Мысль мелькнула, не успев собраться в слова, – как бывает в состоянии нервном, излишне возбужденном. В потерявшем контроль теле; паралич и длинные секунды. Та-да-дах… Хлопок выстрела вывел Диму из ступора.

Стали слышны голоса людей, всех, кто готов был к перестрелке и интересовался лишь одним: своего или отступника. При виде живого капитана с пистолетом на лицах заиграла улыбка.

– Он! – заорал Дима. – Убийца, он! Застрелил Лойю, смотрите, смотрите! Она внутри, в рубке. Это он ее застрелил! Доктора! Еще можно спасти….

Дима уже скакал по контейнерам, и опередить его мог только Хэндборо, который пока не понимал, что случилось, но знал, что может произойти. Инстинкт повелел моряку защищать капитана, пусть даже тот был при оружии, а безумец с голыми руками.

– Я видел. Он целился, он убил. Это второй раз… Там, внизу, он пробовал ее застрелить, она исчезла. Да уберись ты от меня… Я видел, я свидетель, я тебя засажу до конца жизни!

Дима сообразил-таки, что криками только вредит себе, и перестал рваться в бой. Он сделал несколько глубоких вдохов, стараясь не рухнуть в истерику. Хэндборо держал смутьяна, то и дело косясь на Сострадательное Око.

– Господа! – громко провозгласил капитан. – Лойи больше с нами нет. Она отдала свою жизнь за… это касается ее, ее судьбы. Обычные женщины неспособны так поступать, но она это сделала…

Дима заорал, что все обман, убийца заметает следы, сами посмотрите, что он натворил. Пришлось заткнуть ему рот картузом Хэндборо.

Новый капитан

– В рубку я не разрешу заходить никому. Радиация! Предельный уровень – женщина светится, все видели. На сегодняшний день, на весь сегодняшний день у вас другой капитан – Лойя. Все, кто не согласен, могут брать шлюпку и убираться с «Робокола»! Рауль, ты должен выкрикнуть это в трюм, используй усиление, чтобы все они узнали: на двадцать четыре часа Сострадательное Око отстранен от должности капитана судна! На вечернее построение я встану в хвосте. Такпан построил это судно, пусть теперь ведет его…

Даже Хэндборо выглядел удивленным. Без живого капитана им не обойтись. Такпан как раз и назначил капитана, а тот перекладывает ответственность.

Сострадательное Око снял фуражку и закатал рукава, готовясь расчищать хлам после пожара. Диму повели обратно, но Сострадательное Око нагнал их и высвободил рот юриста от затычки.

Не дожидаясь брани, он сделал знак Хэндборо отпустить Димину руку и сразу получил удар в лицо, немного смазанный, но злой.

– Вторую щеку подставлять не стану! Будь я капитаном, тебя бы ждал трибунал. Благодари Лойю!

Дима не ждал этого хода и не мог сообразить, как сопротивляться дальше.

– До Австралии около пятнадцати часов на малом ходу. С тобой пойдут Джузеппе и Рауль, и любой, кто еще пожелает. Хэндборо, ты тоже можешь, с братом я справлюсь… Хватит, он уже далеко зашел. Он болен не меньше, чем была наша Лойя.

– Убийца, подлец… ты будешь мне указывать, что делать! Пусти меня к ней, она жива…

– Не только жива, она – капитан! Ты же не станешь возражать, что у Небесного корабля должен быть Небесный капитан?

Продолжать разговор мешал нарастающий гул. «Робокол» резко нарастил обороты. У корабля появились скрипы, каких раньше не было, – казалось, он ожил и тоже хотел вступить в разговор. Капитан укрыл лицо от брызг, поднял воротник и стал уходить.

– Ну, раз он не капитан… – строптивый юрист принялся выкрикивать, что вправе ему не подчиняться, что Коаю будет хуже, поскольку на берегу Дима первым делом доложит об убийстве. Сострадательное Око не оборачивался, хотя все слышал.

– Ему такой подарок только на руку, – начал Хэндборо, говоря об Энрике.

Дескать, негодяй только и ждет, чтобы все перессорились, и потом по одному – раз, и в море. Хэндборо крепко удерживал Диму. Последние наставления Сострадательного Ока об Австралии что-то изменили в Хэндборо, и задали Диме много загадок.

Хэндборо заговорил о посторонних вещах. Юриста охватило чувство нереальности. Хэндборо говорил, мы именуем собой лишь крошечная индивидуальность, которая дрожит от каждого шороха. Ее гложет страх потерять никчемный набор тайн, какие составляет собой личность. В то же время, никто не хочет быть копией другого, пусть даже и совершенного и с крыльями за спиной. Но Сострадательное Око иного типа – что у него есть, он отдает, не держит для себя ни денег, ни славы. Никому не мстит и не делает долгов, потому как не прекращает своей самоотдачи. Сострадательное Око не отделяет себя от команды, и в этом признак его бессмертия.

– Вы тут с ума посходили! Ты из убийцы делаешь святого?! Я сам видел…

Тут Дима засомневался в том, что видел: та сцена была очевидной, капитан стрелял, хорошо целился и, наверняка, выстрелил наповал. Но Дима не видел самой смерти. Он снова дернулся в надежде вырваться и проверить. Но подоспел Рауль и стал помогать держать строптивого.

– Вы поедете в Австралию! Так надо, значит, так для вашего же блага… – слова, сам голос Хэндборо звучали так, будто он сделался священником, – эдакий настоятель в сане и с военной подготовкой. Уводя Диму к единственной моторке, Хэндборо говорил и говорил, и было заметно, что он переживает какие-то свои, возвышенные и много значащие для него чувства, а слова – это попутный шорох. Старый моряк восторгался! Но чем – ни Дима, ни его бразильский товарищ не понимали.

Терра Аустралиа

– Вам доводилось бывать в Австралии? Чудная земля… у них все есть, ничего их народу не надо. Аборигены, и те в наличии. Не знаю, что Тасико задумал, он мелкая фигура… Им Австралию не одолеть, нет! Пусть побалуются, потом пройдет, всегда так… Да, чуть не запамятовал: Тасико вам предложил работу, прямо там, недалеко от Брисбена. По вашей части: правовые дела, сделки, контракты. Этот их остров, на него столько бумаг уйдет, сколько он сам весит. Так что расправляйте плечи и за дело! Тасико не скуп…

– А если мне этого не надо?! Почему здесь принято решать, что мне делать, куда мне прогибаться? Думаете, раз я на родине обделался, теперь мне можно все что хочешь в рот совать?

– Всегда есть выбор! Просто если вы такой герой, то до следующего дня рождения не доживете…

После слов Хэндборо Диме невольно вспомнился свой возраст. Тридцать два, тридцать два, тридцать два… Да всего только один год! Вспомнилась мать, ее фотографии в рамочках и без, взгляд, чаще с укором. И сколько раз он поступался совестью, зная, что она не одобрит. Почему тогда таким родила? Если сама идеальная, отчего сын вышел изгоем, хитрой лисой, мерзавцем и… убийцей?

Горько, мысль эта царапала и имела скверный привкус. Скрытые суетой идеи повылезали наружу; так много и все про одно – ведь как хотел он порадовать мать в этом малом, хотя бы в одном… Жениться в тридцать три!

Годами он пытал себя этими мыслями, отчаивался и, наконец, к своему успокоению, позабыл. И тут, на тебе – опять! Еще в Германии он решил, что даже за неделю до тридцати четырех отыщет в деревне косую девку, влюбит в себя и уболтает на свадьбу – все, чтобы только в самый-самый срок. Это был пунктик, нарушать его, значит казнить себя до конца века.

Есть вещи, помня о которых, можешь отодвинуть смерть или… дождаться дня рождения.

Старое имя

«Робокол» шел на пике скорости, быстрее мчатся только торпеды. Никак не удавалось спустить на воду катерок. Без рулевого корабль дергало, а скрип уже заглушал остальные звуки. Хэндборо сказал, что спасает их Лойя и Такпан, упорно называемый им Небесами. Такпан не дает поцеловаться с рифами и самостоятельно корректирует курс. Топливо давно закончилось, и оставалось гадать, на какой такой силе шел Небесный фрегат.

С собой Сострадательное Око снарядил неполную канистру с горючим, сам собрав по трюмам остатки в бутылках и жестянках. Немолодой мужчина, он шустро работал и в тельняшке был неотличим от остальных матросов. На лице его читалась сосредоточенность, но без напряжения, без мрака, какой вызывает беспокойство. Дима неотрывно смотрел на него, хотя Сострадательное Око всего пару раз остановил на юристе свой взгляд – когда передавал сухофрукты и когда просил поблагодарить Тасико.

– Да, и тете твоей мой земной поклон! Помню о ней, ее подарок и вот это письмо. Хорошая у вас родня, Дитер.

Диму полоснуло холодком – получалось, он снова Дитер. «Робокол» имел право присвоить ему другое имя, а вне его влияния он превращался в того, кем был. Но ведь с ним произошли перемены! Иначе не слушал бы он сейчас этого человека, а поливал всех оскорблениями – и это в лучшем случае. Многое поменялось местами, отсохло, а что-то добавилось. И все это пока он был на корабле. Но больше всего остального изумляло его волшебство невозмутимости.

Эта магия добиралась до каждого, и в конце концов охватила Диму. Жалкая горстка моряков, несущийся к смерти корабль, всезнающий и несговорчивый враг в чреве стонущего брига, однако все сейчас здесь. Хэндборо корчит гримасы и прячет глаза, чтобы не распустить улыбку во все лицо. Он рад так, что раньше его таким не видели. Молодчина! Держится, маскирует чувства – но как скроешь то, что брызжет наружу? Как Хэндборо, так и капитан-во-временной-отставке – от них будто бы свет струился. Дима даже принялся усиленно моргать, чтобы отогнать наваждение.

Необъяснимо и другое… ему не хотелось отрываться от ауры, волшебства, которое окутывало этот разбитый мусоровоз. Это как выходить из театра, где только что отыграли твой любимый спектакль и актеры еще все на сцене; кланяются, шлют воздушные поцелуи – невозможно уйти.

Но в просветах неземной эйфории проглядывала луна здравого смысла. Спускаясь в катер, Дима окунался в другой мир, которому был обучен, который когда-то навязали и сделали привычкой.

Надо срочно сообщить Гюнтеру! Корабль его, а творится черт знает что… Гюнтер должен знать.

Следом спустился Рауль. По нему было трудно заключить, рад он бегству с обреченного корабля, или тоскует, что не встретит последний бой. Но бразилец не мешкал, двигался проворно, характерно для моряков «Робокола». Диме сперва казалось, что персонал нюхает наркотики, потом эту живость он приписывал встречам с солнцем. Вернее всего, Рауль просто перенял манеру, хорошо подражал, как делают молодые, зеленые моряки, до конца не понимающие мотивов бывалых стражей моря.

Как юнец он, возможно, рассчитывал вернуться – отгулять каникулы и снова в приключение.

– Тут у нас и телефон спутниковый, – первым делом оповестил бразилец, – когда капитан починит радио, мы с ним свяжемся!

Дима понимал: все пустая надежда, меняется мир, прекращают двигаться маховики старых правил. Назад дороги не будет! Но про телефон запомнил, и лишь отплыли, достал массивную трубку с антенной.

Рауль выказал озабоченность, но Дима уже жал на клавиши.

– Это судно не может по чьему-то хотению плавать куда заблагорассудится. У него есть хозяин, и я представляю интересы владельца… Алле, алле!

Нагнать и уничтожить

Средств на счете было на минуту разговора с Германией, поскольку последнее пополнение делали год назад. Об этом методично сообщал голос авторобота. И тут прорвался голос тети. Она тараторила, словно не было никакого собеседника.

– Там мало денег, а ты звонишь по пустяку! – вмешался Рауль и протянул руку, чтобы забрать трубку. В это время тетя, наконец, узнала звонящего. Дима услышал ее возглас и успел выкрикнуть, чтобы пополнили счет на спутниковый телефон. Рауль завладел трубкой и с укором посмотрел на Диму, в то время как тот с ужасом глядел через его плечо.

На них на полном ходу шел «Робокол». С борта кричали и махали руками, но ветер уносил голоса прочь. Энрике решил поквитаться с беглецами старым пиратским способом.

Катерок стал уворачиваться, как мог. Рауль крутил руль, а Дима кричал, в какую сторону убегать. Хватило бы одной крупной волны, чтобы бросить их назад, против движения. И тогда скорость и масса «Робокола» смяла бы скорлупку за секунду. Но чтобы двое неопытных бедолаг увели катер – в такое ни они, ни их друзья на корабле не верили. Дима чудом угадывал нужные стороны, и до рокового столкновения всегда оставалась пауза в минуту.

На «Робоколе» сбились с ног, все хотели понять, откуда «смотрит» Энрике. Для спасения ребят нужно было отыскать и уничтожить его «глаз». «Не успел, хотя должен был», – теперь Сострадательное Око покусывал нижнюю губу, глотая досаду. Он обязан был знать, что, когда ум хочет увидеть, испытать себя в процессе видения, он создает способность. Энрике сделал так, чтобы возник орган зрения. Но «Робокол» должен был возразить: он не стерпит, чтобы его силами неограниченно долго пользовались самозванцы.

Сострадательное Око добрался до своей каюты и постучал в закрытую дверь.

Никто не ответил. Мужчина постучал еще раз и только после этого решился зайти.

Темным неподвижным пятном на полу лежала Лойя. Ее тело по-прежнему светилось. Долго находиться в этом помещении было неблагоразумно. Но только здесь мог поселиться «глаз» противника. Семена мечты, как храброй, так и низменной, обретают реальность в приюте богов. Из широкого иллюминатора Сострадательное Око видел, как то и дело беспомощные пловцы возникают то по правому, то по левому борту, но никак не могут оторваться от «Робокола».

– С вашего разрешения, капитан, я поищу здесь предателя. Только из вашей рубки можно так наверняка видеть, вот я и думаю, что «оно» здесь, – произнес Сострадательное Око.

– Ищи! Убийца…

Сострадательное Око от неожиданности вздрогнул. Голос не мог принадлежать Лойе, однако сперва он именно так и подумал. Насладившись эффектом, голос продолжил, что готов выслушать, какую цену командир даст, чтобы «Робокол» отстал от молокососов.

– Ты?! Брат-предатель. Что ж, я совершил все, предложил все, и все получил. Мой ход сделан, и ничего не осталось незавершенным.

– Что слышу? – притворно удивился голос. – Зло должно быть повергнуто, а ты убегаешь и не принимаешь сражения?! Плохо, скверно: Такпан сверху не оценят твоего поступка.

– Все совершено по его указанию; нет, меня больше нет в игре. Я получил обещание! Мальчишке – всю полноту милости. Чего им желать еще? Чего еще желать мне?

– Ты вошел к убитой тобою женщине, чтобы сорить глупыми фразами. Как это нетрудно – видеть сквозь людей, даже таких, как ты! Ну, так полюбуйся на шпионку – а то ты не знаешь, что она шпионила за мной. Полагала, я не вижу тонкий мир. Где она теперь? И ребятишкам не повезло. Хотя Дитер имел задатки помогать моему делу. Жаль, что вижу этого парня в последний раз. Ну, а ты – ты убей себя совестью, что, так много отдав за них, ты за минуту все потеряешь. Это ведь жертва! Жертву ты любишь…

Сострадательное Око, наконец, отгадал, где спрятан глаз. Изловчившись, он схватил стул и всадил ножкой в неприметный транзисторный приемник на стене. Было ясно, скоро появилось бы другое око, но минуту он выиграл – «Робокол» заметно сбился с курса, хотя перепуганные люди на катере этого не поняли и продолжали маневры.

Одновременно Сострадательное Око заметил, как с востока блеснула молния. И, хотя это было вдалеке, может, за десятки миль, корабль тряхнуло точно в такт всполоху света. Зарево заметил и Дима. Он стал вглядываться, надеясь увидеть военный корабль. Стал слышан звон.

– В нас пустили ракеты? Что это за звук…

Рауль оторвался от штурвала и, повертев головой, ответил, что звонок идет изнутри их катера: спутниковый телефон.

– Эй, капитан звонит, ну, отвечай же! – завопил бразилец.

Дима поднес аппарат к уху и закрыл микрофон рукой. Вокруг шумело, им вновь наступали на хвост. Но Дима менялся в лице и неотрывно глядел на восток. Оттуда теперь приходили яркие вспышки, вся восточная часть неба озарилась могучей зарей. Рауль попробовал смотреть в том направлении, но глаза слепило. Казалось, десятки прожекторов разом ударили в их сторону. До него донесся искаженный голос Димы:

– Это, это из дома… барон, старик Гюнтер, скончался. Такие вот дела!

То ли Дима не замечал, то ли так его сразила новость, но от света он не прятался. Он увидел другое, то, чего не мог разглядеть Рауль. Борт догоняющей их «Робокола», будто сотворенный из зеркала, вспыхнул таким же ярким светом. Крохотный катер с двумя неуклюжими пассажирами оказался меж двух огней. Рауль все силился разглядеть восток, Дима – понять, что творится с кораблем.

– Да смотри же, там не одно, там несколько солнц! Не могу сосчитать: может, десять или больше! – закричал Рауль.

Дима обернулся на голос и сразу ослеп. Если бы сварка металла проходила прямо перед его носом, наверное, и тогда световая дуга не так сильно повредила бы зрению. Он полностью перестал видеть. Но когда Дима сослепу споткнулся и упал на дно катера, он внутренним взором воспринял сотню солнц, одновременно взошедших на небе. Это было страшно и величественно.