Здравствуй, Шура!

Я пишу жене Шуре:

«Получил три твоих открытки и две от Верочки, идут пачками. Вам из больницы писал через день – или их не опустили, или хозяйка перехватывает. Сколько ни прошу тебя писать дату и номера моих писем, полученных тобой, ни черта не выходит. Я твои, до 18-го включительно, получил все. Почки распускаются, лук свежий продают».

Спрашиваю о суде, затеянном хозяйкой: «Вот сволочь какая! Что с квартирой, с огородом? Потерпи, моя дорогая, больше терпели – осталось меньше. Ты, наверно, читала, что наши налетают на Гомель, Оршу, Минск. Скоро этих паразитов вышибут, и мы заживем вместе. Ты все пишешь, что забыл вас – вот чудачка, нет и дня, чтобы я о вас не думал. Ты, да дети – единственное, что у меня осталось в жизни. Больше ничего не осталось. Были книги, которые я с таким трудом годами покупал и собирал, и в которых любил копаться – все проклятая немчура отняла. Конечно, все пропало. А я, балбес, еще жалел Борику дать энциклопедию вырезать картинки. Я уже писал, что в Корюковке немцы сожгли все, осталось 30 домов. Как там в Сновске моя мать и Анька! Я их тоже вспоминаю. Верочке отвечу завтра. Она тоже не все мои получила. Это, наверно, работа ваших хозяев: вынимают из ящика и не отдают. Привет колхозникам. Бываешь у них?».

08.05.1943

Жена Шура пишет мне 26-е письмо в свой выходной:

«Борика перевели в среднюю группу, где продуктов дают больше, но все равно, придя домой, скорей требует еду, да ругается, что мало даю, и чтоб я больше не съела. Вера, в свою очередь, кричит, что ему даю больше, чем ей. В общем, поесть любят и капризные стали. Была на открытом партсобрании, где выступал начальник цеха. Много интересного услышала, почаще бы такое. Деньги, 250 рублей, я получила. Здесь снова старая песня – зачем слал? Сейчас пойду на дележку земли под посев. За Бориса заплатила 110 рублей за два месяца. Спрашивала кое у кого насчет квартиры: одна хочет получить за год вперед. За починку Вериных ботинок отдала 25 рублей. Привет тебе от колхозников. Они купили себе козочку и поросенка, хлеба у них хватает».

09.05.1943

Жена пишет, что была на поле и получила участок как будто прошлогодний.

«…Семян пока нет, но обещают. Многие были с мужьями – обидно, куда не идешь, все одна. Получила твое 24-е письмо, спасибо, что часто пишешь, я только ими и живу. Я уже решила, что до конца войны никуда не поеду. Пришла с огорода, покушали, я легла спать часа на два, Вера обещала разбудить. Проснулась от гудка. Смотрю, мой дежурный уснул, хорошо, что сама проснулась. Бегу на работу. Крепко целуем тебя».

10.05.1943

Жена Шура пишет:

«Шлю тебе горячий привет! Получила из Бугульмы от Шурика письмо о встрече с отцом. Отец белый, худой, полураздетый, и он ему ничем не может помочь. Шурик хочет увидеться еще с нами. Я вот отцу 200 рублей так и не выслала, надо будет сделать это. Я очень рада, что Шурик увиделся с отцом, сколько времени они не видели друг друга. Правда, встреча эта в бедной обстановке была, но что поделаешь, нужно пережить трудности. Интересуюсь, какую тебе дали карточку на май. У нас тепло, но вот беда – нет платья, джемпер порвался. На ноги наматываю тряпки и надеваю галоши. Ногам жарко. Вера дала бы что-то, да боится Васи, не хочет скандала. О переводе на другую работу я не просилась, кто просился – тем отказано. Работаю на старом месте. Было собрание: одна работница прогуляла 4 смены и ее крыли. Мастер обещал отдать под суд. Не знаю, что ей будет. В пятницу, 14 мая, если что не помешает, то поеду с Бориком к своим колхозникам. Сегодня пришла с работы и хотела идти на участок, но устала и заснула, пойду завтра копать. Пиши, как твой начальник к тебе относится, обо всем пиши, все интересно. Сегодня на работу на ночь, хоть бы не проспать. Саша, у нас 17-летней очень хорошенькой девушке оборвало палец на левой руке. Это накануне 1 мая. Наш цех № 27 занял первое место по авариям, много несчастных случаев у нас. Работают с нами красноармейцы, раненые на войне. И вот, одному из них в первый день работы оторвало 4 пальца на левой руке. На фронте он был ранен в ногу, и она зажила. А вот тут – пальцы. Он, бедняга, зажал здоровой рукой больную и бежит в «скорую помощь». Так жаль его. Вчера читали приказ, кто сбежал с работы и был дезертиром, то им пять лет тюрьмы. Многих я знаю. Молодые девушки и почему-то не работали, не помогали стране в критический момент, когда она переживает такие трудности. И верно сделали, что засудили таких паразитов. Должна же быть дисциплина на производстве. Так им и нужно».

Письмо это, как и все на Акмолинск, было адресовано на главпочтамт до востребования.

Получив разъяснение от главбуха ЦТЧ НКПС товарища Никитина, я послал в Москву письмо:

«Главному бухгалтеру ЦТЧ товарищу Никитину.

Получил ваше разъяснение № 233621/215 от 26.04.1943 о приравнении главных бухгалтеров по нормам снабжения к начальникам отделов. К сожалению, я не главный бухгалтер, а просто бухгалтер, за мной этих прав в Акмолинске не признают, и я получаю хлеб и продовольственные карточки, как служащий. Документом, на основании которого карточное бюро выдает карточки, служит штатное расписание. Кроме того, ставлю вас в известность, что в факсимиле, представленном нами в Госбанк, мы указали должность главного бухгалтера, руководствуясь телеграммой ЦГП товарища Волкова № 4827 от 06.11.1942 о назначении меня главным бухгалтером. И, при обнаружении расхождений между факсимиле и штатным расписанием, Госбанк может прекратить операции по нашему расчетному счету. Так как штатное расписание и смета на 1943 год нам еще не высланы, то я прошу вашего ходатайства о внесении в расписание должности главного бухгалтера вместо рядового бухгалтера с оставлением прежнего оклада. В случае согласия и при дальнейшей задержке высылки штатного расписания на 1943 год просьба дать телеграмму».

11.05.1943

Я пишу жене Шуре в Ижевск:

«Последнее письмо от тебя получил 4 мая, и вот прошла неделя, а от тебя ни слуху, ни духу. Пишу тебе новости за последние дни. Сейчас вечер, около восьми часов, будет дождик, никуда не пойду. Послушаю известия, допишу письмо и спать. Встаю в пять утра, поэтому рано ложусь. К тому же не всегда удается поужинать и норовишь раньше заснуть. Получил письмо от Шурика из Бугульмы, он пишет перед отъездом от батьки. Батька живет неважно, даже плохо. Здоровье мое в порядке, поясница и ноги побаливают. Ишиас дает себя чувствовать. Май я проживу хорошо с диетпитанием, а что будет в июне, не знаю. По карточке служащего талонов на ежедневный обед не хватает, да при 500 граммов хлеба трудновато. Послал сообщение в Москву об увеличении мне пайка. Напоминаю о посланных 300 рублях из премии за хороший отчет. Кончается пшено, и теперь его купить трудно. Как подумаю о ваших продуктовых делах, так сразу падает настроение. Как ни крути, еда – вопрос важный. Жду от тебя хороших новостей и насчет работы, и квартиры, огорода, дров, что не голодаете. Но это мечты, а действительность не так отрадна, как хочется. А тут еще эта выдумка твоей хозяйки с судом. В общем, Шура, до поездки к вам я получал от вас письма более отрадные, чем теперь. С огородами у нас горячка: все что-нибудь садят. Я тоже собираюсь. Есть земля, но нет семян, лопаты. Землю дали – целину, копать трудно. Дал 8 рублей на лопату без черенка, а черенок достать – целое событие, лесов тут нет. Целую всех».

15.05.1943

Я в письме в Ижевск к жене Шуре пишу, что получил от нее открытку и рад, что им кое-что дали к празднику 1 Мая. Далее я описываю, как провел праздник.

«…Почти здоров, но ноги и поясница побаливают. Занят огородничеством. Такая развернулась кампания, что почти нет человека, не сеющего что-либо. Моему зам. начальника Лаврищеву и мне дали на двоих 200 квадратных метров целины недалеко от речки, и мы уже три дня копаем и никак не закончим. Во-первых, он старик, ему 60 лет и болен сердцем, а я, хоть и помоложе, но тоже мучаюсь с ногами и поясницей. В воскресенье думаем посадить бураки, морковку, гарбуза семечки, Горох, чечевицу, огурцы, укроп. В общем, много чего. Семена уже имеем, часть достали на рынке, часть дали. Имеем лопаты, заплатили по 18 рублей. Вот как поливать будем? Нет ни ведра, ни лейки. Не знаю, долго ли я здесь буду, но рискнуть можно. Может что и придется получить с огорода, и это будет большая поддержка, потому что по столовке с 500 граммов хлеба долго не протянешь и совсем обессилишь. Ответа из Москвы на мои вопросы пока нет. Как у тебя с огородом? Вот было бы счастье, если б через Горсовет тебе дали квартиру. Послал 150 рублей за первую половину мая, себе оставил 100 рублей. Не знаю, как буду жить в июне без диеткарточки. Но все это ерунда. О вас голова болит. Мои гроши мало вам помогают, а больше у меня нет. Получила ли ты 300 рублей, посланных из премии? Подержитесь еще немного, и заживем, как прежде. А жили, кажется, неплохо: не дрались, не ругались. Проклятущий Гитлер разбил нашу счастливую жизнь, чтоб он подох скорее. Целую вас всех. Привет колхозникам».

18.05.1943

Я пишу жене Шуре:

«Получил твои праздничные письма. Рад, что ты 1 Мая гуляла. Вчера мы со стариком Лаврищевым посадили морковку, бураки, горох, чечевицу, огурцы. Что я огородник, я писал тебе. Сегодня хотел идти поливать, но поднялся холодный и такой сильный ветер, что с ног валит. Вообще ветра тут сильные. Раз был ветер – в тот день сорвало крышу с управления – я вышел из Управления и идти не могу. Потом постоял немного и потихоньку кое-как добрался до общежития. И я не один так, а все: идут и встанут, потому что нет сил двигаться против ветра. Я сделал вывод, что из квартиры тебе надо уходить, так жить дальше невозможно. А может хозяйка хочет, чтоб ты больше платила? Обратись с заявлением в Горсовет. Я жду ответа из Москвы, и посмотрю, оставаться ли здесь или просить перевода, например, в Агрыз. Тебе же, Шура, нужно приготавливаться к зиме и жить в Ижевске. Устраивайся как тебе лучше. Во многих письмах ты пишешь, что пойдешь к колхозникам, и все тебе не удается. Когда будешь у них, спроси, получали ли они мои письма. Возможно, они моих писем из больницы не получили и поэтому не отвечают. Даже дочка и та ленится писать. Привет колхозникам. Целую всех вас».

19.05.1943

Брат Шура писал моей дочке:

«Здравствуй, дорогая Верочка! Прими мой горячий командирский привет и пожелания тебе самого хорошего в твоей еще молоденькой жизни. Недавно получил от тебя письмо, за которое очень и очень благодарен. Когда получаю от тебя письмо я со всей охотой и большой радостью читаю его несколько раз и доволен. Я помню совершенно маленькую Верочку, к которой я в Щорсе ходил на Черниговскую улицу. Теперь ты, очевидно, стала большой, и пишешь мне красивые и грамотные письма. Большое спасибо, дорогая племянница, за твои письма, и в дальнейшем надеюсь закрепить нашу переписку. Живу я еще в Уфе. Закончил курс науки уже давно. Теперь ждем со дня на день приказа. Однако, когда получим – неизвестно, и пока продолжаем помаленьку заниматься. Здоровье мое значительно укрепилось после малярии. Меня интересует и как поживает, и какое здоровье твоей матери, которой приходится очень тяжело. Как чувствует себя Борик? Я его помню совершенно маленьким, который в Сновске еще только начинал ходить. Тяжело вспоминаю положение отца, которому в данный момент ничем не могу помочь. Но ничего, возможно, после выезда из Уфы, с курсов, я скорее смогу получить аттестат. Чем смогу, конечно, буду помогать. А пока до свидания, Верочка. Горячий привет твоей матери и Боречке. От Саши недавно получил письмо. До скоро радостного свидания. Твой дядя Шура».

Жена Шура в этот день пишет мне пространное письмо:

«Мои новости: мне дали участок на посев 16 мая, получила два пуда картошки по 3 рубля килограмм, уплатила 96 рублей. Участок вскопала, 18 мая посадила картошки больше половины. Хотела вчера посадить остальную, но было холодно и не было лопаты, все заняты. Но вот, Саша, с участком дела получились неважные. Когда делили, я тоже там была, попросила свой старый участок, и мне его дали. Поставили мою бирку. Я немного покопала и ушла домой. Через два дня пошла и стала копать с той стороны, где начала, а потом обнаружила, что другой конец моего участка вскопан. Но я продолжала копать, вскопала большой кусок и ушла, мне надо было на работу. Придя на работу, заявила человеку, распределявшему участки, про такое дело. Он сказал, иди завтра на огород и все вскопай. Назавтра вскопала, заявила в местком. В месткоме сказали, как только получишь картошку, старайся скорей посадить. 17 мая получила картошку, но был дождь, и я пошла 18-го. Пришла, а там, на участке, моя табличка сломана, а поставлена «91-й отдел, Палкина». Я пришла с картошкой и стала садить, а новую табличку взяла с собой и снесла в местком. Местком заверил, что участок мой. Позвонили и выяснили, что есть такая, но она не с нашего цеха и сейчас на больничном, и мне велели досадить свой участок. Вера в школе, Борика я 14 мая увезла в деревню. После работы в четыре часа сели в теплушку и часов в семь поехали. Приехали, еще видно было. В деревню нас шло человек пять. Был паренек, которому Борик понравился, он ему рвал цветы, на руках его нес. Мы скоро дошли. Бабушка нас ждала, накормила горохом и молоком. Борик сразу уснул, а мы говорили. Утром, покушав, занялись огородом, грядками, посадкой, а потом обед. Попилили дров. На утро, очень рано, я пошла на станцию. Мне дали муки десять фунтов, два литра молока, булку хлеба, больше у них ничего нет. Но вот беда. Мама мне сказала привезти Борика, а Вера, видимо, не знала и говорит: «Зачем привезла, у нас сейчас с хлебом трудно», и хотела, чтобы я его забрала обратно. Но мне нужно было к часу на работу, и с Бориком я бы опоздала. И вот, мы с мамой договорились, что через неделю я приеду за ним. Когда пришла на станцию, поезд ушел, а когда следующий – неизвестно. И я пошла пешком, дома была в 10 вечера, покушали, я с час поспала и ушла работать. Болели ноги, чуть доработала смену. Дали мне ордер на юбку трикотажную вязаную, надо получить. На работе получаю стахановский талон. Борика нет и хлеба хватает. На дворе тепло, все зелено. Подала заявление на казенную квартиру, вроде обещают, но, когда и что будет – неизвестно. Целуем».

22.05.1943

Мой начальник Тимохин подписывает письмо, которое делопроизводитель Тихоновецкая отсылает в копии моей жене Шуре:

«г. Ижевск Удмуртской АССР, директору завода № 71, копия гр. Мороз Александре Харитоновне.

Прошу вашего распоряжения об увольнении с вверенного вам завода работницы цеха № 27 Мороз Александры Харитоновны ввиду ее переезда к мужу в Акмолинск. Семья товарища Мороз состоит из жены и двух малолетних детей 5 и 11 лет, была эвакуирована в 1941 году из г. Гомель БССР, материально очень нуждается во всем, и совместная жизнь облегчит их положение. О результатах прошу сообщить по адресу: г. Акмолинск КССР Управление Карагандинской железной дороги, начальнику инспекции НКПС «Картранстоп».

23.05.1943

Шура пишет мне из Ижевска:

«Вчера был у меня выходной, а я даже не написала тебе. Долго спала, потом получила хлеб, сварила суп, с Верой убрали комнату и ушли на базар. Купили мыла, щетку из рогожки за 15 рублей, пол-литра молока за 15 рублей, чеснока на 5 рублей. Придя домой, в три часа покушали. Вера, взяв кусок хлеба, пошла в столовку, а я уснула. В половине пятого пошли на среднюю улицу, где сдается квартира, но оказалось, что она не сдается. Пошли домой. По дороге нас застала гроза с ливнем, промокли. Дома переоделись в сухое, снова наварили супа, поели в полдесятого, и я уснула, оставив дежурить Веру. Дежурный уснул, и я его разбудила и пошла на работу к часу ночи. Придя с работы, решила тебе написать. Конец месяца, а мы программу не выполнили и придется работать по 12 часов. Пишу, а спать так хочется. Допишу и отнесу на почту. Вера с утра стоит в очереди за конфетами, пойду, посмотрю. В столовой съела два супа (по 40 граммов круп) и Вере несу хлеб, пусть идет обедать. Вечером варю суп. Живем без Борика хорошо, спокойно. Вере не с кем ругаться. Как договорились с мамой, я должна была поехать за Бориком, но меня не уволили, а выходной был маленький. Думаю, съездить в другой выходной, может, уволят. Ежедневно за хорошую работу получаю стахановский талон. Здоровье пока хорошее. Картошку, два пуда, посадила».

Далее Шура снова описывает ситуацию с участком, но более подробно и в несколько измененном виде:

«…С участком нехорошо получилось. Когда делили, я, вроде, указала на свой старый участок, и мне его дали. Поставили бирку, я немного вскопала и ушла домой. Спустя два дня пошла копать и увидела, что другой конец участка уже вскопан шагов на 25. Стою и думаю, что делать. Тут подошел бригадир, спросила у него, как быть. Он ответил: «Тебе дали, копай и сади». И я стала продолжать вскапывать. Назавтра пошла с Верой, докопала. 17 мая получила картошку, 18-го посадила, а 20-го закончила. Картошка хорошая, скороспелка. Но когда я пришла садить, то на месте моей сломанной бирки стояла другая: «91 отдел, Палкина». Я взяла эту бирку и отнесла в местком, где мне сказали садить картошку. В пятницу, в шесть вечера, меня вызывают в местком. Там: наш завком, та Палкина, что мой участок копала, и еще начальник 91-го отдела. Они пришли с жалобой на меня, что я самовольно на их участке посадила картошку. А Палкина заявляет, что участок был вскопан ею чуть ли не весь, и что немножко оставалось докопать. Потом говорит, что это ее старый участок, она его осенью копала, хорошо обработала – лучше всех, что она придерживается Постановления Правительства и будет садить на старом участке. Ей завком предложил дать другой участок, а я ей помогу вскопать, но она не согласна и требует старый участок. Я, говорит, пересажу картошку. Ей этого не разрешили. Долго спорили. Наш местком говорит: «Я ей разрешил садить картошку, она мне заявляла, что покопан участок, и что это ее старый». Но эта Палкина свое: только дайте ей этот участок! Тогда завком переходит на ее сторону и говорит: «Отдать ей участок, а вам пусть дадут другой и просите себе картошку!». Конечно, я так не согласилась, ведь я столько потратила труда и времени, и все зря отдать! Поспорили еще немного, ни к чему не пришли. И вот, завком говорит Палкиной подавать на меня в суд вместе с месткомом и бригадиром. А мне говорит: «Конечно, вы здесь ни при чем, ответит за это местком». Но и я могу пострадать. Когда мы шли обратно с председателем месткома, то он говорит: «Не бойтесь, ничего не будет, в суд они подавать не будут, а если подадут, то они не выиграют этим ничего».

Конец письма не сохранился.

В этот же день, в свой выходной, я пишу жене Шуре, что день жаркий, что на базаре выменял у казашки десяток яиц на чай. Но яйца мне, кажется, противопоказаны. Но если слушать во всем медицинские советы, то и штанов не хватит на еду, рекомендуемую ими. А за мои штаны с латками выручишь немного. На почте получил твое и Верочкино письма. Вчера послал письмо директору завода и тебе об увольнении тебя с завода. Какой будет толк, не знаю. Недавно получил письмо от Веры из колхоза. Пишет насчет Мужвая (прим. – деревня в Удмуртии). Вы, наверное, говорили на эту тему. Пиши, Шура, получила ли ты это письмо и какой результат? Я Вере тоже послал письмо и написал об этом. Ты пишешь, что детки кричат, мало даешь им есть – вот это меня и беспокоит, что впроголодь живут. О своем питании уже писал: 500 граммов хлеба и диетпитание. Сейчас прерву письмо и пойду на огород. Как я уже писал, нам (мне и старику зам. начальника) дали на двоих 400 квадратных метра земли около реки. Уже насадили огурцы, морковь, горох, чечевицу и картошку. Картошки нам дали на двоих 60 кг. Часть посадили здесь, а остальную где-то на земле в 7 км от города. На огородничество я уже израсходовал 100 рублей. На знаю, воспользуюсь ли урожаем, но рискну еще раз. У меня в 1941 году картошка в Гомеле пропала, в Воронеже в 1942-м тоже, а теперь как будет – не знаю. Начальника моего скоро забирают в Москву, а оттуда куда направят – неизвестно. Во всяком случае, урожаем воспользуется мой старик – он неплохой человек… Вот пришел с огорода. Поливал грядки, устал. Горох, чечевица, огурцы уже повылезали. В этом году как никогда все взялись за землю. Даже большинство холостяков. Ты, Шура, жалуешься, что на огород все вышли с мужьями, а ты одна. Та же картина и у меня, тоже один. Даже мой старик уехал в Караганду по службе. Но ничего, моя дорогая, скоро и мы будем вместе ковыряться, и дети будут вертеться около нас. Итак, получила ты 250 рублей, я после того еще послал 100, 300 и 150 рублей, получила ли? У нас картошка по 30–40 рублей килограмм, молоко 40 рублей литр, масло 500 рублей килограмм, яйца 70 рублей за десяток. Волосы уже отрастил, но еще стоят торчком. На лето придется еще остричь – так лучше, да и нет расчески. Иногда мне припоминаются картинки из нашей жизни. Интересно, поешь ли ты иногда? В Гомеле это было часто, и дети подтягивали. Все кажется, что похудела ты очень. И недавно, вроде, виделись, а кажется, что давным-давно. Жду от тебя хороших новостей. Хоть бы тебе удавалось все, как ты желаешь. Главное, чтоб ушла от Уваровых, от их нападок, обвинений, от запретов навещать своих родных и прочего, чем они тебя донимают. А сколько потребовала за квартиру та хозяйка, что хотела аванс за год вперед? Пиши, все интересно».

26.05.1943

Пишу в Ижевск жене Шуре:

«Здравствуй, Шура!

Получил твое 28-е письмо. Спрашиваю, как ты реагируешь насчет Мужвая, о чем писала Вера (сестра). Как вопрос с квартирой? Рад, что с кормежкой, по твоим описаниям, не так уж плохо. А может приукрашиваешь, чтоб меня успокоить?».

Далее отвечаю на ее вопросы о питании, здоровье, то есть о том, о чем писал ранее.

«…Купил себе полпуда пшеницы за 400 рублей, деньги кое-как наскреб: часть с премии, часть с зарплаты. Осталось только на обеды, но выкручусь. Вчера сварил пшеницу, вроде неплохо, но ее нужно долго пережевывать, варить тоже нужно долго. На огороде через день поливаю, ведро у нас есть. Есть еще картошка на посев 40 кг на двоих, но дальней земли, за 8 километров, еще не дали. Там целина. Подумай, сегодня 25 мая, а земли еще нет. Не знаю, как справлюсь, далеко ходить, а ноги болят. И копать целину нужно побольше сил, чем у меня их есть. С Москвы ответа насчет пайка пока нет. Смотри, Шура, будь осторожна на работе, твои описания несчастных случаев настраивают меня на мрачные мысли. Радостно читать, что ты на хорошем счету и постоянно в стахановках. Да ты и дома по домашней работе всегда была стахановкой. Ты у меня, Шура, замечательная жена, только, к сожалению, нам приходится жить в разлуке. До войны три года жили порознь, теперь опять. Когда же заживем вместе? Думаю, что скоро. Целую всех».

28.05.1943

Жене Шуре из цеха № 27 дали справку:

«Справка дана работнице цеха № 27 Мороз А.Х. в том, что она действительно работает в цехе № 27. Справка для предъявления в Райсовет для получения ордера для прописки на квартиру».

29.05.1943

Я пишу жене Шуре в Ижевск:

«Вчера получил от тебя открытку. Наверное, огород уже посадила. Жду от тебя результатов по письму к директору завода, копию которого ты должна была получить. Вчера врач осмотрел меня, сказал, что по анализу видно, что почки мои все еще не в порядке. Нужно пить лекарства, не есть мяса, а больше молочно-растительное. Пойду на комиссию, может, дадут на июнь диетпитание. Карточки на июнь получил: 500 граммов хлеба и уменьшенная норма остальных продуктов. Из купленной пшеницы варю супы. Будем переходить в другое общежитие, где тоже будет плита. Всякий раз я благодарю тебя за котелок, без него никак не обойтись. Спасибо за письма. Но, когда приду на почту и письма от тебя нет, кажется, что их давно уже не было. У нас тепло, даже жарко. Целую всех».

В этот же день жена Шура пишет заявление помощнику директора завода:

«Помощнику директора по АХГ товарищу Грозных от работницы цеха № 27 Мороз А.Х. Заявление.

Находясь в тяжелых материальных условиях после эвакуации из Гомеля и имея на содержании двух малолетних детей, квартирная хозяйка отказывает мне в квартире, требуя ее немедленного освобождения. Прошу вашего разрешения о предоставлении мне казенной квартиры, так как я не имею возможности взять другую частную квартиру ввиду ее дороговизны, и мне теперь с детьми жить становится совершенно негде. Прошу в моей просьбе не отказать».

30.05.1943

Жена Шура пишет мне в Акмолинск, начиная с сообщения о том, что живет уже на новой квартире с 27 мая:

«27 мая у нас был большой спор: хозяйка хотела ударить меня молотком, и если бы не Лида, то мне бы попало. Вера моя страшно кричала, хорошо, что Борика нет дома. И вот я пошла искать и нашла в начале ул. Азина в доме № 4 квартиру за 30 рублей в месяц и с моими дровами. Комната маленькая и такая низкая, что, стоя, чуть не достаешь до потолка. Комната 5 метров, да маленькая кухня, даже без окна, а в комнате есть два окошка. Вот сколько жильцов в квартире: слабая хозяйка-старуха 68 лет, да четыре девушки, да старик на кухне, двое спало в коридоре. Ночью проснулась – такой воздух тяжелый, трудно дышать, думаю, устроиться спать в сенях, но это все ерунда. Я вот чего боюсь – чтобы меня не обчистили. Тут всякий народ живет: кто днем работает, кто ночью. Вообще дом большой, двухэтажный, жильцов много, народ всякий. Думаю, кое-что надо увести к маме. Вот пришла дочь Вера, совсем меня не слушается, замучалась я с ней, не знаю, что и делать. Что ни скажу сделать, кричит – не хочу. Сказала ей отнести открытку на почту, а она говори, что бросила в ящик. Я пристыдила ее за непослушание, она в плач. Сказала ей принести воду (вода близко) и помыть ноги, так она не хочет и это сделать. Последнее время замучалась с нею, начинает обманом заниматься, что-либо возьмет и не говорит, а к ней хорошо пристанешь, и тогда сознается, что брала. Получу конфеты или сахар, то, где не спрячу, найдет и поест. Спрошу: «Ты, Вера, брала?», а она ругается, плачет, говорит, что нет. Но я все-таки дознаюсь, и тогда говорит, что брала. Другой раз Борик подскажет, что брала Вера. Раз получили селедки, и я сказала: «Давайте кушать понемногу, и их хватит надолго», и спрятала. Второго мая, когда встали, я пошла за хлебом и когда принесла, то оказалось, что за это время Вера съела две селедки без хлеба, а когда Борик постращал, что скажет маме, то она ему ответила: «Ну и говори, больно я боюсь твою маму». Я тебе, Саша, не хотела писать, жалко тебя, беднягу, расстраивать, но мне сегодня так обидно стало, что она не слушается матери. Я ей принесла с завода котлетку (сама не кушала) и попросила ее сходить на почту, а она не послушалась и бросила письмо в ящик, хотя времени у нее было много. Я работаю по 12 часов, очень устаю, а она еще давай душу мотать, ни слова ей нельзя сказать. Ты напиши ей письмо, может, она тебя послушает. Не серчай, дорогой Саша, за такое письмо, в котором я описываю похождения твоей дочери. Твоя Шура».