Маленький памятник эпохе прозы

(томный женский голос): Мужчина, угостите даму сигареткой!

(игривый мужской голос): Прошу, но я курю только отечественные.

(женский): Отечественные? (чирк зажигалки) Прекра-а-асно!

Дальше вступала лирическая музыка, на фоне которой шла необходимая информация. Ровно тридцать секунд.

То, что тогда творилось в студии, надо было записывать отдельно и на видеокамеру – для памяти. Но кто же знал, что случится целый спектакль?

На мужские голоса с некоторых пор мы могли себе позволить приглашать не очень известных и мало занятых, но всё-таки профессиональных артистов, которые в те годы с безумными глазами носились в поисках заработка – любого! Актрисы не надобились: львиную часть рекламных роликов озвучивала я сама, иногда просила помочь Веру – когда нужны два женских голоса или меня в эфире становилось слишком много, необходимо было «разбавить».

На «игривый мужской голос» рекламы сигарет пригласили весёлого балагура – немолодого театрального артиста. Он взялся за новое для себя дело со всем пылом творца! В итоге всех присутствовавших (меня, Мишу, Веру и ещё пару человек, случайно оказавшихся в студии) раззадорил своим энтузиазмом и актёрским зудом: попробовать разные варианты, поэкспериментировать с образами. Мы дофантазировались до системы Станиславского, придумывая биографии, характеры и внешний вид «персонажей». Как мы хохотали! Было сделано, наверное, дублей тридцать, плёнку нагло не экономили. Выделывались и так, и сяк, и с откровенными интонациями шлюхи аля Манька-облигация, или мужской персонаж вдруг начинал гундосить и грассировать… Внезапно моя «героиня» на последнем слоге «Прекрасно!» закашлялась, как заправская туберкулёзница, харкающая кровью.

– Заказчик нас расстреляет! – сгибался пополам от хохота стоящий за пультом Миша.

– Твою мать, самый удачный дубль! – кричал актёр с совершенно серьёзным видом. – Кашель был просто непередаваемо правдоподобен и органичен! Когда речь о сигаретах «Ява», может ли быть иначе? Эти идиоты ничего не понимают в искусстве!

Заказчик остался премного доволен. Разумеется, никакого кашля и грассирования в ролике не осталось, но то, что у нас получилось, было весёлым, хулиганским и очень симпатичным! Радийщики с других станций, многие рекламщики долго вспоминали тот аудиоклип, как пример «удачного попадания в целевую аудиторию» и «запоминания слушателем предмета рекламы».

В день зарплаты за всё веселье и удовольствие я ещё получила недурной гонорар. Деньги мне даже немного неловко было брать: я ведь так классно провела время, да и сама придумка далась мне легко.

Однажды за один день пришлось научиться читать рэп! К счастью, не в одиночку, а вместе с другим приглашённым артистом. Миша заранее подобрал какую-то рэперскую минусовку для текста, который мы сочинили все вместе: я не была уверена, что в одиночку справлюсь с такой задачей.

– Лена, почему рэп, зачем рэп? – взмолилась я поначалу. – Давай что-нибудь другое придумаю! Они полагают, что их офисная бумага нужна подросткам из Гарлема?

Лена сокрушённо развела руками:

– Ничего не смогла поделать, уговаривала изо всех сил. Хочу, говорит, рэп – и всё! Их главный. Или так, говорит, или никак.

В итоге, мы славно повеселились!

Чтобы успевать взять дыхание, мы поделили строчки – одну выкрикиваю я, другую – артист. Всё равно взмокли – и от сложности задачи с непривычки (я зауважала рэперов!), и от количества дублей, но и от хохота, который мы не в силах были сдерживать. Чем больше мы репетировали, тем сильнее заводились и становились похожи на настоящих исполнителей рэпа: дёргали руками, кривили губы, растопыренными пальцами «бросали козу». Миша за пультом рыдал от смеха, а мы постепенно доводили исполнение рекламы до сценического уровня. Чтобы у нас наверняка получилось, я предложила партнёру изображать из себя группу «Кар-Мэн».

Я (громко и с вызовом): Писчая бумага! Формат А4!

Он (также): Очень недорого! По телефону!

Дальше я «рэппую» дактилем семизначный московский номер.

Я: Доставка бесплатно! Прямо в ваш офис! Нашей машиной!

Он: Звоните сегодня… – и теперь уже он выкрикивает номер телефона.

И ещё два куплета в том же духе.

Мы задорно «отрэповали» телефон шесть раз, как и хотел заказчик. Не захочешь, а запомнишь. Смешно, но я помню те цифры по сей день. Забыла многие старые номера близких людей, мобильные вообще не запоминаются никак, а этот отпечатался в мозгах на всю жизнь. Какая смешная растрата долговременной памяти!

Кстати, о бумаге… Тогда все тексты и документы печатались на машинках, царивших на наших рабочих столах. До крутого изменения реальности и резкого поворота к новым технологиям оставалось по историческим меркам две секунды. В редакции уже появились первые пузатые светло-серые мониторы с ядовито зелёными буквами и цифрами на чёрных экранах, но они возвышались лишь на некоторых столах: у начальства, новостников и бухгалтера. Прочие сотрудники проходили мимо, тревожно косясь на технику и думая: «меня вряд ли когда-нибудь это коснётся, мне не нужно, обойдусь, на фиг сдалось».

В эфирной студии пока что властвовали катушки с плёнками, доживающие последние годы, ведь на смену им неумолимо надвигалась чёткая «цифра», изменившая всё. Я застала самый конец былого «лампового», вернее, катушечно-плёночного радио. И даже успела немного к нему привыкнуть.

Помню большой стеллаж, занимавший непропорционально много места в редакционной комнате, на котором штабелями стояли коробки с бобинами. На коробке фломастерами были написаны названия передачи, автор, время и прочая необходимая информация. Разумеется, в новые времена эти стеллажи оказались не нужны.

Запах той плёнки… неповторимый, от которого у меня бурлил в крови адреналин, и я начинала творить, хулиганить – но всё это называлось важным словом «работа», за которую платили зарплату.

Одна из граней понятия «счастье» – любимая работа, которая может появиться в жизни и подарить великую радость, а может и не появиться никогда. Счастливы те, кто, стесняясь, принимают зарплату и, чуть ни краснея, думают: «Ещё и денег дали! По правилам за удовольствие надо самому платить». Мне повезло испытывать это чувство.

В те годы многое только начиналось и происходило впервые, например, производство рекламных аудиороликов – цепляющих, ярких, без видеоряда, что весьма усложняло задачу. Возможно, часто мы изобретали велосипед, корпели над тем, что в остальном мире давно известно, обычные азы, но ведь у нас не было ни учителей, ни учебников. Подобного рода рекламы ещё несколько лет назад в нашей стране не существовало в принципе. «А я ем повидло и джем!», «Летайте самолётами Аэрофлота!» – вот наше рекламное прошлое и история предмета. Зато в таком чистом поле у нас была полная, невероятная, ничем не ограниченная свобода!

Подруга Вера восхищалась тем, что я делаю:

– Ты ещё станешь миллионершей и рекламным корифеем! – предрекала она. – У тебя талант. Кстати, почему тебе не попробовать себя в прозе, Белка! Мне кажется, у тебя есть дар к слову, я уж не говорю о фантазии и воображении.

Хм, попробовать в прозе. Дар к слову. Я вежливо улыбалась и отмалчивалась. Пожалуй, лучше продолжу делать рекламу, попробую стать корифеем. И миллионершей заодно.

Тем временем Леночка Викторова ходила с гордым видом хозяйки медной горы, почему-то считая именно себя главным кузнецом побед. Она даже переоделась в офисный костюм с юбкой-карандашом и сделала «деловую» причёску.

– Мы не просто начитываем объявления, мы производим качественные рекламные клипы, – взрослым голосом, вальяжно «приседая» на гласных, обрабатывала Викторова по телефону потенциального рекламодателя. – Я могу к вам подъехать, показать графики аудитории, схемы тайминга, подскажу, как и когда реклама отрабатывает сто процентов своих возможностей. Отзвон у наших клиентов великолепный!

Она меня раздражала, но я понимала, что не права. Какая разница, кто назначил себя командиром полка-нос-до-потолка? Какое это имеет значение, если я ловлю кайф, зарабатываю деньги, а родная радиостанция богатеет? Впрочем, Леночка оказалась не промах, и в мире рекламы миллионершей и корифеем стала таки Елена Юрьевна Викторова.

Зато я, как и моя мама, вписалась в рынок! Вписалась до такой степени, что задерживалась на любимом радио, домой возвращалась поздно и не заметила, когда, в какой период мы с Тимуром начали терять взаимный интерес. Зима ли стояла на дворе, весна ли… Как долго мы постепенно теряли друг друга? С того момента, когда я пошла работать, а он на это обиделся? Или потому что моя работа превратилась в желанную радость, и наше общение с мужем скукожилось во времени, стало слишком эпизодическим, чтобы мы могли оставаться по-настоящему близкими? Ведь мы были ещё чертовски молоды! Если совсем-совсем взрослые, немолодые люди, прожившие вместе большую жизнь и вырастившие детей, днём занимаются своими личными делами (она с подружками по магазинам и кафе, он с приятелями по футболам и кафе), то вечером дома всё равно встречаются два родных человека, которым всегда есть, о чём поговорить – у них накопились сокровищницы общих интересов, хотя бы дети-внуки чего стоят! У юных иначе устроено.

Нас, по неумолимому велению природы, сближали жаркие ночи, жадная страсть юных тел. По утрам мы, с трудом отрываясь друг от друга, улыбались и нежничали, прежде чем на целый день расстаться.

Но когда я приходила вечером, то видела лишь затылок мужа – Тимур ожесточённо клацал по клавиатуре. Дома меня всегда встречал стук машинки.

– Привет!

Не поворачиваясь, Тимур приветственно поднимал руку.

– Как твои дела?

– Отлично!

– Опубликуют?

– Я покажу, когда опубликуют.

– Ты ужинал?

– Ага.

– Кофе будешь со мной пить?

– Не, мне тут ещё надо…

– Ну, окей.

И дальше я вечеряла одна. Но меня это вовсе не расстраивало! В голове шумел разноголосый гул рабочих впечатлений, мысленно я записывала завтрашние рекламы, думала над тем, какую музыку лучше использовать, ведь сегодня мы с Мишей долго спорили на эту тему и так и не пришли к общему мнению.

Сидя на кухне с чашкой кофе и бутербродом, размышляла о своём, а Тимур в соседней комнате «клацал» о своём. Мы научились обходиться друг без друга, не тоскуя. Живётся, как прежде, и ладно.

Это неправильно. И однажды всё должно было взорваться и полететь к чертям. Мораль: до взрывов не стоит доводить, дома нельзя совместно молчать. А то получится, как у меня – некрасиво и глупо.

Я начинаю делать взрослые открытия.

Враг не дремлет

В одно из воскресений мы с Тимуром делали, по моему определению, «визит вежливости» к Кондратьевым-старшим.

Тимур часто заезжал к родителям, но чинный семейный обед в полном составе, то есть вместе со мной, был маленьким ежемесячным событием. По наивности я полагала, что для них радостным. Помнится, ехала к свёкрам в хорошем настроении, без всяких предчувствий, что лишний раз говорит о потере мною связи с близкой реальностью, если иметь в виду дом, семью, родных. Даже в выходные моё сознание было поглощено идеями новых роликов, я перебирала в памяти музыкальные треки и радовалась от предвкушения завтрашнего рабочего дня. В общем, как в советском лозунге «На работу, как на праздник».

И вот благополучная семья Кондратьевых в количестве четырёх человек чинно сидела за обеденным столом и ела вкусный плов. Иногда мы перебрасывались необязательными репликами про погоду и качество продуктов, и я, бревно сучковатое, в упор не замечала повышенной мрачности свёкра и мужа, некой тоскливой атмосферы в целом, да ещё и тревоги в глазах свекрови. Как потом, уже совсем потом, выяснилось, я давно стала для родителей Тимура, как для быка красная тряпка: меня тысячу раз заочно обсуждали, и претензии ко мне были сформулированы яростно и чётко, просто до того дня не высказывались мне лично.

Всё обеденное время свёкор закипал и распухал гневом по одной причине: за столом в его доме сидела ничего не подозревающая, улыбающаяся заноза в заднице, дразнящее пугало с табличкой «Вражина» на груди. Но я-то об этом понятия не имела! Верно замечено: довольные, благополучные люди бывают слепы, как недельные котята. Не хочу бросаться словом «счастье», но уж довольной и благополучной я точно себя ощущала. Хотя бы благодаря любимому делу. И не замечала зреющий рядом ураган, связанный, как это ни смешно, именно с радио «2FM». Всё прошляпила.

На беседе о курсе доллара, казалось бы, ничего не предвещавшей, свёкор, очевидно, сломался. Побагровев лицом, он посмотрел на меня сощуренными глазами и злым голосом спросил:

– Ну, что там ваши дерьмократы – довольны? Скоро только доллары и будут в ходу, американизация идёт полным ходом.

Мне с трудом удалось не поперхнуться. Я вылупила глаза на отца мужа.

– Пап! – выкрикнул Тимур отчаянно.

– Что «пап»? – продолжил свёкор тем же тоном. – Им-то там хорошо, поди, на денежки Госдепа шиковать. О простом народе думают? Он для них – быдло. ФМ – Форум Масонов, мать их…

Я не верила ушам. А потом почему-то решила, что человек шутит, стебётся. И начала с готовностью хихикать. Бросила взгляд на Тимура и осеклась: он смотрел на меня с плохо скрываемой неприязнью.

– А чего ты ржёшь? – вдруг голосом отца поинтересовался муж. Удивительно, насколько одинаковыми у людей могут быть голоса и интонации! Сын – аудиокопия отца.

– Не совсем понимаю, – осторожно заметила я, – что случилось? О чём речь?

И свёкор как рявкнет:

– Ты работаешь на врага!

И дальше началось такое… что рассказывать неловко. Мне пришлось узнать очень много нового – и о свёкре, и о своём родном муже. Оказывается, я прозевала, проворонила настолько важное, что меня впору поместить в качестве экспоната в Палату мер и весов под вывеской «Самая слепая зрячая в мире».

Переведу дух, чтобы поведать о невообразимом.

Пока я работала на «вражеской» радиостанции (читай – на Госдеп США), мой свёкор нашёл своё место в КПРФ и получил там очень среднюю, но всё-таки должность. Он курировал партийную прессу, определял для журналистов идеологические направления и темы, регулярно ходил на совещания к товарищу Зюганову и вообще весьма активно включился в движение, которое несколько лет спустя остроумно назовут «Вернём всё взад!» А тогда этих людей называли «красно-коричневыми» – по крайней мере на моей «2FM»: коммунисты вместе с нацистами считались безусловными противниками и теми, с кем мы, радио, идейно боролись. Зато они пустили в народ прозвище «Форум масонов». Поэтому свёкор был абсолютно прав, назвав меня врагом!

Но это всё была бы ерунда на постном масле, если б не Тимур. Тимур, мой Тимур, муж и друг, уже минимум полгода как «принял веру» отца, вступил в КПРФ, а то, что он нынче пишет – очерки, рассказы, передовицы – всё это для партийной коммунистической прессы.

– Тимурочка! Ты заболел? – я смотрела на мужа во все глаза, не до конца веря в происходящее – надеялась, что сейчас оно обернётся шуткой, морок развеется. Или мне мерещится? Или я сплю? Нереальность зашкаливала за все пределы. Такого не может быть!

– Я совершенно здоров, – не глядя мне в глаза деревянным голосом сообщил муж. – Даже не понимаю, что заставило тебя подумать иначе.

– Ну как же! – загремел свёкор. – Верить в социализм и жалеть разрушенный СССР могут лишь психически больные и быдло, разве ты не знал?

Он всё-таки нажал на мою личную кнопочку «Достали!», и я вышла в чисто поле биться. Терпеть надоело.

– Вовсе нет, – умничка Демон спокоен, ироничен и непрошибаем. – И про социализм можно дискутировать, и с СССР всё неоднозначно. Но вот КПРФ с Зюгановым… а, впрочем, даже не это главное. Скажи, Тимур! – я повернулась к мужу. – У меня в голове не укладывается, как это за какой-то жалкий год можно сменить свои убеждения на прямо противоположные? Тебе напомнить, что ты ещё совсем недавно говорил о коммунистах и советской власти?

– Нет! – нервно вскрикнул муж.

– А то я не знаю, – усмехнулся свёкор. – А то он тут, дома, за этим столом, свои речи не толкал!

– Вот. Это меня и удивляет. И заставляет усомниться в твоём здравии.

– Человек не может прозреть, что ли? – вскричал Тимур с тем же пылом, с каким когда-то проклинал семьдесят лет советской власти. – Я слепой, по-твоему? Не вижу, что творится? Ваш Гайдар скоро от жира лопнет, так сытно жрёт, и это на фоне разрухи. Не вижу, что ли, как разворовывают страну прихватизаторы эти долбаная, как плюнули на простого гражданина, растёрли ботинком от Версаче достоинство рабочего человека…

– Вот это да, – я тоже повысила голос. – И давно Гайдар стал только нашим, но никак не твоим? Только, умоляю, не цитируй передовицы из их газет! Хотя теперь понимаю, что именно ты их и пишешь. Странно, не видела там твоей… нашей фамилии. Псевдонимничаешь?

– Имеет право. А то такие, как ты, отследят и… – вставил свёкор.

– И что? – удивилась я. – Уже много ваших полегло на фронтах гражданской войны с белой сволочью? Вы о чём вообще?

Обстановка накалилась неимоверно. Стало понятно, что грядёт неизбежное, оно теперь не могло не случиться после всего мною услышанного да и сказанного тоже. Свекруха будто подслушала мои мысли.

– Это не повод рушить семью! – вдруг сказала она сквозь слёзы. Ага. Значит, и такие разговоры уже бывали – без меня, но я хорошо себе представляю, как это было.

«Видишь, сынок, как всё обернулось? Ты этого хотел? – Нет, папа. Но другого пути всё равно не существует. – Чего это – не существует? Чем был плох наш, собственный, советский путь? Это ж оттуда, снаружи, взяли и развалили великую страну. И вам, молодым, мозги запудрили. – Всё не совсем так, папа! – Да так, так! Горбачёв – продажная гадина, его сразу купили на корню. Потом по сговору с Госдепом сменили Эльциным. Проделана огромная работа, чтобы не было больше нашей державы, построенной русским человеком. Они все силы на это бросили. Посмотри: пенсионеры голодают, заводы встали, людям жрать нечего. Жируют только те, кто работает на врага, на заокеанские гранты – как твоя Белочка, к примеру. А ты её ещё кормишь… – Па, это она нас кормит вообще-то. – Вот именно! Видишь? Мы с матерью всю жизнь вкалывали, как проклятые, а теперь имеем шиш с хреном. А девчонка сопливая пачки долларов зарабатывает – и за что? За поливание родины говном». И шипящим фоном «чччубайс-чубайс-чубайссс…»

Как-то так мне представляется. Думаю, что ничего оригинального в тех разговорах не было. Однако какой же Тимур оказался податливый и слабый! Что же самое главное про него я не поняла, что?

– А в институте ты с какими идеями сейчас выступаешь? – мне стало интересно, как он сменил, условно говоря, американские джинсы на зиловскую спецовку, находясь среди наших ребят, знавших его с первого курса? И, кстати, почему Поля, с которой мы не так часто, но всё же созваниваемся, ни словечка не сказала о безумии моего мужа?

– Я нигде не выступаю, – Тимур опустил глаза. – Вообще не выступаю в институте.

– То есть, скрываешь! – поняла я. – Стыдишься, да? Понимаю, есть, чего.

– Вот же дрянь жидовская! – кажется, свёкор решил себя больше не сдерживать. Ну, что ж.

– От коричневой дряни слышу. Зюганову привет. Зиги, то есть, зюги ему кидать не забывайте.

С шумом отодвинув стул, я встала и направилась в прихожую. Никто меня не останавливал.

Уходя, я обернулась, подняла руку со сжатым кулаком и крикнула:

– Рот Фронт, товарищи большевики и прилипшие к ним!

– Ах ты…

Вот и всё. Домой я вернулась одна. Свои вещи Тимур забрал из нашей… моей квартиры через несколько дней и велел быть благодарной, что он благородно не прописался и не будет пытаться у меня отсуживать квадратные метры, ведь его мамаша, оказывается, намекала, что неплохо бы…

– Это не ты благородный, а моя мама умная, – я с удивлением разглядывала парня, от которого не так давно сходила с ума, которому нежно расчёсывала волосы, чей запах обожала – от него у меня слабели ноги в коленях. Сейчас я видела малопривлекательного идиота. Никаких чувств и ностальгических рефлексий. Лишь бы побыстрее ушёл и больше не появлялся в моей жизни никогда.

– Ты Польке, конечно, всё расскажешь? – его голос звучал нервно и зло – вот чего он боится!

– А то. Неужели думаешь утаю от подруги, какая плесень рядом с ней завелась?

– Это месть, да? Она ж раззвонит.

– И что? При «дерьмократах» за взгляды не сажают, в психушки не упекают, не путай с твоими соратниками. Да ты и не путаешь – тебе просто стыдно! Тьфу, какой же ты жалкий, Кондратьев! Сам-то решил для себя – убеждения у тебя или просто папин ботинок яйца прищемил? Ты не скрывай, мальчишечка, чего стыдиться? Делай в КПРФ карьеру, может, самого Зюганова подсидишь на посту, а? Не за горами выборы, лови шанс, комсомолец! Каждый день клац-клац, клац-клац – партийную литературу выстукивал, оказывается. Или «стучать» учился?

– Сука, – прошипел Тимур и ушёл со своим чемоданом, хлопнув дверью.

Наверно, всё же удар оказался слишком сильным для меня. Стало жутко до тошноты, показалось, что я совсем одна на всей планете. Чувство брошенности и одиночества будто тонной железа навалились на меня, и я не смогла держать такой вес, ноги подкосились, дыхание сбилось. Именно тогда впервые прихватило сердце. Не знала, как это бывает, и вот испытала: сердце замерло, показалось, что больше никогда не забьётся, потом пронзила очень резкая, острая, но быстрая боль и… моторчик снова заработал. Однако неправильно, неровно, с перебоями. Через полгода стало очевидно, что семейная беда меня не миновала: сердечные напасти стали регулярными. К тридцати годам пришлось смириться с необходимостью постоянно глотать таблетки.

Но самый первый приступ случился именно тогда, когда за Тимуром захлопнулась дверь. И, ей-богу, вовсе не из-за ощущения горечи потери, а от шока нереальности происходящего. Из-за невозможности принять подобное перевоплощение, заставляющее думать про фантастические пересадки головного мозга и похищение души сатаной.

Потеряла я гораздо больше, чем любимого мужчину. Навсегда утратила веру в здравый смысл и всесилие логического мышления. И по сей день убеждена, что за внешним фасадным умом, за умением хорошо говорить и даже складно писать, запросто может скрываться такая бездонная пустота, куда легко уместить, при чьём-то внушительном влиянии, абсолютно любую дурь. Например, в эту же чёрную дыру мракобесия успешно сливаются, весело журча, любая конспирология, невежественные бредни и любимые подлецами и ничтожествами идеологии. Там обитают нацизм с коммунизмом и, кстати, все фанатичные религии.

Чуть поскреби иного славного парня, интеллектуала и душку, читавшего Шекспира в подлиннике, цитирующего русскую литературу наизусть с указанием тома и страницы… подкинь ему скользкую темку, скажем, про йети или мироточащие иконы – и разверзнутся бездны! Останется лишь повернуться и уйти навеки.

Теперь я к этому почти привыкла. «Почти» – потому что до конца не могу ни смириться, ни согласиться с человеческой глупостью. Наука показывает нам чудеса, ставшие реальностью: медицина научилась пересаживать органы, возвращать зрение слепым, прочищать кровеносные сосуды; интернет опутал всю планету, и мы можем быть на связи в любое время с кем угодно на любой стороне Земли. Но возьмите обычного человека, единицу, среднестатистическую особь, самую типичную из большинства, поднесите пинцетом к лупе, рассмотрите его, поговорите с ним, и сделается страшно.

С Тимуром мы развелись очень скоро, я бы даже сказала панически быстро. Видеть друг друга после происшедшего не было никаких сил у нас обоих. Мама плакала… Мне кажется, тоже вовсе не от горечи потери зятя, а из-за размеров разочарования, от которого и не так зарыдаешь.

«Нельзя рушить семью!» – сказала свекровь с отчаянным убеждением. Типа, из-за подобной ерунды. Ерунды? Возвращаюсь к той теме, о которой была речь: жена за виги, муж – за тори. Возможен союз? Судя по литературе и кино – да, вполне. У нас: муж за коммунистов, жена – за демократов. Дудки! Ничего не получится. Вспоминаю слова, между прочим, самого Тимура про «непроходящую гражданскую войну». Если мужчина и женщина находятся на противоположных политических позициях, то в их доме непременно будут поля сражений гражданской войны. Реально ли жить в таком аду и, главное, зачем?

Могла бы я простить «жидовскую морду» или хотя бы сделать вид, что ничего такого не случилось?

Наверное, да. Если бы тот человек, папаша его, искренне каялся и признался, что вёл себя, как законченный мудак. Ага, жди. Но, допустим, случилось подобное чудо! Смогла бы я простить мужу, ни словом, ни взглядом не отреагировавшим на грязный рот отца? Не вступившегося за меня, не давшего хаму по морде? «Как можно, по морде – отцу?» – слышу возмущённый народный ропот. Да, настаиваю – отцу и по морде. Потому что тот позволил себе недопустимое именно до такой степени. А Тимур даже не дрогнул.