По ту сторону моста

Долго смотрим на высокое сооружение зернотока, пытаясь сообразить, как же попасть внутрь. Никак. Да и делать там нечего.

В коровниках навозные каналы источают соответствующие ароматы. Где-то под сводами урурукают голуби. Кажется, что здесь по-прежнему всё работает. Медленно идём посреди двухрядного стойла, пиная какой-то дырявый бидон. Тревожит ощущение, что сейчас сюда заглянет бригадир и даст нам пизды за то, что мы тут шаримся. Но нет. Коров сдали на мясо, а заслуженные обладатели почётных грамот передовые доярки и зоотехники теперь никому не нужны, сидят по домам и не знают, как им жить дальше.

Выходим к большому строению – это кормовой цех. Тут всё гораздо интереснее, поскольку внутри всякое оборудование.

– «АВМ-О65Ж». Что это? – читаю я.

– Не знаю. Включай, – говорит Серёга.

Я жму на все кнопки подряд и щёлкаю тумблерами. Веселуха.

Дальше – навозохранилище. Наполненные водой вперемешку с навозом лагуны выглядят неоднозначно. Подходим к краю.

– Бассейны с говном, – говорит Серёга. – Прыгай.

– Сам прыгай.

Немного потолкавшись, слышим звук трактора и отчаянно бежим прятаться. Пригнувшись, стремительно минуем кормоцех и забегаем обратно в коровник. Глядим в мутное окошко. Во дворы въезжает К-700 с телегой.

– Это за нами… не надо было те кнопки нажимать, – говорит Серёга. – Мы что-то включили и совхоз снова заработал. Дебилы.

Трактор едет мимо. Слышим голоса мужиков. От страха быть пойманными и отпизженными, гусиным шагом движемся к выходу. Долго сидим в тамбуре, выглядывая в приоткрытые ворота. Вроде тихо. Сейчас или никогда! Выбегаем и на третьей космической скорости аки гепарды мчим прочь.

Дома матушка страшно гневается. Поняла, что я был на ферме.

– Твоя бабушка, между прочим, была передовой дояркой! – сообщает мама. – А я ей помогала и запах коровника ни с чем не спутаю! Говорила: не ходить на ферму! – (бьёт меня по жопе) – Говорила?! – (ещё точный удар по жопе) – Говорила?! – (снова удар) – Говорила?! – (попадает по ноге, ведь я изворотливый) – …а ну, не дёргайся!..

За ужином батька расспрашивает про ферму: где хранится навоз и какого качества; зачем приезжал трактор и куда ехал.

– Да я особо нигде не был… – отвечаю я, поглядывая на маму и раскладывая капусту из щей по краям тарелки. – Мимо коровника прошли,на зерноток посмотрели. Трактор увидели и убежали.

Мама не согласна и говорит:

– Нагло врёт. Всю ферму уже излазил и всё там прекрасно знает.

Я молчу. Они ещё что-то про ферму говорят, но я уже не слушаю: ухожу лепить из пластилина трактор К-700 с телегой.

С каждым новым днём заметно теплеет. Весна крепчает. Сосед дядя Миша по утрам выгоняет на прогулку скотину из пригона, который располагается как раз напротив моего окна. Каждый рассвет я теперь слышу, как он мотивирует коров и свиней быть активнее и радоваться солнцу:

– Прошмандовка ёбанная, блять! А ну, пошла! Хули встала! Тварь, сука, тупорылая! Давай, вперёд, нехуй топтаться в проходе! Быстрее, блять!

Как-то так. Мне даже иногда тоже хочется подняться рано, поскольку дядя Миша звучит крайне убедительно. Его мама, старушка Мария Наумовна, открывая ворота на дорогу, обращается к скотине гораздо нежнее:

– Чушки, чушки, чушки… бегим-бегим, не стоим, мои хорошие!..

Своего скота у нас нет, поскольку мы только осенью переехали в деревню, но меня уже не устраивает перспектива с утра пораньше ходить в пригон.

После криков петухов и дяди Миши, батька предлагает:

– Хочешь на ферму?.. – громко хлебая чай, спрашивает он.

Старик, очевидно, ещё вчера что-то задумал. Вероятнее всего, что-то такое, в чём будет задействован детский труд. Я отрицательно кручу головой. Не хочу. Хрена лысого я поднимусь с кровати.

– Ясно. Собирайся, – твёрдо сообщает отец.

Через полчаса мы уже едем. Привычно брякают борта, а грузовик местами раскачивает из стороны в сторону. Въезжаем на ферму.

– Где лежит навоз? – спрашивает батька.

– Там большие ямы, а там – кучами лежит… – указываю я.

Едем вдоль коровников, затем мимо кормоцеха. Поворачиваем налево. Проезжаем навозохранилища. Видим кучи навоза.

– Перегной! То, что надо! – восклицает отец и радостно поёт. – По улицам ходила большая крокодила… она, она зелёная была!

А я не удивлён. Нет. Почему бы с утра пораньше взрослому человеку не порадоваться кучам коровьего говна.

Половину дня отец энергично перекидывает перегной в кузов. Теперь я понимаю, куда трактор вчера приезжал – за старым навозом. Но зачем?…

Батька ходит очень довольный вокруг полного кузова.

– Превосходное качество! Влажный, рассыпчатый! – набрав в ладони перегноя, говорит он. – Завтра в город поедем! Дачникам продавать.

От мысли, что мы отправимся в Новосибирск с полным кузовом коровьего навоза, мне становится тоскливо и неуютно. Это же стрёмно! Нас, наверняка, арестуют и упекут в тюрьму. Кто это купит?!.

Но я оказываюсь неправ. Едва мы заезжаем в частный сектор Первомайского района, как нас окружают крайне подвижные бабульки. Хищно нарезая круги вокруг грузовика, они приговаривают:

– Отменный перегной! Влажный, рассыпчатый… Почём мешок?

– Нету мешков! – встав на ступеньку кабины, кричит им батька, слово Ильич с броневика. – Несите свои!

Дачники исчезают в проулках, но уже через мгновение появляются с тележками и мешками. Мы лезем в кузов. Я держу мешки, а отец насыпает. Перегной исчезает на глазах. Бойкая торговля в разгаре. Кто-то кричит:

– Беру всё, что осталось! Заезжай в тот огород! Вот деньги!

В толпе дачников завязывается яростная полемика:

– А схуяли-загуляли тебе всё коровье говно достанется!.. Каждому – максимум по три мешка!.. Всем поровну! У тебя даже грядок столько нет!..

– Ты мои грядки не считай! Бюрократию не разводи! Карманы выворачивай! Горстку перегноя из кузова ухватила! Ворьё!

– Долой кулаков с дачных участков!..

– В очередь, по старшинству! – кричит интеллигентный мужик.

– Да пошёл ты нахуй! Последним пришёл и права качает!..

И так далее. Батька решает, что безопаснее и выгоднее будет продать всё мешками. Вскоре кузов пустеет. Отец сообщает, мол, не волнуйтесь, граждане, на днях снова привезу ещё партию. Кто-то неистово желает половину кузова оптом – сует бумажку с номером телефона, несколько мелких купюр задатком и бормочет: «По-братски. Отменные говна вези. Договорились?»…

Возвращаемся домой поздно, поскольку дорога неблизкая – сто с лишним километров. Уставшие, но довольные. Кузов пустой – карманы полные.

– Надо ещё отвезти, – сообщает распаренный после бани батька. – Чудом отбились от этих дачников! Очень агрессивные личности!

Я с голодухи и усталости даже не стал кривляться, а просто схлебал щи. Из последних сил улегся на кровать. Наканецта!

– Ты же хотел больше времени проводить на ферме? Пожалуйста! – с явными нотками ехидства говорит мне мама. – Отличная навозная сделка!..

Ладно-ладно. Смейтесь! Думаете, погрузка навоза отобьёт у меня желание искать артефакты и причины гибели разумной цивилизации на совхозной ферме? Даже не надейтесь! Вы меня сюда в сельскую глухомань сами привезли жить. Тут на выбор ещё много мест, где можно поиграть: река-широка с трупом утонувшего бобра, например, или глубокий овраг, на дне которого в трясине залип автомобиль запорожец. Везде интересно. Но заброшенная совхозная ферма – самое подходящее место! Истинно говорю!

Агроном наносит ответный удар

Во время завтрака в новостях снова показали Ельцина, которого я очень ловко пародировал, чем не раз смешил родителей.

– А ну-ка, сынуля, скажи: дорогие россияне!.. – предложил отец.

– Нет, – смущённо ответил я.

Немного распогодилось. Было солнечно, но уже довольно прохладно и ветрено. Отец отправился ремонтировать крышу мастерской. А мне, как городскому мальчугану, недавно переехавшему в деревню, большую часть времени заняться было нечем. Разве что читать. В кладовке хранились пыльные связки книг, где попалась «Занимательная агрономия». Полистав книгу и вскользь прочитав кое-какие параграфы, я отправился на улицу.

Заметив меня, отец крикнул:

– Сынуля! Подай молоток.

Я взял молоток и поднявшись по лестнице, передал отцу. Сейчас батька начнёт этим молотком забивать ржавые выпрямленные гвозди, и мой словарный запас пополнится новыми яркими словами и словосочетаниями. Надо быть рядом. Кроме того, в книжке по агрономии я, как весьма смышлёный пятиклассник, прочитал много непонятного, поэтому решил кое-что уточнить:

– Пап, а что лучше, озимая или яровая картошка?

Отец напихал себе в рот гвозди, которые поочерёдно забивал.

– Фто?! – ловко придерживая гвозди то ли нижней, то ли верхней губой, произнёс он озадаченно.

– Я говорю, что лучше: озимая картошка или яровая?!

– Фто, млять?!…

Отцу хотелось сказать что-то ещё, но он не мог, потому что для произнесения некоторых слов у него слишком много гвоздей зажато губами. Если забить ещё два-три гвоздя, и можно будет сказать. Но нет, вопрос задали сейчас. Молчит. Только гвозди невнятно брякают что-то на «ять»

– Ладно, потом скажешь. А я, пойду, у меня дела, – сказал я.

Я вернулся домой и снова начал познавать азы агрономии. Ближе к обеду я отправился в летнюю кухню, стоящую отдельно от избы. Мама месила тесто, вытирая тыльной стороной ладони лоб.

– Мам, а зачем нужен серп? – спросил я.

– Чтобы урожай собирать.

– Картошку?

– Нет. Пшеницу, например, – раскатывая по столу куски теста, пояснила мать. – Сейчас серпом уже никто не пользуется. Вручную урожай не собирают. Зерноуборочные комбайны для этого есть. И вообще, что ты слоняешься из угла в угол?..

– Зерноуборочные комбайны… – важно произнёс я. – Это те, которые ржавеют на сельской свалке?

– Да.

– А кто тогда урожай собирает?

– Никто. Развалился совхоз. Нет урожая.

Мать кладёт раскатанное тесто в сковородку.

– Отца позови, скажи, что обедать будем, – говорит она.

В летней кухне жарко. Тихо говорит радио. Отец своими большими ладонями ломает лепёшку, хлебает щи.

– Пап, а если нам оставить пол огорода под пар? – деловито предлагаю я сельскохозяйственную тему для разговора, набравшись всяких терминов из книжки по занимательной агрономии.

– Пар?.. – спрашивает он озадаченно и глядит на мать.

– Ещё не надо выкапывать часть картошки и будет она весной озимая.

Родители переглянулись.

– А весной, стало быть, закопаем яровую… – завешаю я умную мысль.

На плите забурчал чайник.

– Что ты целый день всякие ерунду городишь? – говорит отец.

Я беру тёплую лепёшку, кусаю и с набитым ртом поясняю:

– Агрономию изучаю.

Через полчаса я пришёл к приятелю-однокласснику Кольке. Мы прошлись по селу и вышли к свалке сельхозтехники. Залезли в ржавеющий «Сибиряк». Наугад дёргали рычаги в кабине, пока не надоело. Когда уборка урожая завершилась, мы отправились жевать гудрон и встретили дядю Володю.

Его гусеничный трактор ДТ-75 жутко тарахтел и сотрясал землю. Дядя Володя громко поинтересовался, какого хера мы тут делаем возле свалки. Я сообщил, что водили комбайн. Дядя Володя вылез из своего гусеничного исполина и по-отечески полохматил наши мальчишеские косматые волосы:

– Я войну чуть постарше вас был, когда сел за трактор. Пойдёмте, хлеборобы, – сказал он.

Мы вернулись к «Сибиряку». Дядя Володя доходчиво объяснил, как устроен комбайн, что у него и как работает, точнее, как работало.

Затем дядя Володя укатил по делам. Колька решительно заявил, что он уже, оказывается, не просто так, а заядлый комбайнер и залез в соседний остов комбайна «Нива».

Следующий час из кабин доносились детские крики:

– Шнек на выгрузку!

– Поднять жатку!

– Бункер пуст!

Ближе к вечеру небо заволокли низкие чёрные тучи и я, совершенно вымотанный уборочной страдой, отправился домой. Присев на скрипучее прясло в конце огорода, задумался о том, что сказать маме. Говорить о том, что я проторчал весь день посреди разобранной и ржавеющей сельхозтехники решительно нельзя. Как, например, и лазить по руинам заброшенных телятников. Да где угодно на территории брошенной совхозной фермы играть категорически запрещено.

– Это, сынуля, не безопасно! – предупреждала мать. – Упадешь в навозохранилище и потонешь в коровьих говнах!

Да уж конечно! Засохло там всё давным-давно.

На ужин мама пожарила картошки. За окном постепенно смеркалось. Сентябрь выдался холодным. А дома было тепло и уютно. По телевизору шёл какой-то эстрадный концерт с артистами, про которых и так целыми днями крутили сюжеты по всем передачам.

– Ну что, юный агроном, чем сегодня занимался? – усмехнувшись, спросил отец. – Измерил огород под пар? Подготовил семена яровых? Проверил посевы озимых?

– Нет.

После ужина Я вышел на улицу и залез на крышу мастерской. С холма, где стоял дом, было прекрасно видно руины совхозной фермы, а особенно – высоченный элеватор. А уже слева – свалка сельхозтехники. За ней по краям от дороги тянулись обширные поля, заросшие всякой травой.

«И как мне стать агрономом, если уже ничего нет? Или комбайнером? Никому это не нужно. Всё растащили. Сволочи!..», – с досадой подумал я.

– Чем ты тут занят? – неожиданно спросил отец.

Я ловко спустился по лестнице.

– Что-то я уже не хочу быть агрономом, – с грустью ответил я.

– И кем же ты будешь? Космонавтом, милиционером, врачом? Все профессии нужны, все профессии важны. Помнишь?

– Да. Но, кажется, лучше быть артистом. Их постоянно по телевизору показывают. Пой себе песни и всем это нравится.

– М-да… – расстроенно вздохнул отец и бросил окурок в старое гнутое ведро. – Докатились.

Когда отец ушёл, я заметил, что ему идея про эстраду совершенно не понравилась. Я вспомнил слова дяди Володи:

«Это хорошо, ребята, что вы техникой интересуетесь, – завершив укоренный курс молодого механизатора, сказал он. – Придёт время и наши поля снова будут хлебными. Сядете вы за комбайны, новые, мощные и отправитесь на уборку урожая, бить рекорды. Кормит ведь не пашня, а нива. Будет хлеб – и всё будет. И ваши портреты, как лучших механизаторов, установят на доску почёта. А дома возьмёте в руки хлеб и будете знать, каким трудом он достаётся, пусть тяжёлым, но благородным. Истинно русским».

Вернувшись домой, я решительно заявил голосом Ельцина:

– Ладно, ваша взяла! Дорогие россияне!..

Я взял лепёшку и, обильно намазав малиновым вареньем, деловито продолжил:

– Не хотите картошку, значит, будем завтра сеять озимую морковку!

Интеллигентная завязка

«Я в телогрейке у печурки,

запив чайком печаль-тоску,

кидаю в топку по три чурки,

и жду каникул по звонку…»

– Хм… – я начал грызть колпачок ручки, размышляя над продолжением. В школе все увлекаются шансоном, а за модой надо следить. Пока что получалось не очень. Начало, как обычно, мне удалось придумать сразу, а вот дальше мысли расплывались. Здесь важно найти первую строчку следующей строфы, а там ямбы и хореи сами откинутся на вольный лист.

Итак, дальше надо что-то жалостливое про матушку…

Дверь в комнату неожиданно открылась, и зашёл батяня.

– Что делаешь? – спросил он.

– Да так… – пожал я плечами.

– Зачем новую фуфайку надел? – озадаченно нахмурился он.

– Тут холодно.

– Летняя комната для того и предназначена, чтобы в ней летом находиться, а не осенью, – пояснил батяня. – Снимай фуфайку и повесь обратно в кладовку.

– Я стих пишу про осень и свою нелёгкую судьбу шестиклассника, – заявил я. – Надо прочувствовать прохладу и свежесть осеннего очарования.

Батяня округлил глаза, которые от чего-то подозрительно засверкали.

– Вот кстати завтра и прочувствуешь всю необходимую ПРОХЛАДУ и СВЕЖЕСТЬ, – загадочно сообщил он.

Это могло означать только одно – скоро в нашей семье в очередной раз начнут использовать бесплатный каторжный детский труд одного малолетнего поэта.

– Это в смысле?.. – я закрыл тетрадь и отложил ручку.

Батяня выдержал театральную паузу, а потом торжественно и очень радостно выдал:

– Снопы будем вязать!

Я обречённо стянул ушанку с головы и сжал в ладонях.

– Какие ещё снопы?..

– Льняные, – сказал батяня. – Короче, завтра в школу не идёшь. В поле поедем работать.

В комнату зашла мама.

– Идите кушать.

– Я не хочу… – растерянно сказал я.

– Правильно! – радостно заявил батяня. – Вон дармоедов из тёпленьких мест! Кто не работает, тот не ест!

И ушёл, напевая «Нам песня и строить, и жить помогает…».

– А ты зачем новую фуфайку напялил? – тоже довольно озадаченно поинтересовалась мама.

Я же висел от батькиных новостей в мысленном вакууме, и фуфайка в этой ситуации казалась совершенно незначительной мелочью.

– Стих пишу про осень… – не думая, ответил я маме, пытаясь представить, как я, последний сельский интеллигент, поэт и художник, корячусь при вязке льняных снопов в каких-то влажных и тоскливых полях.

– Сними и повесь в кладовку, – пригрозила мама. – И бегом за стол.

Мама ушла, не напевая никакой песни.

Я зачем-то снова открыл тетрадь. Но бесполезно. В таких условиях работать было невозможно. Неясные мысли окончательно рассеялись. Меня только что впутали в сомнительное мероприятие сельскохозяйственного направления, а я не смог придумать правдоподобную отмазку. Теряю хватку.

Потупив в тетрадь несколько минут, я всё-таки начал записывать:

«От звонка до звонка…

Завтра снова в тайгу…».

Мысль остановилась. Я посмотрел в окно. Продолжение не клеилось. Я пребывал в медленно нарастающем ужасе от предстоящего завтрашнего дня.

«Звонка. Чифирка…». Хм. «Звонка. Загубили Витька…». «Уж лучше в школу, чем снопы вязать…». «Звонка. У ларька…». Хм…

– Я СКАЗАЛА БЫСТРО ЗА СТОЛ! – услышал я голос мамы.

Ранним солнечным утречком меня разбудил стук ложки о глубокую тарелку. Батька завтракал борщом, обильно заедая салом. Я поднялся с койки.

– Подъём сынуля. Впереди трудовые подвиги! Садись, ешь.

Я решительно не разделял его энтузиазма. На соседней койке сладко спала младшая сестрёнка, прижав к пухлой щеке свою куклу Лапшу. Везёт же. В школу пойдёт сегодня, в отличие от меня. Я сел за стол.

– Не хочу, – протёр я глаза, всё ещё надеясь, что мы никуда не поедем.

– Ну и зря, – хмыкнул батяня. – Погрызи хотя бы косточку.

Я скривил рожу.

– Интеллигент хренов, – хмыкнула мама. – Может тебе лобстеров подать?

– Нет, спасибо, я чайку попью.

Через полчаса, когда ещё только занималась алая заря, мы собрались и отправились на место сбора к огромному дому дяди Васи Фишерова.

У его усадьбы уже тарахтел трактор МТЗ-80 с прицепом, в котором расположились люди. Они все чему-то радовались и вели себя до противного громко и активно. Женщины в платках смеялись, мужики курили, а бригадир стоял рядом и записывал прибывших в тетрадку. Батяня зарегистрировал нас, после чего мы забрались в прицеп и заняли свои места. Когда собрался полный комплект льноводов, трактор издал рёв, и мы дружно покатили в неизвестном направлении.

Чем хуже становилась дорога, тем быстрее гнал тракторист. Прицеп лихорадочно скакал из стороны в сторону, словно нас готовили к выходу на орбиту. Женщины, дружно охали, а мужики орали:

– Коля! Не дрова везёшь!

Но дядя Коля решительно ничего не слышал, потому что врубил на полную громкость свою магнитолу:

«Как ты ворвался в мою жизнь сама не знаю,

Сама себя порой никак не понимаю.

Кружился ветром ты шальным и ненадежным,

Но разлюбить тебя теперь уж невозможно…».

Надрывались Марина Журавлёва из старых динамиков.

Чтобы не улететь на очередной ухабине в кувейт, я вцепился руками в холодные борта прицепа и крепко подогнул ноги под лавку.

Огни родного села исчезали за горизонтом.

– Куда едем-то? – спросил кто-то.

– За Смородинку!

«За Смородинку!..», – ошалел я.

Испытания выходили на совершенно новый уровень.

До деревни Смородинка пилить семь километров через лес. А ещё эта самая деревня настолько давно заброшена и в ней настолько давно никто не живёт, что даже руинов не осталось. Дремучая пустынная безлюдная глушь.

Моя тонкая поэтическая и художественная душа дрогнула. Выпучив глаза, я посмотрел на батяню и сказал:

– Я такое не переживу.

Он положил мне свою ручищу на плечо, и, крепко прижав к себе, заявил:

– Держись, сынуля! Скоро откроется второе дыхание!

– У меня или у тракториста?.. – уточнил я.

Мы завернули на лесную дорогу.

– Эх! Ты лучше посмотри, какая свежесть и прохлада вокруг! Фактура! – радостно воскликнул батяня. – Уж небо, как говорится, осенью дышало. Уж реже солнышко блистало…

Я вжал голову в плечи и зажмурился.

«Мама, мамочка, разбуди меня, пожалуйста, в школу…».

Через полкилометра я начал молиться:

«Боженька, я никаких молитвов не знаю, но, если ты меня слышишь, сделай что-нибудь…».

Когда мы прибыли в поле, стало немного светлее. Легкий иней окутал местную природу. Вот-вот должно было показаться коварное октябрьское солнце, которое светит, но совсем не греет. Но оно не показывалось. Всё заволокло туманом. Я уже достаточно околел по пути, чтобы понять очевидное – рано или поздно я окочурюсь и это лишь вопрос времени.

Бригадир размечал границы участков каждой мини-бригаде.

– Ваши вот эти, – показал о несколько валков льна. – Потом покажу следующие.

Семейный подряд начался. Закруглёнными вилами батька собирал необходимое количество льна, а я пучком этого же льна перевязывал его в охапку и ставил. Снопы медленно, но, верно, вставали за нашими спинами.

Минут через пятнадцать я уже не чувствовал от холода пальцев рук и ощущал зверский ГОЛОД. От этого у меня в голове застрял один очень простой образ – тарелка горячего ароматного борща, а рядышком нарезанное сало с прослойками мяса, россыпью тмина, чеснока… В избе топится печь, от которой по комнатам расходится тепло. Я плотно поел и лежу в новой фуфайке под одеялом. Мне тепло и комфортно. А сестрёнка собирается в поле вязать лён.

– Шевелись! – слышу я голос батьки. – Хватит сопли на кулак наматывать!

Постепенно от стресса и холода мой организм начал вырабатывать небывалое количество тепла, словно старый утюг с углями. Пальцы постепенно отогревались. Я вошёл во вкус. Но ресурсов моей тощей поэтической натуры «кожа да кости» надолго бы не хватило. Голод усиливался до нестерпимой боли в животе.

– Перерыв на обед! – послышалось через пару часов.

Приехала полевая кухня. Я настолько сильно хотел жрать, что немедленно телепортировался к источнику пищи. Растолкав всё ещё весёлых женщин в платках и хмурых мужиков с примами, я бросился к раздаче, как на амбразуру. Сожрав две порции ненавистной гречки с ещё более ненавидимой тушёнкой, я уселся на колесо полевой кухни и достал из левого кармана конфету «Барбарис», которую утром незаконно стащил из серванта. Конфетуля была так прекрасна, что я не мог сдержать улыбки счастья.

– …лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился… – слышу я голос бригадира.

– Ну что, как самочувствие? – вдруг откуда не возьмись, появился батяня.

Я достал из кармана карамельную конфету «Рачки», вручил ему и сказал:

– Не дождётесь!

Он закурил.

– Надо работать поживее, а то ничего не заработаем.

Я незаметно развернул в левом кармане следующую конфету «Грильяж» и быстро запихал в рот.

– Холосо, я постараюшь. Будешь ещё конфету?

– Давай.

Я снова вручил ему «Рачки».

Мы ещё немого посидели, а потом нам определили следующие валки для вязки снопов. Мне даже начало нравится.

Обратную дорогу дядя Коля уже так не гнал. За день он изрядно набрался впечатлений, поэтому ехал аккуратно. Кассету Марины Журавлёвой зажевало, поэтому он грустил. Женщины всё также чему-то радовались, мужики продолжали непрерывно курить, а бригадир хмуро считал валки у каждой пары работников, чтобы по приезду сразу же рассчитать.

Я всю дорогу глядел на извилистую дорогу, которая оставалась позади.

Заработали мы немного. Батька расстроился. Я тоже. Платили очень мало. Тут, как говорится, зарплата маленькая, зато работа тяжёлая и сложная, поэтому непременно соглашайтесь. Но по-другому денег не заработать.

Пришли домой. Топилась печь и тепло расходилось по комнатам.

– Ну, что, интеллигенция хренова, – усмехнувшись, обратилась ко мне мама, запуская поварёшку в кастрюлю. – Как прошёл день?

– Нормально, – пожал я плечами, глядя на то, как она наливает мне в такую же, как у батьки, глубокую тарелку ароматного борща и с умным видом бывалого агронома заявил: – Лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился…