Маленький памятник эпохе прозы

Тимур матюгнулся, что, в принципе, ему было несвойственно, очень быстро, как солдат на побудке, оделся и, не умывшись, бросился из комнаты.

– Я к предкам! – небрежно кинул он, не оборачиваясь, и через несколько секунд за ним захлопнулась дверь.

Оставшись одна в постели, ещё тёплой от двух горячих тел, я испытала сложную гамму чувств: растерянность, обиду, испуг, злость, но самое главное – понимание, что я на сто процентов делаю всё правильно.

К вечеру Тимур вернулся.

На следующий день состоялся непростой разговор с Полиной, которая оценила моё решение как «подростковую максималистскую дурь».

– Кому и что ты хочешь доказать? – удивлялась она, пожимая плечами. – Что за детский сад?

– Работать и зарабатывать себе на жизнь – это теперь у нас детский сад? – удивилась я. – Интересная трактовка.

Ну, если и Людка меня не поймёт…

– Умничка, – сказала подруга по телефону. – Я бы тоже так сделала, если б не торчала до вечера в лаборатории, изучая, так сказать, предмет в поле.

– Так ты, выходит, работаешь!

– Хе. Думаешь, мне платят? – вздохнула Люда. – Тут исключительно мой интерес. Но времени ни на что не остаётся, – её голос звучал виновато.

– Людка, спасибо за поддержку! А ты… ты будешь науку двигать, тебе на самом деле надо учиться, учиться и учиться, как завещал великий. Ты потом сделаешь что-то такое, что, к примеру, однажды спасёт человечество. Нам тебя надо беречь!

– Да? Ты в меня так веришь? Ну, спасибо, Белочка! Постараюсь оправдать, – смеялась Людка.

Вот так были расставлены точки и акценты. Главная проблема – Тимур. Что нам с ним делать дальше, как быть?

Поговорив обо всём в деканате, я бросилась на поиски работы, ведь для перевода на заочку нужна справка, что я работаю. Кстати, ко всему прочему удалось договориться, что я экстерном сдам несколько предметов, проскочу один курс заочки и закончу институт в тот же год, что и мои нынешние сокурсники. Как и Тимур.

На поиск работы у меня ушло всего три дня. В торговлю душа не лежала, вариант уборщицы решила оставить на самый крайний случай. Стала узнавать по всем знакомым, не нужны ли кому няни для детей, ни в коем случае не младенцев, а для «подрощенных щенков»: встретить дитя из школы, накормить, уроки помочь сделать…

Только-только закинула эту удочку, как судьба (а кто ж ещё?) решительно вмешалась и привела меня по нужному адресу. Совершенно случайно оказалась я на Пятницкой улице. Зачем, почему – забыла напрочь. Проходя мимо здания, где располагались многие радиостанции, заметила на входной двери яркое объявление со знакомым логотипом нового, любимейшего радио, совсем юного и хулиганского. На листке с их логотипом были напечатаны слова, прекрасно передающие дух этой организации, хотя это было всего лишь объявление о найме на работу: «Требуются ВСЕ!»

Расскажу об этом радио подробнее – вдруг кто забыл или слишком молод и не в курсе дела, как оно было, и знает лишь нынешнюю, уже совсем другую, прикормленную и для властей практически ручную радиостанцию.

Создали её, разумеется, взрослые важные дяди после победы над ГКЧП для своих целей, а пока что отдали «игрушку» демократическим журналистам с отеческим напутствием «Делайте, что хотите, но в рамках уголовного законодательства. Учитесь зарабатывать деньги, а не то отберём». Ведущие, они же руководители-редакторы сами об этом рассказывали в эфире. Только без слова «игрушка». Про «игрушку» я потом узнала, в кулуарах.

Рьяные и голодные до свободы журналисты ринулись в вольный бесцензурный эфир, очертя голову. Радиостанция «Форум-Москва» стала самой безбашенной, сумасшедшей, смелой и интересной в то время для нас, молодых. Кажется, там не было сотрудников старше тридцати пяти лет, по крайней мере из тех, кто эфирил.

С самого начала всё складывалось не так уж ладно и хорошо: выделенная частота хрипела и сипела, средняя волна ловилась далеко не везде даже в Москве, оборудование ребятам досталось самое старое и списанное, но волшебное «делайте, что хотите» сотворило чудо. Уже через полгода существования «Форум-Москву» пытались слушать, крутя туда-сюда антенну или ручку приёмника, матерясь и проклиная связь, почти все и в Москве, и за её пределами – настолько захватывающим оказалось то, что вытворяли журналисты. Они хватались за острейшие политические темы, позволяли себе высказывать любые крайние взгляды, спорить и в прямом эфире орать друг на друга. Потом вдруг внезапно, на высокой ноте, передавали слово даме, нежным голосом обозревавшей кино, новинки и самые популярные на тот момент фильмы. Она так мастерски их разбирала, по ходу рассказывая массу интересного про съёмки и артистов, про Голливуд и Болливуд, что оторваться было невозможно! Где брала информацию? Знала языки и читала в оригинале зарубежную прессу. Напомню: интернета ещё в помине не было, мы лишь начинали знакомиться с компьютерами – кто робко и ради функций печатания и принтера (это про Тимура), кто яростно и с удовольствием, записавшись на специальные курсы по освоению шайтан-машины и её возможностей (Полина). Мне пришлось изучать всё сразу прямо на работе, диктовавшей эту необходимость.

Любимая радиостанция тогдашней эпохи, которую можно было слушать, не переставая! Её передачи не давали ни вздохнуть, ни отвлечься, настолько было интересно: трёп про шоу-бизнес, про Майкла Джексона и наследие Битлов; острейшие дискуссии о необходимости запрета компартии, люстрации и опасности реставрации власти КГБ. Я обожала это радио! Оно в точности отвечало нашим… ну, хорошо, моим потребностям, пришло время отучаться от привычки говорить за всех. Жизнь чувствительно щёлкнула меня по носу, наглядно показав, как фатально можно ошибиться, обобщая и исходя только из собственного мнения.

В тот момент, когда я оказалась рядом с заветной дверью, на «Форум-Москве» как раз шла реорганизация. Храбрым, нахальным и умным удалось заработать денег на приличную аппаратуру и получить новую частоту – FM, что делало их отлично слышимыми.

Радио «Форум-Москва», которое отныне именовалось «Форум-Москва-FM», расширялось, постепенно переходя на короткое название «2FM». Теперь вместо комнаты-загончика, в которой ютилось иногда до двадцати человек одновременно, ребята смогли арендовать нормальную студию и два просторных кабинета. «Форумчане» придумывали новые форматы эфира, ведь с хорошим качеством стало реальным делать оригинальные музыкальные программы, что заметно увеличивало аудиторию радиостанции.

Чудо, что именно тогда я оказалась перед дверью с лаконичным объявлением, в очередной раз доказавшем, что ребята не врали, когда рассказывали о себе: «Мы берём всех, никого не гоним – пробуй себя! Просто докажи, что можешь делать что-то интересное и полезное – и ты в команде».

И всё равно в первую минуту я глазам своим не поверила. Перечитала два слова несколько раз – туда и обратно. «Требуются ВСЕ!», «!ВСЕ Требуются». А потом решительно толкнула дверь, ещё понятия не имея, а что я могу предложить им интересного?

Я решительная и храбрая.

Как добраться до Рублёвки

Мы с Людкой мягко покачиваемся на заднем сиденье роскошного Мерседеса. За окном холодина, зима всерьёз взялась за среднюю полосу России, а внутри авто тепло, уютно, почему-то пахнет корицей и тихо-тихо играет музыка. Настолько тихо, что я не могу разобрать ни жанр, ни стиль – ничего. Хочется попросить водителя сделать чуточку громче, но я стесняюсь. Мужчина за рулём такой представительный, одет в чёрный костюм с галстуком, с безупречно зализанными гелем волосами, чуть тронутыми сединой. Так и тянет написать «благородной сединой». Вылитый джентльмен, похожий, скорее, на агента 007 и совершенно не соответствующий расхожему представлению об обслуживающем персонале, тем более о шофёре.

Когда возле метро, где была назначена встреча, мы садились в шикарную тачку, он был любезен и вышколенно предупредителен: вышел из машины, открыл нам задние дверцы. Что нас ещё сильнее сбило с толку. Рядом с ним именно мы, одетые в джинсы и зимние полушубки на рыбьем меху, выглядели обслугой, но уж никак не он, этот высокий, спортивный господин с безупречной осанкой и в вечернем костюме. Может, его «прикид» и не был вечерним, но мне показалось, что для приёма у английской королевы вполне сгодился бы. Там же, по моим представлениям, не оскандалился бы и автомобиль.

Мы ехали в гости к Марине. Она перебралась от родителей к любимому человеку, о чём рассказала нам в последнюю нашу встречу у меня дома за неделю до Нового года.

Тимур оставил нас троих и ушёл к компьютеру писать. Я тогда ещё не знала, что именно он пишет, впереди меня ждал большой «сюрприз»… Но сейчас история про Марину.

Мои Малюдки и я, безумно красивые в переливчатом свете новогодней гирлянды, сидели прямо на ковре с бокалами вина. В комнате, как в детстве, свет исходил лишь от ёлки, обещая праздник и чудеса.

После всяко-разного трёпа я попыталась начать обсуждение совместной встречи Нового года у нас с Тимуром, но Марина меня перебила:

– У меня многое изменилось, девочки! Всё, мы с Лёшей съезжаемся через два дня, теперь я буду жить с ним. У него.

– Ие-е-е! – завопили мы с Людкой.

– А теперь давай подробно и занудливо, с самого начала! – потребовала я. – Кто есть Лёша?

– И когда гуляем на свадьбе? – живо поинтересовалась Люда.

Выражение Марининого лица заставило нас заткнуться. Что-то не так. Очевидно, мы поторопились со своими вопросами. Мои Малюдки, обе, не дружили ни с каким Демоном, поэтому у них всегда сразу всё было написано на физиономиях и легко считывалось.

– Не так всё просто, дорогие мои, – Марина длинными паузами готовила нас к чему-то.

– Да рассказывай уже, – я улыбалась, интуитивно чувствуя, что романтической беседы лучших подружек о любви не получится. Совместной новогодней вечеринки тоже не будет. Вообще непонятно, что теперь будет. Начинается какая-то совершенно новая история.

Предчувствия меня не обманули. «Наш» жених оказался миллионером Алексеем Сергеевичем М. (нынче уже миллиардер), начинающим олигархом из бывших комсомольских функционеров (а откуда же ещё?). Его бизнес «где-то вокруг цветных металлов» (по выражению Марины), его хобби – спонсировать дурацкое кино, изображая из себя мецената и покровителя искусств («изображая» – моё определение, сама Марина говорила о возлюбленном исключительно с придыханием). Именно так, через кино, Лёшенька и встретил Марину, когда инспектировал свои киновладения.

Лёше тридцать восемь, позади жена и двое детей. Разумеется, он, как порядочный человек, развёлся и много чего оставил прежней семье. Нет, не всё, но многое, грех жаловаться. В Москве у него (после развода) три квартиры, две – в Питере и ещё кое-где по миру «недвижки» раскидано. Но главное и обожаемое – дом на Рублёвке. Вот туда-то он и забирает возлюбленную – нашу Марину.

– Девочки, вы бы видели этот дом! – закатывала глаза она.

В сущности, чему удивляться? Я и не удивлялась, а переживала. Даже захотелось плакать. С чего? Богач нашёл Лоллобриджиду – естественный ход событий! Могло ли быть иначе? Лучше бы он нашёл кого-то другого, а не Маринку. Появилось чувство, что у нас её отбирают.

Но подруга-то счастлива! Пусть будет счастлива, пусть будет очень счастлива!

Демон! Сюда. Не то разревусь.

Из рассказа Маринки о женихе мы узнали, что «он непростой человек, не всякого принимает… слишком многие из прошлого пытаются его использовать… даже близким нужен часто не он, а его деньги и возможности…» Мы с Людкой, переглядываясь, молча «переводили» для себя: Алексею М. абсолютно не нужны подружки возлюбленной, если они не из его круга. Более того, он опасается появления в своём доме нищебродок, которые начнут чего-нибудь клянчить, а ещё за ними глаз да глаз нужен – а ну как сопрут какую-нибудь мелочь, стоящую нищебродской квартиры!

Марина вдохновенно говорила, что они непременно примут нас в скором времени (ей-богу, так и сказала – «примут»!), просто нужен подходящий момент, когда Лёшенька не будет чудовищно занят, как обычно. И не в Новый год. С Новым годом всё уже давно распланировано. Лёшей.

– Девочки, вы же не обижаетесь, нет? – в Марининых глазах металась тревога, а вот угадать, что беспокоит её сильнее – страх обидеть нас или испуг перед Лёшенькиным недовольством, было сложно. Одинаково возможно и то, и другое.

– На что обижаться? – добродушно улыбнулась Люда. – Просто жаль было бы перестать тебя видеть вообще, понимаешь?

Маринка опустила глаза и закусила губу.

Внезапно раздался резкий звонок где-то прямо рядом с нами – от неожиданности мы подпрыгнули и ойкнули.

– Мама дорогая! – Маринка схватила с дивана свою вместительную, обалденно красивую, как я потом узнала, очень дорогую «брендовую» сумку. – Никак не привыкну! – и достала из неё… мы не поверили глазам… телефонную трубку. Большую, тёмно-серого цвета, с антенной. Марина нажала на какую-то кнопочку:

– Да, дорогой! Да, уже можно. Через сколько? Хорошо, ровно через двадцать минут спускаюсь, – она опять нажала кнопочку и, не поднимая глаз, явно смущаясь, быстро сунула аппарат обратно в сумку. Это был первый мобильник, который я видела так близко и у кого-то из моего круга. Ой, уже не из моего.

– А вот теперь я обиделась, – проговорила Люда. – Даже не показала чудо техники. Хоть бы дала подержать, было бы что завтра в универе обсуждать весь день.

Мы старательно засмеялись, делая вид, что всё в полном порядке, ничего такого не происходит.

– В общем, как только, так сразу собираемся у нас, – решив воспользоваться моментом, затараторила Марина. – Это скоро будет, скоро! А потом свадьба! Наверное, летом. Вы – мои главные гости! – она смотрела на нас с нежностью и тревогой.

– Как ты думаешь, она любит его или просто спит с миллионером, который морочит ей голову? – спросила меня подруга, резко скисшая после того, как Марину увезли неведомо куда.

– Может, не любит. Может, любит. Откуда мне знать?

– Маринка же не такая. Мне кажется, что любит. И говорила она о нём – вспомни! – аж глаза сияли. Но он же… ему скоро сорок!

– И что? В чём криминал? Лишь бы человек хороший попался, – усмехнулась я, и Люда криво улыбнулась.

Маринка не обманула и довольно скоро после Нового года, позвонила нам обеим и торжественно пригласила в дом на Рублёвке отметить Рождество. О как! Прежде мы этого никогда не делали, но Марина подчеркнула, что для Лёши сей праздник куда важнее Нового года. Верующий? Верующая в бога акула капитализма. Ну, читали мы про такое в западной литературе.

– Белка, с Людой я уже переговорила, теперь с тобой, а дальше вы между собой… Дело в том, что просто так вы до нас добраться не сможете, у нас с общественным транспортом не очень. Сделаем так: вы доедете до метро Молодёжная, а там вас подхватит наш шофёр.

Нас встретит их шофёр! Надо привыкать или, наоборот, не надо привыкать?..

И вот мы с Людой тихие, как мышки, покачиваемся в роскошном Мерседесе на кожаном сиденье с подогревом, колонки с едва слышной музыкой нежно вибрируют отовсюду, из всех дверей и, кажется, даже с потолка. Нас везут в резиденцию – так и тянет написать «их сиятельства». Мы не стали заморачиваться по поводу вечерних нарядов, потому что я заранее сообразила расспросить Марину насчёт «приёма».

– Будет вечеринка? Форма одежды парадная? Много гостей? – я терзалась беспокойством, потому что у меня не было ни бриллиантов, ни золота в достаточном количестве – всего пара простеньких серёжек и одна тоненькая цепочка. Про длинное в пол блестящее платье с открытой спиной вообще молчу: его не существовало даже в ближайших планах.

– Эм… – замялась Марина. Что опять не так? – Дело в том, что… нет, никого не будет. Мы, конечно, празднуем, но именно вас мы ждём восьмого числа. Будем только мы, в нашем узком кругу. Можете не заморачиваться.

Всё понятно. Пока что нас в «приличное общество» не пускают. Правильные гости прибудут в резиденцию на Рублёвке праздновать день рождения Иисуса Христа, как и положено, седьмого (или шестого?) января, сразу после церковной службы, но переодевшись в вечерние наряды, нацепив драгоценности. Их будут обслуживать лакеи, держащие на руке в белой перчатке подносы с высокими бокалами. Наше присутствие нежелательно, его сиятельство ещё нас не видели и не знают-с, можно ли подруг Марины близко подпускать к белым людям.

– Поняла. Мы с Людой договоримся. Скажи шофёру, чтобы в зубах держал свежую газету и был в котелке, а то как мы его узнаем?

Вот нас привезли к дому… к особняку… ко дворцу. Сначала мы въехали в роскошные кованые ворота, открывшиеся шофёром с помощью пульта. Потом подкатили прямо к подъезду с высоким крыльцом, на которое вела белокаменная лестница в десять ступеней. Всё вокруг, в том числе лестница, было идеально очищено от снега и сверкало в свете высоких, красивых фонарей. Не знаю, что чувствовала Люда, но мне в какой-то момент ужасно захотелось удрать прочь и уехать домой. Что это было? Не знаю. Не без труда я сумела взять себя в руки.

Внутри дом потряс тем, что называют хай-теком. Никакой классики, никакого гламура и излишеств. Но это было нечто потрясающее! Бесконечный по размерам первый этаж выглядел немного пустоватым – при том, что всё необходимое из мебели имелось. Но ощущение воздуха, простора и некоторой пустоты достигалось с помощью великолепного сочетания цветов и грамотной расстановки предметов. Наверняка поработал умелый дизайнер.

Пока мы ждали хозяев, я как на экскурсии, успела рассмотреть помещение. Дизайнер спроектировал весь первый этаж анфиладой комнат раблезианского размера. Вслед за вестибюлем (не называть же эту комнату метров в сорок квадратных прихожей!) располагалась гостиная, раза в три больше предыдущей. Я обратила внимание на многоуровневый потолок, откуда исходил рассеянный свет от многочисленных незаметных лампочек, который ещё и отражался в зеркальной мраморной изумрудно-серой плитке пола. Высокие стены были выполнены отдельными секциями – жемчужно-серыми и кремовыми, с минимальным изящным декором. На фоне кремовых стен стояла мебель строгого дизайна в жемчужной гамме, а рядом с сероватыми секторами – кремовая.

Огромные панорамные окна были без штор, но с электрическими жалюзи. Вид из окон открывался открыточно-пасторальный: идеально ухоженный садик, множество вечнозелёных растений, покрытых снежком, потоки электрического света из красивых фонарей и посреди всего этого – гигантская ёлка, не меньше, чем в Кремле, но, по-моему, намного красивей и пушистей, будто из диснеевского мультика.

На первом же этаже, как мне показалось, метрах в тридцати вдоль правой стены я увидела сквозь открытый проем кремово-жемчужную кухню с большим «островом» и с суетящейся около плиты полной дамой в (господи боже мой!) передничке и чепчике.

Про второй-третий этаж, куда вели серо-кремовые (через одну) ступени витой лестницы ничего не расскажу: нас туда не водили. Наверное, там спальни. Или сундуки с сокровищами, комнаты, набитые трупами, покои для наложниц… Не знаю.

Мы сели в гостиной за накрытый на четверых кремовый стол, что находился напротив серовато-жемчужного фрагмента стены.

Самое поганое, что я была не просто не в своей тарелке. Я чувствовала себя голой на сцене МХАТа, причём, сидящей на унитазе. Степень неуместности присутствия меня в этих обстоятельствах зашкаливала и давила на психику. Как Маринка выдерживает вот это всё постоянно?

Сама хозяюшка спустилась к нам по лестнице минут через пять, очень демократично одетая в изящный брючный костюм бирюзового цвета и на вполне приемлемых каблуках – всего-то сантиметров десять. Я боялась, будет хуже.

Что рассказывать… Всё прошло плохо. Видимо, Люда ощущала себя примерно так же, как я, поэтому мы обе были деревянными, скованными, несчастными и вели себя тупо. Глазели по сторонам, неловко обращались с приборами, заикались и сутулились. Кусок в горло не лез. Вино казалось безвкусным и глоталось c трудом. Нас обслуживала милая тётя в чепчике, еды было много, и, наверное, она была изумительной. Вкус напрочь отсутствовал из-за стресса. Ведь с самого начала с нами обедал Алёшенька. Проблемушка.

«Наш» жених выглядел вполне себе: невысокий шатен без намёка на лысину, по-спортивному подтянутый, с приятным голосом. И главное: пушистые густые усы а-ля Никита Михалков, даже чем-то похож на артиста в роли Паратова. Ну, а на кого ж ещё должен походить меценат российского кино? Маринку можно понять – почти сам Михалков! Дубль.

Довершала портрет дяденьки улыбка «американ стайл». Она редко озаряла его лицо, не шибко весело было Алёше, ведь мы не вписывались в его картину мира. Но всё же несколько раз удостоились сверкающей улыбки.

Подняв бокал, хозяин дома строго и со значением произнёс:

– Ну, с рождеством Христовым! – он глянул на нас с хитрецой и сказал: – «Звезда смотрела в пещеру. И это был взгляд Отца». Да, девочки? Чьи слова, кто в курсе?

Ясненько. Готова сожрать собственный зимний сапог, испоганенный солью и реактивами, если товарищ старательно не готовился к встрече. Маринка, видимо, все уши ему прожужжала, какие мы интеллектуалки и умницы. Напрасно она так. Скорее всего, только разозлила любимого. Интересно, он всесторонне подготовился или только тематически – про Рождество?

– Бродский Иосиф, – тихо сказала я.

– Молодец! – восхитился «Михалков», показав прекрасные зубы, и протянул бокал – чокнуться.

Садись, Кондратьева, пять! Но я не хочу играть в эти игры. Хоти-не-хоти, а куда денешься?

Потом Алёшенька бесконечно долго задавал вопросы, строго буравя нас небольшими, но выразительными глазами. Маринин властелин желал познать, что за подруги у его возлюбленной, из-за которых она всю маковку ему исклевала, рьяно требуя нашего присутствия в её жизни и в его доме? А надо ли это ему? Вопросы Алёшеньки иногда опасно балансировали на грани бестактности. Мы с Людой, растерянные, послушно отвечали, как маленькие девочки обязаны отвечать взрослому дяде.

И всё, возможно, прошло бы более-менее пристойно, если б ни сама Марина. Бедная, бледная и нервная она изо всех сил поддерживала светский тон беседы, старательно заполняла паузы, которые её тревожили, и в одну из таких пауз взяла и ляпнула со счастливой улыбкой:

– А наша Белка знаменитая поэтесса, между прочим! Помнишь, Лёш, я рассказывала?

Лучше бы случилось землетрясение или ядерная война. Мне было бы спокойнее.

– Да-да, – Алёшенька снова сверкнул зубами. – Может, почитаете что-нибудь из своего?

– Из последнего? – как бы уточнила я, страстно мечтая со всего маха врезать Маринке по физиономии. Она что – забыла? Отупела от любви? Амнезия или издевается? Я смотрела на подругу волком, и та испуганно заморгала. – Мариночка, как ты думаешь, что лучше почитать: написанное мною в первом классе или во второй четверти третьего?

– Не понял, – Лёшенька удивлённо поднял левую бровь.

– Нет… я просто дура… сейчас объясню… – залепетала Марина и испортила всё окончательно. Оглушительными, мерзкими сиренами, ножами по стеклу зазвучали для меня слова «гений», «вундеркинд», «дар ушёл, так бывает», но «детские стихи на уровне Шекспира…» и «ты наверняка слышал про нашу Белку». Из Лёшиной реакции – никакой вообще – стало очевидно, что не слышал и не очень-то ему интересно.

Мне подурнело. По-настоящему затошнило так, что пришлось сказать, невежливо перебив подругу:

– Мне бы срочно найти дамскую комнату…

Никто не понял масштабов катастрофы. Возможно, подумали, что я просто разозлилась или обиделась. Тем временем, в роскошном сортире, на изумительной розовой плитке в золотистых прожилках, включив на полную мощность воду, бившую кипятком из высокого крана в глубокую раковину, я тихо рыдала. Рыдала, пытаясь избавиться от жуткого комка в глотке, проплакаться, просморкаться, чтобы выйти с обычным покерфейсом, как ни в чём не бывало. И уйти, наконец, отсюда, из красивого, шикарнейшего нового жилища Марины, которую сегодня я, кажется, потеряла.

Над чем я рыдала? Над Марининой бестактностью, ковырнувшей никогда до конца не заживающую рану, заставившую внутренне скорчиться от боли пред очами чужого и несимпатичного мне человека? Или из-за потери подруги, которую любила пятнадцать лет и считала родной?

Не знаю. Мне ещё нужно было понять, осмыслить, разобраться и удивиться тому, что, оказывается, самые крепкие отношения могут разрушиться вот так вдруг, внезапно разбиться, как хрупкая посудина, причём, по очень странным причинам, неожиданным и дурацким. Это был первый опыт подобной боли.

Ах, если бы и последний! Но горше всего оплакивается почему-то именно первый, потом, наверное, постепенно привыкаешь. Думаю, у многих так.

Отучаюсь говорить за всех…

Зато «первое оплакивание» произошло в роскошных условиях: эдакая стильная сцена горя и прозрения молодой героини в богатом интерьере гламурного сериала – бразильского или американского, неважно, главное, чтобы было красиво.