Сон разума

– Что за вопрос? К чему этот вопрос? И что еще за «не моя тайна»?

– Ты что, не читал первую книгу? – спросила Бритни, взглянув на квотербека слегка повернув голову.

– Я жду, когда фильм выйдет.

Я рассмеялся и громко хлопнул ладонью о стол:

– Фильм? Ты что, серьезно? Половина людей еще от последствий «Обитаемого острова» не отошла.

– Не надо иронизировать, профессор, – вклинился Райан. – Он был не так уж и плох.

– Тебе просто понравились пухлые губки главного героя, – бросила через плечо Бритни.

– Отчего это губки? – ничуть не смутился Райан. – Задница у него тоже не плохая.

– Педрильо без предело, – усмехнулся квотербек, за что тут же получил очередной оттопыренный средний палец от Райана. – Ладно, черт с ним. Так что там с вопросом, профессор?

Я с трудом оторвал взгляд от тоненьких пальчиков Бритни, что медленно скользили по ключице вверх, а затем опускались вниз, в ложбинку декольте, и уставился на квотербека.

– Нравишься ты мне, Сема, честно, – лениво ответил я. – Но иногда ты просто, ну… как это сказать? Не рубишь фишку?

– Чего я не делаю? – растерялся парень.

– Не отдупляешь.

– А?

– Ладно, забудь. – Я махнул на него рукой. – Так о чем вы там?

– Вопрос, – подсказал Райан.

– Вопрос? – переспросил я.

– Вопрос, – кивнула головой Бритни.

– Я и говорю… – Я прищурился. – Стоп. Со мной эта хрень больше не прокатит. Хватит, еще от брата и друзей наслушался.

Ребята тихо рассмеялись и Бритни «дала пять» Райану.

– А вопрос, Сема, был в том, что Дама желал знать, чего мы хотим. Видите ли, в легендах о Пиковой Даме, говориться, что она приходит в этот мир, помимо поиска справедливости для себя, конечно же, что бы выполнить одно наше желание. Желание является одной из важных частей ритуала, и его следует произносить сразу после процедуры призыва. Что мы и забыли сделать.

– Но, разве это не является нарушением самого ритуала, что приводит к буйству самой Дамы и последующим смертям от ее рук? – спросил Райан.

– Верно, – я кивнул. – Но, как вы только что слышали, в этот раз было много чего странного.

– То есть, вы намекаете, что нарушение ритуала привило к неожиданным последствиям?

Я перевел взгляд на Бритни, выдержал ее сладостную улыбку и покачал головой.

– Вовсе нет, я говорю не об этом. Вы вообще ничего не поняли?

Ребята в аудитории переглянулись, как это обычно бывает, когда все пытаются переложить ответственность на кого-нибудь другого и оглядывают класс в поисках того, кто знает правильный ответ. Вот только ответа на этот раз никто не знал.

– Хорошо, – я тяжело вздохнул. – Тогда скажите мне, вы знаете основы фокусов?

Снова тишина.

– Двойное дно? – едва различимым голосом, совсем не характерным для старосты, предположила Лена.

– Верно. Отчасти. – Я наградил девушку улыбкой, и она робко улыбнулась в ответ. – Скажите мне, какой самый простой способ достать кролика из шляпы?

Все молчали. Едва оторванный взгляд старосты от тетради, вернулся обратно к исписанным страницам, словно желая там найти ответ.

– Арба-ка-адабра? – усмехнулся Райан, взмахнув в воздухе рукой со сжатыми пальцами.

– А ты вот так вот… как это? Так? Вот так, да? – квотербек так же манерно сложил свои пальцы-сосиски вместе. – Вот ты вот так вот писюны других педрильо сжимаешь, да?

Аудитория взорвалась от смеха. Я дождался, когда закончится припадок, не стал их перебивать. Это ни к чему не приведет. А так может хоть мозги прочистятся.

– Самый простой способ достать кролика из шляпы – это поместить его в шляпу, – сказал я, когда все смолкли, а Райан и квотербек перестали обмениваться любезностями.

– Вы… хотите сказать, что… – Бритни развела руками. – Это был какой-то трюк?

– Нет, детка, никакой это не трюк, – с досадой ответил я.

– М-м-м, – протянула Бритни и, прикрыв глаза, подалась вперед, чуть склонив голову. – Мне нравится, когда вы зовете меня деткой, профессор. Особенно таким дождливым утром. А за спиною смятая…

Черт!

– Успокойтесь, Юля.

Дважды черт!

– О, так мы теперь «на вы»? Это какая-то игра?

Я потер уставшие глаза. Меня предупреждали, что эти детки могут откусить руку, стоит им только сунуть палец, но я же был уверен, что уж с детьми-то я справлюсь. Как там назывался роман Достоевского, героем которого был князь Мышкин?

– Я лишь хочу сказать, что в тот раз кролик уже был в шляпе. – Я оторвал пальцы от глаз и огляделся. Меня внимательно слушали. – И этого кролика в шляпу поместили мы сами.

– Вы хотите сказать, что это ваши страхи стали основой событий той ночи? – спросила Бритни. – Как в истории с Перевозчиком?

Я кивнул. Иногда она могла соображать. Когда не пыталась меня клеить.

– Это влияние Дома или же?..

Я уставился на девушку. Она могла задавать правильные вопросы. С такой головой будущее ей обеспеченно. Если не загубит его другими частями тела.

– Может быть, – наконец ответил я. – Очень похоже, не реакцию дома, но с другой стороны, дома больше нет. Что это? Отзвуки старых событий?

Студенты энергично закивали.

– Или же влияние чего-то другого, – продолжил я. – Чего-то большего. Чего-то, что стоит за всем этим.

– «Это не моя тайна», – повторил Райан. – Что она имела в виду?

Я молчал некоторое время, пытаясь решить, как ответить на этот вопрос, но, в конце концов, сдался. Решил сказать все, как есть.

– Понятия не имею, – ответил я.

– То есть… – Райан покачал головой.

– То есть вообще. Я не знаю что это. Что бы это ни было, оно должно дать о себе знать. Через год, может два.

– Тем не менее, время шло. – Я откинулся на спинку стула и уставился в окно. – Зима была долгая, и практически полностью лишенная событий. За это время не было новых случаев впадения людей в странную кому. Или, мы просто об этом не знали. Все изменилось с приходом весны.

Глава третья: Город в отражении.

1

Май 2017.

Мячик с громким стуком перелетел через плохо натянутую волейбольную сетку и ударился о стену за моим правым плечом. Срикошетив под неестественным углом, он упал на пол и глухо стукая, поскакал обратно. За ним никто не побежал. Никто даже не посмотрел в его сторону.

Я лениво оглянулся. Стена за моей спиной на всю длину была перекрыта множеством вертикальных лестниц, каждая перекладина которой была раскрашена в свой цвет и со временем заметно обшарпалась и потускнела. Это были типичные лестницы для занятия физкультурой в школах. Знаете, такие, у которых верхняя перекладина всегда чуть выступает, видимо для того, чтобы можно было за нее ухватиться и подтянуться. Ну, или выполнить пару упражнений на пресс. Именно по этой причине траектория срикошетившего меча была непредсказуемой.

– Еще бы чуть-чуть, – усмехнулся Антоха. Он сидел слева от меня.

Я промолчал. Лишь перевел грустный и, надо признать, встревоженный взгляд, на полупустой школьный спортзал. Помимо нас с Антоном, в зале было еще семь или восемь учеников. Двое приглушенно шептались в сторонке, а оставшиеся лениво перебрасывали волейбольный мячик. Хотя, после того как мяч прилетел к нам, свое занятие они прекратили и теперь бесцельно бродили по залу, поскрипывая старыми половицами.

Зал был старым, как и все в нашей школе, и давно требовал внимания и хоть какого-то обновления: пол обшарпался так же, как и лестница, вся разметка потеряла цвет; шесты, что удерживали провисшую волейбольную сетку, проржавели, и голубоватая краска местами облупилась; высоченные окна, казались серыми и затянутыми пленкой, от налипшей на них пыли; двери в другом конце зала, хоть и надежно весели на петлях, но все же жутко скрипели и отказывались закрываться, пока к ним не приложишь достаточно усилий.

В общем, это был типичный спортзал маленького провинциального городка на территории постсоветского пространства. Хорошо хоть вообще был и не разваливался под нашими ногами. И на том спасибо. Мне кажется, именно так и думала администрация города.

– Ты чего такой? – Антоха ткнул меня в плечо. – Раньше ты бы тут руками махал и кричал, что тебя чуть не зашибли, а сейчас сидишь себе как сонная муха.

Я беззвучно усмехнулся и снова ничего не ответил.

А что тут ответишь? Я разглядывал горстку учеников, что еще могли ходить на занятия, или которых еще отпускали родители и единственное о чем мог думать, это о маленькой девочке в больнице и ее рисунке.

Ситуация в городе начала кардинально меняться в апреле. Март выдался холодным и снежным, и видимо причина запоздания в этом. Болезнь, если это конечно была болезнь, проявила себя с первыми подснежниками.

Сначала слегла мама Ульяны – девочки из больницы. Ее утром нашла дочь. Женщина лежала в своей кровати с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Как и вся ее семья до этого, признаков жизни не подавала. Скорую вызвала Ульяна.

И этот случай еще можно было списать на редкое генетическое заболевание, так как все пораженные недугом люди были из одной семьи. Но с другой стороны, если это генетическое заболевание, то по отцовской или материнской линии? Заболели бы только дети – еще понятно, но ведь больны оба родителя, а младшая дочь здорова. Как это вышло?

Но все изменилось, когда спустя неделю нашли двух шахтеров со схожими симптомами. Их обоих доставили в местную больницу, где и установили, что чем бы они ни заразились, болезнь эта идентична первым трем случаям. Вот тут уже врачи затрубили тревогу. Вызвали людей из столичного министерства здравоохранения. Ну еще бы, а что нам еще делать-то? Такого подведомственного органа как ЦКЗ у нас нет, только куча бюрократических структур внутри минздрава, в чьи обязанности входит контроль медучреждений и наблюдение за выполнением всех предписанных санитарно-эпидемиологических норм. Видимо все никак страна не может забыть зоркого глаза и твердой руки большого брата из трех громких согласных букв.

Приехали эти столичные умники, покрутили головами, поохали, да и вызвали еще людей. Везти больных в столицу было весьма рискованно даже медицинской авиацией, в силу того, что невозможно было установить их транспортабельность. Да и мыслишки по поводу эпидемии кое-какие были, и разносить просто так чуму по России никто не хотел, а уж брать на себя ответственность и подавно.

Но и вводить карантин так же никто не спешил. Доказательств эпидемии никаких не было, и всегда оставался шанс, что горняки и их семьи вступили в контакт с неким реагентом или доселе неизвестным минералом, который был открыт в ходе подрывных работ в карьере. И ведь возможность химической атаки никто не отрицал. Могло случиться и такое, что хитрожопые Соединенные Штаты провели некую операцию по тестированию нового химиката, и целью была выбрана глубинка российской Сибири.

А потому вскоре за чиновниками и ученными из министерства потянулась и армия. Конечно не целыми гарнизонами, но несколько здоровенных машин, что вальяжно прокатились по центральной улице, сопровождаемые характерной для армии атмосферой суровости, все же напугали горожан и они предпочли держать своих деток подальше от школ, больниц и других общественных мест. Слышал от мамы, что многие даже на работу предпочли не выходить. И ведь не всегда это было связанно с мнимым вирусом, фактор любви к разгильдяйству у русского человека тоже нельзя просто так отбрасывать.

И хоть по улицам строем и не ходили солдаты, а больницы и частные клиники не подвергались ежедневным проверкам людей в черных плащах со значками на груди, но легкое облако апатии и отчаяния все же нависло над городом. Особенно, если учесть тот факт, что после появления людей из министерства случаев заражения вообще не наблюдалось. И как у любого русского, у всех возникал один и тот же вопрос: это благое влияние наших врачей или обычная для страны дезинформация и замалчивание?

Я не знаю, во что верили остальные, но я четко понимал одно: в любой стране молчание признак вышедшей из-под контроля ситуации. Если бы с вирусом, будь это вирус, разобрались и вывели бы какой-то антидот, то это уже раструбили бы на всю страну, мол, смотрите какие мы молодцы, что так быстро справились с неведомой до этого болезнью. Но молчание пугало больше всего и оно же было красноречивее любых слов: мы не знаем что это, и понятия не имеем, как с этим бороться.

Вот по этой причине я и не мог сейчас радоваться или веселиться, вид опустевшего школьного спортзала навевал на меня тоску. Более того, он нагонял на меня ужас, по причине того, что нельзя было точно сказать, сколько из учеников сейчас просто сидят дома и блаженно смотрят телевизор, не осознавая серьезности положения, а сколько лежат в темных коридорах перекрытого больничного крыла, которое, несомненно, охраняют люди с автоматами.

Можете называть меня конспирологом, любителем параноидальных теорий заговора правительства против своих же граждан, но вы не можете отрицать правдивость некоторых моих выводов. И используя принцип бритвы Оккама, можно легко откинуть все лишнее и объяснить происходящее беспомощностью нашего правительства и желанием умолчать правду. А когда все испробовано и, кажется, что вариантов больше нет, отбросьте все невозможное и то, что останется и будет ответом. Каким бы невероятным он ни оказался.

В данном случае, вариант оказался не таким уж и невероятным. Агент Малдер был бы доволен мной.

– Да что с тобой? – спросил Антоха, вновь толкая меня в плечо. – Я тебя чем-то обидел?

– Не, Тоха, дело не в тебе, дело во мне, – мрачно ответил я.

– Если ты сейчас скажешь, что нам надо расстаться, я тебя тресну. Вот честно, тресну со всей силы.

Я взглянул на школьного друга и выдавил улыбку.

– Просто все это, – я обвел рукой пустой зал, – меня слегка угнетает.

– Да-а-а, – Антоха покачал головой, как автомобильный болванчик. – Меня тоже. Болезнь, да? Нет, ну ты в это веришь?

– Пойдем домой, – предложил я вместо ответа, так как больше не собирался говорить людям, во что я верю, а во что нет. Как показала практика – доверять моим инстинктам нельзя, а значит и моим словам тоже.

Антоха с сомнением посмотрел на дверь:

– А прогул не поставят? Мы тут от силы полчаса сидим.

– Да кому есть дело? Наше отсутствие даже не заметят.

И это тоже было правдой. Учитель по физкультуре вынес нам мячик в начале урока и кинул его в зал, а затем, не сказав ни слова, удалился в свой кабинет, что переделал из подсобки для инвентаря, что по соседству с раздевалкой девочек (и я ни за что в жизни не поверю, что там нет способов для слежки, учитывая, что парочку мы сделали сами). А сейчас он сидит у себя и глушит водку стаканами. Почему бы и нет? Я бы на его месте так и поступил.

– Ладно, идем, – согласился Антон, и мы отправились в раздевалку.

– Мать меня тоже не хотела отпускать сегодня, – признался он, когда мы переоделись и собрали свои вещи.

Я оторвался от складывания футболки и удивленно взглянул на друга.

– Да, – скривился Антон. – Сестру не пустила. Но она ведь маленькая совсем, верно? Кто ее будет спрашивать. А я отказался оставаться, сказал, что пойду все равно, и она не сможет меня удержать. Вот ведь жопа, да? Впервые решил пойти в школу, отказавшись от уважительной причины для прогула. Совсем мозги набекрень.

Антоха громко рассмеялся, закидывая сумку на плечо, и я поддержал его, хотя смеха не было вообще, даже улыбка, и та далась с трудом.

Всю дорогу мы шли молча. Брели плечом к плечу, смотря себе под ноги. Улицы этим вечером были практически пусты, не смотря на отличную, почти летнюю погодку и солнце, которое еще не успело скрыться за горизонтом, чуть тронув своим краем крыши домов. Кое-где еще можно было встретить детей, что понуро играли в песочницах перед домом, но это скорее было исключением из правила. Или же эти детки были из тех семей, в которых родителям плевать на то, чем сейчас заняты их дети и где они находятся, что, к сожалению, было не редкость и для нашего милого городка.

Мы дошли до дворца культуры и остановились.

– Ну, пока. – Антоха протянул мне руку, и я шлепнул по ней.

Так же молча мы разошлись. Я двинулся через дорогу к своему дому, а Антоха пошел вперед, ему нужно было пройти еще пол квартала.

Остановившись у своей любимой аллеи, я оглянулся и посмотрел на удаляющуюся одинокую фигуру друга и подумал, что давненько не видел столь печального зрелища.

Остаток пути я проделал как во сне. Даже не помню, как миновал двор. Был ли там кто-то, окрикнул ли он меня? Покачала ли головой соседка, которой я не ответил на приветствие? Какая разница. Мир, который мы знали, менялся стремительно, менялся на наших глазах, а вместе с ним менялись и его законы, забирая с собой и наше, простое и человеческое.

Я пришел в себя, только переступив порог своей квартиры и окунувшись в блаженный полумрак, создаваемый тенью высоких сосен за окном. Здесь все было по-старому. Все знакомое, все родное.

Скинув кеды и бросив рюкзак на кровать, я прошелся по пустой квартире и впервые ощутил одиночество и острое желание обнять маму. Нет, я всегда ее любил, и выражал любовь через крепкие объятия, но и оставаться один я тоже любил. Возвращаясь домой из школы, я радовался редким часам одиночества, когда можно бездельничать, смотреть телевизор сколько угодно или играть в старенькую Playstation, валяться на диване и есть то, что вкусно, но не обязательно полезно. И главное – никаких уроков.

А вот сейчас я остро ощутил свою беспомощность и одиночество. Ощутил себя маленькой бесформенной чернильной точкой на безграничном холсте мироздания. Точно бесполезной и, возможно, лишней. А мама бы нашла нужные слова. Даже ее улыбки было бы достаточно, чтобы я вновь ощутил себя человеком, а это липкое и гадкое внутри забралось бы еще глубже туда, где ему самое место.

Пройдясь по квартире, я бросил быстрый взгляд на новую книгу о «мальчике который выжил», на серенькую поверхность приставки и сморщился. Что же такое происходит со мной, что даже такие важные для меня вещи, больше меня не радуют? Ощущение было мерзким, таким, какое я обычно испытывал, когда мама уходила на родительское собрание, а я оставался ждать ее дома. Я не мог найти себе места: ходил взад-вперед, садился, подскакивал. Не мог ни есть, ни пить. Телевизор все время оставался темным и холодным, приставка покоилась на своем месте, а книги, если я их и открывал, никак мне не давались. Буквы плыли перед глазами, но сути я не улавливал. Я знал, почему это происходит, ведь мне было о чем переживать. Сейчас, где-то в школе, скорее всего в моем классе, мама выслушивает всю правду обо мне и краснеет. Узнает о плохом поведении, о схваченном за отсутствие выполненного домашнего задания двояке (и не первый раз), а классная руководительница скажет, что Андрей ведет себя все хуже и все больше теряет интерес к учебе.

Еще бы, ну кого в шестнадцать волнует учеба? В шестнадцать вам хочется свободы. Хочется гулять, пить с друзьями, заигрывать с девушками. Целовать их и получать сексуальный опыт. Это самое важное, а не какие-то учебники и занудные учителя.

Но, сколько так не думай, а вина, она все равно грызет тебя изнутри. Грызет и подсказывает, что чтобы ты не получил когда мама вернется, этого будет мало. Ведь ты все это заслужил, и ты знаешь об этом.

Скривившись, я открыл холодильник. Он был, как всегда забит до отказа. Достав два яйца, я закрыл дверь и налил воды в маленькую кастрюльку Tefal, которая «всегда думает о нас». Ну, хоть кто-то думает.

Опустив яйца в воду, я поставил кастрюлю на плиту и засек семь минут. Опустившись на стул, я взял пульт от телевизора на кухне и уставился на него, не зная, что делать дальше. Смотрел и смотрел на кнопки, пока мой ступор не прервал звонок телефона.

Облегченно выдохнув, я положил пульт на место и отправился в коридор. Приложив трубку к уху, я произнес:

– Да?

– Брат? – спросили меня с той стороны.

Я улыбнулся.

– Нет, сестра. Сменил пол по-быстрому сегодня утром.

– Ни разу не смешно, – заверил меня мой собеседник.

– Так же не смешно, как и твоя челка?

Саня хмыкнул в трубку, и моя улыбка расползлась шире.

– Все нормально? – спросил я, после короткой паузы, в течение которой мы оба молчали.

– Нормально, – ответил Саня.

– Кошмары еще снятся?

Саня молчал. Я терпеливо слушал треск статических помех в трубке и отчего-то вспомнил, как мы однажды попали на чей-то чужой разговор. Я не знаю, как это произошло, но Саня тогда вот так же звонил мне, и нас соединили вместе с еще одной парой абонентов. Это были мужчина и женщина. Они обсуждали кое-что личное и крайне непристойное. Мы с братом молчали и давились смехом, так как эта парочка, похоже, не услышала наши голоса в начале разговора. Ну а когда стало совсем невтерпеж, я выдал что-то вроде: «Мужик, ну если так не выходит, то попробуй хоть горошинку облизать», и мы заржали во весь голос. Мужик тогда крикнул что-то угрожающее, а женщина только всхлипнула и бросила трубку. Окончание обещания мужика о том, что он с нами сделает, когда найдет, потонуло в звуке раздражающих гудков и нашем зверином вое. Мы тогда созвонились заново и долго смеялись в трубки, так и не поговорив как следует.

– Кошмары – нет, а вот страх… страх со мной. – Голос брата был тихим, совсем нечета голосу из моих воспоминаний.

– Под кровать заглядываешь?

– Каждый день.

– И как там?

– Покойников нет.

Я молча кивнул трубке. Думаю, брат понял. Иногда родным людям слова не нужны, иногда достаточно мысли.

– У вас в школе так же? – Саня не стал уточнять, что именно «так же», и в этом не было необходимости.

– Угу, – ответил я. – На занятиях еще, куда ни шло, а вот на физ-ре сегодня было человек семь.

– Думаешь, мы ошиблись?

– Нет, брат, – я покачал головой, но не так, как это делают несогласные люди, а зажмурившись и с силой. – Я ошибся. Там точно что-то было. Может и не совсем так, как рассказала Уля, но что-то было. Теперь в этом нет сомнений. Только уже поздно.

– Как всегда взвалил всю вину мира на свои плечи? – иронично спросил брат. Явно не его слова – Наташки.

Я промолчал.

– Я так и думал. Потому и позвонил. Ладно, не раскисай. Давай лучше прогуляемся.

– Куда?

– Да к одному старичку, что может быть в курсе.

– С чего это? – искренне удивился я.

– А они всегда в курсе, – рассмеялся Саня. – Да и старичок у нас не совсем обычный, верно?

– Верно, – согласился я.

– Тогда встретимся на месте через час. Я пацанов возьму, не против?

– Только за, – ответил я и мы попрощались.

2

Я стоял прижавшись спиной к углу дома и курил уже вторую сигарету. Глаза мои неустанно следили за площадкой перед зданием общежития, где с минуты на минуту должны были появиться мои друзья. А мысли мои были заняты только маленькой квартиркой на втором этаже дома, который я подпирал уже полчаса. Я думал о том, что мы, возможно, снова пытаемся втянуть постореннего человека в дела, которые, как показывает практика, оборачиваются крайне плачевно.

А если поразмыслить, то чем нам мог помочь Владимир Викторович Коваленко, ветеран войны и фотограф на пенсии? Прошлый раз был особым, это верно. Прошлый раз у него были снимки и у него были имена. Он был нам необходим. И чем все закончилось? Его чуть не убил монстр из-под холодильника, прикинувшийся его внучкой Катей? Оно того стоило?

Выпустив дым и наблюдая за тем, как он медленно растворяется в тяжелом прогретом весенним солнцем воздухе, я думал, что все было не зря, что Владимир Викторович был именно тем звеном цепи, что было нам так необходимо. Именно его фотография позволила нам найти Наташку, спасти ее от злобной твари заброшенного дома и обзавестись незаменимым другом. А мы в ответ смогли спасти старичка от неминуемой смерти. На мой взгляд, все вполне честно.

Ах, да. Я блаженно улыбнулся. Быль ведь еще Миротворец. Я мысленно представил изящные изгибы и холод металла старого кольта, и даже замурлыкал от удовольствия. Жаль, что мой незаменимый напарник сейчас лежит себе спокойно в крошечном сейфе, а не висит в наплечной кобуре под рубашкой. С ним всегда спокойно. Спокойно и тревожно одновременно. Все же это огнестрельное оружие призванное отнимать жизнь.

Я ругнулся сам на себя, кляня, на чем свет стоит, двойственность собственной натуры, чем спугнул большого жирного кота с подоконника, и бросил затушенный окурок в урну. К чему все эти мои бесконечные мысли о том, что правильно, а что нет, если в конечном итоге все решает случай? Случай натолкнул нас на дело, случай вывел на старичка, случай помог опознать Наташку, и случай же избавил этот мир от старого дома.

Это все случай, тут ни грамма наших заслуг. Верно?

Пацаны появились неожиданно, как всегда происходит, когда ты кого-то долго ждешь. Ты можешь полчаса смотреть в одну точку, в ожидании знакомых фигур, но появятся они именно в тот момент, когда ты на что-то отвлечешься. Что за странный мир, в котором мы живем?