По ту сторону моста

Агроном наносит ответный удар

Во время завтрака в новостях снова показали Ельцина, которого я очень ловко пародировал, чем не раз смешил родителей.

– А ну-ка, сынуля, скажи: дорогие россияне!.. – предложил отец.

– Нет, – смущённо ответил я.

Немного распогодилось. Было солнечно, но уже довольно прохладно и ветрено. Отец отправился ремонтировать крышу мастерской. А мне, как городскому мальчугану, недавно переехавшему в деревню, большую часть времени заняться было нечем. Разве что читать. В кладовке хранились пыльные связки книг, где попалась «Занимательная агрономия». Полистав книгу и вскользь прочитав кое-какие параграфы, я отправился на улицу.

Заметив меня, отец крикнул:

– Сынуля! Подай молоток.

Я взял молоток и поднявшись по лестнице, передал отцу. Сейчас батька начнёт этим молотком забивать ржавые выпрямленные гвозди, и мой словарный запас пополнится новыми яркими словами и словосочетаниями. Надо быть рядом. Кроме того, в книжке по агрономии я, как весьма смышлёный пятиклассник, прочитал много непонятного, поэтому решил кое-что уточнить:

– Пап, а что лучше, озимая или яровая картошка?

Отец напихал себе в рот гвозди, которые поочерёдно забивал.

– Фто?! – ловко придерживая гвозди то ли нижней, то ли верхней губой, произнёс он озадаченно.

– Я говорю, что лучше: озимая картошка или яровая?!

– Фто, млять?!…

Отцу хотелось сказать что-то ещё, но он не мог, потому что для произнесения некоторых слов у него слишком много гвоздей зажато губами. Если забить ещё два-три гвоздя, и можно будет сказать. Но нет, вопрос задали сейчас. Молчит. Только гвозди невнятно брякают что-то на «ять»

– Ладно, потом скажешь. А я, пойду, у меня дела, – сказал я.

Я вернулся домой и снова начал познавать азы агрономии. Ближе к обеду я отправился в летнюю кухню, стоящую отдельно от избы. Мама месила тесто, вытирая тыльной стороной ладони лоб.

– Мам, а зачем нужен серп? – спросил я.

– Чтобы урожай собирать.

– Картошку?

– Нет. Пшеницу, например, – раскатывая по столу куски теста, пояснила мать. – Сейчас серпом уже никто не пользуется. Вручную урожай не собирают. Зерноуборочные комбайны для этого есть. И вообще, что ты слоняешься из угла в угол?..

– Зерноуборочные комбайны… – важно произнёс я. – Это те, которые ржавеют на сельской свалке?

– Да.

– А кто тогда урожай собирает?

– Никто. Развалился совхоз. Нет урожая.

Мать кладёт раскатанное тесто в сковородку.

– Отца позови, скажи, что обедать будем, – говорит она.

В летней кухне жарко. Тихо говорит радио. Отец своими большими ладонями ломает лепёшку, хлебает щи.

– Пап, а если нам оставить пол огорода под пар? – деловито предлагаю я сельскохозяйственную тему для разговора, набравшись всяких терминов из книжки по занимательной агрономии.

– Пар?.. – спрашивает он озадаченно и глядит на мать.

– Ещё не надо выкапывать часть картошки и будет она весной озимая.

Родители переглянулись.

– А весной, стало быть, закопаем яровую… – завешаю я умную мысль.

На плите забурчал чайник.

– Что ты целый день всякие ерунду городишь? – говорит отец.

Я беру тёплую лепёшку, кусаю и с набитым ртом поясняю:

– Агрономию изучаю.

Через полчаса я пришёл к приятелю-однокласснику Кольке. Мы прошлись по селу и вышли к свалке сельхозтехники. Залезли в ржавеющий «Сибиряк». Наугад дёргали рычаги в кабине, пока не надоело. Когда уборка урожая завершилась, мы отправились жевать гудрон и встретили дядю Володю.

Его гусеничный трактор ДТ-75 жутко тарахтел и сотрясал землю. Дядя Володя громко поинтересовался, какого хера мы тут делаем возле свалки. Я сообщил, что водили комбайн. Дядя Володя вылез из своего гусеничного исполина и по-отечески полохматил наши мальчишеские косматые волосы:

– Я войну чуть постарше вас был, когда сел за трактор. Пойдёмте, хлеборобы, – сказал он.

Мы вернулись к «Сибиряку». Дядя Володя доходчиво объяснил, как устроен комбайн, что у него и как работает, точнее, как работало.

Затем дядя Володя укатил по делам. Колька решительно заявил, что он уже, оказывается, не просто так, а заядлый комбайнер и залез в соседний остов комбайна «Нива».

Следующий час из кабин доносились детские крики:

– Шнек на выгрузку!

– Поднять жатку!

– Бункер пуст!

Ближе к вечеру небо заволокли низкие чёрные тучи и я, совершенно вымотанный уборочной страдой, отправился домой. Присев на скрипучее прясло в конце огорода, задумался о том, что сказать маме. Говорить о том, что я проторчал весь день посреди разобранной и ржавеющей сельхозтехники решительно нельзя. Как, например, и лазить по руинам заброшенных телятников. Да где угодно на территории брошенной совхозной фермы играть категорически запрещено.

– Это, сынуля, не безопасно! – предупреждала мать. – Упадешь в навозохранилище и потонешь в коровьих говнах!

На ужин мама пожарила картошки. За окном постепенно смеркалось. Сентябрь выдался холодным. А дома было тепло и уютно. По телевизору шёл какой-то эстрадный концерт с артистами, про которых и так целыми днями крутили сюжеты по всем передачам.

– Ну что, юный агроном, чем сегодня занимался? – усмехнувшись, спросил отец. – Измерил огород под пар? Подготовил семена яровых? Проверил посевы озимых?..

После ужина Я вышел на улицу и залез на крышу мастерской. С холма, где стоял дом, было прекрасно видно руины совхозной фермы, а особенно – высоченный элеватор. А уже слева – свалка сельхозтехники. За ней по краям от дороги тянулись обширные поля, заросшие всякой травой.

«И как мне стать агрономом, если уже ничего нет? Или комбайнером? Никому это не нужно. Всё растащили. Сволочи!..», – с досадой подумал я.

– Чем ты тут занят? – неожиданно спросил отец.

Я ловко спустился по лестнице.

– Что-то я уже не хочу быть агрономом, – с грустью ответил я.

– И кем же ты будешь? Космонавтом, милиционером, врачом? Все профессии нужны, все профессии важны. Помнишь?

– Да. Но, кажется, лучше быть артистом. Их постоянно по телевизору показывают. Пой себе песни и всем это нравится.

– М-да… – отец бросил окурок в старое гнутое ведро. – Докатились.

Когда отец ушёл, я заметил, что ему идея про эстраду совершенно не понравилась. Я вспомнил слова дяди Володи:

«Это хорошо, ребята, что вы техникой интересуетесь, – завершив укоренный курс молодого механизатора, сказал он. – Придёт время и наши поля снова будут хлебными. Сядете вы за комбайны, новые, мощные и отправитесь на уборку урожая, бить рекорды. Кормит ведь не пашня, а нива. Будет хлеб – и всё будет. И ваши портреты, как лучших механизаторов, установят на доску почёта. А дома возьмёте в руки хлеб и будете знать, каким трудом он достаётся, пусть тяжёлым, но благородным. Истинно русским».

Вернувшись домой, я решительно заявил голосом Ельцина:

– Ладно, ваша взяла! Дорогие россияне!..

Взял лепёшку и, намазав малиновым вареньем, деловито продолжил:

– Не хотите картошку, значит, будем завтра сеять озимую морковку!

Интеллигентная завязка

«Я в телогрейке у печурки,

запив чайком печаль-тоску,

кидаю в топку по три чурки,

и жду каникул по звонку…»

– Хм… – я начал грызть колпачок ручки, размышляя над продолжением. В школе все увлекаются шансоном, а за модой надо следить. Пока что получалось не очень. Начало, как обычно, мне удалось придумать сразу, а вот дальше мысли расплывались. Здесь важно найти первую строчку следующей строфы, а там ямбы и хореи сами откинутся на вольный лист.

Итак, дальше надо что-то жалостливое про матушку…

Дверь в комнату неожиданно открылась, и зашёл батяня.

– Что делаешь? – спросил он.

– Да так… – пожал я плечами.

– Зачем новую фуфайку надел? – озадаченно нахмурился он.

– Тут холодно.

– Летняя комната для того и предназначена, чтобы в ней летом находиться, а не осенью, – пояснил батяня. – Снимай фуфайку и повесь обратно в кладовку.

– Я стих пишу про осень и свою нелёгкую судьбу шестиклассника, – заявил я. – Надо прочувствовать прохладу и свежесть осеннего очарования.

Батяня округлил глаза, которые от чего-то подозрительно засверкали.

– Вот кстати завтра и прочувствуешь всю необходимую ПРОХЛАДУ и СВЕЖЕСТЬ, – загадочно сообщил он.

Это могло означать только одно – скоро в нашей семье в очередной раз начнут использовать бесплатный каторжный детский труд одного малолетнего поэта.

– Это в смысле?.. – я закрыл тетрадь и отложил ручку.

Батяня выдержал театральную паузу, а потом торжественно и очень радостно выдал:

– Снопы будем вязать!

Я обречённо стянул ушанку с головы и сжал в ладонях.

– Какие ещё снопы?..

– Льняные, – сказал батяня. – Короче, завтра в школу не идёшь. В поле поедем работать.

В комнату зашла мама.

– Идите кушать.

– Я не хочу… – растерянно сказал я.

– Правильно! – радостно заявил батяня. – Вон дармоедов из тёпленьких мест! Кто не работает, тот не ест!

И ушёл, напевая «Нам песня и строить, и жить помогает…».

– А ты зачем новую фуфайку напялил? – тоже довольно озадаченно поинтересовалась мама.

Я же висел от батькиных новостей в мысленном вакууме, и фуфайка в этой ситуации казалась совершенно незначительной мелочью.

– Стих пишу про осень… – не думая, ответил я маме, пытаясь представить, как я, последний сельский интеллигент, поэт и художник, корячусь при вязке льняных снопов в каких-то влажных и тоскливых полях.

– Сними и повесь в кладовку, – пригрозила мама. – И бегом за стол.

Мама ушла, не напевая никакой песни.

Я зачем-то снова открыл тетрадь. Но бесполезно. В таких условиях работать было невозможно. Неясные мысли окончательно рассеялись. Меня только что впутали в сомнительное мероприятие сельскохозяйственного направления, а я не смог придумать правдоподобную отмазку. Теряю хватку.

Потупив в тетрадь несколько минут, я всё-таки начал записывать:

«От звонка до звонка…

Завтра снова в тайгу…».

Мысль остановилась. Я посмотрел в окно. Продолжение не клеилось. Я пребывал в медленно нарастающем ужасе от предстоящего завтрашнего дня.

«Звонка. Чифирка…». Хм. «Звонка. Загубили Витька…». «Уж лучше в школу, чем снопы вязать…». «Звонка. У ларька…». Хм…

– Я СКАЗАЛА БЫСТРО ЗА СТОЛ! – услышал я голос мамы.

Ранним солнечным утречком меня разбудил стук ложки о глубокую тарелку. Батька завтракал борщом, обильно заедая салом. Я поднялся с койки.

– Подъём сынуля. Впереди трудовые подвиги! Садись, ешь.

Я решительно не разделял его энтузиазма. На соседней койке сладко спала младшая сестрёнка, прижав к пухлой щеке свою куклу Лапшу. Везёт же. В школу пойдёт сегодня, в отличие от меня. Я сел за стол.

– Не хочу, – протёр я глаза, всё ещё надеясь, что мы никуда не поедем.

– Ну и зря, – хмыкнул батяня. – Погрызи хотя бы косточку.

Я скривил рожу.

– Интеллигент хренов, – хмыкнула мама. – Может тебе лобстеров подать?

– Нет, спасибо, я чайку попью.

Через полчаса, когда ещё только занималась алая заря, мы собрались и отправились на место сбора к огромному дому дяди Васи Фишерова.

У его усадьбы уже тарахтел трактор МТЗ-80 с прицепом, в котором расположились люди. Они все чему-то радовались и вели себя до противного громко и активно. Женщины в платках смеялись, мужики курили, а бригадир стоял рядом и записывал прибывших в тетрадку. Батяня зарегистрировал нас, после чего мы забрались в прицеп и заняли свои места. Когда собрался полный комплект льноводов, трактор издал рёв, и мы дружно покатили в неизвестном направлении.

Чем хуже становилась дорога, тем быстрее гнал тракторист. Прицеп лихорадочно скакал из стороны в сторону, словно нас готовили к выходу на орбиту. Женщины, дружно охали, а мужики орали:

– Коля! Не дрова везёшь!

Но дядя Коля решительно ничего не слышал, потому что врубил на полную громкость свою магнитолу:

«Как ты ворвался в мою жизнь сама не знаю,

Сама себя порой никак не понимаю.

Кружился ветром ты шальным и ненадежным,

Но разлюбить тебя теперь уж невозможно…».

Надрывались Марина Журавлёва из старых динамиков.

Чтобы не улететь на очередной ухабине в кувейт, я вцепился руками в холодные борта прицепа и крепко подогнул ноги под лавку.

Огни родного села исчезали за горизонтом.

– Куда едем-то? – спросил кто-то.

– За Смородинку!

«За Смородинку!..», – ошалел я.

Испытания выходили на совершенно новый уровень.

До деревни Смородинка пилить семь километров через лес. А ещё эта самая деревня настолько давно заброшена и в ней настолько давно никто не живёт, что даже руинов не осталось. Дремучая пустынная безлюдная глушь.

Моя тонкая поэтическая и художественная душа дрогнула. Выпучив глаза, я посмотрел на батяню и сказал:

– Я такое не переживу.

Он положил мне свою ручищу на плечо, и, крепко прижав к себе, заявил:

– Держись, сынуля! Скоро откроется второе дыхание!

– У меня или у тракториста?.. – уточнил я.

Мы завернули на лесную дорогу.

– Эх! Ты лучше посмотри, какая свежесть и прохлада вокруг! Фактура! – радостно воскликнул батяня. – Уж небо, как говорится, осенью дышало. Уж реже солнышко блистало…

Я вжал голову в плечи и зажмурился.

«Мама, мамочка, разбуди меня, пожалуйста, в школу…».

Через полкилометра я начал молиться:

«Боженька, я никаких молитвов не знаю, но, если ты меня слышишь, сделай что-нибудь…».

Когда мы прибыли в поле, стало немного светлее. Легкий иней окутал местную природу. Вот-вот должно было показаться коварное октябрьское солнце, которое светит, но совсем не греет. Но оно не показывалось. Всё заволокло туманом. Я уже достаточно околел по пути, чтобы понять очевидное – рано или поздно я окочурюсь и это лишь вопрос времени.

Бригадир размечал границы участков каждой мини-бригаде.

– Ваши вот эти, – показал о несколько валков льна. – Потом покажу следующие.

Семейный подряд начался. Закруглёнными вилами батька собирал необходимое количество льна, а я пучком этого же льна перевязывал его в охапку и ставил. Снопы медленно, но, верно, вставали за нашими спинами.

Минут через пятнадцать я уже не чувствовал от холода пальцев рук и ощущал зверский ГОЛОД. От этого у меня в голове застрял один очень простой образ – тарелка горячего ароматного борща, а рядышком нарезанное сало с прослойками мяса, россыпью тмина, чеснока… В избе топится печь, от которой по комнатам расходится тепло. Я плотно поел и лежу в новой фуфайке под одеялом. Мне тепло и комфортно. А сестрёнка собирается в поле вязать лён.

– Шевелись! – слышу я голос батьки. – Хватит сопли на кулак наматывать!

Постепенно от стресса и холода мой организм начал вырабатывать небывалое количество тепла, словно старый утюг с углями. Пальцы постепенно отогревались. Я вошёл во вкус. Но ресурсов моей тощей поэтической натуры «кожа да кости» надолго бы не хватило. Голод усиливался до нестерпимой боли в животе.

– Перерыв на обед! – послышалось через пару часов.

Приехала полевая кухня. Я настолько сильно хотел жрать, что немедленно телепортировался к источнику пищи. Растолкав всё ещё весёлых женщин в платках и хмурых мужиков с примами, я бросился к раздаче, как на амбразуру. Сожрав две порции ненавистной гречки с ещё более ненавидимой тушёнкой, я уселся на колесо полевой кухни и достал из левого кармана конфету «Барбарис», которую утром незаконно стащил из серванта. Конфетуля была так прекрасна, что я не мог сдержать улыбки счастья.

– …лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился… – слышу я голос бригадира.

– Ну что, как самочувствие? – вдруг откуда не возьмись, появился батяня.

Я достал из кармана карамельную конфету «Рачки», вручил ему и сказал:

– Не дождётесь!

Он закурил.

– Надо работать поживее, а то ничего не заработаем.

Я незаметно развернул в левом кармане следующую конфету «Грильяж» и быстро запихал в рот.

– Холосо, я постараюшь. Будешь ещё конфету?

– Давай.

Я снова вручил ему «Рачки».

Мы ещё немого посидели, а потом нам определили следующие валки для вязки снопов. Мне даже начало нравится.

Обратную дорогу дядя Коля уже так не гнал. За день он изрядно набрался впечатлений, поэтому ехал аккуратно. Кассету Марины Журавлёвой зажевало, поэтому он грустил. Женщины всё также чему-то радовались, мужики продолжали непрерывно курить, а бригадир хмуро считал валки у каждой пары работников, чтобы по приезду сразу же рассчитать.

Я всю дорогу глядел на извилистую дорогу, которая оставалась позади.

Заработали мы немного. Батька расстроился. Я тоже. Платили очень мало. Тут, как говорится, зарплата маленькая, зато работа тяжёлая и сложная, поэтому непременно соглашайтесь. Но по-другому денег не заработать.

Пришли домой. Топилась печь и тепло расходилось по комнатам.

– Ну, что, интеллигенция хренова, – усмехнувшись, обратилась ко мне мама, запуская поварёшку в кастрюлю. – Как прошёл день?

– Нормально, – пожал я плечами, глядя на то, как она наливает мне в такую же, как у батьки, глубокую тарелку ароматного борща и с умным видом бывалого агронома заявил: – Лето было холодное, долгунец не успел созреть. Пока скосили, пока просушился…

Поели. Батька ушёл курить в сени, мама начала мыть посуду, а сестрёнка сидела перед телевизором. Я незаметно достал из кармана куртки фантики из-под съеденных в поле конфет и бросил сестре под кровать. Как ни в чём не бывало сел за стол, открыл тетрадь и начал записывать:

«Уходит вдаль дорога через чащу,

А я прицепе, самокрутку заверну…».

Недостающее ведро

На скамейке у нашей калитки собрались абсолютно все соседи. То есть две бабушки-старушки – Мария и Евдокия. Наши три усадьбы скучковались за рекой на холме у огромной ели. Чуть в стороне от села. Остальные ближайшие наши соседи проживали в полукилометре вниз по дороге и поэтому не считались для сходки.

На повестке дня было решение крайне важного вопроса именно для нашего заречного автономного микрорайона.

Шахта колодца, уходящая вглубь веков, сложенная из сруба, предательски завалилась этим самым срубом, основательно закупорив источник чистейшей колодезной водички. Пить и щи варить, стало быть, получилось не из чего.

– Сгнил, видать, сруб-то, – предположила тетя Маша.

– Ага, хай ему сто чертей! Копать надо, – предложила тетя Дуня.

Бабушки вопросительно посмотрели на моего батяню. Тот, распахнув телогрейку, опёрся локтем на штакетник, потому что на скамейке местов больше не было и отрешённо вглядывался вдаль, покуривая.

– Давно хотел спросить, – сказал он. – Что это за роща вон там, неподалёку, перед лесом.

От нашей калитки до этой берёзовой рощи было метров восемьдесят.

– Деревья как-то странно растут и насыпь вроде какая-то по периметру… – задумчиво продолжал батяня.

Все посмотрели на загадочную берёзовую рощу напротив наших усадеб и немного помолчали, созерцая тусклые краски поздней осени.

– Кладбище там, чалдонское… – внезапно пояснила тётя Дуня и тут же спросила: – Раскопки, спрашиваем, когда начнутся? Батяня вздрогнул.

– Какие раскопки? – напрягся он. – …чалдонов?

Тетя Дуня накинула с плеч на голову узорчатый платок, туго подвязала у подбородка и невозмутимо заметила:

– Колодца. Скоро зима, а воды нет. Копать надо, колодец-то.

– Оно и верно. Скоро мухи белые прилетят, – поддержала тётя Маша.

– Ах, да, колодец… – снова задумчиво проговорил батяня и выбросил окурок. – Кто бы мог подумать: кладбище… Мы тут уже год живём и не знаем.

За прошедший год после переезда из городской благоустроенной квартиры лично я смирился с нелёгкой крестьянской долей и отсутствием всяких удобств. Водопровод? Размечтался.

Питьевая вода добывалась из колодца, для чего требовалось определённое мастерство ниндзя-коромысло.

Вооружаешься коромыслом, ведрами и вперёд, по тропинке. Отодвигаешь дощатую крышку шахты, крутишь ворот барабана от себя, чтобы трос натянулся, аккуратно отпускаешь черпающее ведро над бездной шахты и затем откручивая ворот, опускаешь ведро.

Дубовый сруб, который, наверное, смастерили ещё во время туристических поездок Ермака, уходил вниз на тринадцать метров.

Набрал воды. Поднял. Вылил. Шахту закрыл. Ведро-черпак повесил. Цепляешь коромыслом домашние вёдра и шагаешь обратно, не выплёскивая.

И вот теперь таскать, стало быть, стало нечего. Воды там внизу – нет и задача номер один – вернуть её населению.

Для проведения трудоёмких земляных работ батяня выписал из райцентра своего приятеля – дядю Витю Лаптева, знатного плотника и давнего кореша, знакомого ещё с тех времён, когда Гагарин в Новосибирск прилетал за сибирскими пельменями. Они глядят на колодец. Батяня угощает напарника папироской и говорит, глядя в шахту:

– Глубина примерно два жирафа, если один другому на плечи встанет.

– Хм… – деловито замечает дядя Витя и отодвинув дощатую крышку, смотрит на дно колодца. – И попугай, – добавляет он.

На следующий день начались раскопки. С каждым новым часом по периметру колодца стремительно росли кучи земли и конструировались строительные леса. Я бегал вокруг и орал:

– Нашли?! Динозавров нашли?

– Нет, – смеялись они. – Глубина небольшая.

– Ищите! – подбадривал их я и скакал по насыпи. – Давайте, поживее, что ли! Эх! Мне в школу надо… Вот бы попалась башка тираннозавра…

Выкопав большой квадрат, они начали рыть периметр меньшего квадрата, а землю складировать в первый, большой. И так далее. Старый предательский сруб был изъят из шахты и на дне нарисовалась водичка.

Привезли берёзовое долготьё. Батяня распустил бензопилой стволы и напилил нужные отрезки. Смастерили новый сруб до половины шахты. Ниже всё держалось. Опустили и закопали.

Все страшно обрадовались и забегали с коромыслами, весело позвякивая вёдрами. Бабушки-старушки сильно довольные, заявили:

– С вас колодец, с нас могарыч!

Дядя Витя уехал обратно в райцентр довольный, сытый и выпивший.

Не прошло и года, как завалилась нижняя часть сруба шахты, ещё более основательно закупорив источник колодезной водички. Тут уже безо всякой сходки стало очевидно – пришло время уже традиционных осенних раскопок.

Но только копать батяня не стал, а спустился вниз поглядеть с фонариком. Там внизу, примерно под нижними слоями палеозоя, он долго ворчал и матерился. Видимо, на ожившие окаменелости, которые попросили закурить, поскольку из шахты шёл довольно густой дым как минимум от трёх папирос.

Затем дым рассеялся и батяня показался на поверхности.

– Плывун уплыл, всё выдавил и завалил, – хмуро ответил он.

Уже через час я крутил ворот барабана, поднимая тросом на поверхность фрагменты развалившего сруба. Выпучив глаза, я пыхтел от натуги.

Когда батяня спускался в шахту, чтобы разбирать завал, он включил налобный фонарик и сказал мне совершенно серьёзно, взяв за плечи:

– Сын. Если всё обвалится – можете просто на месте колодца крест воткнуть и написать: здесь лежит Игорь Александрович, который не соблюдал технику безопасности.

Такой расклад мне совершенно не понравился.

– Я буду цеплять куски сруба, а ты – вытягивать на поверхность, – продолжил он. – Не смей отпускать! Иначе меня там зашибёт раньше, чем завалит. Понял? Опасно, но других вариантов нету. Поехали.

Он исчез в глубине.

– Вира! – орал он снизу и дёргал за трос.

Я поднимал. И, судя по весу, бульдозер.

Холодный ветер с дождём усиливался стократно. С каждым осенним днём приближалась стужа. Не сказать, чтобы я был мерзляк, но руки мои коченели от пронизывающего холода. Верхонки постоянно намокали от влажного сруба, который я, как только вытащу, кантовал в сторону. Жрать хотелось неимоверно и постоянно. Я с удивлением подмечал, что хочу горячих щей, которых ещё вчера терпеть не мог. Из шахты периодически шёл папиросный дым. Батяня иногда кричал:

– Перекур!

Я слышал, как он поднимается по лестнице. Высовывал голову на поверхность, абсолютно весь измазанный в какой-то жиже.

На улице уже смеркалось, а сильный ветер с мокрым снегом игриво трепал торчащие арматуры на опорах электросетей. Батяня говорил:

– Как же тут светло и свежо!

Затем они снова исчезал в глубине.

– Вира!

Я крутил ворот.

Так продолжалось пару дней. Мне даже в школу ходить было некогда. В особо тяжёлые моменты мне помогала младшая сеструха. После работы – матушка. Я так сильно уставал, что не было сил даже ужинать. Я мечтал, чтобы это всё скорее закончилось, и я пошёл в школу. Каждый день топилась баня, где я сидел и смотрел в одну точку, в надежде согреться.