Пренебрежимая погрешность

Давным-давно все наблюдения за звездным небом осуществляются в автоматическом режиме. Компьютеры ежедневно выдают «на гора» массу данных, требующих особого внимания и человеческой оценки. Все астрономические обсерватории завалены материалами наблюдений. Кто что интересное вытащит из накопленного – тому и честь соответствующего открытия. Анатолию Страуту случайно выпал джокер. Ученый мир сильно удивлялся, почему за несколько столетий никто не обратил внимания на Медузу, пребывающую на расстоянии всего-то тридцати световых лет от давно колонизированных планет, в зоне космоса, считающейся полностью изученной.

– Первоначальные расчеты показали, что Медуза Страута движется строго в направлении звездной системы Ремиты. Именно это обстоятельство определило цель первого полета строящегося в то время звездолета: считается, что создания Перворожденных опасны для населенных планет. Однако систематические наблюдения позволили снять опасения. Медуза в самом деле приближается к нам, но ее спролонгированная траектория проходит все же на значительном расстоянии, каковое по мнению научного сообщества Галактического Содружества признано безопасным для Ремиты.

Справочные экраны затопил шквал информации. Антон Благов, также просматривающий мелькающие графики и диаграммы, неумело дополнил компьютерную справку в общем-то ненужными, второстепенными деталями.

– В этих условиях администрация Ремиты сочла возможным удовлетворить просьбу Илвина Ли, командующего Пятой эскадрой Межзвездного Флота, и временно передать «Элеонору» в его распоряжение. Примерно год назад – на справочном экране появилось: тринадцать месяцев двадцать суток – звездолет был возвращен. При перегоне «Элеоноры» с Ценодва временный экипаж, чтобы извлечь хоть какую-нибудь пользу от порожнего рейса, решил проложить трассу от Медузы Страута к Ремите.

Астронавигационные данные компьютер дополнил справкой о комплектации «Элеоноры» при перелете с Центральной-2. Во флоте Илвина Ли ее использовали как передвижной госпиталь, базу для релаксации астронавтов. Поэтому она была предельно облегчена, все исследовательское оборудование снято. Никакого вооружения. После передачи корабля ремитскому экипажу в трюмы была заложена сотня-другая тонн наноэлектронных изделий, до изготовления которых на Ремите руки не доходили, и все.

– При выходе из надпространства в окрестностях Медузы было проведено зондирование по Эве-Си – на экранах высветилось разъяснение, что подразумевается под этой тонкой и трудоемкой процедурой исследования пространства, – в результате которой был обнаружен планетоидный шатун с остатками атмосферы из благородных газов. Размеры его сравнимы с земными – радиус почти шесть тысяч километров, сила тяжести на поверхности около трех четвертых единицы. Впоследствии он был назван Шаром.

Антон Благов подождал, пока на экранах не пройдет бурный поток пояснений, и медленно продолжил, давая компьютеру время на прогон обильного справочного материала:

– Результаты физико-химических и радиоизотопных анализов приповерхностного слоя показали, что возраст Шара сравним с возрастом видимой нам части Метагалактики и составляет более десяти миллиардов лет.

В этой части Галактики не должны попадаться тела, возраст которых был бы выше семи-восьми миллиардов лет. Существование Шара противоречило современной космогонии. И, как не раз бывало в истории, этот факт старательно замалчивался ученой общественностью. Семь раз проверь – один раз отрежь? Чтобы не оказаться смешным в глазах коллег, помолчать до выяснения всех обстоятельств? Если им удастся найти ответ на эту загадку, экспедицию уже можно будет считать успешной.

– Точнее определить временные параметры, – продолжал капитан, – не представляется возможным из-за отсутствия отработанной методики: человечество еще не встречалось со столь древними объектами. В то же время прямые измерения температуры пород Шара и, соответственно, расчетные потери тепла за счет инфракрасного излучения в космос не позволяли свести энергетический баланс. За столь долгое существование никакое обычное планетоидное тело не может не остыть до абсолютного нуля. Исходя из данного несоответствия был сделан вывод об искусственном происхождении Шара и наличия внутри него чрезвычайно долгоживущих источников энергии.

Необходимую паузу капитан заполнил, со вкусом выпив стакан воды.

– Подчиняясь приказу диспетчерской службы Флота, дальнейшие исследования осуществлялись с предельной осторожностью и только дистанционно. Не было никакого просвечивания Шара. Внутренняя структура определялась по его собственному излучению и измерениям магнитных полей. Было определено, что Шар представляет собой как бы слепок отдельных, четко выделяемых эллипсоидов вращения, поверхность которых обладает фактически единичным показателем отражения во всем электромагнитном спектре. Размеры этих «ядрышек» – около полутора тысяч километров. Скрепление их осуществляется породами высокой гомогенности, состоящими в основном из силикатов. Словно какой великан скатал горсть гальки в глине и забросил в космос…

Антон Благов помолчал, оценивая, согласился ли компьютер с его сравнением.

– Данный факт признан как второе неопровержимое доказательство искусственного происхождения Шара…

А Лидочка-то неотрывно смотрит только на Вана Лусонского, дошло вдруг до Ника Улина. Ни до кого и ни до чего другого ей нет дела.

– На двадцатые сутки барражирования около Шара стало понятно, что последующее наблюдение за ним малопродуктивно. Изделие Перворожденных словно впало в спячку, не проявляло никакой активности. Поведение Медузы Страута – аналогично. В сложившейся ситуации, учитывая исключительную сложность изучения чужих артефактов и налаживания контактов с носителями иного разума, в соответствии с рекомендациями верховного командования Межзвездного Флота и Галактической академии наук экипаж принял решение прекратить дальнейшее исследование Шара.

Яфет откинулся в кресле, предчувствуя завершение затянувшегося капитанского экскурса в прошлое.

– В свете отмеченных обстоятельств, нашей экспедиции поставлены следующие главные задачи. Первая – всестороннее исследование космического объекта с условным названием «Шар», отталкиваясь от гипотезы о его искусственном происхождении. Вторая задача – изучение Медузы Страута, то есть максимально полное описание ее пространственной и молекулярной структур, физико-химического состава, электромагнитной активности и так далее и тому подобное. Нам дана санкция Галактического Содружества осуществлять при решении этих задач любые действия исходя из конкретно складывающихся обстоятельств. Поскольку не исключается возможность прямого выхода на представителей иного разума, научный потенциал нашей экспедиции усилен специальной группой Академии наук Содружества под руководством…

Ба, внутренне взвился Ник Улин, а ведь третий справа от капитана – его давний знакомый по Четвертой, Илвиновской экспедиции к Сумеречным Созвездиям! Имя всплыло в памяти чуть раньше, чем его назвал Антон Благов: Макуайр. Да, действительно один из самых известных ксенологов Содружества. Что-то сильно похудел он за последние годы.

– Я обязан задать обычные в нашем положении вопросы, – голос Антона Благова окреп. – Все ли из вас добровольно, без какого бы то ни было принуждения согласились принять участие в экспедиции? Все ли готовы подтвердить свои обязательства, ранее данные письменно, соблюдать устав Межзвездного Флота и безоговорочно выполнять приказы командования, не противоречащие единым законам Галактического Содружества, даже если выполнение этих приказов сопряжено с риском для собственной жизни? Все ли обязуются безоговорочно нести тяготы и лишения, обусловленные пребыванием в космических аппаратах, в течение всего срока работы экспедиции и, если возникнут непреодолимые обстоятельства или руководством будет принято соответствующее решение, остаться в космосе, на «Элеоноре» или вне ее и далее на неопределенный срок? Есть ли у кого обоснованные предложения по исключению из экспедиционного состава того или иного человека? Прошу незамедлительно ответить на поставленные вопросы. Жду.

Ник Улин послушно выдал «да, да, да, нет».

– Завидное единодушие, – прокомментировал Антон Благов сводные результаты опроса. – Итак, с этой минуты я в полном объеме принимаю на себя руководство экспедиции. Представляю своих заместителей…

Собственно говоря, когда начальником экспедиции был капитан звездолета, назначение своих заместителей считалось его личным делом. Но по флотской традиции, что за тысячелетия космической деятельности человечества стала беспрекословным руководством к действию, первым заместителем всегда назначался старший помощник, старпом, организовывающий и направляющий работу всех внутренних служб звездолета за исключением навигаторской. Место второго заместителя отдавалось ответственному за выполнение научной программы полета, третье – первому навигатору. Далее традиция допускала варианты – последующими заместителями могли быть главный энергетик или выбранный пассажирами староста, начальники медицинской службы или десантного подразделения или еще кто.

В целом решение Антона Благова по отбору своих заместителей представлялось Нику Улину разумным. Разве что Ван Лусонский, начальник второстепенного маленького подразделения с неясными функциональными обязанностями, выглядел белой вороной. Примерно такой же инородной фигурой казался Рональд Грей, начальник службы психологической безопасности, назначенный в заместители капитана в обход главврача. Удивительно бесцветное существо. К тому ж, как и Макуайр, не являющийся императорским подданным. А ведь ремитцы крайне не любят подчиняться «залетным варягам». Чем вызвано данное обстоятельство?

Ларчик, по мнению Ника Улина, открывался просто – стоило только ознакомиться с биографическими данными Рональда Грея. Он, оказывается, член коллегии Комитета Защиты Человечества. После позора с историей Шамона козачи ой как боятся вызвать малейшее недовольство императора Олмира в свой адрес и напрочь отказались от всех мероприятий в отношении его подданных. Однако требование присутствия на каждом звездолете функционера КЗЧ никто не отменял. Проблему решили самым простым образом: прислали якобы в знак уважения видную публичную фигуру. Ремитцы ответили встречной любезностью: ввели Рональда Грея в руководящий состав экспедиции, по сути легализовав надзор над экспедицией со стороны КЗЧ. Политика – дело тонкое.

А Ван Лусонский стал замом, вероятно, только благодаря своему статусу мага и герцогскому титулу. Больше не за что его выделять из прочих руководителей групп и команд.

– Общее собрание предлагаю считать закрытым, – меж тем объявил Антон Благов. – Прошу подготовиться к старту. Ввести десятиминутную…

Судя по реакции старпома, капитан сделал что-то не так. Промах был исправлен молниеносно:

– Руководителям служб доложить о техническом состоянии систем корабля и о готовности к старту.

Все данные высвечивались перед капитаном на специальном экране, но традиция есть традиция: положено выслушать личные доклады подчиненных – будь добр слушать.

Пока шла обычная предстартовая процедура, Ник Улин перекинулся парой фраз с Лидой, притушил возникшую было новую пикировку между Яфетом и Сковородниковым, ответил Вану Лусонскому, вздумавшему поприветствовать своих непосредственных подчиненных, и поудобнее устроился в кресле – первые минуты, когда звездолет отводили от причала мощные буксирные катера, иногда возникали неприятные толчки и перегрузки. Очередная команда Антона Благова застала его за восстановлением в каюте фантома густого тропического леса.

– Отдать швартовы! – разнеслись по «Элеоноре слова капитана.

Ну кто сейчас знает, что такое «швартовы», и почему их надо кому-то отдавать!

Много слов и оборотов речи потеряли свое былое значение, подумал Ник Улин. Из глубин памяти выполз еще один пример: задорный боевой клич «сарынь на кичку». Кто сейчас сможет объяснить смысл этих слов?

Очередная команда Благова прозвучала в унисон мыслям квартарского трибуна.

Команда состояла всего из одного слова. Того, что произносится каждый раз, когда человеческий космический корабль отправляется в полет.

Того, что было произнесено первым человеком, вырвавшимся в космос:

– Поехали!

3. Разгон

Светлая безмятежность съежилась в микроскопический овал, из которого хлынула чернота, и Алексей Сковородников понял, что проснулся.

Он уже давно не вскакивал в горестном отчаянии. Но, как и прежде, вынужден был несколько мгновений приходить в себя, вспоминая, кто он, где он и что он должен делать.

Его кровать – можно ли это ложе, низкое и всюду мягкое называть кроватью? – затерялась посреди безграничной пустыни. Воздух по-утреннему свеж, но чуть-чуть пахнет пережженной сковородкой. Вблизи проглядывает нормальный пол, смутно напоминающий паркет. Но где-то в полуметре уже накатывается тоненький слой мельчайшего песка. А далее вырастают целые барханы с рифлеными от ветра боками, нескончаемыми колоннами устремляясь к горизонту. Редкими неуверенными пятнами чахнут засохшие до коричневости деревца. Низкое небо, освещаемое всходившим солнцем, нависает многотонной темно-синей громадой. Как он здесь очутился?

Невольное желание броситься выяснять, как он в одиночестве, но на вполне цивильном лежаке оказался в пустыне, легко ушло, ибо в подсознании сидело, что ничего страшного – надо только вспомнить, к чему все это.

И он вспомнил: вчера он экспериментировал с бытовой техникой, да так и уснул.

Закрыл глаза, мысленно приказывая фантому раствориться. Открыл. Каюта приняла прежние формы. Абсолютно голая комната размерами десять на десять метров. От иллюзии песка не сохранилось даже запаха.

По привычке горестно кряхтя, сел. Должна была заныть спина, напоминая о разбитых межпозвонковых дисках, а в тазобедренном суставе – последствия былого ранения – поджидала удобного момента острая боль. Ничего не болело. Даже шрамов не осталось. Устранили теперешние эскулапы ранее приобретенные им памятные метки. Движения легки и свободны. Тело переполняет задорная энергия, несвойственная ему в прежней жизни. Вроде бы и он здесь сейчас, а вроде бы и не он. Вроде бы живой… да не совсем.

Встал, подошел к стене-экрану, послушно высветившей обзорную картинку. Его каюта была глубоко внутри звездолета, да и вообще, как он смог лично убедиться, у «Элеоноры» не было ни одного иллюминатора, но телевизионное изображение давало полную иллюзию, что за тончайшей прозрачной перегородкой разверзлась пропасть. Угрожающе горели немигающие звезды. Внизу, у самого пола хищно метались сполохи от факелов непрестанно работающих реактивных двигателей.

Яфет как-то заговорил с Ником Улиным, что коли луч прожектора в космическом вакууме не виден сбоку – нет молекул воздуха, рассеивающих свет, – то и реактивные струи двигателей звездолета не должны были видны. Тем более что выбрасываемая дюзами плазма такой температуры, что излучает разве что далеко за оптическим диапазоном. Телевизионные датчики, мол, подсовывают им неверную картинку. Ник Улин степенно отвечал, что да, в первом приближении луч прожектора в глубоком вакууме сбоку не виден… если пренебречь квантовыми эффектами. Кроме того, полный вакуум – это абстракция, нет такового в природе. А реактивные струи всегда будут видны хотя бы из-за спонтанно образовывающейся турбулентности. Взаимодействие различных по плотности плазменных сред характеризуется широким энергетическим распределением, что и порождает попутное хаотичное свечение… Грустно ему было слушать ту тарабарщину.

Зажглись информационные экраны. Малый, вспомогательный, высвечивал лишь оценки состояния физического и психического здоровья членов команды-22 – все бодрствовали и пребывали в отличном настроении. От их начальника, Вана Лусонского было сообщение: на сегодня назначен званый обед, приглашен старший помощник капитана; всем к такому-то часу быть в банкетном зале номер три, дресскод – смотри приложение.

На главных информационных экранах шла обычная подборка общекорабельных новостей: текущие галактические координаты «Элеоноры», характеристики окружающего космического пространства, огромный массив постоянно контролируемых технических параметров, в отдельных окошечках, раскрывающихся от одного только взгляда на них, показывалось, чем заняты звездолетчики сейчас, каковы дневные планы их работ, и так далее. При желании можно было понаблюдать за любым членом экипажа – от юнги до самого капитана – при исполнении им служебных обязанностей. Можно было лично поучаствовать в любом производственном совещании, дать свои предложения, покритиковать. Он никак не мог привыкнуть к такой открытости.

В свое время ему объяснили, что в Галактическом Содружестве одну из главных причин возникновения в прошлом общественных волнений устранили самым принципиальным образом: обязали все земные общины следовать единому закону, налагающему запрет на искажение или засекречивание любой информации. Каждый имел право знать все и обо всем. Однако жизненные реалии оказались несовместимыми с подобной открытостью. В сфере социально значимых профессий развились свои языки, понятные только посвященным. Он много раз присутствовал на различных медицинских консилиумах, где обсуждалось состояние его здоровья, но почти ничего не понимал из того, что говорили врачи. Изменились и этические правила поведения: считалось крайне неприличным ставить в неудобное положение собеседника и задавать прямые вопросы, на которые тот не желал отвечать. Кроме того, заматерело зарождающееся на заре компьютерной эры искусство закапывания файлов в информационном мусоре.

В прошлой жизни он видел тогдашние, весьма несовершенные компьютеры только издали. Здесь без общения с интеллектуальными машинами нельзя было и часа прожить. После воскрешения он упорно овладевал новыми для себя навыками. Однако, несмотря на все старания, путешествия в виртуальной реальности давались ему с большим трудом. Предприняв несколько безуспешных попыток докопаться, что на самом деле думают о нем теперешние и какие планы в отношении него строят, он убедился: все, что ему действительно не положено знать, сам он никогда и не узнает, сколько б времени он ни потратил на сидение за компьютерным пультом. Вот тебе и доступность информации!

Принять личное участие в работе экипажа? Возможность чисто теоретическая. А на практике – чем он, при его уровне знаний, может быть полезным? Сейчас, например, полным ходом идет подготовка к выключению реактивных двигателей и переходу в илин-парковый режим набора скорости. Что он может по этому поводу сказать, совершенно не представляя, как не-ракета вообще может ускоряться в безвоздушном пространстве?

Раньше ему удавалось испытывать чувство быть нужным другим людям. Но все привычное утонуло в веках, осталось разве что… Мгновенное воспоминание включило миниатюрный аудиплеер, прилепленный к уху. Раздалось смутно знакомое «утро красит нежным светом стены древнего…». Вчера перед сном он поставил подборку песен, созданных за несколько десятилетий до своего первого рождения. Хорошие песни. Добрые. Задорные. Теребящие душу. А вот те, что были написаны в год его смерти, почему-то не вызывают никаких ассоциаций – ни приятных, ни неприятных. Словно бы та, прежняя жизнь заранее, еще перед физической смертью бесповоротно отторгла его.

Но он чужой и в этом мире «далекого далеко». Поначалу, когда приходилось приспосабливаться к новым условиям существования, его томило неясное чувство какой-то огромной потери. Потом добавилось ощущение полнейшей никчемности. Все, чего бы он ни пожелал, почти немедленно исполнялось. Будто бы попал он после смерти в рай, но болтается в нем никому не нужным телом. Ему нечего здесь делать. Нет у него ни цели, ни планов на будущее. Ни знаний, ни профессии, ни какой бы то ни было полезной работы. «Учись», – говорили ему. Но учеба – это же не само дело, это подготовка. К чему?

Вон, с явной неприязнью подумал он, летят космолетчики за тридевять земель к какому-то Шару. Только несколько раз возникали мгновения, когда действительно чувствовалось: да, летим, изменяем скорость, пол уходит из-под ног или, наоборот, тело наливается тяжестью. Все остальное время как на обычной земле. Ходишь по бесконечным палубам как внутри большого закрытого здания. И это у них называется тяготы и лишения!?

Мысль о звездолете породила новую цепочку неприятных переживаний. Дернуло его сказать «хочу поучаствовать в космической экспедиции». Сказал – и забыл. Потом ему предложили: готовится полет на небольшое расстояние к очень интересному объекту, созданному на заре возникновения нашей Метагалактики, хотите лететь? С большими колебаниями – ну какой из него астронавт-исследователь! – он согласился. Мучаемый сомнениями, несколько раз хотел отказаться. А потом случайно наткнулся в компьютерной сети на переписку по поводу включения его в состав экспедиции Благова к Шару – уйма ходатайств, возражений и подтверждений, экспертных заключений солидных организаций… Ну как после этого взять свои слова обратно? И что они в нем нашли?

Завели как-то Яфет с Ником Улиным разговор, что можно бы и быстрее набирать скорость. Уж больно монотонно проходят дни за днем. Утомительно, видите ли.

– Я полагаю, что Благов старается исключить малейший риск, и в этом он прав, – сказал Ник Улин. – Не надо торопиться, когда можно не торопиться. Ускорение в две единицы – самый безопасный режим разгона.

– Но ведь нам очень долго придется набирать ту скорость, что была объявлена! Около ста тысяч километров в секунду, как я помню, – зачем так разгоняться? – не унимался хола.

– Этой скорости требует проверенная в предыдущем полете точка выхода из надпространства около Шара. Нас же никто не гонит. Тысячи и миллионы лет Шар существовал сам по себе. С тем же успехом он подождет нас, как бы мы ни задерживались.

– Ускорение в две единицы – это сколько? – машинально спросил он.

Яфет внимательно и, как показалось, немного удивленно посмотрел на товарища.

– Это два «же» – удвоенное ускорение свободного падения на Земле, – решил все же ответить, поняв, что Алексей Сковородников его не разыгрывает. – Около двадцати метров в секунду за секунду. С такой малой перегрузкой нам ускоряться целых два месяца!

– Но я не ощущаю вообще никаких перегрузок. Все как обычно, словно и не летим никуда.

Маленькие колючие глазки холы раскрылись шире. Наконец-то он встретил кого-то, кто знает меньше его.

– Работает гравитационная аппаратура. Она съедает одно «же». Из двух отнять один, получается просто «же» – та сила тяжести, к которой ты привык.

– Но, может, эта аппаратура не может сильнее работать, и мы набираем скорость так, чтобы не чувствовать дискомфорт? В детстве, помнится, я читал, что первые земные космонавты испытывали большие перегрузки – такие, что обычному человеку не пережить.

– Ну ты сказал! Да ее мощность позволяет постоянно держать искусственную силу тяжести в двадцать единиц! А пиковая – все сорок. Даже до пятидесяти!

– Так почему бы нам не двигаться пошустрее?

– Да-к и я о том же!

Ник Улин решил вмешаться:

– Девяностопятипроцентный резерв мощности установок искусственной гравитации считается достаточной гарантией безопасности. Дело в том, что космическое пространство – это не пустота. Особенно вблизи галактической эклиптики. Довольно часто попадаются газовые облака. Чрезвычайно редко, но тоже бывает – одинокие макроскопические тела. Столкновения с ними очень опасны: не столько повреждениями внешней обшивки звездолета, сколько резкими гашениями скорости, влекущими перегрузки, как правило, не совместимые с жизнью человека.

– Но мы же выжигаем все пространство впереди! Я только вчера изучал, как «Элеонора» ионизирует вещество прямо по курсу лазерным излучением, а затем раздвигает образовавшуюся плазму магнитными полями.

– Все равно возникают приличные колебания импульса движения. Они компенсируются в жилой зоне изменениями искусственной силы тяжести. В итоге мы вообще не чувствуем противодействия среды. Но считайте, что нам просто повезло. Мне приходилось летать в условиях, когда от встрясок и дрожания не знал, куда деться…

– Немножко все ж можно было бы и потерпеть, – не унимался Яфет. – Зато быстрее б прилетели.

– Успокаивай себя мыслью, что тормозить у Шара мы будем гораздо сильнее.

Алексей Сковородников промолчал, сообразив, что при торможении встречная реактивная струя будет попутно расчищать пространство перед звездолетом.

Свободный поток мыслей прервал зуммер вызова. Стоило только подумать, кто это – так прямо в воздухе перед ним возник фантом: голова Яфета, обрамленная лавровым венком.

– Милый Лешик, – произнесла голова, заговорщицки подмигивая, – ты не забыл, что нам пора в спортзал?

– Да я как-то и не помнил, – честно признался Сковородников.

– Выходи. Жду тебя у лифта.

Обязательные ежедневные физические упражнения, как сказал Ник Улин, – традиция, заложенная первыми космическими полетами. Тогда из-за слабой энерговооруженности космолетов астронавты много времени находились в состоянии невесомости и могли поддерживать здоровье только интенсивными физическими нагрузками.