Тихие шаги любви

– Сироткина! – орёт медсестра со своего поста. – Слышишь ты меня?

Пост от меня в нескольких метрах и я её прекрасно слышу. Смотрю на неё и понимаю, что больше орать она не намерена, нужно подойти. Я осторожно, стараясь не дышать, сажусь на кровати, внезапно осознавая, что я в тонкой хлопковой сорочке – такие одноразовые, выдают в больницах. На сорочке чуть ниже ключицы разрез и через него торчит трубка, скрывающаяся в недрах моей плоти. С обратной стороны к трубке прикреплена ёмкость, судя по весу с жидкостью. Ёмкость больно тянет трубку вниз. Я подхватываю синюшной рукой ёмкость и, придерживая её возле тела, спускаю с кровати ноги. Стены и пол тут же меняются местами, а потом обратно. Делаю несколько осторожных вдохов, надеясь успокоить головокружение, и когда мне это почти удаётся, медленно встаю с кровати.

– Сироткина, мне тебя долго ждать? – снова кричит медсестра.

Не отвечая, бреду к столу, стараясь держать ёмкость так, чтобы не болталась трубка, а то больно. Подхожу и останавливаюсь, заглядываю через пост вниз, на медсестру.

Молодая женщина лет двадцати пяти, волосы заплетены в аккуратную косу, глаза подведены. Макияж ещё свежий, значит, только сегодня заступила на смену.

Медсестра чувствует мой взгляд и поднимает голову от бумаг.

– Ты Сироткина? – голос слегка с презрением.

– Я.

– По коридору прямо и налево. Процедурный кабинет. Кровь нужно взять, – и снова утыкается в свои бумаги.

Я оглядываю коридор, пытаясь сообразить, в какую сторону идти. Коридор уходит как налево, так и направо.

– Ты что стоишь? Иди уже, – замечает меня медсестра.

– А в какую сторону?

– Ну ты даёшь, – удивляется она. – Туда, конечно. – И машет рукой налево.

Медленно я иду по коридору в указанном направлении, пока не нахожу процедурный кабинет. Рядом никого нет и я стучу.

– Да! – раздаётся женский голос с той стороны.

Я открываю свободной рукой дверь и заглядываю внутрь.

– Отправили кровь сдать.

– Какая палата? – спрашивает медсестра, подготавливая инструмент.

От вопроса я растерялась. Нет у меня палаты или я о ней не знаю.

– Палата, говорю какая? – несколько громче повторяет она, видно, думая, что я плохо слышу.

Я растерянно пожимаю плечами.

– Я не в палате, в коридоре.

– Заходи. Фамилия?

Захожу, закрываю дверь, называю фамилию.

– Садись, – указывает на стул.

Я покорно сажусь, с печалью поглядывая на свои синие от побоев руки. Больно, наверно, будет. Медсестра молча перетягивает жгутом вену, и уже от этого мне в самом деле больно. Сцепляю зубы и смотрю, как она вводит иглу под кожу.

– Обалдеть, с первого раза попала, – удивляется она. – Такая синяя, что вены не видно!

Мысленно я благодарю её за профессионализм. На самом деле, с первого раза порой не могут попасть и по нормально видимой вене. А тут такое.

Она развязывает жгут и набирает кровь в пробирку. Зажимает место прокола куском ваты и вынимает иглу.

– Свободна, – объявляет и больше на меня не смотрит.

Так же медленно, как и шла сюда, я возвращаюсь к своей койки. Едва собираюсь лечь, как замечаю чуть впереди бабушку: маленькая, сгорбленная, длинные седые волосы завязаны в хвост. Одета в просторный цветной халат на молнии. Бабушка слеповато щурится по сторонам, особенно приглядываясь к дверям палат. Замечает меня и подходит семенящей походкой. Наклоняется близко-близко и в голос говорит на ухо, едва не оглушая: похоже, бабушка плохо слышит:

– Доча, туалет не могу найти. Али прошла его? – бабушка смотрит на меня, ожидая ответа.

Я вспоминаю кабинеты, которые проходила только что вдоль по коридору. Туалета там точно нет. Значит, он в той стороне. Перевожу взгляд на бабушку, на её слепой прищур и понимаю: вряд ли она сама этот туалет найдёт.

– Давайте, я вас провожу, – предлагаю я.

– Ой, спасибо тебе! Старая я, не вижу уже ничего.

Я беру бабушку под худую руку и медленно веду за собой. Мы обе с ней еле ходим, обе маленькие и худые; со стороны, наверное, и вовсе не понятно кто кого ведёт. Я стараюсь удержаться на ногах: слабость и головокружение накинулись на меня, едва я отдалилась от кровати.

Туалет оказался в конце коридора. К счастью, в самом туалете бабушка справилась без меня – как бы я ей помогла со своей ёмкостью, торчащей из разреза над грудью, понятия не имею.

Её палата оказалась рядом – я проводила и передала бабушку её соседкам. Хорошо, что они отзывчивые.

Дверь в восьмую палату была распахнута настежь. Напротив входа стояла одинокая кровать, застеленная белоснежным бельём. На кровати лежала пожилая женщина, одна её нога была выпрямлена и забинтована. Со стороны ног с кровати свисало нечто круглое и явно тяжёлое. Как-то сразу вспомнился разговор врача с неким Гришей о том, что бабушке нельзя и дня без растяжки.

Видимо, я слишком замедлилась, проходя мимо раскрытой двери и рассматривая женщину – бабушкой её назвать язык не поворачивался. Было в ней что-то статное, благородное, в том, как она лежала, в повороте её головы. Женщина повернула голову ко мне и вперила в меня суровый взгляд.

Я смутилась и немедленно опустила глаза в пол, желая поскорее уйти. Мне было стыдно за свой чрезмерный интерес, хотя я частенько так попадалась. Смотреть на людей, пытаться понять, какие они и чем живут – я могла заворожённо наблюдать за кем-нибудь часами. Педагоги мне частенько делают замечания, говорят, что это крайне невоспитанно так таращится на людей. Я им верю, но поделать с собой ничего не могу.

В этот момент в палате раздалась музыкальная трель, какая-то нежная мелодия, исполненная, по-видимому, мобильным телефоном.

Взгляд женщины метнулся вглубь палаты, а потом раздосадованный, вернулся ко мне.

– Деточка, будь добра, подай телефон, – твёрдым голосом попросила женщина.

Я оглянулась, надеясь увидеть около себя ещё кого-нибудь, к кому она могла обращаться. Но рядом никого не оказалось.

– Пожалуйста, смелее, – глядя мне прямо в глаза, настаивала женщина.

Я осторожно прошла порог палаты и осмотрелась в поисках источник звука. Телефон лежал на тумбочке в метре от хозяйки. Конечно, с её ногой она не могла дотянуться. Я прошла и взяла в руки большой прямоугольный мобильник. Такие я видела в витринах магазинов, дорогие и красивые, как мечта. На дисплее светилось имя: «Гришка». Я протянула телефон владелице. Она взяла устройство, провела пальцем по экрану и поднесла к уху – все её движения были лёгкими и уверенными. Женщина улыбнулась мне и молча пригласила сесть на стул, что стоял рядом с одинокой кроватью.

– Гриша, со мной всё хорошо, – строго сказала она в трубку, при этом улыбаясь. Забота внука ей явно нравилась.

По-видимому, он собирался заехать в больницу, потому что, выслушав его, она сказала:

– Нет, сегодня для посещений уже поздно и я хочу спать. Но я с радостью увижу тебя завтра. Заезжай после занятий, будет что рассказать.

Собеседник что-то ей сказал, она внимательно слушала не перебивая.

– Твоя Вера от ложной скромности не умрёт, не переживай. Можешь смело везти её к родителям знакомиться, она точно не из трусливых… Меня вряд ли выпишут через неделю, да и я с ней уже знакома, так что… Я нормально к ней отношусь, с уважением, раз таков твой выбор… Внук, я люблю тебя, но Вера – та ещё вертихвостка!…

Она снова выслушала его ответ и отрицательно помотала головой, будто он мог её видеть.

– Не стоит, Гриша, не стоит. Встретимся завтра и спокойной ночи… Целую… Пока-пока, – строго и в то же время с нежностью в голосе попрощалась она с Гришей.

Нажала кнопку отбоя и положила телефон рядом с собой. Посмотрела на меня очень внимательно, переводя взгляд с лица на трубку, а потом на руки.

– Милая моя, что с тобой случилось? – изумилась женщина.

– Я упала с лестницы, – говоря это, я непроизвольно отвела глаза и поджала губы.

– Это ж как надо так упасть? – не поверила она.

Я промолчала, разглядывая серый пол. Она могла узнать правду у персонала, ведь врачи наверняка в курсе того, что я вовсе не упала. Тогда она посчитает меня вруньей. Этот факт почему-то очень огорчал, но признаться, что меня избили было ещё более горестно.

Женщина лежала в платной палате. Судя по разговору её внука с врачом, могла бы лежать и в платной больнице, если не стечение обстоятельств. У неё есть деньги: дорогой мобильник, дорогая одежда висит на плечиках на перекладине, заменяющей шкаф.

Она может себя защитить. Ее деньги защищают ее. Как же она сможет понять, почему я не защитилась? Разве я могу объяснить, что не звала на помощь потому, что и звать-то некого. Знала, что Лизка придёт, ведь она предупреждала, но не подсуетилась, потому что потом было бы только хуже?

– Не везёт тебе сказочно, раз умудрилась так упасть, – покачала она головой. – Ты здесь одна, без родителей?

Я молча кивнула. Я всегда без родителей, ведь у меня их нет. Но признаться было страшно. Её голос не был презрительным или злым, не был он и равнодушным. Наоборот, женщина выражала сочувствие. И я сидела, словно загипнотизированная, не веря, что ко мне могут так обращаться, боясь что если я признаюсь, то женщина разочаруется и прогонит меня.

– Ничего себе, какая ты смелая. Молодец! – её похвала звучала искренне, и я даже улыбнулась. – Мой Гришка такой же, всё сам да сам. Не опекайте его, он уже большой. А большим считать себя стал годов с пяти! Ох, и намучились родители с ним. Отец вечно занят, воспитывать некогда, мать неплохой человек, но уж слишком ветреная. Бывшая моделька, только о красоте и думает, где уж тут о сыне побеспокоиться. Вот и вырос безобразник и дебошир. Но сердце у него доброе. Правда, зазнаётся жутко – дескать, красавчик, от девчонок отбоя нет. – Она вдруг заговорщицки улыбнулась мне и слегка подалась в мою сторону. – Ты, я вижу, девушка красивая, хоть сейчас красоту и нужно ещё разглядеть. Но синяки сойдут, не вечны. Чуть подрастёшь и от молодых людей отбоя не будет! Главное, помни, всегда держать расстояние, близко к себе не подпускать. Поняла? – С мягкой улыбкой, отчего её суровые глаза вмиг подобрели, дала она мне совет.

Я снова кивнула, думая, что бабушка Гриши ошиблась. Не будет у меня никогда очереди из женихов, потому что ничего я из себя не представляю. Не такая уж я и красивая, много девушек значительно красивее, а ещё толковее и успешнее. Но вслух не возразила, не желая обидеть бабушку.

В дверь постучали и тут же в комнату вошла медсестра.

– Сироткина, а ты что здесь делаешь? – возмутилась она. – Не успела попасть на отделение, как уже по палатам шаришься? Ну-ка, марш отсюда! И смотри мне!

Я, как могла, поспешила встать и выйти. Что смотреть, я прекрасно знала: за детдомовцами всегда все проверяют дважды, боясь, что украдут что-нибудь. Такое действительно не редкость, хотя я не могу осуждать интернатовских: довольно часто на воровство толкает нужда. И всё же, мне воровать не пришлось даже в самые тяжёлые времена; для меня проще от голода умереть, чем что-то украсть, хотя порой я сожалела об этой своей особенности.

Выходя, я слышала, как медсестра спросила елейным голосом:

– Как вы себя чувствуете, Алла Леонидовна?

– Ну как-как, – махнула рукой Алла Леонидовна, м ногу тянет, а в остальном нормально.

– Тянет? Сейчас поправлю. – Засуетилась медсестра.

Я прикрыла дверь и прошла к своей кровати, одиноко стоящей в коридоре. Вполне возможно, что завтра или послезавтра у меня появится соседка или наоборот, освободится место в палате и меня переложат. И так и так лучше, чем лежать здесь одной, на виду.

Глава 2

Два дня я практически занималась ничегонеделаньем. Лежала в кровати и много спала. Головокружение напоминало о себе всё реже, а руки из тёмно-синих превратились в коричневые.

В палату меня так и не перевели. Причина банальна: больница переполнена. Но и ко мне никого не подселили. Кормили, правда, в первый же день ругались, что у меня с собой нет ни тарелки, ни ложки, ни чашки. Крик тётеньки, развозящей еду на тележке, был слышен, казалось, на всю больницу.

– Ну вот как ты так, без ничего своего! Ни тарелки, ни чашки! Позвони своим, кто у тебя там: родители, опекун, пусть принесут!

Мы стояли друг против друга; круглая низкая женщина без возраста с ожиданием, что я сейчас же исполню её наказ и побегу вызванивать родных; и я через тележку от неё, низкая худенькая и синюшная девчонка с надеждой в глазах, что может, она сжалиться и всё-таки покормит. От её крика было обидно, ведь мне звонить некому. Ну не воспитателю же, да и не знаю я, кто сегодня на дежурстве. А даже если бы знала, она не бросит группу и не полетит ко мне. Да и вообще, телефона у меня тоже нет.

Конечно, для тётеньки я была самой обычной девчонкой и мои жизненные трудности ей были неведомы. Мне же ужасно хотелось есть, а она зависла над кастрюлей с супом и, похоже, не собиралась меня кормить.

На её крик из-за поста выглянула медсестра, та самая, что давала инструкции, как пройти к процедурному кабинету.

– Свет, не ну представляешь, что делается! – с возмущением крикнула тётенька медсестре, – Думают, будто тут отель, и все им должны подать. Из пятой без тарелки, эта – вот…

Медсестра Света прервала её на полуслове.

– Зинаида Геннадьевна, она сирота, нет и не будет у неё посуды. Принесите ей, пожалуйста, необходимое.

Тётенька задохнулась от удивления и растерянно промямлила:

– Прости, Господи… – но довольно быстро пришла в себя и сурово глянув на меня, сказала своим сильным громким голосом, – Ну, жди тогда, обойду до конца коридор – принесу тебе. Это ж на кухню надо возвращаться!

И покатила тележку дальше по коридору, унося с собой ароматы, может и не самой вкусной, но всё-таки еды. Я покорно села на кровать ожидая. Из раскрытых палат доносился аппетитный звон ложек о тарелки, слышались довольные приглушённые разговоры. Я сидела и глотала слюну, ожидая тётеньку.

Тётенька вернулась минут через сорок, снова с тележкой, уже приготовленной для сбора посуды. К этому моменту в палатах стихли звон и разговоры, сытые пациенты укладывались спать. Я тоже легла, уже догадываясь, что тётенька про меня забыла.

В детдоме такое тоже бывало. Редко, но всё же случалось. Там мы собираемся в столовой, по комнатам еду не разносят. Как-то однажды защёлка сломалась, дверь закрылась и не открывалась. Моя соседка по комнате уже ушла на занятия, а я, собирая тетради, задержалась.

Я просидела взаперти до вечера. Сначала пыталась достучаться до соседей за стенкой, но все были на занятиях; не пришёл никто и на мой крик просто потому, что весь этаж стоял пустой. Не хватились меня на занятиях, а уж про завтрак и обед и думать нечего: едва ребята обнаружили никем не занятую тарелку, как поделили её меж собой и влёт сметелили. Получалось, что я как бы поела.

Открыли меня вечером, когда все вернулись на этаж с занятий. Моя же соседка не смогла попасть в комнату. Вызвали нашего плотника, дядю Гену с огромным синюшным от пьянок носом.

Дверь открыли, а я сплю. Не лазаю по стенам в панике, не схожу с ума от ужаса, а банально сплю. А я так хотела есть, что к вечеру не осталось сил и в самом деле уснула. Воспитатель решила, что я сама замок сломала, чтобы на занятия не ходить. Особенной вины её в этом нет, так как для неё совершенно очевидно, что в столовую я ходила! Никто же не признается, что съел чужую еду – вряд ли бы сильно ругали за сам факт поедания не своего блюда, но вот то, что умолчали об отсутствии товарища – за это, конечно, влетит. Так что героев не нашлось.

В наказание я неделю драила туалеты. Ну, не самое худшее, что со мной могло бы случиться.

Тётенька подкатила тележку к моей кровати; на блестящей металлической поверхности одиноко стояли тарелка с супом и чашка с компотом, накрытой кучочком хлеба. Обрадовавшись и сглатывая голодную слюну, я побыстрее села. Но тётенька не спешила передать мне тарелку. Вместо этого она зычно крикнула в сторону поста:

– Свет!

– Ну чего? – недовольно выглянула медсестра.

– А куда я ей поставлю? Тумбочки-то нет. На кровать – так сейчас зальёт же всё!

– Щас, – буркнула Света и вышла из-за поста, неся в руках обшарпанный стул. От этого её «Щас» я почувствовала себя обузой. Все пациенты как пациенты – лежат, не просят ничего. И только у меня нет ничего и всё мне надо.

Со стулом медсестра подошла к нам и установила его возле изголовья моей кровати. Молча развернулась и ушла к себе за стол. Раздатчица также молча выставила на стул чашку и тарелку, в которую я тут же вцепилась, подтянув к себе поближе.

– Пусть у тебя пока стоит, – сказала тётенька, имея в виду посуду. – Будешь выписываться, вымоешь и отдашь, поняла?

Я кивнула.

– А когда тебя, кстати, выписывают? – обернулась она, уже провезя тележку вперёд.

Я пожала плечами. Вряд ли мне кто-нибудь расскажет что-то о моём состоянии и о сроках пребывания в больнице. Эту информацию обычно сообщают кому-нибудь из воспитателей, им же передают документы. Сироте же остаётся молча принимать назначенное лечение и не спорить.

– Ну, не забудь, не забудь вернуть, – строго сказала тётенька, прежде чем окончательно ушла.

Я пребывала в дремоте. Час назад мне поставили капельницу. Лежать было откровенно скучно. Первые минут двадцать я развлекалась тем, что наблюдала проходящих мимо людей. Сегодняшняя медсестра – женщина с короткой стрижкой, лет сорока – почти не сидела на месте. Она ходила по палатам, делала уколы, ставила капельницы, раздавала лекарства – в общем, носилась по коридору назад и вперёд. Часов в одиннадцать вместе с ней ходила врач, высокая, с аккуратной стрижкой светлых волос и с голубыми тенями на веках, такая же деятельная, как и работающая с ней в паре медсестра.

Пациенты по коридорам не гуляли. Несмотря на неурочный час, два раза в палаты пробирались посетители. Обе женщины, первая, пришедшая на десять минут раньше, худая, с уставшим лицом, шла ровно и спокойно, особенно не прячась, но и не привлекая к себе лишнего внимания. Каждый жест ее уставшего тела как бы заявлял, что она здесь неслучайно и имеет на то право.

Вторая посетительница, полная и суетливая, шла быстрым шагом, создавая вокруг себя неимоверный шум. Не успела она войти на отделение, как у неё зазвонил телефон, который она не подумала переводить в тихий режим. Она сняла трубку, сказала несколько злых слов и отключила связь. В руках она несла тяжеленный пакет, который бился о её ноги, шурша полиэтиленом. Лицо женщины выражало крайнее недовольство, словно её заставили сюда прийти; жесты были резкие, рубленые, злой взгляд смотрел прямо перед собой, уничтожая любые препятствия на пути; всё в ней говорило о крайней степени раздражения. Едва завидев посетительницу, медсестра отошла в сторонку, не желая нарваться на скандал. Женщина прошла мимо моей кровати, едва не снеся устройство для подвеса капельницы, но даже не заметила этого.

После некоторое время стояла тишина и я, не находя больше развлечений, задремала.

– Ну вот черт-те что! – где-то рядом с ухом раздался ворчливый женский голос.

Я открыла глаза и повернула голову на звук. Чуть в стороне от меня пожилая санитарка драила полы расползающейся на нитки тряпкой болотного цвета, со специфическим запахом хлорки. Швабра в её руках быстро мелькала от стены к стене, туда-сюда, потом санитарка ловко переворачивала метёлку и ещё несколько раз возила тряпкой по полу. Руками в синих перчатках снимала тряпку со швабры, окунала в металлическое ведро, отжимала и, нацепив на швабру, снова возила по полу.

Возле моей кровати ей пришлось наклоняться, чтобы помыть под кроватью. Кажется, именно эта необходимость, при старческом неумении сгибаться, её и расстроила.

– Положили в коридоре, думают, нормально, – ворчала санитарка себе под нос, но поскольку она находилась рядом со мной, то я, конечно, всё слышала.

Вдруг она обратилась ко мне:

– Ну а вот ты-то, возмутилась бы хоть! Неужели нравится здесь лежать?

Она всерьёз ждала ответа, и я честно ответила:

– Совсем не нравится. Но мест нет.

На бабушку мои интонации подействовали совершенно неожиданным образом. Она выпрямилась, облокотившись на швабру, её глаза засияли, а голос оказался наполнен воодушевлением:

– Это да. В этом году пациентов много, – бабушка понизила голос и заговорщицки прошептала. – Катаклизмы грядут, оттого и страдаем. Ох, сколько людей травмы получают. Да и умирает много. Вон, у соседки у моей, сын погиб, в аварию попал. И водитель хороший, аккуратный, не гоняется. А поди ж ты, разок тюкнулся и не стало парня. Вот то-то… – Санитарка схватила швабру и с удвоенной энергией принялась драить.

Вымыла пол вокруг моей кровати, словно островок оставила и, оказавшись рядом с изголовьем, совсем тихо шепнула:

– Там это, мегера из пятой сегодня выписалась. Только что кровать перестелила. Ты подойди тихонько к медсестре, спросись.

Санитарка взяла ведро со шваброй и перенесла их дальше по коридору.

Я встала и подошла к посту. Спросить стоило, пока кровать не увели. Медсестры не было минут пять, я всё это время стояла возле поста, лениво рассматривая дождь за окном.

– Ты чего? – внезапный бодрый голос спросил из-за плеча.

Я обернулась, справедливо предполагая, что вопрос адресован мне. Позади стояла врач и с интересом разглядывала меня. Из-за её высокого роста и уверенной манеры держаться мне вмиг стало не по себе. Мелькнула трусливая мысль уйти не спросив. Но это было глупо, и я всё-таки спросила:

– А ведь сегодня кто-то выписывается? Нет ли свободной кровати в палате?

Женщина понимающе кивнула и прошла за стол, но не села, а что-то искала, скрытая стойкой.

– Не хочешь в коридоре лежать? – Спросила она, словно кому-то могло понравиться тут лежать.

– Не хочу, – спокойно подтвердила я.

– Охо-хо-хо-хо, – задумалась доктор. – Кровать-то есть, но на неё уже пациентку везут из реанимации. Понимаешь? – С сожалением сказала врач. – Полежи пока, я про тебя помню, как только место освободится, так сразу переведём. Хорошо?

Она не отшила меня и даже не прогнала. Её голос был полон участия и заботы. Разве могла я с ней не согласиться? Расстроенная, я вернулась к себе на кровать. Я понимала, что со мной обошлись несправедливо, но также знала, что поделать с этим ничего не могу. Персонал больницы вынужден считаться с мнением и желаниями пациентов. Если есть свободная кровать и на неё два претендента, логичнее отдать кровать тому, кто может за себя постоять. Я всё понимала, но чувство обиды не желало проходить.

Смирившись со своей участью, я легла и не заметила, как заснула. Разбудила меня всё та же медсестра, принеся таблетки. Обезболивающее, плюс антибиотик от возможной пневмонии. Я заглотила лекарства, запив их остатками чая и пошла в туалет.

На обратном пути взгляд невольно метнулся к восьмой палате, той самой, где лежала Гришина бабушка. Как и вчера, дверь была распахнута, открывая взору палату. Бабушка держала в руках книгу в тонком переплёте, на носу сидели очки. Даже не видя её лицо целиком, я могла бы с уверенностью сказать, что книжные перипетии её необычайно увлекли. От напряжения она мяла страничные листочки, загибая их и снова распрямляя. Когда требовалось перевернуть, бабушка быстро слюнявила палец и прикладывала к странице.

Я совсем не ожидала, что она меня заметит. Поэтому когда она повернула ко мне голову и улыбнулась, я смутилась, чувствуя себя шпионом.

– Здравствуй, деточка! – радостно поздоровалась она, словно увидела старую знакомую.

– Здрасте – невежливо промямлила я, всё ещё охваченная смущением.

– Как твои дела? – излучая неимоверный заряд позитива, спросила она.

– Замечательно. Как ваши? – я мало что знала о правилах хорошего тона, но мне казалось, что когда кто-то интересуется состоянием моих дел будет очень вежливо поинтересоваться в ответ.

– Всё тоже неплохо! Вот только скучно здесь очень, правда? – подмигнула она мне.

Я искренне улыбнулась. Её энергия била через край, ей явно не хватало движения.

– Не хочешь зайти, пообщались бы? Я бы и сама к тебе пришла, но, как видишь, пока не могу, – предложила бабушка, указывая на перебинтованную ногу.