Здравствуй, Шура!

«Сегодня первый день в больнице. Перед этим, утром, был на почте – писем нет. Конечно, ты пишешь, а почта медленно доставляет. Кому-либо дам доверенность на получением писем. Принял ванну. Меня осмотрел врач. Диетные обеды совсем без соли, хлеба 400 граммов в день. О точном распорядке дня напишу позже. Будешь у мамы, расспроси у нее, что она знает про мою болезнь. Ноги, живот у меня растолстели невероятно, под глазами мешки. Головная боль, кашель уже проходит, и сегодня не болит ничего. Думаю, скоро выздоровею».

Конечно, в своем письме к жене Шуре я умолчал о предполагаемых причинах моего заболевания, потому что мои предположения могли быть цензурой забракованы, как не совсем патриотичные. Вычеркивали же в письмах рыночные цены. По-моему, все произошло от длительного полуголодного питания. Супы в столовой без картошки и масла с плавающими кружками незрелых помидоров или обезжиренные мучные супы, которые мы ласково называли «баландой» – они имели своеобразное свойство: сколько их не съешь, все равно хочется есть. И вот, накануне заболевания, я в буфете на станции «Акмолинск» съел «баланды» сверх нормы: живот вздулся, и в организме стало твориться что-то ненормальное. И, когда на следующий день я пришел на работу, наша сотрудница Немировская, глянув на меня, ахнула: «Что с вами?». Глянул в зеркало – не узнаю себя: лицо, как у толстяка, руки, ноги, как у борца, под глазами мешки. Немировская направила меня к врачу. На следующий день я уже был на больничной койке. Естественно, что я стал допытываться у больничных сестер истинную причину моего заболевания. Они пожимали плечами: «Неправильный обмен веществ», и еще что-то.

20.03.1943

Из больницы пишу жене Шуре в Ижевск:

«Третий день я в больнице с почками. Врач приказал дней пять совсем не ходить. Я весь отек: ноги, живот, руки. Вид неважный, побаливает голова. Рацион такой: утром суп, в обед суп и лапша, вечером чай с конфетой или стакан молока, хлеба 400 граммов, все несоленое. Писем нет, никто ко мне не пришел, чужой для всех. Если придет товарищ с общежития, то попрошу его сходить на почту. Целую всех. Привет колхозникам».

21.03.1943

Пишу жене Шуре открытку:

«Голова почти не болит, но отеки есть. Лежу. Писем никому, кроме тебя, не пишу. Неудобно писать лежа, да и открыток мало взял. Вчера у нас один умер, пролежав полгода в больнице. Я, наверное, до конца марта не выйду. Болей особых нет, но дышать трудно, и мешают отеки. Хоть бы поскорее получить от тебя письмо. Вот беда – никто не идет навестить, кому бы я мог дать доверенность на письма. Получила ли 200 рублей? И какие мои письма?».

22.03.1943

Жена Шура, еще не зная о моем заболевании, пишет мне свою обычную открытку-отчет о своих делах дома, что много работы и на заводе, и дома. Сообщает, что получила мою открытку из Кургана и от моего брата Шуры из Уфы.

«…Тает снег. Иду спать, целую тебя крепко».

23.03.1943

Я пишу Шуре в Ижевск открытку:

«Вот уже шестой день лежу в больнице с воспалением почек. Пока особых достижений нет. Голова не болит, но слабость от лежания и бездействия развилась, так что неохота ни читать, ни писать. К тому же открыток мало, я их пишу только тебе. К моим соседям по палате приходят близкие, навещают, что-то приносят, вообще чувствуется какая-то моральная поддержка. Я же лежу, как сукин сын, «позабыт-позаброшен», и даже писем от тебя нет. Еще не получил ни одного. Ну да ладно! Все пройдет, скоро поправлюсь, наверное. Пиши чаще. Привет колхозникам».

24.03.1943

Все же, наконец, навестили и меня. Ко мне зашла наша сотрудница Немировская и принесла записку от моего начальника Тимохина А.А.:

«Александр Александрович!

Шлем тебе привет и желаем скорее поправиться. Главное, не падай духом и не унывай – это тоже отражается на здоровье. Дела у нас идут по-старому, нового ничего нет. Раиса Ивановна составляет списки на зарплату, одним словом, выполняет частично работу бухгалтера. Тебя в больнице должны кормить усиленно, договорился с начальником Дорсанотдела тов. Давыдовым, он обещал помочь».

25.03.1943

В открытке № 9 я писал жене Шуре в Ижевск:

«Пока в больнице. Оказывается, заболеть легче, чем поправиться. Отеки уменьшились. Буду писать тебе через день – мало открыток. От тебя писем нет: или не пишешь, или медленно их доставляют. Вчера у меня была сотрудница с нашей инспекции, навестила. Мне на душе стало легче, что все таки не совсем заброшен. С нетерпением жду писем от тебя. Сегодня ровно месяц, как я выехал от вас. Целую всех. Привет колхозникам».

26.03.1943

Ко мне опять пришла сотрудница с топливной инспекции, принесла книжку и записку от зам. начальника Лаврищева Ивана Филипповича:

«Здравствуй, Александр Александрович!

Вчера мы договорились с Давыдовым, чтобы улучшить тебе питание. Сегодня он зашел и сообщил, что указание в больницу сделал, будут давать тебе дополнительно молоко и еще что там нужно с точки зрения медицины. В общем, не унывай и поправляйся. Сегодня Алексей Алексеевич поедет в Караганду, повезет туда список на уплату. Посылаю тебе немного конфет и махорки – чем богаты, тем и рады. Давыдов обещал нам по выходе твоем из больницы прикрепить тебя на месяц или два на диетическое питание по специальной карточке без отрезания талонов. Если это будет сделано, то, пожалуй, будет неплохо. Ну пока, будь здоров. Поправляйся. С приветом, Лаврищев».

25.03.1943

Жена Шура, еще не зная о моей болезни, пишет мне письмо:

«Получила, наконец, письмо, что ты в Акмолинске. Я видела, как поезд подали обратно, но боялась опоздать на работу и не подошла больше. Скучно стало. Мало ты побыл у нас. Жаль, что у тебя было мало продуктов на дорогу, я все болела душой, как доедешь. От Шурика получила письмо, он ждет писем от тебя. У нас днем тает, ночью мороз. На работу хожу в лаптях. Видишь, деньги твои рабочие получили, а ты беспокоился».

Далее Шура дает советы, что купить, чем питаться, что варить.

«…Конечно, деньги я обратно тебе не пошлю, мне они сейчас нужны. Пиши, сколько получил за командировку? Насчет писем – я немного ленюсь, но и нет времени. Насчет дров есть приказ: выдать два кубометра по 14 рублей за кубометр. Когда получу, напишу. В общем, с дровами будем, а с квартирой дела плохи. У мамы не была, она должна приехать менять паспорт. Борик и Вера здоровы, кушают здорово. Горе мне с ними. Борик плачет, что Вере дала больше, а та – наоборот, почему Борику больше. Цены у нас поднялись: мука 2000 рублей пуд, картошка 500 рублей пуд. Работаю хорошо. У нас новый мастер, при котором уже было семь несчастных случаев – оторвало пальцы. Писать есть о чем, да нет настроения».

27.03.1943

Я пишу жене Шуре в Ижевск:

«Все еще в больнице. Вчера наша сотрудница принесла мне книжку и записку от Лаврищева. Писем от тебя нет. Уже больше месяца, как я был в Ижевске, и ни одного письма. Неужели не пишешь? Вчера послал письмо в колхоз. Сотрудница говорит, что послала вам от меня 200 рублей – зарплата за первую половину марта, и в начале марта я посылал 200 рублей. Пиши о получении. Дела улучшаются, и скоро из больницы выпишут. Так хочется получить от вас хоть открытку, а то мне кажется что-то неладное».

29.03.1943

В открытке ко мне жена Шура пишет о получении моих писем и 200 рублей, которые уже израсходовала.

«…Деньги за дрова, 29 рублей, уже уплатила, и дрова могу получить в любое время. Пишешь, что тебе нездоровится, смотри не заболей, болеть плохо. Рада, что купил пшена и варишь. Я работаю в ночную смену, немного посплю, потом истоплю баню, помоемся, постираю кое-что и на работу. Тяжелая смена, очень устаю и хочется спать. Насчет приезда к тебе я ничего не могу ответить, а также и насчет перехода на другую работу – это не так легко. В выходной пойду к маме, там посоветуемся».

30.03.1943

Жена Шура пишет мне:

«После ночной работы очень устала. Немного о питании: конец месяца – талонов нет. Сегодня дали ордер на валенки, хотя зима кончилась, но надо выкупить. На собрании зачитали и как лучшим работникам выделили кому что, а мне – валенки. Верочке дали в школе чулки, обещают дать обувь. Сегодня чувствую себя плохо, болит голова, спина, хоть бы не заболеть – сегодня на ночь на работу. Еще три таких смены ночные. Перейти на легкую работу? Но на заводе нет такой, все работают по 12 часов. Вера ушла за салом по карточке-жировке. Схожу за Бориком и посплю перед работой. До свидания, мой дорогой, целуем тебя крепко».

В этот же день, все еще из больницы, я пишу Шуре письмо в Ижевск:

«Пишу тебе через день. От тебя ни одного письма, не знаю, чем объяснить это. Сегодня при обходе врач сказал, что мои анализы хорошие, и скоро выйду из больницы. Советовал быть осторожнее с едой, есть молочное, овощи, воздерживаться от мяса, соленого и острого. Отеков нет, и я опять стал «худой». Чуть побаливает голова, а так чувствую себя нормально. Хоть бы скорее получить от вас письмо. Беспокоюсь, не болен ли кто у вас?».

31.03.1943

Я пишу жене из больницы:

«Наконец, получил от тебя письмо за 6 марта и открытку за 9 марта. Оказывается, ты в самом деле долго не писала. Ладно, прощаю. Днем ко мне заходил мой начальник и сотрудница, и принесли мне твои письма. Перечитав их несколько раз, я испытал ощущение, будто ты меня навестила. Правда, мои посетители объявили мне, что с 1 апреля мне дали карточку на 500 граммов хлеба в день и в столовку на меньшее количество жиров и круп, чем раньше. Вроде бы на поправку нужно больше, а вышло наоборот. Как-нибудь проживу, ни черта не сделаешь, коли не дают больше. Врач не советует есть острого, соленого, мяса. Нельзя пить водку. Думаю, когда вернусь из больницы, мне дадут диетическое питание, и буду приваривать пшено с молоком. Хорошо, что тогда пшена купил, будто предвидел плохое. Дней через пять выпишут. Рад, что у тебя с дровами удача, что купила пуд картошки. Видно, и лето, и зиму будем жить в разлуке. Сегодня пишу Шурику. Теперь, надеюсь, письма от тебя пойдут чаще. Как плохо болеть. Целую всех».

Вероятно, в результате договоренности Тимохина А.А. и начальника Дорсанотдела Давыдовым об усиленном кормлении меня в больнице, было то, что мне иногда выдавали лишний стакан молока или ложку повидла. Это не ускользало от, в общем-то, не совсем сытой братии больных, и они замечали и лишний стакан, и прочие отклонения от нормы. Особенно рьяными поборниками борьбы за справедливость были режиссер Ворошиловоградского театра Поселянин Андрей Григорьевич и инженер дистрофик из Ленинграда, фамилии не помню. Они часто «бузили», вступая в спор с больничной администрацией.

Когда уже после болезни я был на спектакле, поставленном Поселянином А.Г., с его участием в главной роли, то мы встретились как хорошие старые знакомые. Я хвалил его игру. Впрочем, играл он недурно.

01.04.1943

Из больницы я пишу жене Шуре в Ижевск:

«Твои письма, полученные вчера, перечитываю. У меня впечатление, будто ты проведала меня в больнице. Я знаю, что твои письма с сожалениями и советами придут, когда я уже буду здоров, выписка из больницы не за горами. Думаю, что 10 апреля буду работать, а может и раньше. Сижу и думаю, когда наступит время, и мы будем жить вместе. Пусть в паршивой халупке, но вместе. Чтоб ежедневно видеться, чтоб не грызла тоска, да не мучали думки: где они там, что с ними, как живут, не больны ли? Проживешь еще вот так в разлуке, и дети отвыкнут от тебя. Уже пошло на пятый десяток, дело к старости, а мы и не нажились еще с тобой, Шура. Ты хоть и моложе, а меня уже болезни чаще посещают, и нет такой бодрости, какая недавно была. Живешь и чувствуешь себя каким-то беспризорным и никому не нужным. Особенно это чувствуется здесь, в больнице. Ты меня прости, Шура, что заныл. Хочется перед кем-то излить горе, а кроме тебя кто ж мне больше посочувствует. Конечно, тебя такое письмо не порадует, но я, когда выздоровею, буду писать бодрее. К тому же, с 1 апреля мне дали карточку на 500 граммов хлеба в день, что тоже портит настроение. Это как сюрприз после болезни – на, мол, сукин сын, поправляйся. Побаливает голова, не читаю, а лежу, думаю или сплю. Да и книг нет, не приносят. Одному больному изредка приносят старые газеты. Радио, кроме известий, ничего не передает. Скорее бы выйти отсюда. Хотя и там не мед, но не будешь же сидеть в четырех стенах. Пиши, Шура, не ездила ли в колхоз и как добиралась туда и обратно. Меня это интересует. Не ходи одна, старайся с людьми. Получила ли справку? Получила ли два раза по 200 рублей? Перед болезнью я пожертвовал в фонд обороны облигации военного займа и дал немного на подарки Красной армии к 1 мая».

В этот же день жена Шура писала мне открытку:

«Спасибо за 200 рублей. Ходила в город и нигде не нашла женских валенок, выделенных мне по ордеру. Есть только детские. И вот мы пошли с одной женщиной в Колтому (прим. – народное название магазина в Ижевске), километров семь, и выкупили валенки женские 25 размера за 61 рубль. Стояла в очереди – получала продукты. Спать хочется. На работу идти ночью и до завтра до часу дня».

04.04.1943

Из больницы я пишу жене Шуре в Ижевск:

«Сегодня теплый день. В комнате душно, хотя утром ноги мерзли. Побаливает голова. Слева по кровати мой сосед тоже почечник. Лежит больше месяца. Он еврей, эвакуирован из Мелитополя. Сейчас около него сидит жена с мальчиком, как наш Борис. Напротив меня лежит начальник с Управления – у него воспаление легких. Около него жена, принесла очередную порцию из дома. Они живут вдвоем, у них есть корова, и, видно, живется ему неплохо. При таких условиях болеть можно. Справа от меня – старик лет 63-х, болен сердцем и чем-то еще. Этот такой же беспризорный, как я. Никто к нему не приходит, как и ко мне, и мы поглядываем на своих счастливых соседей. Писем от тебя пока нет. Может и есть на почте, но мне моя доверенная не приносит. Конечно, ей мало интереса таскаться на почту из-за писем какому-то Морозу. Читать нечего. Когда не болит голова, решаю задачи – у меня есть учебник алгебры. Сплю много и ночью, и днем. Когда спишь, меньше хочется есть. Аппетит хороший, и я ел бы больше, чем мне дают. Состояние хорошее, но похудел и оброс здорово. А что у вас? Весна, наверное, в разгаре? Как с дровами? Была ли в колхозе? Все меня очень интересует. По-прежнему ли Борик просит хлеба по утрам, а у тебя его не хватает? Я в этом году тоже собираюсь садить картошку, если дадут землю и семена. Целую вас, мои дорогие. Привет колхозникам».

05.04.1943

И вот, в открытке Шура пишет мне, что узнала о моей болезни:

«Воспаление почек – это такая нехорошая болезнь! Это, верно, поездка повлияла. Когда получила открытку, то горько плакала. Мы с тобой так хорошо жили, а теперь ты больной. Я далеко от тебя и не знаю, чем помочь. Если б я знала, то писала бы каждый день. Саша, тебе, самое главное, нужно тепло, и также питание. Ты нам выслал деньги, а купил бы себе масла. У нас все здоровы, я работаю хорошо. Завтра в школе буду просить обувь для Веры, ей не в чем ходить. Борик ходит в садик в тапочках и галошах. Поправляйся скорей. Целуем. Пиши чаще».

В этот же день я писал жене Шуре:

«Был обход: врач разрешил подсаливать суп, скоро выпишут. На дворе тепло. После получения от тебя двух писем 30 марта, больше не получал. И ты, и почта, и сотрудница – все как сговорились, чтобы я не получал писем в то время, когда особенно в них нуждаюсь. Что может быть приятней писем больному? Я знаю, что, когда выйду из больницы, письма от тебя посыплются. Сегодня умерла больная лет 70-ти от водянки. После обеда пришел парикмахер, и я побрился и подстригся под машинку. Давно я так стригся, даже не припомню, когда это было».

Продолжаю на следующий день:

«Жизнь в больнице однообразна, не придумаешь, что и писать. Как будто все описал в предыдущих письмах. Опять ко мне никто не пришел, а уже вечереет. Интересный случай произошел сегодня: пришла на смену медсестра, оглядела комнату и говорит: «Все старые больные, а один новый. А где же Мороз?». Я сижу и думаю, что с ней: пьяная или ослепла? Оказывается, после стрижки, бритья, спада отеков я так изменился, что сестра приняла меня за другого, нового больного. Все очень смеялись. Говорят, был полный мужчина с волосами и бородой, а теперь какой-то худенький молодой человек. Вот так бывает. Сегодня на вопрос: «Когда меня выпишут?», врач ответил: «Не спешите». Так и не добился ничего. Немного болит левый бок, слабость от лежания. Хожу мало. Как видишь, Шура, из-за экономии бумаги, я не посылаю письмо и сегодня. Завтра допишу тем, что случится 7-го, и пошлю. Хотя, конечно, ничего особого не произойдет, будет такой же день, как и все».

Седьмого апреля я продолжаю:

«На дворе тепло, солнышко, а мне холодно – ноги мерзнут. Температура 35,4 градусов, пульс 46 в минуту. Ты, наверно, смеешься, читая эти подробности. Но, во-первых, что у кого болит, тот о том и говорит, а во-вторых, что я нового могу написать, сидя в четырех стенах? Подожду, может после обхода врача будет что-то новое. Может письма от тебя принесут… Вот и полдень. Врач ничего нового не сказал, и писем нет. Это письмо ты, наверно, получишь к 1 мая. Так что поздравляю вас всех с 1 Мая и желаю счастья и здоровья. Мне все кажется, что у вас что-то неладно, и потому нет писем. Или просто некогда? Вот и обед, суп уже подсаливаю, но мало его дают. Хлеб 400 граммов часто оставляю на ужин, а обедаю без хлеба. Вечером же пить чай без хлеба неинтересно. Привет нашим колхозникам».

После того, как я отправил Шуре письмо, товарищ по комнате в общежитии принес мне письма, газеты и записку от товарища Бойко, тоже живущего в общежитии:

«Товарищ Мороз! Передаю четыре номера «Правды» и два номера «Гудок». Газеты взяты мною из отдела, поэтому прошу по прочтении, дней через пять, вернуть. Думаю, что к этому времени вы вернетесь уже домой, тогда и возвратите газеты. Извините, что я вас не посетил раньше, все житейская толкучка заела. Желаю выздоравливать».

08.04.1943

Я пишу жене в Ижевск:

«Вчера товарищ из общежития принес мне твою открытку и от Верочки заказное письмо от 26 марта. Теперь мне ясно, что я зря ругал почту, просто ты не пишешь, в этом вся беда. Понимаю, тебе очень некогда, и не придираюсь. Поменяла ли бабушка паспорт, и, если да, как она добралась? Пошила ли она костюмчик Борику из одеяла? Открытку твою прочитал залпом, но в ней ничего особого нет. Теперь у меня нет бумаги, и я тебе, Верочка, буду писать отдельные письма, когда вернусь на работу. Меня удивило, что письмо, посланное 26-го, я получил 7-го апреля, то есть через 11 дней. Молодец, Верочка, отметки за третью четверть у тебя не такие, как я думал. Только нужно подтянуться по арифметике. Это самый важный предмет, а он у тебя, по сравнению с остальными, отстает. Учись, дочка! Только не дерись с Бориком, помогай маме. И Борику скажи, чтобы не баловался. Рад, что ты получила чулки, а сейчас, наверно, и обещанные ботинки, и платье. А почему у вас нет света? Там нужно на потолке подшевелить, только осторожно, а то еще убьет. Да, за медные части не беритесь руками».

В этот же день брат Шура писал мне в Акмолинск из Уфы:

«Здравствуй, дорогой брат Сашенька!

Наконец, я получил твой приблизительный адрес за все это долгое время. И это благодаря письму, полученному от моей дорогой племянницы Верочки, которая прислала мне письмо и марок, не знаю, зачем. Дорогой брат Саша! Как я был удивлен этому письму. Читая его, прямо не верится, что это пишет ученица 3-го класса. Оно очень грамотное, содержательное, красиво и правильно написанное. Я радовался, читая его. Произвел большое удивление даже в своих товарищах-командирах, хвалясь этим письмом. Я ей ответил сразу письмом и открыткой с цветком. Сообщила мне адрес отца. Оказывается, он совершенно недалеко от меня. Правда, до этого я получил пересланное мне из госпиталя письмо от него. Но оно было старое, еще за январь, и в адресе я сомневался, но все же написал ответ и теперь ожидаю письмо. Он писал, что болен. Я хочу добиваться отпуска к нему, если успею и получу вовремя от него ответ. У нас многие ребята так получают отпуска. Очень и очень хочется увидеться со стариком, сильно соскучился. Обо мне ты, наверно, знаешь? Был в госпитале до 26 января в г. Орск. После получения излечения был направлен отделом кадров на курсы высшего стрелково-тактического комсостава и теперь учусь, вот уже шестую неделю. Скоро заканчиваем. Жизнь, правда, трудноватая, особенно насчет питания, но ничего. Это положение временное. Скоро станем сами хозяевами и можно будет поправить свое положение. Дорогой Саша, я хочу выслать тебе фото, но не знаю, получишь ли ты письмо, поэтому я вышлю их твоей жене Шуре, а она тебе перешлет, ибо, в противном случае, они ко мне обратно могут не дойти. Пиши, Саша, сразу ответ. Сильно соскучился по тебе и твоим письмам. Как и где живешь? Как работа и, главное, здоровье? Не думают ли призвать в армию? Если что не знаешь обо мне, то пиши вопросы, с большим удовольствием отвечу. Это письмо пишу ради налаживания связи. Получил погоны и перешил гимнастерку по новой форме. Думаю сфотографироваться. Карточку, конечно, вышлю. Погода в Уфе плоховатая. Стояли сильные холода, хотя и начинает таять. На этом до свидания. С приветом твой меньший брат Саша. Целую тебя очень крепко. Уфа, «Выстрел».

Это письмо я получил в Акмолинске 19 апреля. О пребывании брата Шуры в Уфе весной, в марте 1943 года, напоминают сохранившиеся фотокарточки. Их прислала медсестра после гибели Шуры. На фотоснимке девушка, на обороте надпись: «На долгую и добрую память Саше Гаврилову от Веры. Пусть останется воспоминание о случайном и хорошем знакомстве юности. Вера. Уфа. 14.03.1943».

И вторая, с надписью более лирического свойства: «Мы никогда друг друга не любили, в своих сердцах приюта не нашли, случайных встреч и взоров не ценили, и разошлись, как в море корабли. Саше от Веры. Уфа, 22.03.1943».

09.04.1943

Открытка жене Шуре в Ижевск:

«Вчера был обход, и меня выписали из больницы. Сегодня я уже в общежитии, бюллетень до 12 апреля. Купил за 30 рублей литр молока, вечером сварю суп. Слабость большая. Буду поправляться. Карточку на 500 граммов хлеба в день и на уменьшенную норму жиров и круп я уже имею. Получилось, когда надо больше, дали меньше. Сейчас пойду хлопотать насчет диетического питания, справки от врача есть. Поздравляю вас с 1 Мая и желаю всего наилучшего».

10.04.1943

Письмо к жене Шуре:

«Второй день как вышел из больницы. Чувствую себя неплохо. Варю еду, подкрепляюсь, чтобы к выходу на работу быть здоровым. На дворе грязь, никуда почти не хожу. Вчера заходил в свою контору: работы накопилось порядочно. Зашел в столовку, там щи, которые мне есть не советовали. Вечером на комиссии мне дали карточку на диетпитание, и сегодня я первый раз пообедал. Меню по этой диете: суп, каша или мясо, чай и пирог. Стоит 3 рубля 50 копеек за обед. Карточка до конца апреля. Кроме того, есть и обычная карточка на апрель, так что месяц проживу неплохо. Вчера варил суп из круп, данных Верой. Получил по карточке два килограмма соленой рыбы, буду вымачивать и есть. От тебя последняя открытка от 22 марта, больше нет».

11 апреля продолжаю письмо Шуре, начатое 10-го:

«Хотел пойти в баню, но она закрыта. На базаре купил пол-литра молока, буду варить суп. На базаре меня как «без документного» милиционеры доставили в милицию. Там разобрались и отпустили. Моросит дождь, грязно. Завтра на работу первый день после болезни. Хорошо, что ботинки не текут. Настроение неважное. Нужно бы починить пиджак, штаны и ботинок, но как-то лень. Был на почте, от тебя ничего нет. Целую всех».

11.04.1943

Жена Шура пишет мне в Акмолинск:

«Три дня нет от тебя писем, думаю, как ты там, бедняга, больной и один, некому тебя проведать. Поправляйся скорее. Мы все здоровы. Борик ходит в садик, Вера – в школу, я иду на работу к часу ночи. Тяжело ночью работать. В деревню после твоего отъезда я не ходила, соскучилась. Думаю, в большой выходной сходить, но это еще через две недели. У нас тепло, грязь. Дров не получила – дорога плохая. Поправляйся. Целуем все. Шура».

15.04.1943

Жена Шура пишет мне письмо, которое начинается с вопросов о моей болезни, о лечении.

«…Получила письмо от батьки: он тоже в больнице, забрали прямо с работы. Пишет, что живется плохо. Даже предлагает переехать к нему, мол, вместе будет лучше. Обижается, что не пишешь ему, и что Шурик тоже не пишет. Вчера заплатила 100 рублей за семена, но будут ли они? Тяжело на душе, не хочется ни о чем думать, ничего делать, а уехать отсюда сама не знаю куда. Здесь невыносимо жить одной. Квартира губит. Найти другую, да еще с детьми – трудно, все берут одиночек. Хозяйка что только не придумывает, чтобы меня больше допечь, всякое свинство делает. Вскоре после твоего отъезда Васин брат Иван пропал без вести. Хозяйка обнаружила пропажу осеннего Васиного пальто, галош, берета и подала заявление в милицию, указав, как на воров, на меня и Ивана. Однажды, когда я пришла с базара, она мне подает повестку – явиться в милицию 12 марта к восьми часам вечера. Наскоро сварив детям суп, сама не поевши, я побежала в милицию, где сидела до 10 вечера. Меня допросили, зачитали обвинение в воровстве, но я, конечно, знать ничего не знаю. Долго допытывались, куда я девала вещи, предложили их вернуть, грозя передать дело в суд. Но я одно твердила, что ничего не брала, в суд можете дело передавать – суд разберется, что я ничего не брала и ничего не знаю. И что же оказывается с галошами – Вера Уварова, та, что живет на горе, унесла их себе, а хозяйка забыла и тоже указала в заявлении, как украденные. Вот какие нахалы. Это Ивана дела. Он еще что устроил: у живущего у них на квартире студента взял совсем новые валенки без спроса – это когда он сбежал, и его больше месяца не было, а потом явился пьяный. Ему стали говорить про пальто. Он говорит, что не брал, а взял только чтобы сходить за починкой ботинок, и что он студента просил, и тот ему разрешил. На самом деле он его не просил, а студент не разрешал. Да, у себя на заводе Иван у военного забрал все карточки, у многих набрал деньги для покупки вина и со всем этим скрылся. А когда вернулся, чуть ли не голым, то не было ни денег, ни валенок, ни карточек – ничего. Его стали спрашивать про пальто и все остальное – он как закричит, что ничего не брал! А валенки обещал вернуть, да так и не вернул. Его забирали в милицию, потом выпустили, и было одно время, когда он жил дома. Но вот снова его не видать. Ну и черт с ним, туда ему и дорога. Только вот что – пьянице поверили, что он не брал, а меня обвиняют, что взяла, и не верят, что не брала. Не знаю, чем кончится. Уварова сказала, что дело передала в суд. Я, конечно, не боюсь, раз не брала, но как-то нехорошо ходить по судам. Вот такие дела. Я все не хотела тебе писать, расстраивать, но не выдержало сердце, и решила написать. Хозяйка все придирается, живу и мучаюсь. Но довольно об этом. Как ты там лежишь один? Пиши мне все в мелочах. Хоть бы скорее настало время жить вместе».