Полная версия
Туманность Водолея. Томительный дрейф
…И встал князь светлый и молвил: «Отчего, скажи, волхв, тяжко у нас было?» – «Оттого, что покорились мы иным со стороны захода солнца. Что был голод, и были мы сирыми и нищими. Те же писаний множество насочиняли, чтобы ими головы наши набить. От этого всё и произошло. И потому они по земле нашей ходят, и на совместные торжища людей наших вызывают, и мутными, шипучими настоями поят. Но мы не хотели сами идти к ним. И это будет нам уроком, чтобы мы осознали наши ошибки, чтобы всё было иное в наше время. Мы на старые погребалища ходили и там размышляли, где лежат наши пращуры под травой зелёной. Трава зелёная – это знак божеский. Мы должны собирать её в сосуд для осуривания, дабы на собраниях наших воспевать богов в мерцающем небе. И теперь мы поняли, как быть и за кем идти. Было возвещено нам, что будущее наше славно. И мы притекали к смерти, как к празднику». И вот садится волхв. Встаёт. Оборачивается вокруг себя три раза, темнеет и говорит. И были те слова не добрыми, а злыми, потому из-за него тяготы вышли. И так молвил он людям и многих обманул, чуть ли не каждого уверяя, будто «всё ведает и предвидит». Волхв тёмный: «Я так сегодня той стороной, где солнце садится, просвещён, что никаких руссов нет, а есть варвары. Предлагаю каждому по его малым потребностям. Наступит или засуха, или иная беда. Все ваши реки вспять пойдут, и земли начнут меняться местами». И встал светлый князь, взял банку трёхлитровую под плащ, подошёл к волхву и спросил: «Ведаешь ли, что завтра утром случится, сука, и что сегодня до вечера?» – «Всё предвижу». И сказал князь: «А знаешь ли, падла, что будет с тобою сегодня?» – «Чудеса великие сотворю». Князь же, вынув банку трёхлитровую, огрел волхва, и пал он…
…геолог повалился на пол. Евгений, как палицей, размахивал банкой, опрокидывая стулья:
– Я тебе, урод, покажу «руссов нет»!
Герман навалился на Евгения, пытаясь отобрать банку. Битое стекло резало руки. Евгений хрипел, отпуская проклятья, но вскоре утих. Геолог лежал недвижимо. Его волосы слиплись в крови. Герман помог Евгению подняться. Приятели, тяжело дыша, стояли над геологом, всматриваясь в его открытые глаза.
– Это всё? Конец? – тихо спросил Евгений.
Герман опустился к телу геолога и послушал сердце:
– Бьётся.
– Это как получилось? – недоумевал Евгений. – Я его, что ли?
– А кто ещё? Я не трогал. Я мирно сидел и слушал волхва.
– Волхва? А куда он делся?
– Да вот он, на полу лежит, – указал Герман на геолога, – и один волхв, и второй – тёмный, он же геолог. Вот как сурица вставила. Да так по-русски, мать её.
– Стонет, стонет земля, – тихо произнёс геолог, – слышу, как стонет.
– Да это ты сам стонешь, – объявил ему Герман. – Давай поднимем его. Похоже, мозги целы. Теперь лишь бы память не отшибло.
Геолог лежал на прожжённо-засаленном диване с закрытыми глазами и невозмутимо спал. Евгений и Герман удручённо дремали за столом. Всем им было скучно во сне, но они терпели и не просыпались. Они догадывались, что пробудятся в осовремененной России, написанной в духе остервенело-капиталистического реализма. И пока они спали, она становилась всё более сложным запутанным текстом, где смешивались утопия будущего и мифология прошлого. Между умов её граждан проскальзывала философия внереального. А всякая идея, ими выношенная и взлелеянная, как дитя, сокращала им жизнь и исчезала прозрачным мотыльком над выкошенными русскими полями.
Ибо так возлюбила Мария Александровна Ульянова революцию, что отдала сынов своих единородных, дабы всякий верящий в них погиб, но имел жизнь вечную в истории.
Евгения и Германа разбудил бессмысленный и площадной великорусский мат. За окном рябая бабка поносила подростков, затащивших в её огород девку и помявших грядки. А геолог спорил с зашедшим соседом:
– Ты мне тогда как говорил, ёб твою: яви, мол, мне Россию как действительность в её эстетическом своеобразии, – объяснял геолог. – Так вот, я на деньги, которые скоро будут, и будут немалые – бля буду, немалые, – поставлю гигантское колесо обозрения над всей Восточно-Европейской равниной. Тогда и явится всё своеобразие российское. Вся эстетика как на ладони.
– Ну на хуя, скажи мне, твоё колесо обозрения кому нужно? – не унимался сосед. – Я, бля, говорю, что клуба у нас нет с копютарным залом, а ты мне про колёса поёшь.
– Ты понимаешь, штука-то в чём, – вдруг задумался геолог, глядя в окно, – ты вот клуб, говоришь. Клуб – это общность. А много ли в общности той безгрешных будет? Ну, так чтоб не пили да клуб тот не растаскивали? А русский человек должен стать безгрешным. Вот пусть для этого президент возьмёт на себя все грехи наши на себя, все грехи русских. Покается за всех и искупит всё. Русские-то живут божьим наказанием, а это нервирует. Ты понимаешь, суть в чём, – распылялся геолог, – русский фатум отнял у русских право на самих себя. А если каждый президент станет искупать грехи, то фатума не будет! Вот ты, предположим, спиздишь чего-нибудь – тебя накажут. Опять фатальность. А президент грех твой на себя возьмёт, вещь тебе спизженную оставит, и новую вещь государство выпишет. А иначе для чего богатеем? И никакого фатума уже! И ты сам себе предоставлен. Во как! И все тогда в Россию верить будут.
– В Россию-то можно верить, но не доверять. Не доверять себя России. Нельзя оставаться наедине с Россией, когда вот так вот сам себе предоставляешься. Неясное это состояние, а потому и неразумное. Да ты о копюторах думай. Нам интернет нужон, чтоб наедине с Россией не остаться, – сосед хрипло засмеялся. – Вон твои проснулись. Пойду я, а ты думай.
20nn+4-й год от рождества Христова. В России разрешены все партии, даже, казалось бы, экстремистские. Всевозможные организации растут как грибы, но правительство сохраняет спокойствие. Ещё до легализации партий и всяческих движений была выработана тактика «внутренней метаморфозы». Как только очередные радикалы подавали заявку на легализацию, в это движение вступали тысячи «статистов», отобранных спецслужбами. Отбирали также потенциальных лидеров с харизмой и «подходящим прошлым». Они конкурировали внутри партии с действующим лидером и, в конце концов, опираясь на поддержку «статистов», возглавляли движение и привносили свои понятия в трактовки экстремистских идей. Так фашизм стал со временем подаваться как «движение с пучком алых роз». Его лидером стал выходец из таджикских цыган с нетрадиционной ориентацией. Он всегда появлялся с розой в петлице, в шотландской клетчатой юбке, армейских ботинках на высоком каблуке, проповедовал фашизм гуманитарно-левацкого толка и любил садиться соратникам на колени. Фашисты, привыкшие к классическим строгим идеям, быстро покидали эту организацию, но при попытке создать другую партию сталкивались с прежней тактикой. Если же создавались подпольные движения и организации с конспирацией и жёстким отбором участников, то тактика менялась. Чтобы не отпугнуть членов раньше времени, лидеры проповедовали такие идеи, которых жаждали партийцы. Но постепенно, проводя каждый день изнуряющие собрания, приводя сомнительных новичков и вводя непомерные взносы, псевдолидеры отбивали всякую охоту собираться.
Между тем тотальный холод требовал обращения к энергетическим ресурсам. Экологические способы добычи энергии не срабатывали. Солнечные батареи перестали быть эффективными. Ветряки подвергались обледенению и выходили из строя. Приливно-отливные станции потеряли смысл. Биотопливо быстро иссякло. Водоёмы, обслуживающие атомные станции, промёрзли, и на АЭС были вынуждены заглушить реакторы. Оставалась нефть. Евросоюз и Штаты добывали углеводороды в малых объёмах – мешал многометровый лёд. Все зависели от поставок нефти и газа из России, где добыча не прекращалась. Многочисленные поселения, возникшие вокруг Федерации, пропускали нефть дальше, но каждый подворовывал, как мог. От этого в странах западной демократии притуплялась свобода воли и возникало сознание жесткого фатализма, отожествлявшее волю с природной силой. Познание теперь строилось на принципах «ледового сенсуализма»: реален только лёд, всё остальное субъективно.
Зависимость мира от российской нефти породила в русской среде новый этап в трактовке русской идеи. Теперь, уже основываясь на объективных энергетических процессах, графиках и диаграммах, русские утверждали, что они «приняли на себя миссию борцов с отверженным миром в образе падшей природы». Позиционируя себя как спасателей-спасителей, утверждали, что «вот и пришло время воплотиться на деле особому историческому призванию России, способной объединить народы на основе духовно-энергетического братства».
скажу Нефть и Газ, и тело моё окружит пламя
скажу Лёд, и к ногам моим приплывёт умирать океан
Евгений и Герман едут к геологу. В маршрутном такси работает DVD. Идёт запись передачи «Кто мы и зачем?». Пассажиры дремлют.
– Странный выбор для маршрутки, – заметил Герман.
– Сейчас модно такие темы обсуждать, – пояснил Евгений. – И правильно, пусть мыслят. Может, бухать меньше будут.
За круглым столом сидят стандартные участники подобных передач: либеральный ведущий, историк, священник, сценарист порнофильмов, поэтесса-концептуалист.
Ведущий, обращаясь к историку:
– Так что же есть сейчас русская идея, по-вашему? Как её можно охарактеризовать, преподнести?
Историк, глядя в сторону и вниз:
– Я бы сказал, что русская идея, по своей сути, это философско-идеологический механизм самоидентификации русскости. Безусловно, сама эта идея – часть русской философии и…
Его перебивает поэтесса-концептуалист:
– Русская философия станет собственно чистой философией, когда перестанет обслуживать русскую идею. Ведь русская идея в её радикальном изложении религиозна и при этом ветхозаветна. Все эти пассажи, наподобие богоизбранности русского народа, мессианство. Или вот это, как мог бы сказать Саваоф всем русским: «Не поклоняйтесь западным идолам!».
Священник:
– Да ещё Толстой говаривал о Тургеневе: «Трясёт демократическими ляжками». От этих сотрясений – западнодемократных – идея русская в умах еретических пребывает, как дом на песке. Еретикам надлежало бы изумляться и удивляться благостному устройству идейности русской, а не лепить своих божков из праха и пепла.
Сценарист порнофильмов:
– Мне кажется, нужно начать с того, что с возникновением русской идеи русский человек всегда был объектом русско-философских размышлений, в центре внимания которых были проблемы нашего человека, и главная задача русской идеи – создание интегральной концепции русского человека с его эмоциями, инстинктами и влечениями, с его обнажающейся натурой. Нельзя забывать, что для русского человека…
– На хуй!
– …очень существенны реальные условия его бытия. А в области натуралистической эстетики…
– Заебали, блядь! – пассажир мужеского пола запустил в монитор недопитую бутылку «Клинского». На него никто не обратил внимания, все дремали.
Выходя на остановке из маршрутки, Герман спросил водителя:
– А почему вы ставите такие записи в салоне?
– А нас обязывают теперь. Раньше блатняк крутил, и нормально было, а сейчас каждую неделю монитор меняю.
Геолога не было дома. Старушка соседка сказала, что он пошёл к гетере, и показала дорогу. Друзья изумились наличию в маленьком посёлке гетеры, и именно гетеры, а не просто поселковой шлюхи. Заблудившись на развилках, Евгений и Герман поинтересовались у мальчика лет двенадцати, как пройти к гетере и, вообще, кто она такая.
– А вы уже пришли, – ответил мальчуган, – вон тот дом. А гетера эта – бывшая наша библиотекарша. К ней сейчас многие ходят. Время такое.
Ставни деревянного дома оказались плотно прикрыты. Дверь не заперта. Во дворе не было видно живности, только цветы да декоративный кустарник. Проход в комнату узкий, едва освещённый красным светильником у потолка. Посреди комнаты на большом ковре, окружённом разноцветными свечами и благовониями, лежала гетера – женщина средних лет, едва прикрытая прозрачной накидкой. Рядом – трое обнажённых мужчин. В одном узнавался геолог. Все молча глядели на вошедших Германа и Евгения. Гетера долго и пристально всматривалась в них.
– Вы хотите меня? – спросила она негромко.
Герман (смущаясь). Нет, мы по другому делу. Не к вам.
Гетера (улыбнувшись). Проходите, садитесь. Можете не раздеваться. Мы беседуем о хаосе. Хотите выпить?
Евгений. Разве что глоток.
Гетера. Сядьте поближе. Всё же вам лучше раздеться. Как вас зовут?
– Евгений и Герман, – ответил за них геолог.
Евгений. Мы, собственно, к нему.
Гетера. Это потом. Поговорим о хаосе. Вы боитесь хаоса?
Евгений. Нет, мы не боимся хаоса.
Гетера. Значит, вам не нужен космос.
Герман. Может, и не нужен.
– Вот в этом вся беда. Кому не нужен космос, того хаос не страшит. Вы пробовали поместить в центр своего сознания светлый и гармоничный мир, – гетера взяла двумя пальцами тонкую коричневую сигарету, – и вдруг ощутить хаос, способный поглотить этот мир. Ваша воля сведена на нет. Вы всецело в руках судьбы. Там, где начинается хаос, кончается воля.
– Тут вы говорите о России, – неожиданно вставил геолог. – Везде хаос, а здесь воля. Россия и есть воплощение воли, и в этом её судьба.
Гетера снисходительно посмотрела на геолога:
– Да, картина мира русского человека пронизана понятием трансрусской судьбы, а потому зачастую фаталистична. Ты говоришь о воле и судьбе России, друг мой, – гетера щёлкнула геолога по носу. – Но воля противоречит судьбе, а это трагедия. Русские обожают трагедию. Они в ней как рыбы в воде. И, даже обретши космос, они всё равно тоскуют по хаосу. Это зависимость. О, как точно это показывают художники! Сквозь демонизм Врубеля проглядывает мир русского человека, шагнувшего за космос в хаос, где всё фатально. А Пётр? Шемякинский Пётр в Петропавловской крепости – пример противоречия воли и судьбы, ещё одно выражение трагедии. Герой, некогда пытавшийся создать из хаоса свой собственный космос, уже не в состоянии им управлять. Бронзовый император с выражением абсолютного бессилия, вглядывающийся во мглу фатума. А без гармонии мы звери или тени. Но поправимо всё, когда гармония придёт. С рассветом нам Меркурий, слетевший наземь с облаков, её посланье принесёт. Евгений! Герман! Возьмите меня за грудь. Вы, Евгений, за левую, а вы, Герман, за правую. Я чувствую прилив гармонии! Мы повергнем хаос! Идёмте вовне! Держите меня, Евгений. Держите, Герман. А вы, друзья, ступайте за нами. Не отставайте, это важно. Идёмте вокруг дома три раза по часовой стрелке – так ходит солнце. Надо спешить, пока тень зверя не опередила нас. Алмазный перстень на его когтях оставит глубокую отметину в хрустальных следах нашей поступи. Держите меня, Евгений! Держите, Герман! Не отставайте, друзья! Повторяйте за мной:
Хаос, хаос, твоё Дао
разметалось в поле градом.
А гармония осталась,
и нам этого и надо.
Гетера с компанией безостановочно ходила вокруг дома. На шум сходились сельчане. У кого были мобильники, снимали шествие. Старики, видя, как голые молодые люди держат полуобнажённую библиотекаршу за грудь, неодобрительно качали головой, а мальчишки швыряли в них яблоками. Но компания, войдя в транс, никого не замечала и продолжала движение. Наконец гетера направилась в дом, но геолог, шедший сзади, вышел на улицу, находясь ещё в состоянии транса. С протянутыми в пустоту руками и умилением на лице он двинулся по дороге под хохот смотрящих вслед. Но геолог ни на кого не обращал внимания и только шептал: «Разве вы не видите, вон там голая, простоволосая дева-Россия, Россия-недотрога выходит из воды в тумане. Ей застят волосы глаза. Просит меня подойти. Я иду, иду!».
Евгений и Герман очнулись, всё ещё держа гетеру за грудь. Она курила с туманной задумчивостью и едва уловимой улыбкой. В потемневшем углу комнаты сидел незнакомый приятелям обнажённый мужчина из прежних посетителей с гитарой и вполголоса пел романс «Ты пускаешь слезу у меня на глазах». «Поторопись, мгновенье, ты ужасно», – промелькнуло в голове у Евгения. Друзья, не сговариваясь, убрали руки с груди гетеры, но та задержала их:
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Какой? – разом спросили Евгений и Герман.
– Как? – гетера выразила недоумение. – Вы забыли вопрос?
Приятели высвободили руки и намеревались встать.
Герман. Мы пойдём. Вопросы в следующий раз.
Гетера. Как же вы пойдёте без одежды? Я её спрятала.
Евгений. Куда?
Гетера. А вы поищите.
Евгений и Герман растерянно озираются.
– Холодно, холодно, – игриво шепчет гетера.
Герман резко бьёт гетеру по лицу:
– Куда, сука, шмотки дела? Убью, блядь!
– Вон там, – гетера указывает на гитару в руках у поющего романс.
Герман, выхватив гитару, разбивает её о стену. Внутри ничего нет. Гетера заходится смехом, утирая кровь с лица:
– Ваши подштанники, мальчики, в надёжном месте. Хотите, я зажгу дом, и мы сгорим в объятиях любви? – гетеру сотрясает смех. – Так вы ответите на мой вопрос?
Герман бьёт гетеру в живот. Та хрипит, но продолжает глухо смеяться.
– Да чёрт с ней, – заключает Евгений, – обернёмся чем-нибудь. Пойдём к геологу домой, какие-то шмотки у него должны быть.
Но выйти приятелям не удалось. На крыльце сидели две огромные собаки смешанных пород, явно с примесью волка. Гетера ещё сильнее зашлась хохотом:
– Это мои янычары. Они питаются приезжими.
Собаки зарычали. Евгений и Герман попятились. Гетера села на подушку и закурила:
– Ну, так что? Ответ в обмен на кафтаны?
Евгений. Ну и какой же вопрос?
Гетера. А вопрос такой: насколько эстетичен хаос?
Герман. Твою мать, на хуй он тебе сдался!
Гетера. Перестань грубить, а лучше начни с того, как можно относиться к картине Верещагина «Апофеоз войны»?
Евгений. Ну, черепа и черепа.
Гетера. Да, современники видели в ней олицетворение ужасов войны как состояния фатального, испытывая шок и потрясение. Но, посмотрев хронику последующих войн с горами обезображенных трупов, потомки могут относиться к верещагинскому творению как к уже чему-то эстетически неприятному, где это неприятие прежде всего эстетично.
Евгений. Так, значит, хаос всё-таки эстетичен?
Гетера. Да, и прежде всего его факт. В документе хаоса факт пожирает всё. Факт воздействует. Факт возбуждает. Из этого исходили передвижники, вынося свой эстетический приговор эпохе, говоря о её некрасивости.
Евгений. Ты хочешь сказать, что здесь работала прежде всего эстетика?
Гетера. Именно. Но что если тогда же вместо картин были бы отсняты фотографии с такими же сюжетами или созданы документальные фильмы на эти темы? А, мальчики? Кто бы выиграл в ту эпоху в борьбе за воздействие на зрителя: художники-передвижники или документалисты-новаторы? Отвечайте!
Герман. Я хуею! Да мы все охуели! Где шмотки, блядь?
Гетера. А вы нетерпеливы. Но я прощаю вас, джентльмены. Ваши одеяния в жилище моих верных янычаров за домом (истерично смеётся).
Герман схватил её за волосы и ударил головой об пол. Схватил гриф от разбитой гитары и устремился за дом к собачьим будкам. За ним Евгений.
Пока Герман отгонял гитарным грифом собак, Евгений вытащил одежду. Толпа сельчан сопровождала всё дружным хохотом, подковырками и съёмкой на мобильники. И только разразившийся ливень и грозовые разряды, зажёгшие соседний дом, позволили Евгению и Герману прекратить мученичество и покинуть посёлок в расстроенных чувствах.
20nn+5-й год от рождества Христова. В России в который раз поднимается вопрос смертной казни. Многочисленные диаспоры китайцев и выходцев с Ближнего Востока и Африки требуют ввести хотя бы ограниченное число таковой формы высшей меры. После долгих думских дебатов постановили следующее: к преступнику, приговорённому к высшей мере, применяют пожизненное заключение, при этом постоянно следят за состоянием его здоровья с помощью многочисленных датчиков и регулярных анализов. Как только становится ясно, что он при смерти, но ещё не умер, вызывается дежурный палач и ждёт показания приборов. В момент зафиксированного аппаратурой угасания жизненных импульсов подаются звуковые и световые сигналы. Тогда палач, если осуждённый – выходец из США, включает рубильник и пропускает через осуждённого ток. Если приговорённый, к примеру, из Мексики или Южной Америки, исполнитель наносит удар ножом в сердце. В остальных случаях стреляют в голову. Такое учитывание национальных особенностей и вместе с тем европейских традиций гуманизма, по мнению думского большинства, снизит напряжённость в полиэтническом обществе, не посягая на менталитет самих этносов.
Головной болью столичных властей оставались стихийные рынки, палаточные городки протестующих и нелегалов, постоянно возрождавшиеся в разных местах. Москвичи-активисты требовали решительных мер. С одобрения городской думы приводился в исполнение план под кодовым названием «Нерон»: по ночам жгли рынки, палаточные городки и заодно ветхие строения, одновременно разъясняя по громкоговорителям торговцам, обитателям палаточных городков и жителям ветхих строений их же пользу и получение материальных благ городом от плановых пожаров.
На подёрнутую ледяной коркой гладь пруда осторожно, словно боясь её надломить, садились утки. Они давно уже не улетали на зиму, да и лететь-то давно уже было некуда. Все с этим давно уже смирились и мирно уживались рядом на небольшом водоёме Чистых прудов. Утки быстро привыкли к пеликанам, а позже и к пингвинам. Сердобольные москвичи-пенсионеры подкармливали их круглый год. Школьники на уроках труда вырезали из пластиковых бутылок кормушки и расставляли их вокруг пруда. Нагловатые марабу часто оказывались первыми и быстро опустошали содержимое кормушки. Тогда обрезанные пятилитровые пластиковые бутыли с кормом стали пускать по воде, украшая их китайскими фонариками с подсветкой.
Евгений и Герман из полумрака кафе наблюдали эту мультифеерию на тёмной глади пруда и медленно потягивали глинтвейн. Евгений перевёл взгляд на газету, оставленную на столике предыдущим посетителем. В глаза бросилось заглавие статьи: «Ещё раз о духовности русских» и подзаголовок: «Сумерки Африки». Текст: «Меня часто спрашивают: как отличить русскую духовность от духовности остального мира? Я отвечаю: прежде всего, бойтесь суррогата духовности, изящных, а потому соблазнительных подделок под всяческие проявления духа. Это главное. Вот я был когда-то в Африке, ещё той Африке – на жарком и цветущем континенте. И я много слышал и даже видел, как тамошние фермеры выжигают луга и отстреливают животных, нападающих на их скот. И я говорил им: «Что вы делаете? Вы не духом противостоите трудностям и бедам, а огнём и железом». Они вроде бы соглашались со мной или делали вид, что согласны, но я видел в их глазах только жажду наживы и животный инстинкт. Кивком головы они давали мне понять, что согласны со мной, и тут же стреляли в слона, забредшего на их поле. И вот я говорю вопрошавшим меня: вот же он – суррогат духовности, явленный на деле. Не то с нашим фермером. Православный фермер никогда не будет стрелять в слонов. И если, например, сейчас, в наше время, когда слоны уже появляются на русских равнинах, фермер увидит эту животину у себя, он, упаси бог, не схватится за ружьё, коего, к слову сказать, у него никогда и не было за ненадобностью, а ласково потреплет слона за ухо и даст вволю ему насытиться хоть на ржаном поле, хоть на кукурузном. Потому что знает фермер наш, что заодно он с природой, да и слон в долгу не останется: помёт слоновий много пользы даст, сдобрит полюшко, поможет труженику русскому в борьбе с заразой западной – амброзией – да жуком колорадским. Уйдёт слон, насытившись, а фермер православный перекрестит вслед его да за плуг возьмётся. Вот она, духовность наша подлинная, не заёмная у кого-нибудь, а нами от самих же себя и полученная. А Африка нынче в сумраке да во льду пребывает. Я же говорил им…» Конец статьи был заляпан соусом и не читался. Евгений перевернул лист. В разделе «Новое во Вселенском молитвослове» говорилось о Франциске Ассизском как о первом гуманисте-экологе, проповедующем любовь ко всякой твари и творениям, аки к Творцу. Печаталась экологическая молитва: «Боже Всеблагий и Всемилостивый, всё сохраняй своею милостию и природолюбием, смиренно молю Тя предстательством святителя Николая и всех святых, сохрани от внезапной погибели и всякой напасти миротворение Твое. Боже Милостивый! Избави меня от злаго духа нечистот и выбросов зловонных, смертоносныя язвы и всякого душепагубного обстояния, вызывающих напасти и скорую мучительную смерть без покаяния. Помози мне, Господи, дожить до глубокой старости без отягощения совести бременем битых бутылей, пластиков смрадных, преданной огню листвы палой и потравленного по нерадению моему люда и всякой твари Твоей и сохрани от огненного запаления и всякого зла траву, сеющую семя и древа плодовитые. Помози нам силою молитвы своей остановить движение шедших погубить создания Твои, ныне приостанови все замыслы врагов твоих, не допускай им покуситься на деяния твои, избави от козней диавольских предающихся постыдной страсти истребления, бесовского искушения. Пусть Святая Сила остановит их на том месте, где постигнет их. И даруй всем по молитвам их здравие и спасение душ и телес, наипаче же Царство Небесное и да всего жития нашего обновление в чистотельной бане покаяния, яко да всехвально воспевающе память Твою, и да прославится имя Твое святое Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь».