Народные предания и первая Киевская Русь

Сказ про царя Огылу Чудного

За старого часу, въ древнее время, коли пасли пращуры наши скотину въ степи, да жили там же, домовъ не строючи, былъ царемъ у них Огыла Чудный, а былъ тотъ царь силенъ, какъ два быка, что деревяннымъ плугомъ поле пашутъ, а былъ онъ силенъ, какъ два жеребца, что съ возом пшеницы по горам скачутъ, скачутъ и не уморятся, скачутъ не станутъ, въ пене летятъ съ возомъ тяжелымъ, а духа перевести не хотятъ, ибо такая сила въ нихъ, что устали не знаютъ, такой Огыла-царь был Чудный, что телегу за задки бралъ одной рукой, изъ колеи вытягивал, сбоку ставил, и что кони на него оборачивались, силе той страшной дивилися. И ходило съ царем въ степахъ много люду, почитало его и поважало, за силу его страшную, за добрость, за заботу всегдашнюю про всех людей.

И было у Огылы два сына молодыхъ, два сына, яко два месяца, молодые да пригожіе, чисто въ матерь ихъ, что давно померла. А коли померла мать ихняя царица, да заплакалъ по ней царь, детей взялъ, да миловалъ ихъ, голубилъ, двояшекъ милыхъ, да такъ при себе, на царской телеге держалъ, при себе кормить заставлялъ, самъ пеленалъ, да сталъ им заместо матери, и дети возле него игрались, и дрались друг съ дружкой, и смеялись, а онъ на нихъ покрикивалъ, ласкалъ ихъ, кормилъ, поилъ, спать укладывалъ. И выросли сыны те, какъ два явора, другъ въ друга подобные, а и самъ отецъ не зналъ, кого из нихъ зовут Бровко, а кого Вовко. И росли дети те, какъ трава въ степи, сильные, здравые, веселые, да и стали подрастать, стали бороться, на коняхъ скакать, до людей тулиться, военному делу учиться, саблей рубить, пикою врагу грозить невидному, говоря такіe слова всякій разъ: «Погоди, враже, царями будемо! Мы тебе укажемо, какъ нашихъ бить, какъ девчатъ хватать, уводить въ степи!» И любилъ ихъ за то народъ вольный, за ласку ихъ, за хоробрость ту, да за то, что всехъ защищать обещалися, что клялися быть людямъ верными, отцу не перечить, всехъ хранить, и за то, что братья целовали бляхи, что на возу отцовскомъ были повешены, и гремели, звенели, коли кони идутъ, а то, чтобъ все знали, что царь Огыла едетъ! И еще целовали бляхи те царевичи, обещались всякую беду сломить, да чтобъ народ живалъ счастливо, чтобъ слезы единой ни по чем не пролилъ, да чтобъ было отцамъ уваженіе, матерямъ почитаніе, детямъ храненіе, да чтобъ старцамъ былъ кусокъ хлеба, молока крынка, покой к старости, да чтоб дети кормили ихъ, во всем слухались и не было бы нигде небреженія, ни вдовамъ, ни сиротамъ забвенія. Радовался царь Огыла на нихъ, молилъ Бога, чтобъ росли здравые, чтобъ николи ихъ беда не тронула да чтобъ слово свое исполнили, что давали, бляхи целуючи.

И случилась съ врагами тутъ война лихая, налетели в ночи, побили многихъ, и скочили царевичи наконь, за врагами погнались, отбили полонниковъ, сами врагов въ полонъ взяли, къ возам пригнали, и съ того часа стали мужать они, во всемъ царю покорялися, въ силу вошли, и всякій разъ враговъ били въ сече крепкой, другъ за друга летя, какъ голуби, другъ дружку храня въ бою лихом, и какъ соколы враговъ когтили, боронитися не давали имъ, а людей своихъ защищали саблюкою, и рубили сплеча, пополамъ къ седлу врага злого, незадачного. Вотъ и стал царь Огыла хворать, сталъ и силы лишаться опрежнія, да хотел воза поднять единожды одной рукой, какъ опреждева, да не смогъ и двумя изъ ямы вытягнуть, и селъ наземь, уплакался, сталъ речи вести, что не може онъ более жити, надъ народомъ своимъ царевати, якъ силы давно лишался той, а и самъ враговъ бить не могъ больше. И пришли предъ него два сына-царевича, и сказали так: «Что плачешь, отецъ, а разве мы не руки твои? А разве мы не сила твоя страшенная? А разве ты не глава наша мудрая, сединами войны убеленная? И речешь намо, что делати, такъ и будемъ то делать тебе!» И всталъ царь Огыла отъ плача своего, благословилъ сыновей на царствованье, и сказалъ имъ, чтобъ любили друг друга, а самъ до воза полезъ, ногу закинулъ, чтобъ прилечь отдохнуть, и не могъ уже, и подняли его царевичи, как перушко, положили на коврецы бархатные, обложили кругомъ подушками и сказали: «Теперь сиди, отец нашъ, на возу своемъ гремячіемъ, и прави нами, будь главою нашей, а мы тебе во всемъ почетъ дадимъ, во всем тебя, отца, послухаемъ».

И скоро сталъ слабъ царь Огыла тотъ, и скоро Богу преставился. Положили его сыновья на сани богатые, украсили златом, сребром, цветами, въ бубны били, людей сзывали на похороны, на погребеніе великое царское. И вырыли люди могилу большую, в земле хоромы сложили изъ дерева, камнемъ кругомъ обстроили, положили царя Огылу въ санях, дали ему коней борзыхъ, чтобъ ехать дале, на Тотъ Свет, до Наве-Реки, и, чтобъ было чем платить перевозу, положили горшки с червонцами, серебромъ, медью мелкою, чтобъ всехъ царь Огыла тотъ оплатить могъ, чтобъ ни в чемъ не нуждался на Томъ Свете. Положили ему мяса, творогу сухого, крынку сметаны, муки, зерна, хлеба мешокъ, и зарыли съ плачем могилу ту, насыпали на ней курганъ большой и на немъ посадили дубокъ молодой, чтобъ хранилъ царя, тень давалъ в лете да чтобъ гнездились въ немъ птички вешніе, да спивали бы царю радостно, что пора ему вставать тожъ, потягатися, коли снегъ сойдетъ, трава выйдется да вырастутъ петушки да барвинок. А потомъ три дня поминки правили, за Огылу-Царя пили медъ, квасъ да вино, и песни передъ курганомъ пели, боролися, чтобъ еще раз царю Огыле среди нихъ побыть, чтобъ еще ему съ ними радоваться.

А по техъ трехъ дняхъ Братья сказали: «Нынче жить надо такъ, чтобъ отецъ нашъ, на Томъ Свете на насъ глядючи, радовался!» И еще другъ другу клялись въ верности. И почали Братья-Цари въ степи жить мирно, за народъ свой заботиться, о добре его дбатись, и прожили бы такъ до смерти самой, да напалъ на нихъ врагъ лютый, людей побилъ, въ ночи женъ схватилъ, детей потопталъ, скотину побралъ, стариков избилъ, и огня ихнего вытопталъ, погасилъ навекъ. Собирались Братья въ степи съ народомъ, а считали, сколько всех, и высчитали, что осталась ихъ ровно половина. И рекши Бровкъ всемъ людямъ своимъ: «Буде вамъ теперь плакаться, жалиться! А берите всякъ саблю вострую, а ставайтесь за спиной моей, а пойдемъ врагу мститься, женъ отбивать, а пойдемъ телятъ загонять, коровъ нашихъ, и чтобъ кажденъ взялъ двухъ враговъ убити, и чтобъ всякъ убилъ трехъ, если можется!» И пошли впередъ степами зелеными, в трави таиться, пешкомъ пошли къ врагамъ, и слышали, какъ бьют враги женъ ихнихъ, и какъ мучают детей, какъ имъ ноги ломятъ, чтобъ калеками были, назадъ не шли, да чтобъ въ жизнь ужъ имъ не помстилися.

Нашли Братья на коновязь ихнюю, зарубили стражей, никто крикнуть не успелъ, дали знакъ во тьме, на коней сели, вихремъ, громомъ налетели на станъ вражій, разбивали всехъ, полоняли всехъ, отбивали скотину, коней борзыихъ, отбивали детей похисченыхъ, полонягъ освободили, женъ, девушекъ своихъ назадъ отбивали, врага били нещадно, до последнего. И тутъ нашли царицу ихнюю, что лежала на возу, красавица, волосы черные, глаза черные, а сама бела, румяна, ровно кровь съ молокомъ. Стали братья передъ ней, руки опустили, захотели оба ее въ жены взяти, впервые другъ другу сказать не могли, впервые друг отъ друга въ душе утаились. И была та царица хитрая-прехитрая, одному Брату сказала, что будетъ его женой, а другому тоже сказала, что будетъ! Потаились Братья, потом поспорились, за сабли взялись, другъ на друга кинулись. Черкаетъ сабля по сабле, искра летит, въ ночи, къ заре, видно уже. Обступилъ ихъ народъ, кричатъ остановиться, про царя Огылу имъ вспоминаетъ въ словахъ, укоряетъ ихъ, что за женку ту кровь хотятъ свою Братскую проливать, а та смеется.

И всталъ въ тени старецъ одинъ, стоитъ, смотритъ, ничего никому не говоритъ совсемъ, и видятъ все, что за старец чуденъ тотъ, и Братья видятъ, вставились, не дерутся уже, и старецъ тотъ говоритъ имъ голосомъ громовымъ: «А бросайте, сынки, сабли ваши!» Тутъ узнали все гласъ Огылы-Царя, и младшій Братъ саблю кинулъ на землю, а старшій Братъ стоялъ, не слухался, потомъ саблю въ небо вздыгнулъ вверхъ и срубилъ главу братнюю начисто! «Будь же проклятъ, сыне мой, за зло твое! Во век веков будешь терзаться! Братню кровь пролилъ из-за бабы той, меня – отца – ослушался!» И ушелъ царь Огыла во тьму утреннюю, а Братъ стоялъ самъ не свой надъ убитымъ Братомъ, и не слышалъ онъ ласки царициной, что звала его къ себе въ постель теплую. И вышла она къ нему, съ воза скочила, подбежала, а онъ крикнул страшно ей: «Не подходи! Не подходи!» И взмахнулъ саблей, начисто голову ей срубилъ нечистую. Потомъ самъ ушелъ въ поле темное, и никто больше не видалъ его, не слыхалъ, а и старые люди собиралися, царя нового выбирали себе, радовались, а про Брата того нечистого песни сложили.

Сказ про царя Дида Маха

За Царя нашего, за Хоробряго Маха, какого еще Дидомъ звали люди, степи, на полдень, были богатыми, и травою, и водою, и скотиною. Только одна беда была тамъ, одно Лихо, одно Диво-Дивное, щедъ жити нельзя было людямъ Руськимъ, а то – везде въ траве, коли ступнешь, кости людьскія найдешь! Погибали тамъ люди всегда ни за что, нападали на нихъ волки злыя, да въ ночи темной, изъ травы густой налетали люди разбойныя, безжалостныя. Да налетятъ, людей порежутъ, а скотину заберутъ съ собой. И сами разживутся, разленятся, а на нихъ другіе нападутъ и всехъ побьютъ. Такъ и было, что степи те ничьи были. Кто хозяиномъ заявится, самъ погибнетъ. И то Русы по краю только степному поближе леса ходили, скотину гоняли, да все кругомъ глядели, стереглися, а вечеръ придетъ, до лесу шли, абы въ степу и огня не делать, и не спать. Въ лесу же яму копали глубокую, въ ней печь делали, вырывали, а сверху котлы ставили, вечерю варили, а сварятъ, огонь погасятъ. Лучше было въ холоде, во тьме, чемъ при костре светломъ, какой вороги видятъ. И то спали, войлокомъ закутавшися, шкурами бараньими обложившеся, и двоихъ, троихъ на сторожъ ставили, абы слухали степу, та не спали, а коли жъ недоброе услышатъ, такъ чтобъ всехъ будили потиху, да чтобъ оружны были всегда и во сне.

И такъ люди жили-были, стерегалися, и такъ въ степу не заживалися, а къ осени домой досягалися, подальше въ лесъ темный, дубовый, да чтобъ вороги пути за ними не знали, следы свои заметали, поливали, вениками выпрямляли траву побитую, следъ конскій ровняли, травой засыпали, и ногой утаптывали, чтобъ ровно було. И дома – за тынами все хаты стояли, другъ до друга жалися, ярками окапывались, чтобъ и туда ворогъ въ зиме не забрелъ, тамъ всю весну, лето и осень старые были, малые да жены съ ними. И тамъ все траву косили, сушили сено, въ стога клали, грибы собирали, солили, мочили, сушили, корни копали, щавель солили, ягоды сушили, квасили съ медомъ, чтобъ на зиму было себе и скотине. А хлеба было разъ-въ-разъ, до весны, да не каждый день и хлеба ели. Женки да дети рыбу запасали съ лета, сами не ели, абы на зиму было, когда мужья, браты съ сыновьями скотину пригонятъ изъ степи близкой.

Въ оте дни и ели досыта разъ за годъ, Овсеню Великаго правили, Трижна ли, а коли Радащь приходилъ, ели творогъ, блины пекли, въ гости ходили, да до самого Коляды заговлялись, пустымъ борщомъ жили, морковкою, пастернакомъ, петрушкой до сельдереемъ, отакъ и жили корнями разными, а какіе горькіе, въ золе пекли. Отежъ, кто подальше жилъ, курей имели, а кто поближь, держать боялись, и собаки были у нихъ, что не гавкали, и кони не ржали, скотина не ревела. Всякая животина понимала, что тихо надо жить, а то ворогъ злой услышитъ, придетъ. Затянетъ кто песню, старшіе цыкаютъ, бо та песня Лихо накличетъ, а за Лихомъ и Диво Дивное придетъ, а за нимъ и ворогъ кровавый тако жъ. Такъ до первыхъ снеговъ таилися, а какъ снега падали на хаты, какъ леса покрывали, тогда радовались, до весны вороги не придутъ!

Отогда и мужики шли до лесу, зверя следить, косулю, птицу, а може и кабана дикаго, или рыбу подо льдомъ, абы домой что принести, или шкурку, или ежу нужную, сытную. Привезутъ охотники яланя забитаго, кожу снимутъ, свою часть возьмутъ, остатное для всехъ людей, кто хочетъ. Сами же мясо нарежутъ тонко, да на морозъ, а оно за день, коли морозъ крепкій, вымерзнетъ, высохнетъ, и долго держится. Ставили Пращуры наши ледники глубокіе, набивали ихъ снегомъ свежимъ, соломой крыли, и после ледъ былъ до самой осени. На льду томъ и мясо держали свежее, а кругомъ ледника псы бегали, добро хозяйское отъ ворога, зверюги хранили, и кормы за то получали добрые, чтобъ холодъ выдержать могли въ ночи. За ледниками стога сена, соломы были, да коли холодно, псы въ нихъ прятались, а коли волки приходили, либо лисы, такъ они на нихъ прямо изъ соломы скакали и тогда только гавкали, и хозяинъ шелъ – съ пикою либо стрелами, шаблей гострой. Вотъ такъ жили Пращуры, всего боронились.

И было разъ, что позвалъ Дидъ Махъ Царей-Князей, бо прибежали весной гонцы съ полудня, поведали, что Ромы пришли до Земли Киверецкой, Царя Киверецкого жъ Достовала взяли, съ Царицей Жывой въ Ромы увели, да теперь же Кивереччина безъ Царя осталась, разбита, пограблена Ромами, въ полонъ взята, а кто уховаться успелъ, техъ мало збыло, та проситъ она, абы Царь Дидъ Махъ ее принялъ. Погляделъ Дидъ Махъ съ воза на Кивереччину, та сказалъ: «Пущаймо, такъ, идите, та скотину гоните до нашей Земли, та живите смирно съ нами, не злобьтесь, а мы въ обиду васъ не дадемо!» И пришла Кивереччина чуть живая, настрадалася, изголодалася, и всего боиться, всего опасаеться.

И собралъ Дидъ Махъ Царей всехъ, Князей, а где Родомъ живутъ, Старшинъ, Родовыхъ, Воеводъ лихихъ, абы съ ними поговориться, абы дела достаться про всехъ нужного, абы крупнаго добра дбатися, укреплятися. И сказалъ имъ Дидъ Махъ такъ: «Братья Цари, Князья и Воеводы съ Родичами! Вотъ пришли къ намъ, прибегли Киверечи, а поведали страхи великіе, какіе вытерпели. Напали на нихъ Ромы Троянскіе, побили, пограбили, Царя Достовала съ Царицей забрали, Достовала съ Жывой! Кивереччина теперь одна, одна на свете безъ Царя осталась. Пришли гонцы у насъ покоя искать. Я ихъ принялъ до Русы, якожъ вони суть такове Русы, якъ мы все здесь. А нынче, Цари, Князья, Воеводы, Родичи, попыймо медовъ нашихъ, а поядьмо мясы, а помыслимо о томъ, яко сталося съ Киверой». Цари, Князья сели за столы впереду, а понижъ ихъ сели Воеводы, Родичи, Старшины. Цари, Князья все пьютъ, едятъ да похваляются, якъ коли-сь было да якъ пралися, да якъ витезели они вороговъ своихъ. Молчатъ Воеводы, слушаютъ, пьютъ, едятъ, молчитъ и Дидъ Махъ такоже. Коли жъ медъ стали пить по пятому рогу, отогда сказалъ имъ Дид Махъ, Царь нашъ: «А што было когда-сь, то прошло, Цари, а що буде, погляднемо сами опосля, а надо нынче воиновъ собирать на защиту, а надо защиту сбивать, будовать». Поглядели Цари, Князья, да опять свое, старыми делами похваляются. Говоритъ тогда Дидъ Махъ Воеводамъ: «Слышали, Браты? Надо воякъ собирать!» Отвечали ему Воеводы такъ: «А мы уже приказу дали давно до того, а ждемъ силу нашу сюда могучую».

Усмехнулся Дидъ Махъ, а такъ сказалъ: «Ото жъ, кому добре пече, такъ тотъ о томъ и рече!» Скоро вправду воины стали уже приходить, и скоро сила кругомъ стала великая, а Цари, Князья медомъ упилися, не ве що рекуть, разоряются: «Якъ вони смели? Ось, мы имо дадемо!» Отъехалъ Царь Дидъ Маха, и полкъ назадъ послалъ: «Идите на становище, да кого пьяного увидите, того и рубите нещадно! Часъ пришелъ съ отими строптивыми сговорятися!» Пошелъ полкъ назадъ, и увиделъ Царей, що во хмелю спать завалилися, и побилъ их всехъ, а было ихъ сто и еще пятьдесятъ Царей Руськихъ. Ажъ вернулся полкъ, да Диду Маху сказали, послалъ онъ полкъ впередъ, до Земли Киверечской, а сказалъ ему раньше пяти месяцевъ не идти назадъ, а самъ повелъ войско додому.

Пріехавъ, сказалъ: «Видите, щчто натворили Цари! Спились медомъ, а ихъ вороги побили!» Похоронилъ онъ Царей достойно, въ Земле Руськой, а самъ племены ихъ под руку свою взялъ. Съ техъ поръ покрепла Русь намного, и съ техъ поръ уже ворога не пущали. А полкъ тотъ, что на Дунай ушелъ, черезъ годъ вернулся съ добычею великою. А Царя Достовала Ромы только черезъ тридцать летъ додому пустили, и детей удержали.

Сказ про царя Замаха

Ото жъ за старые часы, за самостарые, коли Щуры11 наши, Пращуры жили, былъ у нихъ Царь Замахъ, сынъ Свята, а Святъ-Царь былъ сыномъ Царя Маха, а той Царь былъ сыномъ Царя Гура, а и той Царь былъ сыномъ Царей Русскихъ. Такъ Царь Замахъ, внукъ Маховъ, увсехъ Славянъ подъ рукой имелъ, а стали разные Роды да Племена отъ Замаха отгортатися да устрояться, абы были завже отдельными, а его, Царя, не слухались бы. И созвалъ Царь Замахъ всехъ Царей и Князей, и сталъ ихъ пытатися, кто согласный, а кто несогласный, абы оповедали. И собралось больше половины согласныхъ, а другая, меньшая частина – несогласные. И отделилъ Царь Замахъ согласныхъ отъ другихъ, и такъ отрекалъ несогласнымъ: «Стойте все, а мечи вытяньте, а будемо битись, ажъ кто победитъ!» Смеялись те: «Что же, що одинъ будешь, одинъ противу намо всемъ?» А отрекалъ имъ Замахъ-Царь тако: «Одинъ буду, да Боги будуть за мной!» А такъ поведалъ сыну: «Неси мечъ мой, который Перунъ съ неба Русамъ кинулъ!» А мечъ тотъ былъ не простъ, то Мечъ-Кладенецъ былъ, и кто в руце его имелъ, тотъ врага безъ числа билъ.

Подалъ мечъ Перуневъ сынъ-царевичъ Замаховъ, и всталъ Замахъ противъ враговъ, а бился съ ними до вечера. И осталось отъ нихъ двое. Те же двое рекли: «Коли, Царь Замахъ, таку силу машь, такъ и мы покоряемось тебе». И стали ему покорные и во всемъ послушные. Он же, Царь Замахъ, всемъ сказалъ, абы городы ставити на полудню. А поведалъ имъ такъ: «Отъ восходу не имеемо вороговъ сильныхъ, отъ западу такоже, а отъ полудню да отъ полуночи имеемо кого беречися. Съ полуноче Севера наша насядеть на насъ, а зъ полудне едине ворогъ могучъ, а тый ворогъ всякій есть, незнаемый, а тамо есть и своихъ, и чюжихъ множество, и то люде, абы беречися ихъ». Послушалися Русы, стали городы делати, городища та грады малые, городки, а тако Городищеву Русь уделали, а тая Русь дальше Русь берегла, абы враги не шли несподеваные.

А пришли къ нему люди одъ полудне западу, а такъ ему отрекли они, Царю Замаху: «Одъ Волыне мы пришли тебе поклонъ дати, одъ Хороповъ горянскихъ, одъ Карпатъ-Горы, а одъ Дуная Синяго великаго. Дедъ твой Махъ Словеновъ до купы далъ, а всеми володелъ, и никому не опускалъ, ты же о насъ не торчешься, а Словени тебе уже не послушають». Послалъ зъ ними Царь Замахъ сына, Замашко-Царевича, абы ладу далъ, а Словеновъ до купы пригорнулъ. И была тамъ война великая, а былъ забитъ Замашко-Царевичъ врагами, и конечне Словени одрекалися Русовъ, и стали Русы собе, а Словени – особе. Коли дознался Царь Замахъ, велико гневался, а гневался, да со старыми Родичами рядился. А те ему оповедали, що не годится Царю Замаху другого сына сылати, а и того Борилу-Царевича стратити. А коли Словени Маха не слухали, т къ не послухають и Борилу Замаховича. И стали съ того часу Русы собе, а Словени особистее.

Царь-пахарь. Сказ

Коли Прадеды наши пастухами были да не было у них хлеба, не было проса, а надо было имъ все у соседей менять, за коровъ, телятъ, овецъ тучныхъ, а коли хотелось свежего, так траву ели, корешки варили, щавель крошили, да мяса положатъ, воды дольютъ, да такъ и едятъ каждый день. А пошли бабы ягодъ собирать, нашли грибы, катранъ нашли, а с ним морковку, лукъ дикій, а зимой мяса много надо, а хлеба не хватаетъ, менять на жито надо, вотъ и пошелъ Царь ихній, коня оседлалъ, солдатъ забралъ, поехалъ с ними к соседнему Царю въ гости, а подъезжаетъ къ его царству-государству и видитъ – народу много вышло в поле, думалъ, чтобъ его встречать, а после видитъ, что Царь соседскій, Житнякъ, воловъ ведетъ, воловъ ведетъ, въ плугъ запрягаетъ, да того плуга в землю ставитъ, да благословился и пошелъ впередъ, борозду первую самъ, своей рукою правитъ отъ восхода Сонца до заката.

Погляделъ Царь Орай, да и назадъ повернулъ, назадъ повернулъ, воловъ приказалъ подать, въ землю корень дубовый воткнулъ, на волов покрикнулъ, впередъ погналъ, а пошли волы, земля поднялась, а за той бороздой первой вторая легла, а за ней третья, и такъ – до конца поля. А когда полежала земля дня два-три, зачерствела, сыпаться стала, приказалъ Царь Орай пень дубовый выкорчевать, привязалъ къ нему воловъ своихъ и пошел боронить, землю равнять. А глядятъ на то люди старые, покиваютъ: «И что Царь наш Орайко с ума сошелъ! И начто он землю деретъ, надъ ней знущается?» А Царь Орай землю боронилъ, зерно сеялъ, а затемъ, посеявши, стеречь стал, чтобъ ни птица не ела, ни зверь какой, а тутъ Богъ изъ тучъ на него глянулъ, увидалъ, что посевъ лежитъ, тучу смялъ, а изъ тучи той Дождина хлынулъ, полилъ землю тую, засеянную, напоилъ, а коли напоилъ, зерно прибилъ, землей прикрылъ, а тамъ Солнце взялъ, изъ тучъ выпустилъ, изъ тучъ выпустилъ, землю согрелъ.

Черезъ три дня зелень вышла, крохотная, маленькая, живучая, а вышла зелень, всходы пошли, стали к Солнцу пьясться, къ Богу тянуться, Дождя просить малого, тучного. Глянулъ Богъ из тучи cедой, смялъ тучу, выдавилъ из нее Дождину нужную, и полилъ всходы жита нового, и пошло оно расти, цвести, колоситься, а тамъ Солнце припекло, повысушило, и созвалъ Царь Орайко бабъ своихъ всехъ, чтобъ колосья рвать, жита венить, жита венить, въ снопы класти, въ снопы класти, на токъ везти, на токъ везти, молотити, зерно веяти, а коли зерно свеяли, между двухъ камней терли, муку стерли, хлеба сделали, и стало тутъ по куску и старому, и малому, и хвалили все Орайко-Царя за умъ его, а несли ему хлеба первого, а тотъ сказалъ: «Хлеб Богу дайте!» Послухались мужики его, Царя своего, хлеб Богу дали, Славу Ему сказали, и намъ заповедали работать в поле, чтобъ Хлеб был и старому, и малому, да чтобъ люди отъ голода не пухли, да кореньями горькими не питалися. И потому Царю тому Орайко Славу скажемо да коли бы не онъ, Царь Орайко тотъ, такъ и днесь бы Хлеба не знали, да въ зиме лютой без Хлеба бедовали!

Сказ про Макодуна-Царя

Коли про старые часы говоряти, такъ за старыми еще старшіе видно, а за ними самостаршіе, да такіе, что вже жъ и камень отъ техъ часовъ распался, и земля съ техе могилъ давно осыпалась. Такъ ото жъ, за старые часы, за самостарые, а ще й и Комыри до насъ не приходили, такъ бувъ, живъ у степахъ Царь Макодунъ, та було въ его множество скота, коней, овець, а за столъ съ нимъ, налево, тысячи две людей садилось, и то жъ не все были, бо межъ Донцом, Дономъ та Днепромъ скоро одна Земля Макодунова лежала, и темъ, кто съ краю жили, дней пять скакать надо было, ащебъ на обедъ до Царя попасть, а другимъ и десять дней требовалося.

Такъ Царь сказалъ: «Кто прыйдеть, сажайся! Хлеба, соли дамо, а платить не заставимо! А кто жъ не хочеть Макодуномъ зваться, тому все пути-дорогы свободнія, а нать идеть, куда хочеть зъ краю нашого, ажъ до тамъ-тудь!» И такъ люди до Царя ишли, якъ добилося, и слева за столъ сажались тесно, и хлеба-соли Царской ели поважливо. А коли жъ Царь Макодунъ за столъ седавалъ, несли ему служки теля жареное целое, и онъ ножомъ своимъ чоботнымъ кусъ одрезавалъ, и приходилъ козакъ съ мечомъ и щитомъ, а другой съ роговиной, меду полною, и третій ставалъ Царя-Князя славити. Вздыналъ Царь рогъ меду до неба, тыкалъ мечомъ до мяса, и вздыналъ, вздыналъ мясо до Перунка добраго, потомъ бралъ щитъ и держалъ надъ столомъ, а такъ говорилъ Царь: «Благослови, Боже, рогъ нашъ прими, насъ благослови, ежу нашу степовую, якову маемо, а защити людей щитомъ моимъ одъ враги!» И тожъ пили люди славу Богу, и кричали тричи славу Царю, а то жъ седавали ясти, пити, и спевака послухати темъ часомъ.

Спевакъ вставалъ, Царя славилъ, и Царь ему рогъ меду давалъ сребряный, а коли жъ тотъ пилъ, и рогъ отдавалъ ему, абы память Царскую имелъ прото. А те жъ люди, что налево сидели, все Макодунами звалися! И Царь былъ одинъ за всехъ, и все были за него одного. Тутъ спевакъ пелъ, починалъ: «Слава Богу на небе, слава! И Царю-Князю Макодуну слава! И кажному роду-племени слава! И всякому, кто Макодуномъ прозывается!

Булы часы, коли жъ Руса Ойраза была. Булы часы, коли жъ Сварогъ царевалъ надъ ними, и тый часъ земля дрягнулася и до воды пошла, а Сварогъ-Царь людей до полудне велъ, шли они лодями по морю бурьному, не пили, не или, схолодали, и за три дни до великой земли пришли. Царь ихъ передъ берегомъ рыбу великую трезубомъ зъ вовны доставалъ, и то, повелъ, есть одзнакъ Боговъ, яко Руса не пощезне, и Сура въ небе будеть, и Руса по тяжку часу будеть въ земле новой на [й] лепше житья имать. Пошли Русы дале по протоце, и тамъ же Янушъ Рыбень былъ, а велика устраданья за Русу взявъ, и оказалъ такъ Яношъ людямъ: «Кланяюся я Царю нашему одъ бела лиця до Сурой Земли, бо я жъ белый, мужъ Земли Русой, и еще кланяюсь одъ бела лиця до Сурой Земли Роду Руському великому, хороброму, и еще кланяюся всемо людямъ Руськимъ одъ бела лиця до Сурой Земли!»»