Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

56

Речь идет об Английской школе новых языков – Школе Притчарда, которая находилась на Невском проспекте, д. 96. Она имела еще одно отделение, размещенное в доме №22 на Большом проспекте Васильевского острова.

57

Джон Тревин ошибается. Записи Гиббса начинаются с 8 октября.

58

Деревенко Владимир Николаевич (прозвище – Синий; 1879—1936), доктор медицины, с 1913 г. – почетный лейб-хирург Императорского Двора, врач Цесаревича Алексея Николаевича в 1912—1918 гг. Родился в дворянской семье Белецкого уезда Бессарабской губ. Окончил 1-ю Кишиневскую гимназию в 1899 г., а затем Военно-медицинскую академию в Санкт-Петербурге в 1904 г. с отличием и степенью лекаря. Был удостоен премии имени академика И. Ф. Буша и занесен на мраморную доску академии. В мае того же года был призван на действительную военную службу и назначен младшим врачом при Керченской крепостной артиллерии. Затем его причислили младшим врачом к 55-му Подольскому полку, в составе которого В. Н. Деревенко был отправлен на Дальний Восток и принял участие в Русско-японской войне, работая на передовом перевязочном пункте, когда шли бои под Сандяну и Мукденом. С мая 1905 г. состоял ординатором при хирургической госпитальной клинике Военно-медицинской академии. Работая ассистентом в клинике с профессором С. П. Федоровым, в течение трех лет готовился к получению профессорского звания, которое успешно защитил в 1908 г. Получил звание приват-доцента по кафедре клинической хирургии в 1911 г. В октябре 1912 г. был командирован в Спалу для лечения больного гемофилией наследника Цесаревича. Оставался при Алексее Николаевиче безотлучно до конца его жизни. Во время Первой мировой войны так же, как и его брат врач-терапевт Леонид Николаевич Деревенко, работал в лазаретах Царского Села. В царскосельском заточении Владимир Николаевич разделил с Августейшими узниками все тяготы быта, работал и в парке. Летом 1917 г. доктор Деревенко, сделав запрос о вакансии в недавно открывшееся Пермское отделение Петербургского университета, получил благожелательный отклик. С июля 1917 г. по 1920 г. – профессор Пермского университета. Добровольно отправился в Тобольск и лечил Наследника. 7/20 мая 1918 г. вместе с Царской Семьей выехал на пароходе «Русь» в Тюмень и уже оттуда в Екатеринбург. Как личный врач очень часто под конвоем посещал больного Цесаревича. Доктор В. Н. Деревенко был единственным человеком, которому разрешалось посещать Царскую Семью в доме Ипатьева. Через него проходила ее связь с внешним миром. Вместе с доктором Е. С. Боткиным он поставил вопрос о питании перед комендантом Дома особого назначения Юровским. В начале августа 1918 г., после взятия Екатеринбурга белочехами, доктор В. Н. Деревенко ездил, также вместе с группой офицеров-слушателей Военной академии, в Коптяки, на осмотр места, где были обнаружены останки большевистских жертв. Он помогал следователю по важнейшим делам А. П. Наметкину, предшественнику Н. А. Соколова, в опознании, он же узнал многие из вещей, которые были найдены в кострищах возле шахт. В июле 1919 г. он оказался в Перми, откуда вместе с частью преподавателей, сотрудников и студентов Пермского университета был эвакуирован в Томск. С января по август 1920 г. работал в качестве приват-доцента по кафедре факультетской хирургической клиники. Читал студентам медицинского факультета курс лекций по урологии. Допрашивался следователем Н. А. Соколовым в Томске в сентябре 1919 г. В августе 1920 г. снова переведен в Пермь. Руководил медицинской клиникой при Пермском университете. С 1923 г. работал в Днепропетровском мединституте, где до 1930 г. заведовал кафедрой хирургических болезней. Неоднократно арестовывался. Был приговорен к пяти годам лишения свободы. Затем работал в медицинско-санитарном управлении Днепростроя (1933) – последнее известное место работы. В начале 1930-х гг. допрашивался в связи с ведением следствия ГПУ НКВД по поводу исчезнувших драгоценностей Императорской Семьи.

59

Воейков Владимир Николаевич (прозвище – Голый; 1868—1947), из древнего дворянского рода. Младший сын генерала от кавалерии, генерал-адъютанта, обер-камергера Николая Васильевича Воейкова (1832—1898) от брака с Варварой Владимировной, ур. княжной Долгоруковой (1840—1909). Родился в Царском Селе. Окончил Пажеский Е. В. корпус. С 1887 г. – корнет Кавалергардского Е. В. полка. Заведовал полковой школой солдатских детей, в 1896 г. назначен ктитором полковой церкви, в 1900—1905 гг. командовал Лейб-эскадроном. В 1905 г. произведен в полковники. В сентябре 1906 г. в чине полковника пожалован во флигель-адъютанты к Е. И. В. С августа 1907 г. по декабрь 1913 г. командовал лейб-гвардии Гусарским Е. В. полком. В 1911 г. произведен в генерал-майоры с зачислением в Свиту Е. И. В. Занимался вопросами физического воспитания войск, в 1910 г. составил «Наставление для обучения войск гимнастике», которое было введено в русской армии. В 1912 г. возглавил русский Олимпийский комитет и руководил делегацией России на международных Олимпийских играх 1912 г. в Стокгольме. 24 декабря 1913 г. был назначен дворцовым комендантом и занимал эту должность до февральского переворота 1917 г. Имел небольшую служебную квартиру в Петрограде на Мойке и дачу в Царском Селе. Основал акционерное общество «Кувака» (общество занималось производством и распространением минеральной воды, источники которой находились в его имении в Пензенской губернии) и являлся председателем его правления. Присутствовал при отречении Императора Николая II в Ставке 2 марта 1917 г. Был арестован по решению Временного правительства в Вязьме и доставлен в Петроград в Министерский павильон Таврического дворца, а позже переведен в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Допрашивался чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства. Комиссия постановила разрешить перевести Воейкова из Трубецкого бастиона в больницу. 17.09.1917 г. по хлопотам жены переведен в частную лечебницу для душевно- и нервнобольных доктора А. Г. Коносевича. Днем находился дома, на даче на Каменном острове. В дни октябрьского переворота 1917 г. скрывался от революционных властей. Так продолжалось до лета 1918 г. Именно в этот период он с женой получал письма от Царской Семьи, находившейся под арестом в Тобольске. «Мы с женой получили возможность сноситься с Царской Семьей и, к нашему громадному счастью, даже посылать в Тобольск посылки, содержание которых обыкновенно долго обсуждалось на нашем семейном совете: с одной стороны, хотелось послать то, что могло бы доставить удовольствие, а с другой, объем посылок должен был быть очень невелик. Раз я послал Государю Его любимые турецкие папиросы, конечно, не такого качества, как получавшиеся Им в подарок от турецкого султана; а иногда удавалось посылать вещи. Писем писать я не решался, не имея твердой уверенности в том, что они не будут перехвачены. Жена была смелее и изредка писала Императрице. В уцелевших у нас бумагах сохранилось письмо Императрицы [Приложение IV] к моей жене от 2 марта 1918 г.…» (Воейков В. Н. С Царем и без Царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта Государя Императора Николая II. М., 1994. С. 207—208). В начале августа 1918 г. покинул дачу и, скрываясь от властей, отправился в Унечи на границе с Украиной. Перешел границу и дальше через Клинцы приехал в Гомель и затем в Киев, где жил до декабря 1918 г., далее отправился через Харьков в Севастополь. Не получив визы в Париж от командующего французскими силами в Севастополе, предпринял попытку получить разрешение на въезд в Румынию. Получив визу от румынского консула, прибыл в Галац, а затем в Бухарест. В конечном итоге получил паспорт на свободное проживание по всей Румынии в течение пяти лет. В Бухаресте снова пытался получить французскую визу, однако ему отказали. Тогда, поставив визу для проезда в Сербию, с помощью знакомого курьера Американской миссии в Бухаресте добился места на санитарном немецком поезде, шедшем в Данциг через Белград и Вену. Прибыл во Франкфурт-на-Одере, затем в Берлин. Спустя некоторое время ему удалось получить датскую визу через секретаря датской миссии в Берлине. По прибытии в Копенгаген в начале октября 1919 г. просил соизволения представиться Императрице Марии Федоровне, так как 20 лет прослужил в рядах полка, шефом которого она являлась, но получил категорический отказ в связи с распространившимися тогда в эмиграции слухами, будто бы он добровольно покинул Государя тотчас после его отречения. Воейкову удалось получить визу в Финляндию только в конце февраля 1920 г. 7 марта прибыл в Гельсингфорс, где установил контакт со своей семьей. Узнал, что его жена арестована и отправлена в один из московских концентрационных лагерей. Предпринимал усилия по ее освобождению через члена Комиссии датского Красного Креста д-ра Мартини, но безуспешно. Переехал в Брюссель, но постоянно посещал Финляндию для поддержания связи с семьей жены. В Париже и его окрестностях в конце 1925 г. был образован полковой союз взаимопомощи офицерам Лейб-Гвардии Гусарского Его Величества полка. И бывший Верховный главнокомандующий Великий Князь Николай Николаевич, утвердив устав, потребовал, чтобы Воейкову не было предложено вступать в него. В начале 1933 г. был в Ницце, где получил от лейб-гусар адрес, поднесенный по случаю исполнившегося 25-летия со дня назначения его командиром Лейб-гусарского полка. Был женат с 1895 г. на дочери графа В. Б. Фредерикса графине Евгении Владимировне Фредерикс («Нини»; 1867—1950). В мае 1939 г. супруги находились в Териоках, затем перебрались в Швецию. Скончался в Дандериде (Швеция).

60

Ц. ставка. 4 ноября 1916 г. фрагмент приведен по книге: Платонов О. А. Терновый венец России. Николай II в секретной переписке. М., 1996. С. 608.

61

Евгений Макаров – воспитанник Орловского-Бахтина кадетского корпуса, часто играл с Цесаревичем Алексеем в 1916 г. в Ставке, в Могилеве. В переписке и дневнике Цесаревича упоминается как «кулик». Его брат Леля также играл с Цесаревичем.

62

Компания «Пате» подарила Алексею Николаевичу проектор и бобины с фильмом «Таинственная рука». Это тридцатиминутный вестерн режиссера Франциса Форда был впервые показан в Нью-Йорке 14 октября 1914 г. – Прим. автора.

63

Федоров Сергей Петрович (1869—1936), тайный советник, профессор. В 1891 г. окончил медицинский факультет Московского университета, затем работал в клинике А. А. Боброва. В 1895 г. защитил докторскую диссертацию. Был назначен ассистентом при факультетской хирургической клинике в Москве. В 1903—1936 гг. возглавлял кафедру госпитальной хирургической клиники Военно-медицинской академии. В начале своей научной деятельности занимался вопросами бактериологии и иммунологии. В 1892 г. впервые в России приготовил и применил для лечения больных холерный антитоксин. C 1913 г. получил звание почетного лейб-хирурга. Во время Первой мировой войны сопровождал Императора Николая II и Цесаревича Алексея в их поездках. С осени 1915 г. состоял при Ставке. Высказанное им 1 марта 1917 г. Императору мнение о неизлечимости болезни наследника стало решающей причиной отречения Государя Николая II за себя и за сына и передачи престола Великому Князю Михаилу Александровичу. В 1929—1936 гг. – директор Института хирургической невропатологии (ныне – Нейрохирургический институт). Похоронен в Александро-Невской лавре в Санкт-Петербурге.

64

Деревенко Николай Владимирович (1906—2004), сын лейб-хирурга Двора Владимира Николаевича Деревенко, воспитанник Царскосельской Николаевской гимназии, один из немногих друзей Цесаревича. «В Царском Селе его постоянно приглашали во Дворец играть с Наследником, который также и сам бывал у своего друга» (Алферьев Е. Е. Император Николай II как человек сильной воли. Джорданвилль, 2004. С. 140). Вот что об этом вспоминал Пьер Жильяр: «Дети познакомились и вскоре подружились; не проходило воскресенья, праздника или дня отпуска, чтобы они не соединялись. Наконец, они стали видаться ежедневно, и Цесаревич получил даже разрешение посещать доктора Деревенко, жившего на маленькой даче недалеко от дворца. Он часто проводил там всю вторую половину дня в играх со своим другом и его товарищами в скромной обстановке этой семьи среднего достатка. Это нововведение подвергалось большой критике, но Их Величества не обращали внимания; они сами были так просты в своей частной жизни, что могли только поощрять такие же вкусы своих детей» (Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и Царской Семьи. М., 1992. С. 70). Добровольно последовал вместе с отцом из Царского Села в Тобольск и Екатеринбург. «В Тобольске, в течение всего периода пребывания там Царственных мучеников в 1917—1918 гг., он был единственным посетителем со стороны, который допускался по воскресеньям и праздникам в губернаторский дом, где неразлучно оставался на целый день с Цесаревичем Алексеем Николаевичем» (Алферьев Е. Е. Император Николай II как человек сильной воли. Джорданвилль, 2004. С. 140). Покинул уже советскую Россию в 1928 г. Работал инженером в Праге. После Второй мировой войны некоторое время находился в Австрии, затем в Южной Америке. По сведениям историка и писателя Е. Е. Алферьева, Н. В. Деревенко являлся единственным остававшимся до недавнего времени в живых свидетелем жизни Царской Семьи в заточении: «…проживал он в отдаленной стране, в глубоком уединении, решительно отказываясь от каких-либо выступлений, касающихся Царской Семьи. Время от времени он навещал своего школьного товарища по Царскосельской Императорской Николаевской гимназии, который каждый раз, в ходе их дружественных бесед, настойчиво старался убедить его написать свои воспоминания о Наследнике, которые представляли бы исключительную ценность для истории и для составления правдивого жития святого мученика убиенного Цесаревича Алексея» (Там же. С. 140).

65

Имеется в виду маркиз Пьер де Лагиш (1859—1940) – генерал, военный атташе при французском посольстве в Санкт-Петербурге. Во время войны состоял при Ставке Верховного главнокомандующего до мая 1916 г., когда был заменен генералом Жаненом.

66

Дубенский Дмитрий Николаевич (1858—1923), генерал-лейтенант, воспитанник Александровского военного и Михайловского артиллерийского училища. Был произведен в офицеры в 1880 г. в 3-ю гренадерскую артиллерийскую бригаду. В 1884 г. поступил в Академию генерального штаба, курса не окончил и в 1885 г. перешел в главный штаб, где прослужил до 1904 г., когда был назначен штаб-офицером для поручений при начальнике главного штаба. В главном штабе занимался военно-конной повинностью и производством военно-конных переписей (с 1888 по 1904 г.). Ему было поручено обследование коневодства Кавказа, киргизских и калмыцких степей, Сибири, Юга и Центра России и губерний Царства Польского. В 1909 г. вышел в отставку с произведением в генерал-майоры. С 1900 г. издавал народную газету «Русское Чтение», которая была широко распространена среди крестьян и войск. Во время Русско-японской войны издавал еженедельный роскошно иллюстрированный журнал «Летопись войны с Японией». Им было издано также много популярных военно-народных книг и картин. Из них особенно известны «История России в картинах», «История русского солдата», «Царствование Дома Романовых» и др. С 1 января 1912 г. вновь определен на службу генералом для особых поручений при главном управлении государственного коннозаводства. С 15 июня 1915 г. – член совета Главного управления государственных коннозаводов. Во время Первой мировой войны – издатель-редактор иллюстрированного журнала «Летопись войны 1914—1917 гг.». В 1915 г. получил задание описать деяния Императора Николая II во время Великой войны. Состоя в Свите в качестве историографа, сопровождал Государя. Оставил 4 тома описаний царских путешествий «Его Императорское Величество Государь Император Николай Александрович в действующей армии за 1914 – февраль 1916 г.». Во время Гражданской войны служил в Харьковском коннозаводстве Вооруженных сил Юга России (1919). Скончался в Висбадене (Германия). Автор воспоминаний: Как произведен переворот в России // Русская летопись. Кн. 3. Париж, 1922.

67

Игорь Константинович (1894—1918), князь императорской крови, сын Великого Князя Константина Константиновича (1858—1915) и Великой Княгини Елизаветы Маврикиевны (1865—1927), правнук Императора Николая I. Окончил Пажеский корпус, служил штабс-ротмистром Лейб-Гвардии Гусарского полка. В начале Первой мировой войны вместе с братьями ушел на фронт, откуда в октябре 1915 г. был отправлен для лечения воспаления легких в Петроград. В связи с невозможностью по болезни продолжать службу на фронте отчислен в свиту Императора в чине флигель-адъютанта. После революции по декрету большевиков был арестован и выслан из Петрограда сначала в Вятку, а потом на Урал. В Екатеринбурге один из доброжелателей предложил князю свой паспорт, чтобы тот смог скрыться. «Игорь Константинович говорил, что он не сделал ничего худого перед Родиной и не считает возможным поэтому прибегать к подобным мерам» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 328). Содержался в Алапаевске. В ночь на 18 июля 1918 г. был зверски убит вместе с рядом других представителей рода Романовых, включая своих братьев Иоанна и Константина, и сброшен в шахту. В 1919 г. останки князя были захоронены в Алапаевском соборе, а позже перевезены в Пекин в склеп при храме Преподобного Серафима Саровского. Канонизирован Русской Православной Церковью Заграницей в сонме Новомучеников Российских 1 ноября 1981 г.

68

Убийство Распутина было подготовлено и осуществлено группой лиц по заранее спланированному плану. В группу входили: князь Юсупов Феликс Феликсович, депутат Государственной думы монархист Владимир Митрофанович Пуришкевич, Великий князь Дмитрий Павлович, старший врач Красного креста С. С. Лазаверт и поручик Преображенского полка С. М. Сухотин. Личность еще одного участника убийства была установлена совсем недавно после выхода в Лондоне книги Джеймса Кука «Как убить Распутина» в 2006 г. Это был офицер британской разведки Освальд Рейнер, который сделал контрольный выстрел в голову раненого Распутина, тем самым, поставив точку в этом зверском убийстве.

69

«Все совпадения в изложениях Юсупова (Юсупов Ф. Ф. Конец Распутина. Париж, 1927), Пуришкевича (Пуришкевич В. М. Дневник Владимира Пуришкевича. Смерть Распутина. Киев, 1918) и Лазаверта („The Assossiation on Rasputin“, Source Records of the Great War, Stanislaus Lazovert, Vol. V, ed. Charles F. Horne (National Alumni, 1923) напоминают классический прием участников преступления. После того, как дело сделано, надо позаботиться об общей версии событий. Вроде бы основные моменты выглядят одинаково, но когда речь заходит о мелких деталях, во всей картине появляются маленькие трещинки, потому что обо всем просто невозможно договориться заранее, а согласованная общая версия сразу начинает расползаться по швам. Все три рассмотренных свидетельства одинаково лживы, одинаково служат личным интересам и амбициям авторов и одинаково расходятся с показаниями свидетелей и материалами вскрытия. […] Нет оснований сомневаться в том, что после полуночи Юсупов заехал за Распутиным домой и кто-то, может быть, и Лазаверт, отвез их обоих в Юсуповский дворец. Машина с брезентовым верхом, которую называли то серой, то цвета хаки, скорее всего, принадлежала Пуришкевичу. Что касается дальнейших событий, то о них притянутые за уши свидетельства Юсупова и его служителей говорят столь же мало правды, сколь и воспоминания Пуришкевича. Можно поверить, что Распутину предложили отравленные пирожные и вино, однако профессор Косоротов, производивший вскрытие, не обнаружил „никаких следов отравления“. […] Неправдоподобно, что два смертельных выстрела сразили Распутина среди ночи. Согласно протоколу вскрытия, „жертва должна была быстро ослабеть от большой потери крови при ранении в печень (выстрел №1) и ранении в почку (выстрел №2). Смерть неминуемо должна была наступить в течение десяти—двадцати минут“. Новые выстрелы раздались несколько часов спустя, и их слышал весь полицейский участок, примерно через час после смены в шесть часов утра. […] Как бы то ни было, но протокол вскрытия отмечает жестокие раны от массированного физического воздействия: „На левом боку зияющая резаная рана, нанесенная острым предметом или шпорой. Правый глаз выпал из орбиты и вытек на лицо. В углу правого глаза порвана кожа. Правое ухо частично оторвано. На лице и на теле жертвы имеются признаки побоев некоторым гибким, но твердым предметом. Гениталии расплющены тем же предметом“. В 1993 году медицинская бригада под руководством ведущего российского судебно-медицинского эксперта, доктора наук Владимира Жарова проводила анализ материалов вскрытия. В своем заключении (которое никогда не было предано гласности, но оказалось в распоряжении автора этих строк) эксперты пришли к общему заключению: „Механические повреждения (кроме пулевых ранений) в области головы нанесены тяжелыми тупыми предметами. Такие травмы не могут явиться следствием удара тела об опору моста, когда оно было сброшено в воду“. Более того, комиссия Жарова выявила ранения, не упоминавшиеся в протоколе вскрытия. Такие, как расплющенный и деформированный нос и различные „резаные раны неправильной формы“. Одна из таких резаных ран в форме русской буквы „Г“, четвертой буквы кириллицы, нанесенная предположительно саблей или ножом, осталась на правой челюсти жертвы. Объяснить это можно, скорее всего, тем, что до того, как Распутин был застрелен, он подвергся зверскому избиению группой лиц, одно из которых было вооружено резиновой гантелей. Жаров и его коллеги определили, что „проникающее ранение“ в левом боку могло быть нанесено тесаком или кинжалом. […] Согласно протоколу вскрытия, два выстрела были сделаны с расстояния двадцать сантиметров, а третий – из пистолета, приставленного прямо ко лбу жертвы. […] Протокол вскрытия определяет, что утренние выстрелы с „короткими интервалами“ сделаны из различного оружия. Это заключение подтверждается выводами доктора Захарова от 1993 года. В своем интервью обзорной программе „Би-Би-Си“ в 2004 году Захаров рассказал, что исследование входных пулевых отверстий под микроскопом выявило различия в диаметрах. По протоколу выходит, что выстрел в грудь произведен, скорее всего, из 6,35-мм „Браунинга“, которым пользовались Юсупов и Дмитрий Павлович. Рана в правом боку несколько больше. Возможно, это работа 7,65-мм „Соважа“ Пуришкевича. Как следует из протокола, эти две раны нанесены с расстояния 20 см, когда жертва стояла на ногах. Одна пуля „вошла в левую часть груди, прошла сквозь желудок и поразила печень“, а вторая „вошла в правый бок и пронзила почки“. Если бы эти выстрелы были сделаны почти одновременно, то стрелявшие могли через тело Распутина задеть друг друга. […] Протокол вскрытия утверждает, что третий выстрел, вызвавший немедленную смерть, был произведен в упор по лежавшей жертве. Наиболее вероятным мне кажется сценарий, согласно которому заговорщики, дважды поразив Распутина, завернули его в кусок материи и понесли к ожидавшей машине. Это предположение подтверждается полицейскими фотографиями, запечатлевшими кровавую дорожку от подъезда через двор. Если бы Распутин, как утверждали Юсупов и Пуришкевич, сам бежал вдоль забора, сплошной кровавой линии не получилось бы. Когда убийцы приблизились к калитке, судорожное движение или стон агонизировавшей жертвы заставил их остановиться. Они опустили свою ношу, и кто-то, достав пистолет иного калибра, чем оба предыдущих, поставил последнюю точку в повести жизни Распутина. Именно третий выстрел наиболее важен в идентификации убийцы. Профессор Деррик Паундер, комментируя баллистическую экспертизу, отметил: „Входное пулевое отверстие по центру лба представляет собой рваную рану с расходящимися трещинами в местах разрывов. Наличие рваных краев позволяет предположить, что пуля в момент входа увеличилась в диаметре. […] Собственно входное отверстие равно шести миллиметрам в диаметре, а рваная рана вокруг – от двенадцати до пятнадцати. Такую рану может оставить только большая безоболочная пуля“. В начале Первой мировой войны во всех воюющих армиях, в том числе и в русской, использовались только пули с твердой оболочкой, которая предохраняла свинец от расплющивания при попадании. Использование безоболочных пуль строго ограничивалось Гаагской конференцией 1899 года и строжайше запрещалось конвенцией 1907 года. Тем не менее, исключительно в британской армии на вооружении офицерского корпуса состояли 0,455-дюймовые (11,56 мм) револьверы системы „Вэблей“ под патрон с безоболочной пулей на том основании, что поражающий эффект данного оружия конвенции не противоречит. Анализируя, какое оружие могло использовался для убийства Распутина, и основываясь на баллистической экспертизе, профессор Паундер заключил: „Наиболее вероятно использование револьвера „Вэблей“… стрелявшего безоболочными пулями, тогда как другое оружие заговорщиков (Дмитрия Павловича, Пуришкевича и Юсупова) было рассчитано на пули с оболочкой. Только „Вэблей“ с его безоболочными пулями мог оставить рваную рану вокруг входного отверстия“. В 1993 году доктор Жаров поддержал мнение профессора Косоротова, что третья пуля прошила голову насквозь и вышла сзади… […] Команда доктора Жарова также согласилась с мнением Косоротова, что Распутин умер еще во дворе, а не захлебнулся водой, брошенный в реку. „Утопление не являлось причиной смерти… вздутия легких не наблюдалось, и не было воды в дыхательных органах“. Несмотря на то, что в легких было обнаружено некоторое количество воды, профессор Деррик Паундер также признал: „Диагноз утопления исключается всеми имеющимися свидетельствами. Очевидно, что он не утонул, а умер от ранее нанесенных ран. Жидкость, обнаруженная в легких, в данном случае не является свидетельством утопления“. […] Независимо от того, где стреляли в Распутина, в помещении или во дворе, и в какое время, материалами вскрытия безусловно доказано: первый и второй выстрелы были сделаны с небольшим промежутком, с близкой дистанции и из пистолетов разных калибров. Третий выстрел в голову, в упор, стал причиной смерти Распутина. […] Освальд Райнер [британский офицер], безусловно, присутствовал в Юсуповском дворце в ту ночь. Он входил в ближайший доверенный круг князя. Скрытный по натуре, он все-таки признался своей племяннице Розе Джоунс, что был у Феликса в ночь убийства. Как и Джон Скейл, он был посвящен во все детали заговора. […] Скейл отправился на румынский фронт 11 ноября (24 ноября по новому стилю) и не мог присутствовать на двух последних встречах у Феликса и в ночь умерщвления Распутина. […] Капитан Стивен Элли был также вовлечен в заговор. Мы уже рассказывали о давних связях его семьи с Юсуповыми. Как и Райнер, Элли свободно и без акцента говорил по-русски. […] Свободное владение русским языком и полевая русская форма делали их неотличимыми от российских военнослужащих для кого угодно, включая и самого Пуришкевича. […] Свидетельство соучастия Элли и Райнера мы находим в письме Стивена Скейлу, отправленном через восемь дней после убийства» (Кук Э. Убить Распутина. Жизнь и смерть Григория Распутина. М., 2007. С. 329, 333, 337—341, 344—348, 350—352). Более подробно обо всех обстоятельствах убийства Г. Е. Распутина см. книгу английского историка Эндрю Кука.