Туманность Водолея. Томительный дрейф

– Сколько вам, пропойцам, не хватает-то?

– Давай две полторашки – и разойдёмся.

– Цену-то знаешь?

– Да ну тебя на хуй! Давай, не обижу.

Маруся полезла под пол и достала уже наполненные пластиковые бутылки. Тихон сунул ей смятые купюры, взял бутыли и пошёл к мотоциклу. Одну бутылку друзья открыли и тут же принялись пить с горла.

– Охуеть, как пронимает, – блаженствовал Тихон. – Нехуёвая самогонка у Маруси.

– Так, ёб твою, дело она знает. Так и берёт, сучара, втридорога.

– Да и хуй с ним. Зато по шарам шибает. А я вот неделю назад у Иваныча на том краю взял полторашку, так только стакан успел выдуть, и началось, блядь: так просрался, на неделю хватило.

– Да знаю я этого Иваныча. Самогонка у него всегда херовая была, – подтвердил Николай. – Так бог-то шельму метит: его ж позавчера инсульт ебанул.

– Да ну!

– Я-то с его зятем виделся. Пиздабол, еби его мать. Как запел мне: «Тестя инсульт ебанул. Чё делать? Чё делать?». Да ни хуя не делать, бля! Самогон надо было делать нормальный. А щас чё пиздеть? Я ж говорю, бог шельму метит. Довыёбывался Иваныч.

– Да, бог-то всё видит, – подтвердил Тихон, – и ночью видит. И как ты металл пиздишь видит, – Тихон засмеялся.

– Фу ты, ёб твою, – огрызнулся Николай. – А ты, блядь, как не при делах, да? Ты пойми, ёбаный свет, платили бы мне да тебе на работе этой хуевой, на хуй мне тот металл всрался! А так, блядь, хоть на жратву соберёшь.

– А ты пойди к батюшке нашему в церковь и спроси: «Отец святой, можно ли мне металл для жратвы спиздить? Дело-то благое». Вот он охуеет, – Тихон зашёлся в хохоте.

– Да ты сам охуел, с подъёбками своими, – злился Николай. – На хуя богу этот металл сдался, и без него делов хватает. Ты о себе думай.

– Да ладно, чё там. Как спиздим теперь где железо, так и свечку поставим – не для себя, мол, – Тихон продолжал смеяться.

– Лыбся, лыбся, – выговаривал Николай. – Боженька тебе счёт выпишет.

– По весу спизженного металла, – не унимался Тихон. – Ну его на хуй, Коля, мы и так в аду живём. Ты лучше скажи, пойдём на станцию или как?

– Уже светает. Давай под вечер.

– Ни хуя. Давай щас. Ещё успеем.

– Ну, хуй с ним, – согласился Николай, – поехали.

До станции было недалече. Время от времени приятели наведывались туда по ночам, срезали медный провод, выламывали тяжёлые железные детали. Это был их обычный промысел. Николай остановил мотоцикл чуть поодаль в лесополосе. Начинало светать. Тихон вынул бутыль-полторашку. На душе заныло. «Растрясло дорогой», – подумал он, открывая бутылку.

– Давай ёбнем, – предложил он Николаю, – чё тут осталось…

– Не до хуя будет? – засомневался Николай.

– Ну, как знаешь, – Тихон приложился к горлышку. Николай взял у него бутыль, продолжил. Уже светало вовсю. Речушка маленькая, что вдоль полотна железнодорожного недолго тянется, проглянула, и над ней запарило. Туман поднимался, и птицы запели как-то поочерёдно: то здесь, то где-то рядом. Деревья будто ожили. Словно в небо засмотрелись: что ждать-то оттуда? Дождь или жарко будет? Насекомых всячина всякая засуетилась, замельтешила. Трава росой увлажнилась. Тихон окурок бросил – погас он сразу и пошипеть не успел. И как-то веселей на душе стало. Рассвет – он для всех рассвет. Всем от него ладно становится.

Приятели допили допинг, взяли инструменты и пошли к полотну. Николай принялся медный провод спиливать, а Тихон лопатой тяжеленный механизм рядом с рельсами выкапывал. Да дело-то привычное. Не раз они сюда наведывались, знали: провода новые быстро протянут, механизмы всякие тоже скоро восстановят, так что дело не заржавеет. Работали спешно, справно. Здесь задерживаться нельзя, поймают – худо будет. Увлеклись приятели, а не знали, что недалеко пост соорудили, вот из-за этого воровства постоянного. Охранник услышал шум, подошёл тихо да и закричал:

– Вы чё, уроды, творите?! А ну ложись наземь!

Приятели не то чтобы испугались – можно сказать, удивились. Тихон посмотрел на охранника с недовольством, с досадой даже. А Николай, уже вспотевший от работы, часто дыша, крикнул:

– Ты бы валил отсюда, а то не ровен час…

Но охранник передёрнул затвор карабина и закричал:

– Я сказал, легли на хуй наземь! Или пальну щас!

– Ты чё, охуел! – крикнул Тихон. – Давай съёбывай, а то уебём на хуй! – и Тихон взял лопату наперевес. Николай подобрал с насыпи крупный щебень и швырнул им в сторону охранника. Но тот не унимался и подходил ближе, направляя ствол то на Тихона, то на Николая.

– Ёбаный свет! – кричал Тихон. – Уйди на хуй, мать твою!

Охранник остановился, опасаясь щебёнки.

– Я, блядь, последний раз говорю, падлы, легли на хуй или пристрелю!

Тихон вдруг озлобился совсем и, крича: «Ах ты, сука!», кинулся к охраннику. Метров до него двадцать было. Николай следом за Тихоном ринулся. Охранник закричал: «Стой!», направил карабин вверх и выстрелил. Тихону хоть бы что, ещё и резвее пошёл с лопатой на замахе. Николай сзади с ножовкой. И расстояние уже малое. Охранник ещё раз вверх выпалил, а потом уже видит – толку нет, вскинул карабин да и выстрелил в сторону бегущих. Пуля аккурат Тихону меж глаз вошла и ещё дальше Николаю в лоб угодила. Знать, на одной линии бежали да роста примерно одного оказались. Пуля-то что надо была, большая, и карабин справный был, почищенный, смазанный. Других-то в охране не держат. Охранник постоял, посмотрел немного да и оттащил приятелей с рельсов под насыпь, потому что поезд шёл и ему препятствий чинить не полагалось. Не положено было мешать по всем правилам и указам.

А вот и солнце встало. Ему-то кто помешает? Как вставало оно, так и вставать будет. Нет на него управы нашей, и хорошо, что нет. Оттого и радостно на сердце становится. Но это, если задумаешься, а если нет, то и просто так проснёшься и пойдёшь по делам-заботам каким. Ну да рано или поздно, всё одно задумаешься, и веселее станет. Непременно станет.

– Впечатляет, – подытожил Герман. – Можно и фильм снять.

Женщина в косынке. Это же правда народная. Простым, понятным языком изложенная. А почитаешь газеты городские, ничего неясно. Юлят да лгут.

Бородатый. Это точно. Да ещё и выпендриться хотят. Одни заголовки чего стоят. Полюбуйтесь, вот оппозиционная «LIBERРУСЬ». Заголовок: «Эрекция Духа». Или вот: «Увы, но ещё цела девственная плева русской демократии». Да и в других то же самое. Вот официозная «Триединая Россия». Заголовки: «Запад думает задом», «Олигархическая виагра демократии». Для кого это писано? Вначале должно быть слово, и слово должно быть у народа.

Женщина в косынке. Это вы точно подметили. Народное слово точное самое. Ах, что за овраги, что за виды!

Евгений и Герман бесчувственно расстались с электрическим железом, безразличествуя о нём и его содержимом. Полустанок пустовал. Вдоль просёлочной дороги всё сплошь травы да цветы. Над ними, подобно немым пчёлам, витали жёлтые бабочки. На таких пространностях жизненного пути временно забываешь, что Россия – это состояние аффекта, евразийский постмодерн с его непрерывной вариативностью, безграничная и прихотливая подвижность, скитание по надсмысловому ультрапространству, не познающее дорог. Здесь научились в сумрачном лесу не видеть правый путь во тьме равнины русской. Останови на распутье подвыпившего горемыку, возьми его за плечи, обними, спроси: «В чём же суть да тайна твоя, болезный?». Ответит тот: «А в том, что нет во мне той сущности вовсе». – «А где же твоя Россия тогда?» – «Так нет границ у России. Повсюду она. Русский везде Россию найдёт». Вот как! – нет границ, да, видать, и не было. Вот так и идёшь по просёлочной дороге, мыслишь направо и налево вслух, пока не упрёшься в представителя власти на местах. И зачитает он, что «всё сказанное вами о России может быть использовано против вас».

Геолог жил в дощатом домике. Держал козу и руку на пульсе современности, хотя от перемен порядком надорвался. «Нефть меня не интересует, – говаривал он на миру, – липкая очень. Мне милее минералы». Находясь в промежуточном состоянии между депрессией и эйфорией, геолог гармонизировал окружающий мир и выявлял космогонию России.

– Тот, кто вас послал, – разъяснял он уже захмелевшим от самогонки Герману и Евгению, – должен понять, что Россия была предопределена, как это не пафосно звучит, свыше. Да, да. Примерно четыре с половиной миллиарда лет назад Земля столкнулось с огромным небесным телом, по размеру немногим меньшим её самой. Большая часть тела переплавилась, слившись с Землёй. Ещё немалая доля высвободилась и образовала впоследствии Луну. Эта часть оторвалась от того места на Земле, где позже и возникла Россия. Именно на этом месте когда-то зародились арии. Какой-то биологический генезис породил память ариев, веровавших, что их далёкие предки прибыли с Луны. На участке от ушедшей на орбиту части обосновалось тяжёлое металлическое ядро небесного тела. Под воздействием температуры и гравитации оно вытянулось и приняло примерную форму современной России. Эта была протороссия. Далее, влияя друг на друга, ядро небесного тела и ядро Земли создавали и создают поныне напряжения, порождающие различные поля. А ещё особые тектонические разломы. Вот они-то нам и нужны. И они есть на всей территории России, даже там, где нет гористой местности, вулканов и землетрясений. Это непростые разломы. Я научился их вычислять, и у меня уже есть обширная карта, которая и стала предметом торга с вашим шефом.

Герман. Зачем ему эта карта?

– Чем, по-вашему, он занимается?

Герман. Как чем? Устройством корпоративных оргий.

Геолог. Так-то оно так, но какой обязательный ритуал на всех этих вечеринках?

– Да какой ритуал?.. Разденутся да зелье выжрут, вот и прёт их.

Геолог. Так вот в этом зелье вся и суть. Состав этого напитка под статью о наркоте подпадает. И рано или поздно проблемы большие будут. Я же могу предложить, как без него обойтись. Но для этого моя карта понадобится. Вы слышали о Пифии – жрице-прорицательнице Дельфийского оракула при храме Аполлона?

Евгений. Слышали. Она в состоянии экстаза изрекала ответы-пророчества вопрошавшим.

Геолог. Вот-вот, в состоянии экстаза. И заметьте, экстаз этот не от напитков появлялся, а от того, что храм Аполлона на разломе стоял. И комната, где Пифия якобы общалась с оракулом, располагалась на месте выхода газа из разлома. Газ этот – этилен, или ещё этен. Второе название благозвучнее, я бы сказал, античнее. Это бесцветный газ со слабым эфирным запахом. В большой концентрации он наркотичен. Пифию пёрло от этена. Она несла ахинею, из которой жрецы стихи сотворяли.

Герман. Прямо-таки античная психоделика.

Геолог. Так вот, на моей карте обозначено много мест в России, где есть такие разломы с выходом этена. И на Среднерусской равнине, где нет ни гор, ни вулканов, этих мест масса. А всё потому, что ядро небесного тела, взаимодействуя с ядром Земли, тревожит мантию, и оттого кора трещит. В эти трещины и устремляется этен. Вы соображаете, к чему я клоню?

Евгений. То есть вы хотите сказать, что если построить на месте выхода этена развлекательные заведения, то можно подавать газ внутрь, не опасаясь быть привлечённым за наркоту?

Геолог. Именно так. И постройкой этих заведений планирует заниматься ваш шеф, а я буду указывать места.

Герман. Всё это впечатляет, но шефу нужны гарантии в виде демонстрации на практике. Вы знаете хотя бы одно место, где можно было бы глянуть на всё это вживую? Какую-нибудь маленькую, узенькую трещинку.

Геолог. Знаю. Знаете его и вы. Но посмотреть это место вряд ли удастся. Я там не был. Но я ведь не был и на многих других местах. Я вычисляю разломы сначала в теории. Есть у меня верная метода, но это, как вы понимаете, научно-коммерческая тайна.

Герман. Так что же это за место, о котором и мы знаем?

– О нём я вам могу сказать. Его вы вряд ли используете. Это московский Кремль. Он был построен на мощном разломе, но выход из этого разлома узок и разветвлён, и потому газ поступает медленно и спонтанно. Достаточно посмотреть на наших правителей: как только они обосновываются в Кремле, сразу меняются. Вспомните Ельцина. В таких случаях говорят «опьянение властью». На деле же их прёт от этена. Он поднимается по трещинам и просачивается сквозь почву, накапливаясь в материалах зданий. Но есть один канал в районе Дворца съездов и в Большом Кремлёвском дворце, из него этен идёт напрямую в здания – правда, в небольших концентрациях. Там была мощная жила ещё во времена Ивана Грозного – того тоже пёрло вовсю, – но при строительстве Дворца съездов её замуровали фундаментом. Да только этен – такая штука… Он как родник: в одном месте перекрыли – в другом просочится. Но есть и спящие жилы. Достаточно неглубоко пробурить в том месте, и этен пойдёт.

Евгений. То-то Ельцин всё время в Борвихе отвисал. Видать, передозировки были.

Герман. Боюсь, вам придётся предложить для проверки другое место. Может, в Кремле этен и реально вставляет, но мы-то не проверим.

Геолог. Хорошо. Тогда по-деловому. Вы связываетесь с шефом, и, если он согласится на мои условия, я вам покажу первое место, где можно начать действовать. Здесь недалеко от полустанка есть отделение «Долгорукий Ю. Банк». Пусть шеф переведёт на них в течение часа вот эту сумму, и я сразу покажу вам место.

Герман. Это место в Москве?

– Могу показать и в Москве.

Герман. Я выйду во двор позвоню.

Евгений. Скажите, если вы обладаете безотказной методой обнаружения выходов этена, то почему бы вам не разработать метод по обнаружению нефтяных месторождений?

Геолог. А я давно уже разработал. В начале девяностых наш институт закрыли. Потом и приватизация пронеслась. Всем сказали спасибо и попрощались навсегда. Я остался ни с чем. И вот тогда начал продавать точные координаты месторождений нефтеразведкам всяческих компаний, в общем, всем, кто был связан с этой темой. Они меня часто доставали. И однажды я сбежал от них на Лазурный берег. Купил там большую недвижимость и загулял. Просадил все деньги – миллионы баксов. Любил гулять, широко и бездарно, как гуляют обогатевшие русские в зарубежье. Любил и Париж. Любил подняться на Эйфелеву башню с пакетами пятидесятифранковых купюр и высыпать их на ветер. Ты когда-нибудь видел, как деньги с изображением Сент-Экзюпери и его самолётов кружатся вокруг башни? Это завораживает. Летучие франки над городом. Но больше нефтью я не занимаюсь. Тёмное это дело и скучное.

Герман (входя). Ну всё, шеф согласен. Сейчас деньги переведут.

Геолог. Тогда идём. Скоро банк закроется, а мне проверить надо. Вот той дорогой пойдём, срежем путь.

Кто же тебя создал, просёлочная дорога? Кто тебя раскинул по миру? Густыми мазками легла ты меж трав, да цветов, да акаций пахучих. И разве о деньгах, по тебе идя, думать надобно? А всё ж думаешь. Ибо приучен уже человек наш о деньгах думать да о них только и думает. Вся нация многонациональная только о деньгах думы думает. А посмотришь в глаза той нации – и видно там: не готов наш человек к капитализму, не готов. О другом он думал, а ему спросонья и объявлять ничего не стали. Сам он увидел да и понял потом, что вот он, капитализм, в каждый дом проник, да застрял в проходах. Объявился окаянный, где его не ждали. Эпидемией люд наш косит. «Заботься о завтрашнем дне, – говорит, – сам-то он уже о себе не позаботится». Вот щит рекламный у просёлочной дороги, как мёдом намазанный, притягивает. Загляденье. И упирается лбом наш человек в эту Стену Радости, и изрекается на щите том смысл бытия нашего: твой внутренний мир, человече, иллюзия. Твоё сознание потусторонне. Перестань сейчас же страдать. Прими мою реальность, она была безвидна и пуста, но отринули Ничто, и стал Свет, и увидали сущность вещей изменяемых, быстротечных, подвижных, непостоянных, бесконечно делимых, тождественных тебе самому. Вот так раскрывается бытие. Так будь бытием, потреби бытие и возрадуйся! И да будет так.

Геолог. Я проверю поступление на счёт в банке. Подождите на платформе.

Евгений. Я не пойму до сих пор, как к нему относиться.

Герман. Чудаковатый мужичок. Здесь нужно понять, где его прёт, а где реальные вещи. Если карту заполучим, наш процент хороший будет. Лишь бы всё это не лажа вышла. Интересно, где он карту хранит? Вероятно, в банковской ячейке. Дома вряд ли. Какой-нибудь DVD или флэшка. Это он только прикидывается простым. Мультимиллионер в телогрейке, с козой на поводке. Такая вот экзистенция по-русски.

Геолог вышел из банка неспешно, с пустыми руками, не курил, не был задумчив, молчал. Молчание и пустота рук зачастую бывают непостижимы.

Геолог. Деньги пришли.

Герман. Ну, так вы едете с нами в Москву?

– Зачем?

– Как это зачем? Место показать.

– А вы его и без меня знаете – бассейн «Олимп». Под ним спящая жила. И бурить глубоко не надо. От основания фундамента всего ничего. Расчеты и чертежи я пришлю по электронке. И не вздумайте сами бурить. Знавал я эти номера – пробы в шахматном порядке. Жила уйдёт, а бассейн даст просадку. Я своё дело знаю.

Смеркалось, прохладновело. Комары. Дачники. Электропоезд на Москву. Напротив те же люди – образом и подобием интеллигенты.

– Я думаю, диссидентство – это всё от городского образа жизни. Человек-пахарь в земле правду ищет, а не в среде западных либералов, – утверждал бородач.

Ему возражал безбородый:

– Правозащитники, коих вы диссидентами зовёте, в том числе и права пахарей отстаивают. А кто же ещё им поможет?

Женщина в косынке. Им корни их помогают, а вашим правозащитникам – кто? Запад?

Безбородый. Да сдался вам этот Запад! И потом, что вы будете делать, когда Запад исчезнет? Со времён Пушкина Запад ругаем, а потихоньку-полегоньку всё от Запада тащим.

Женщина в косынке. Это потому что не верили в Россию и русского народа боялись.

Безбородый. Это точно. Я сам насквозь русский и потому боюсь русских. Выходит, я и себя должен бояться? Так и боюсь, как тот сталкер перед комнатой желаний: а вдруг весь мир захочу. Непредсказуемы мы, а потому опасны. Русский человек – это биологическое оружие, как сказал мне один бомж на Чистых прудах.

Бородатый. А вот это всё Запад нам и внушает, ибо Россия никогда не была телом, но всегда была духом. А телом её сделали недруги, чтоб надругаться.

Безбородый. Да прошли уже те времена, когда на Запад озирались. Сами о себе думаем. Думаем и делаем. Да вот взгляните на статью правоведа Калигулина. Сработал в яблочко. К тому же ясный и современный язык. И молодёжь его хорошо знает. (Обращаясь к Герману и Евгению.) Вы знаете этого автора?

Герман. Признаться, нет.

Безбородый. Тогда прочтите прямо сейчас. Обязательно прочтите.

Евгений и Герман читают.

Клаустрофобия на евразийских просторах

В Западной Европе люди погибают от того, что жить тесно и душно, у нас же от того, что жить просторно…

А.П. Чехов

Врач Дорн из чеховской «Чайки» любил город Геную за превосходную уличную толпу. За движение в ней без всякой цели, туда-сюда, по ломаной линии. Но вот Евразия, окаймлённая границами России, чем хуже для гуляния туда-сюда по той же ломаной линии? Одна беда: с толпой здесь лучше не сливаться. Если в Генуе толпа способствует психическому с ней слиянию, да так, что начинаешь верить в одну мировую душу, то на просторах нашей с вами Евразии лучше гулять одному и думать о собственной душе. Я знаю это. Я живу как раз на географической границе Европы и Азии, тянущейся к нашим краям от Каспия и дальше – до Азовского и Чёрного морей, и без труда могу совершать прогулки туда и обратно, в смысле туда-сюда. Но гулять бездумно здесь нельзя, иначе сольёшься с толпой. Надо думать и мыслить.

Вот настало время очередной прогулки. Я выключаю телевизор, в котором только что закончилось ежегодное послание Владимира третьеримлянам, и иду в Азию. О чём я думаю, переходя границу? О том, что Европу оплодотворил Зевс, породив правителя – законодателя цивилизации. Но вот кто позарится на Азию? Возвращаюсь обратно – мимо бредёт призрак капитализма. Он дико озирается, хлюпая в нефтяных лужах, ищет пристанища. Бубнит себе под нос, что Азия – сырьевой придаток Москвы. Бредёт дальше. Впереди меня толпа – это народ. Я хорошо знаю, что народ наш одинаково опасен – и когда напьётся пива, и когда начитается Бердяева.

Ладно. Иду дальше. Мимо врачи «Скорой помощи» везут на каталке пожилого мужчину. Он хватает меня за рукав:

– Знайте же, не было ещё дня, когда я, бывший комсомольский вожак, строитель Магнитки, коммунист и ударник, не славил бы Господа за то, что он дал мне возможность с моим умом и талантом родиться в России. И если бы не мои молитвы и борение духа, «Макдоналдсы» пожрали бы Русь, а колы было бы больше, чем нефти. И ещё…

– Что с вами? Вам плохо?

– Нет, нет. Нагнитесь, я скажу вам главное: знайте же, Кинг-Конг жив!

Старик затихает. Я закрываю ему глаза. Иду в Азию. Топчу полезно-болезненные ископаемые и думаю: когда же они станут по-настоящему полезными? А в полезные они превратятся, когда последняя капля нефти переполнит чашу потребления, а газом перестанут травить бюджет. Мыть золото и промывать мозги будет не так выгодно, как считать драгоценным сплавом умы. Вот тогда и наступят благодатные времена. Деваться некуда, придётся строить академгородки, стремиться к искусству доброго и справедливого. Конечно, к тому времени часть населения эмигрирует или вымрет, но дождавшиеся гуманитарного благоденствия наплодят нацию интеллектуалов. Хотя, возможно, никому эмигрировать не дадут. Интеллект объявят национальным достоянием, не подлежащим к перемещению за рубеж. Всех сгонят в закрытые научные центры и заставят паять микрочипы или клонировать дальневосточных поселенцев. Последнее жизненно важно уже сейчас: китайцы (я думаю, они давно размножаются коллективно-бессознательным клонированием) захватывают числом и умением дальневосточные земли, ничуть не посягая на наши полезные ископаемые. Пока. И эти китайцы не держат под мышкой томик Конфуция, а руководствуются принципом: «Плодись и Заселяй». Так что чем быстрее закончатся эти полезные ископаемые, тем скорее то пойдёт нам на пользу.

Но пора в Европу. И здесь народ, зажатый с трёх сторон, пытается выжить в условиях чудовищного давления с хроническим безденежьем. С одной стороны давит государство, с другой – подпирает церковь, с третьей – кто-то иной не оставляет выбора. Государство не даёт спать спокойно, хочет взять своё, но говорит: «Отдай всё!». Церковь берёт своё, но хочет больше. Госчиновники уже давно не могут питаться молоком закона и самодовольно венчают пирамиду социально-пищевых цепей, основанных на потреблении массой «зелени». А обезумевшие попы, заходясь в религиозном экстазе, не могут поверить, что жить можно и по-божески. А те, иные, просто делают из толпы кровяную колбасу и продают её этой же самой толпе, руководствуясь законом «толпа – деньги – толпа». Но даже при всём этом народ считает, что живёт в Великодержавности, а Свобода – это иностранное слово, которое никак не переведут на русский.

– О чём ты думаешь? – спрашивает меня бармен, глядя, как я сосредоточенно смотрю на оседание пивной пены в бокале. – Никак, о свободе? Да брось. В империи как в империи. Если ты назвал свою страну сверхдержавой, ты уже автоматически подданный империи. Таковы законы глобальной политики.

И в самом деле, что это я себе голову ломаю законами о беззаконии? Но от всех этих перемещений туда-сюда по Евразийской ломаной линии возникает ощущение зажатости – Европой, Азией, толпой, государством, церковью, прочими, и начинаешь понимать, что всё это способствует твоему психическому разлиянию по бескрайним просторам, стремящимся к бесконечности, и неотвратимо ведёт к клаустрофобии. Одно спасение – мыслить! Да, надо быть мыслящим и думать, думать, думать. Думать по-новому и не о том, что раньше. Прошли те времена, когда человек мыслил одним вечером, а утром, идя на работу, или думал о всемирной душе, или был трезв. Сегодня думы другие, и утро набегает ускоренной съёмкой. Так о чём же я думаю, глядя на прыгнувшее в зенит светило? Разумеется, о том, о чём и должен: об институтах демократии, о либеральных ценностях, личных свободах и правах человека. Ну а о чём же я мечтаю в такие минуты? О мировом господстве!

Пассажиры вагона в сознательном молчании гляделись в заоконную Русь, а машинист электропоезда ровным, поставленным голосом вещал, что Россия полна божественного смысла, являющего собой царство Русской идеи – вечной, нетленной и пребывающей в своей лучезарной красоте.