Свет небесный

Прежде всего, надо собраться с мыслями, и Леня Мухин направился к поваленному тополю и гостеприимно раскинувшимся ветвям – месту незабываемой беседы с Танюшей. Уже приближаясь, услышал негромкий, малопонятный из-за скрытого смысла, писклявый говорок, не оставляющий сомнений в его принадлежности.

– Чего остановился! – донесся резкий голос Петьки. – Мы тебя давно поджидаем.

По интонациям о доброжелательстве не могло быть и речи, два паренька настроены агрессивно. Но подвинулись, освобождая место на отполированном стволе тополя.

– Я и сам хотел с тобой поговорить, – с показным спокойствием присел Мухин. – Пообщался с Татьяной, но мало продвинулся.

– Хочешь добрый совет? – Рябов повернулся к Слизняку. – Ладно, иди домой, у нас мужской разговор.

– Дак рано еще, – попытался задержаться любопытный паренек.

– Иди! – остановил возражения Петька, продолжил, глядя в след приятелю: – Чего от Таньки надо?

– Хорошая девушка – помогает.

– Не знаю, чего ты там вообразил… у Тараскиной в голове другое, и бабка у нее строгая.

– Я собираю информацию для газеты и не вижу разницы между тобой и другими… и Татьяной – тоже.

– Чего хочешь знать? Тут все про всех знают. А девчонку оставь в покое!

Надо бы возмутиться наглым требованием, но Мухин в очередной раз увидел большие возможности проникнуть в скрытую жизнь двора. Собственно, на это намекал ревнивый парень – лишь бы избавиться от непрошеного корреспондента. Терзается в сомнениях, машинально ветки обламывает, ботинками нервно стучит.

– Все про всех… К кому я могу обратиться в первую очередь?

– Есть тут писака один… Алексеев… еще и почтальон, хорошо меж собой гуторят – к ним бы шел. Вообще-то сам удивляюсь, Сергей Петрович – замкнутый человек, неразговорчивый, порой слова не скажет, полный контраст жене. Та ведь что… сумасшедшая, лезет, куда не просят – ну, как ты. Их давно знают, с Мариной никто не дружит: наврет что-нибудь, а Сергей Петрович…

– У него откуда сведения?

– Пишет он, вот и присматривается, за женой следит…

– Дикая штучка?

– Ага, – понял о ком речь идет Рябов, – если не хуже.

– Не пойму.

– Думаешь, кто чего понимает. Только с виду всякий хороший, а коснись ближе – с души воротит. Перекинулся с Витькой парой слов…

– А Витька…

– Зять ихний. Обещался он с завода принести ножовочное полотно. Сам слесарит. Ну вот, а я в журнале присмотрел кинжал, хотел сделать точно такой же. Так Маринка подслушала, схватила Витьку за шиворот, на меня глянула – мороз по коже. Теперь Витька с ихней дочкой квартирку снимают.

Из обрывочных высказываний Рябова складывалась не очень привлекательная картина семейных отношений, но и только. О конфликтах в семье писателя Татьяна тоже упоминала. Парень всеми силами старается отвести внимание Мухина от девушки. Понятное желание, не требующее дополнительных разъяснений.

– Как зовут почтальона?

– Иван Быстров. Сам по себе он тоже не разговорчивый. С ним никто не связывается – он в округе самый сильный, знает он про всех. И каждая собака его знает.

– С чего ты взял?

– Не знаю, – пожал плечами. – Сразу видно, когда чего делает.

– Да кто он такой!? Все горазды хвалить.

– Пацаны говорили, откуда-то приехал, квартиру купил… Чего пристал!

– И это все, что можешь сказать?

– Отстань от девчонки! – В руках Петьки угрожающе хрустнула толстая ветка.

Бесполезно возражать, но и соглашаться никак не хотелось. Парень настроен решительно, будет чинить препятствия – это уж точно. А если замешен в гибели Казакевича…

– Я подумаю. – Леня Мухин посчитал разговор исчерпанным и оставил Рябова со всеми его пресловутыми правами на девичье сердце.

Вышел из укрытия и удивился освещенности двора. Посмотрел вверх, а там среди ярких звездочек месяц повис – совсем как у Гоголя на хуторе близ Диканьки. Вот ведь обратил внимание, зато в квартире у дворничихи ничего не видел, кроме девушки. В каком окружении она живет… теперь случая не представится. Ничего не говорила о почтальоне.

Несмотря на сквозящую в речах Петьки предубежденность, личность почтальона заинтересовала Мухина. Сама профессия предполагает осведомленность Быстрова в отношениях многочисленных семейств, с которыми приходится общаться по делам службы, серьезные конфликты не могли пройти мимо его внимания. Подробнее Рябов не стал распространяться, хотя его убеждение по поводу физического превосходства почтальона наводило на размышления: возможно, существовала какая-то тайна, связывающая его с местными ребятишками. Также немаловажны беспокойство и суета вокруг Татьяны. Так или иначе все жители двора объединились в обособленные группы. Знать бы еще, по каким признакам или интересам. Строго выдерживается дистанция. Обнадеживающий подход к решению поставленной задачи, сулящий неожиданные открытия.

Итак, почтальон?

Он увидел романтику. Есть множество людей, без всякого энтузиазма выполняющих повседневную работу, получающих удовольствие только при подсчете заработка, а Иван Быстров расширил рамки своей деятельности и выделил притягательную цель – возможность постигать тайны, недоступные для других профессий. Тайны завораживали, к ним он устремлялся. Вовремя вспомнил братьев Знаменских, ставших знаменитыми бегунами в результате рабочей необходимости. Не обязательно тихоходом передвигаться по жилищным задворкам, и он в первый же день оделся по-спортивному, надел легкие кроссовки. И… работа превратилась в увлекательный процесс.

Сначала не все шло гладко, но не прекращалось восхождение на вершину. Вершину чего!? Ответ терялся в дебрях импульсивных образов, но Быстров знал: ответ найдется. Главное – бежать, бежать… Хотя в минуты спокойных размышлений появлялись сомнения в своей нормальности. Например, живут люди и воспринимают жизнь как естественную смену труда, отдыха и развлечений. Очень простое решение жизненного кроссворда: деньги дают материальную основу для остальных составляющих. И вдруг – открытие. Оказывается, человечество ошибается в принципе, рассматривая трудовую деятельность как путь к самоутверждению. Осознание своего Я происходит в воссоединении с вселенской идеей – это и есть неутомимое, осознанное и все более захватывающее движение к вершине. Сама деятельность, если не помешаться на деньгах, позволяет размышлять, осмысливать бытие свое и людей, с которыми приходится общаться в процессе работы.

Квартира №6 в угловом доме запомнилась с первой встречи с хозяином. Сочувствие? Приоткрытая дверь. Пожилой благообразный человек с тяжелыми, как и очки, чертами лица мнет в руках полученный по заказу журнал, одновременно оценивает Быстрова пытливым взглядом. Виноватым голосом пытается разрешить конфликт, затеянный его женой.

– Подумаешь, газета. Ну, вытащили ребятишки. Из-за баловства. Пальчики тонкие, легко проходят в почтовый ящик.

– Какие пальчики! – не унимается жена, привлекательная, не старая брюнетка с черным испепеляющим взглядом. Массивным телом старается оттеснить мужа. – Они специально не кладут газеты, потом перепродают.

Иван понимает смущение человека, живущего бок о бок с женщиной, далекой от общечеловеческой любви. Милосердие и доброта для нее являются надуманными понятиями, и жизнь представляется из череды завоеваний. Чего и зачем – остается догадываться.

– Могу предложить взамен бесплатные газеты, вот специально принес.

– Что толку в бесплатных газетах! – еще больше обозляется женщина, размахивая правой рукой, как топором. – В них дурацкая реклама и несколько грязных анекдотов. Ну, еще парочка глупых статей, перепечатанных из других газет.

– Значит, могут заменить потерю.

От явной насмешки она теряет дар речи, переводит остекленевший взгляд с почтальона на мужа и обратно, круто поворачивается и захлопывает за собой дверь, оставив обоих на лестничной площадке. Судя по нервозности, торопилась на кухню, откуда запахло жаренным.

– Вы не огорчайтесь, – спешит успокоить Быстрова благовоспитанный хозяин. – Пошумит, но жаловаться не станет. Характер такой.

Позже Иван ближе познакомился с Сергеем Петровичем – конечно, благодаря зловредности его жены. Чтобы избежать повторных конфликтов, он не клал газеты в ящик, а поднимался на второй этаж, звонил, встречался с подслеповатым взглядом, молча протягивал почту. И Сергей Петрович однажды расчувствовался.

– Как вас зовут, мил человек?

– Иван. Можно на ты.

– Вижу, ты добрый человек. В наше время не приходится рассчитывать на добропорядочность, и твое рвение, Ваня, очень похвально, можно отнести к исключению. Понимаешь ли, трудно ладить с людьми, они разные – нередко приходится выслушивать хамство. Так?

– Да, – кивнул не лишенный отзывчивости Иван. – Но мне нравится.

– Вот! – мгновенно оживился Сергей Петрович. – И я так считаю. Проходи, есть чем угостить. Можно и винцо. Что мнешься – вижу, не девица.

– А…

– Ее нет, в поликлинике она.

Иван отбросил понятные и обоснованные опасения, шагнул в квартиру. Ему сразу понравилась духовная атмосфера, в которую никак не вписывалась скандальная женщина.

– Не верится, чтобы одна ваша супруга могла в такой опрятности содержать квартиру, – деликатно резюмировал он.

– Она не при чем, – отмахнулся хозяин. – Приборка – это моя прерогатива. Я работаю исключительно дома – занимаюсь литературными опытами, если можно так выразиться. Дочь плохо понимала, а жена… Им нужны деньги, а я хочу жить в согласии со своей совестью. Понимаешь? – Он сверкнул на Ивана стеклами очков, тут же благодушно добавил: – Садись, куда удобнее. Расскажи о себе. Например, чем тебя привлекает работа. У нас немногие рискуют заниматься любимым делом. Обычно для души есть хобби, э-хе-хе.

Странно выглядела веселость Сергея Петровича при его зависимости от настроения жены, но Быстров разомлел от бархатного стелющего голоса, мечтательно смотрел в чашку с дымящимся кофе, легко воспринимал проникновенную речь. Проникновенная? Конечно, Сергей Петрович естественным образом старался заглянуть в душу собеседника, поковыряться там, как если бы имел дело с собственной библиотекой.

– Не задумывался, получилось само собой. По утрам бегал… много. Решил то же самое делать за вознаграждение.

– Умно! – еще больше развеселился Сергей Петрович. – А как насчет карьеры? Жизнь-то молодая.

– Карьера… пока не задумывался. Живу, как дышится. Никому дорогу не перегораживаю, и меня не трогают. Попутно изучаю психологию, пытаюсь передать изобразительными средствами.

– Ничего, могу помочь определиться. Ты заходи почаще, вместе покумекаем.

– Простите, работа!

– Ну вот, заладил. Смотри шире! Общение является частью твоей работы. Представь… добро почтой… Хорошо звучит?

– Еще как!

– Вот и заходи. А жена… Марина из другого мира, мне ее жаль… я всех жалею. Дочь такая же. С пеленок занимался, вкладывал душу.

Несомненно, тема дочери здорово беспокоила Сергея Петровича, при ее упоминании на глазах проступили слезы, а речь обрела трогательные интонации, стала заметно тяжеловесней.

– Вам то что!? Дочь – самостоятельная женщина, живет своей жизнью.

– Не скажи! Впрочем, ничего удивительного. Когда вложишь душу, то каждый ее шаг станешь выверять по собственным ощущениям. А, что там! Иногда приходится сожалеть о потерянных годах и бесплодных деяниях.

– Не верю в бесплодность. Скоро или чуть позднее появятся благодатные всходы.

– Эх, мил человек! И я надеюсь – этим и живу. Стоп! – Сергей Петрович снял тяжеловесные очки, двумя пальцами помассировал переносицу, посмотрел поверх головы Быстрова. – Любишь книги читать?

– Как всякий человек.

– Я не о том! – Он решительно поднялся. – Подойди сюда. Видишь, полки заставлены. А есть маленькая полочка – особенная. И книжонки не простые.

Так вот, шаг за шагом, Сергей Петрович вызывал все больший интерес у Быстрова. Иначе и не могло произойти – как говорится, на ловца и зверь бежит. Его замечание по поводу сущности профессии почтальона попало в десятку. Разве не с этой целью Иван Быстров пошел на низкооплачиваемую работу? Спорт спортом, а дома у почтальона всегда в рабочем состоянии мольберт, и краски разложены в боевой готовности, тут же пачка чистой бумаги. За короткий период деятельности накопилась кипа портретных зарисовок, любопытных своей психологической направленностью.

– У меня собралась хорошая коллекция книг по различной тематике, – продолжал Сергей Петрович. – Вот эта, например, «Путешествие на «Каллисто» Олега Игнатьева ничего тебе не говорит?

– Наверно, познавательная книжка.

– Не то слово. Взгляни! – Хозяин открыл титульный лист. – Видишь? Елене от Олега Игнатьева. И подпись автора и год 1988. Что скажешь?.. Книга не моя, и таких много. Рядом – «Карач—Мурза» Михаила Каратаева… правда, не с авторским автографом.

– Как они попали к вам?

– Вот! У меня своеобразный интерес… В мусорных баках не копаюсь, но книги вижу издалека. А эту, – Сергей Петрович выдернул из примечательного ряда сверкающий суперобложкой объемистый томик детективов. – Очистил от пищевых отходов, когда сам выносил мусор. Нет дарственной надписи, но и без нее ощущается история. Потрогай!.. Исходит тепло.

– Вы меня покорили, – признался Быстров, глядя на оживленного собеседника, протирающего носовым платком вспотевшие очки. – Семья может вами гордиться.

– А! Называют мусорщиком, да уж я привык.

Расстались они друзьями, крепко пожимая руки с обещаниями продолжить взаимоинтересную беседу. И когда Иван пришел в свою квартиру, то в первую очередь кинулся к мольберту, попытался в экспромте отразить первое впечатление от общения с неприметным, но удивительным человеком с богатым духовным миром. Как он не старался, не мог достичь сходства, изображение выходило карикатурным, лишенным поэтической одухотворенности. Не получалось целостного психологического образа. Как истинный художник, пусть неосознанно, Быстров почувствовал за внешней благопристойностью Сергея Петровича скрытый от внешнего взгляда иной мир, скорее всего – не очень привлекательный. И он загорелся непреодолимым желанием разгадать психологический ребус, иначе работа почтальона теряет духовно притягательную познавательность.

Ребус?

Близился новый год, но не чувствовалось предпраздничного настроения – всему виной отсутствие снега и сильные заморозки, из-за которых откладывались работы по художественному оформлению города. Присутствие в заиндевевшем городском пейзаже легко одетого почтальона в некотором смысле поднимало жизненный тонус горожан, но вызывало неоднозначные улыбки.

– Слушай! – встал на его пути плотно упакованный в шубу долговязый, еще не старый, трясущийся мужичок. – Ты сделал вызов зиме. Постой…

Без сомнения, не мерзнущий и не унывающий почтальон благоприятно влиял на всеобщее настроение, своим появлением приближал долгожданный праздник. Естественным образом шутливое замечание человека в шубе вызвало идею воспользоваться гостеприимством Сергея Петровича, перекинуться парой слов, заодно сделать перерыв в профессиональном марафоне. Поднялся к двери разгоряченный, окутанный инеем и паром, опустил руку на звонок. В квартире слышался приглушенный голос хозяина, но шаги… энергетика… И дверь нервно вздрогнула.

– Вам чего надо!? – Марина скривила крашенный рот. – Его нет!

– Как нет… я слышу.

– Чего тебе надо!? – Она переступила порог, прикрыла за собой дверь и процедила: – Если придешь к Сергею… ну, еще хотя бы раз, я пойду на почту, и тебе мало не покажется.

Иван громко расхохотался. Возмущение и протест жены Сергея Петровича выглядели нелепыми, и он искренне смеялся, наслаждаясь, как и полагается истинному художнику, крайней абсурдностью заявления. Так что женщина опешила, вытаращив и без того огромные глаза. Если бы не соблазнительно вздымающаяся грудь, то можно принять за умело выполненную восковую фигуру.

– Простите, вы, наверно, кушали семечки, и… Видите ли, шелуха залепила пару зубов, и мне показалось… Сами взгляните в зеркало.

Она дернулась, как если бы ее огрели крепким сыромятным ремнем, отступила назад, хлопнула дверью перед носом Быстрова. Донесся визгливый крик, потом все звуки потонули в истеричном смехе. Самый раз задуматься о психическом состоянии Марины Тихоновны. Даже не ее состояние беспокоило, а ее влияние на мужа. Невозможно противостоять женщине с непредсказуемыми поведенческими проявлениями, непогрешимой в своей самоуверенности. И некуда деться. Становилось понятным поведение самого Сергея Петровича – его пришибленность и заметно выраженная виноватость в присутствии жены. Однако и сомнения появлялись: поступки близкой ему женщины могли быть хорошо разыгранным фарсом, рассчитанным на единственного свидетеля – ее мужа. Но с какой целью?

Быстров, заинтересованный психологической обстановкой в семье Алексеевых, уже не мог остановиться на достигнутом, его работа, как он сам себе представлял, предполагает неординарные ситуации в общении с людьми, неожиданную драматургию – то, ради чего он ежедневно преодолевал большие расстояния, передавая почту в руки адресатов. Почтовая корреспонденция – сопутствующая необходимость, а непонятная агрессивность Марины Тихоновны по-настоящему интриговала. Поэтому он решил не оставлять попыток в познании ее психологии, внимательно присматривался к Алексеевым. Только получение новых знаний могло окупить все физические и моральные потери.

В погожий снегопушистый день, пересекая двор, он увидел Сергея Петровича с плетенной хозяйственной сумкой через плечо. Грустный человек выходил из подъезда, задумчиво глядя под ноги. Судя по внушительным размерам сумки, можно предположить масштабы покупок, растянутых во времени. Шальная мысль посетила Быстрова. Он, долго не раздумывая, миновал темный тамбур, в несколько прыжков преодолел два марша, позвонил в дверь знакомой квартиры. Услышав недовольное бормотанье и шлепанье домашних тапочек, на мгновение испытал безотчетный страх, намерение изменить не успел.

Дверь судорожно дернулась, и… возник искривленный рот. Похоже, злобная гримаса навсегда закрепилась в его сознании, будет преследовать в кошмарных сновидениях. Или все происходило в его гипертрофированном воображении. Возможно, Марина Тихоновна улыбалась, источая добросердечие, не вмещаемое даже в ее крупное нежное тело. И, странное дело, взгляд неожиданно смягчился, пролился теплым дождем.

– Опять ты!?

Он и ответить не успел, как очутился в прихожей, под напором ее волнующей груди свалился в проем комнаты и мелко задергался в крепких объятиях. Ее длинные черные волосы облепили его лицо, липкие прикосновения размалеванного рта свели на нет все его попытки выразить естественное возмущение и привести ее к нормам культурного общения. Наконец-то он понял драматическую подоплеку скрытности Сергея Петровича, оценил его мягкую тактичность по отношению к жене.

– Ты этого хотел!? – шипела сумасбродная женщина.

Еще не понимая эксцентричности собственного положения, он вообразил, что не две руки, а все восемь щупальцев ограничивают его свободолюбивые потуги, парализуют мыслительный процесс. Последующее осознание дикости ее поступка сопровождалось кратковременным противоборством, и влажный рот остался позади – среди книг и ароматов свежесваренного кофе. Возникали запоздалые вопросы, надо ли устраивать сомнительные эксперименты, пусть даже с благими намерениями, и как дальше общаться с Сергеем Петровичем.

Ощущение вины не покидало Быстрова, и, столкнувшись с Алексеевым при выходе из подъезда, он уклонился от рукопожатия и поторопился прочь, на ходу размазывая следы напомаженного рта. Не видел длительного блекло-стеклянного взгляда в спину.

В тот же день, вечером, переживания выплеснулись в карандашных эскизах, отражающих скорее психическое состояние самого Быстрого, чем портретное сходство с супругами Алексеевыми. Но в главном он не мог ошибиться – Марина Тихоновна является носительницей неукротимой мрачной энергии, опасной в своих проявлениях и, несомненно, – привлекательной для изучения. Не случайно он с увлеченностью, достойной лучшего применения, не задумываясь о последствиях, воспользовался отсутствием Сергея Петровича, чтобы только убедиться в правильности своих предположений. Прошли сожаления, творческое вдохновение оправдывало моральные потери.

И о чем сожалеть?

Воскресные размышления и работа над эскизами не прошли напрасно, следующий день принес с собой красочность восприятия, духовную насыщенность и приятность в ожидании часа, когда он сможет опять прикоснуться к бумаге в поисках единственно правильного графического и цветового решения неповторимого образа.

Быстров автоматически сортировал газеты и письма, забыв о присутствии сотрудниц, с недоумением воспринимающих несвойственную ему деловитую отстраненность и непривычную замкнутость – и это в оживленной обстановке. Вздрогнул, когда услышал над собой голос Александры Григорьевны.

– Ваня, как у тебя на участке, никто не жалуется? У нас ведь как… старички, многие больные, у них радости-то – вовремя получить газетку. Любят поговорить о болячках.

– Как сказать… никто не обижается.

– Зайди ко мне! – Она тут же повернулась и поторопилась к своему кабинету.

Когда Иван Быстров вошел вслед за ней, то увидел начальницу в настроении, далеком от рабочей озабоченности. Можно сказать, даже в несколько фривольной позе. Заулыбалась, движением руки показала на стул с другой стороны письменного стола.

– Я только пришла, и звонок… Знаешь ли, интересуются люди. Они ведь меня помнят с первого появления здесь, а тут позвонила Марина Алексеева… спросила о тебе и просила… Просила! Думаю, тебя не затруднит, если почту будешь отдавать ей лично в руки. Ну, вот! – Александра Григорьевна не переставала улыбаться. – Да, возьми и эту газетку – тоже передай. Я сама прочитала, а ее порадует внимание. Как-никак, женщина своеобразная – все замечает, тебя расхваливала.

Теперь Быстров обратил внимание на иронию в голосе, да и улыбка обрела хитрую змеевидность.

– Мне показалось…

– Согласна с тобой, так ведь не очень надорвешься.

– Хорошо.

Нельзя сказать, чтобы он обрадовался неожиданной просьбе Александры Григорьевны, но представлялась возможность нормализовать отношения с Алексеевой и, соответственно, не стыдиться встреч с Сергеем Петровичем. Когда покидал кабинет начальницы, спиной чувствовал ее пристальный взгляд, не оставляющий сомнений в осведомленности Александры Григорьевны относительно нездоровой психики клиентки.

Как бы в подтверждение его мыслям у подъезда повстречался Сергей Петрович. Беспокойный взгляд, полурасстегнутая старенькая дубленка и выбивающийся шарф наилучшим образом отражали семейную обстановку, чему виной, несомненно, являлась Марина Тихоновна со своим необузданным характером. Не воспринималась возможность предстать одновременно перед супругами – мучеником и его мучительницей. Неприятную окраску встрече придавал результат его последнего появления в квартире Алексеевых.

– Ты вот что… – Сергей Петрович положил руку на плечо Ивана, – не томись, а выложи, как на духу. Я вижу, у тебя с Мариной произошел эксцесс. Но ты не мучайся, выскажи, что произошло.

Иван не мог дальше терпеть незаслуженного – так ему казалось – великодушия, он убрал с плеча руку, прокашлялся и, наконец-то, выдавил нелегкие слова.

– Она предает вас.

– Ну!?

– Экспансивная женщина, готовая, простите… готовая броситься на первого встречного, – экспромтом выпалил Быстров.

– И только? – безрадостно рассмеялся Сергей Петрович. – Могу представить, как она тебя напугала. А теперь советую не брать в голову и забыть. Видишь, нет у женщины тормозов… Давай-ка присядем на скамейку, понежимся на солнышке. – Он тронул ткань спортивного костюма на Быстрове. – Надеюсь, не замерзнешь.

– Как вы можете!? – обескуражено повел головой Иван, садясь рядом. – Жить в одной квартире, делить постель…

– Прекрати! Все не просто. И мне нелегко, поверь. Для меня она – несчастная больная женщина, и живу я с ней исключительно для ее блага. И бросить не могу по причине обычной гуманности. Ты сначала выслушай, потом делай выводы.

– А надо?

– Если ты намерен и дальше работать на своем участке, тебе предстоит не раз с ней повстречаться. Она не упустит шанса, обязательно начнет тебя отслеживать, подстраивать нечаянные встречи. Твоя задача – не породить в ней глупые иллюзии, деликатно избежать конфликта.

– Что если прямо объясню?

– В ней проснется бес. – Сергей Петрович горько усмехнулся. – Убьет тебя. Я же сказал, она без тормозов… Считает себя неотразимой, а чтобы запретить…

– И что же, никакой управы?

– Управы, говоришь… лечилась она… в психушке. А так женщина нормальная, готовая к общению и милосердию. Ко всем людям тянется, не только к тебе. Часто церковь посещает. В ее восприятии мир представляется обителью всеобщей любви. Таких долго в изоляции не держат – выпустили. И что ты думаешь… После магазина вернулся, давненько это было, а она вокруг стола за Маргаритой бегает… с кухонным ножом. Нелегко с ней справиться… Дочка и теперь заикается. Ей тогда семнадцать исполнилось. Как полагается, торт на столе… появлению матери обрадовалась – наивная девчонка.