По ту сторону моста

– Хм, – я загордился собой и немедленно спросил: – А ты мне купишь мотоцикл, как у деда? Я тоже однажды маму к родственникам свожу!

– Может быть, – ответил батяня. – Может быть…

«Трансформеров» и «Вольтрона» в дремучем селе, оказывается, не показывали. Ещё вместо пенной ванны с уточками тут была БАНЯ с тазиками, а заместо блестящего унитаза уличный СОРТИР.

Я был несказанно расстроен от таких фокусов с жилплощадью. Уже совсем скоро запросился обратно и наматывая сопли на кулак, ревел:

– Мы жили… жили на проспекте… на целом ПРОСПЕКТЕ! имени Дзержинского… железного Феликса… мне револьвер системы Наган обещали… а тут… тут даже улицы НИКАК не называются! ХОЧУ ОБРАТНО!

– А ну-ка прекращай нытьё! – строго говорила мама. – Не поедем мы обратно. Теперь это – наш дом…

– Обратно хочу!!! Обратно! А-а-а-а!

– Сейчас по жопе получишь!

– А бейте! Бейте! Лучше умереть, чем жить в этой глуши!

– Ох, сейчас ты получишь по первое число! Щас я тебе дам! – страшно гневалась она и пыталась поймать меня за воротник.

Ладонь у мамы крепкая, а жопа моя нежная при нежная. Лучше не попадаться. Не на шутку испуганный, я бегал от неё кругами и, умоляя, очень убедительно визжал, как поросёнок:

– Мама, мамочка, не надо! Я передумал, мне тут ОЧЕНЬ нравится!..

Она не поверила. Отхватив скакалкой по нежной жопе свистящих аргументов и фактов, я несколько дней хмуро слонялся по окрестностям, упорно размышляя над тем, чем же заняться в глуши девятилетнему чекисту.

Атрибуты весны

С самого раннего возраста я много слышал о том, какая весна, оказывается, прекрасная. Все говорили, что весна – это когда природа расцветает, жаворонки поют, и лес в каждой ветке проснулся. Что это свежесть и прохлада ласкового утра, а глаз радуется расцветающим краскам оттепели и хочется делать что-то доброе. Красота, в общем, неописуемая.

Но до десяти лет я был убеждён, что весна в таком «фантастическом» виде просто не существует. Было очевидно, что все эти описания – просто мечтательные выдумки Афанасия Фета или Фёдора Тютчева, чтобы стихи ловко сочинять. Никаких улик в подтверждение «прекрасной весны» вокруг не было, только сомнительные заявления про жаворонков и липовый мёд, которые звучали весьма оригинально, хотя и чертовски складно.

Но глаз не обмануть. Придомовые территории между проспектом Дзержинского и улицей Промышленной, где я жил, весною выглядели так, словно сюда ёбнулся огромный астероид, состоящий из грязи, бутылок, окурков и целлофановых пакетов. Весь этот срач удивительным образом распределился равномерным слоем по абсолютно каждой поверхности спального квартала, создавая широчайшую палитру красок от тёмно-серого до светло-чёрного цветов уныния.

Ох уж эти краски весны! Оглянись вокруг!

Грязь, словно радиация, всепроникающая и тотальная. Из разноцветных куч мусора торчат голые кусты и прутья арматуры. Под толстым слоем всего этого пиздеца местами всё ещё лежит лёд, который, кажется, не растает теперь никогда. А вокруг, вместо жаворонков, шатаются обдолбанные любители нюхать клей «Момент». Так и живём. Радуемся жизни среди прекрасных атрибутов весны. Здорово и вечно.

Именно в такой мир я выхожу из дома каждый день в школу. Заковыристыми путями шагаю среди стройных рядов «хрущёвок». Маневрирую. Обхожу густо намешанную грязь, чтобы ступить на участок рыхлой грязи. Отсюда вскакиваю на влажный бордюр, а с него, аки лев, отчаянно прыгаю через мутную жижу. Так я оказываюсь на островке умеренно грязной грязи. Но это западня, практически ловушка. Дальше пути нет – вокруг разлилась лужа неизведанной глубины. Тут если только вплавь на плоту из говна и палок. Но отчаиваться рано – в рюкзаке сменка, а у входа в школу корыто с водой и тряпкой на деревяшке – отмоюсь от любой грязи.

Самое время оглянуться в поисках весны Афанасия Фета. Щурясь сканирую местность. Здесь такой точно нет.

Впрочем, весна кардинально изменилась после того, как мы переехали из большого города в сельскую глухомань. Как оказалось, талантливые поэты довольно точно и правдоподобно описывали весну, которая именно за городом представала во всей красе и многообразии. Стало очевидно, что весна – это в основном про окружающий мир за пределами города.

Теперь я сельский паренёк и по-прежнему каждое утро хожу в школу. Но здесь в глухомани уже довольно извилистым путём: спускаюсь с высокого холма, перехожу через реку и, поднявшись на холм с другой стороны, шагаю по длинной улице мимо избушек в кирпичную цитадель знаний. В целом довольно увлекательно. Азимут-хуязимут, два локтя по карте и я на краю глобуса изучаю арифметику. И никакой тебе на пути грязевой жижи, целлофановых пакетов и обдолбанных наркоманов. Только матушка-природа. Хорошо, свежо и не везде сильно грязно.

В один прекрасный во всех отношениях день я спускаюсь к реке и наблюдаю ещё один ошеломительный атрибут весны – ПАВОДОК. Это очень коварный атрибут, стихийный и не предсказуемый, как оказалось.

Стоя я на берегу и наблюдаю следующую картину – понтонный мост с берегов по-прежнему скован льдом и находится подо льдом, а посреди реки растаял и находится под водой. Воды, в общем-то, немного, даже доски видно. Но ходить по такому мосту второкласснику не рекомендуется, поскольку резиновые сапоги могут быть сколько угодно бесконечно высокими, но только толку от них мало, если ноги у второклассника не особенно длинные. Тем более, есть великолепный шанс ненароком поскользнуться и пиздануться прямо в ледяную реку, чтобы незатейливо потонуть. Кричать бесполезно, потому что никто не услышит, тут кроме меня, реки, снега и горящих торфяников никого нет.

Я возвращаюсь домой и сообщаю:

– Отец, там неистовствует паводок и по мосту пройти нельзя. Што делать и как же так.

Батька неохотно поднимается с дивана, поправляет труханы и ворчит:

– Тебе лишь бы в школу не ходить.

Наливает крепкий чай, громко пьёт, одевается, берёт из сарая самое совершенное инженерное решение в мире по долбёжке замерзшей воды – ледоруб-топор. Мы спускаемся к реке. Отец принимается яростно хуячить лёд по краям вмерзших секций понтонного моста, чтобы те освободились от зимних оков и ловко всплыли. У центра моста дело ладится, а вот ближе к берегам лёд по-прежнему крепкий и толстый. Не поддаётся. Бесполезно.

– Да и хуй с ним, – говорит отец. – Само через три дня растает.

Я прохожу по всплывшим секциям моста на противоположную сторону. Разворачиваюсь и машу батяне рукой, мол, отличная работа, старик! Тот одобрительно кивает и, утопая в папиросном дыму, отправляется домой.

Став сельским жителем я с каждым новым днём узнавал о весне много нового и неожиданного. Порою открывались весьма забористые факты. Сидим мы, значит, утром на завалинке: я – после школы, дядя Миша после пьянки и дядя Коля после тюрьмы. Они пьют брагу, а я так, погулять вышел и присел уши погреть.

– Весна – самое подходящее время для того, чтобы выходить из тюрьмы! Я тебе говорю! – сообщает мне дядя Коля по прозвищу «Слепой» и хитро подмигивает мутным глазом.

Жуть. Я молчу.

– А ведь именно в тюрьме я ослеп! Понял! – добавляет он.

Ну, охуеть, теперь, дядя Коля. Очень информативно. А как же ты сюда незрячий с другого конца улицы дошкандыбал? Наощупь с помощью феноменальной памяти или палки-топталки фотографической?..

– А ты в каком классе? – спрашивает он, продолжая допрос.

– Во втором! – деловито отвечаю я.

– Ещё семь лет и амнистия! – восклицает дядя Коля.

– А что такое амнистия? – интересуюсь я.

Дядя Миша возмутился:

– Хватит свою уголовщину толкать! – ругается он, и, повернувшись ко мне, говорит: – Иди, лучше соку берёзового из ведра зачерпни.

А вот это ещё один весенний атрибут – сочок из дерева!

В саду у дяди Миши, а точнее его матушки, нашей непосредственной соседки – Марии Наумовны помимо всяких вишен, слив и крыжовников в углу плетёной изгороди растёт три берёзы. В стволе одного из деревьев дядя Миша просверлил отверстие, в него вбил деревянный желобок, на которое повесил ведро, куда, собственно, и стекает теперь сок. Технология!

Я вооружаюсь ковшиком, зачерпываю из ведра слегка мутную водичку, возвращаюсь к разговорчивым соседям, разливаю сок по кружкам и продолжаю слушать различные познавательные истории про то, как правильно заворачивать махорку в газетку или как на глаз определять, сколько индийского крупнолистового чаю нужно для чифиря.

Ближе к обеду вдоволь наслушавшись всяких уголовных историй, выхожу на большую дорогу и оглядываюсь. Природа всё ещё дремлет. Да, местами на дорогах присутствует грязь, но нигде нет ни окурков, ни целлофановых пакетов, ни торчащих арматур. Чисто, свежо и невероятно просторно. Действительно, самое лучшее время года для амнистии!

– Внатуре! – восклицаю я.

На вечернем автобусе из райцентра приезжает внук Марии Наумовны – Серёга. Он на год или два старше меня. Я вижу, как он идет по огороду с сумкой. Машу ему рукой, сидя на краю крыши сарая с сачком, в который ловлю майских жуков. Серёга машет в ответ. Чуть позже, налопавшись бабушкиных ватрушек с творогом, он заходит ко мне и радостно говорит:

– Мы с дядей Мишей сейчас в ночь на водопад пойдём за рыбами. Бери сачок. Река почти растаяла и рыба попрёт! Должна попереть… Думаю, как раз сегодня начинается весенний рыбопад! Должен начаться… И мешок возьми, который унести сможешь. Наловим, насолим и навялим рыбы на всё лето!

Отличное предложение! Думается мне. Скоро на водопаде полдеревни соберётся. Даже трактор с телегой прикатят. Рыбы будет море. Хватай и складывай в мешок. Весна же! Повсюду природа расцветает, жаворонки поют, и лес в каждой ветке проснулся! Красота, в общем, неописуемая. Тютчев, надо сказать, по этому поводу очень ловко подметил: весна в окно стучится и гонит со двора! И это верно. Кто бы сомневался!

Метрострой

За моим окном наметало огромный, как дирижабль, сугроб. Однажды глядя на эту бесполезную гору снега, я понял, что пора… Пора строить метро!

Летом куча развлечений: речка, руины разваленной совхозной фермы, свалка сельхозтехники, походы в лес, футбол с пацанами, шалаши и прочее. Зимой же ассортимент игр скудный.

Ах, это особенное время! Когда за окном минус сорок три, занятие в школе отменили и, по такому случаю, детвору с улицы палкой не выгонишь: снежки, санки, лыжи и все страшно рады, что в школу не пошли. Маленькие сибиряки антиморозны.

В один такой замечательный морозный день я и решил вырыть в несуразном сугробе красивые ТОННЕЛИ.

– Сына, ты куда? – спросила мама.

– Метро строить.

– Какое ещё метро?

– От станции «Дом» до станции «Сарай бабы Маши».

Мама посмотрела на меня со значением, а батька сказал:

– Нет, чтобы снег во дворе почистить, он МЕТРО рыть собрался.

На что мама справедливо заметила примерно следующее:

– Ты бы сам на диване не валялся, а пошёл бы и почистил… Лежишь целыми днями и ничего не делаешь.

– Я думаю о нашем будущем.

Батька всегда из неправильной формы сугроба делал аккуратные кубики и складывал рядом. Мама такое решительно не приветствовала и строго велела не делать во дворе снежный городок.

Они продолжили спорить, а я слинял.

Стоить заметить, что время с трёх часов дня и до пяти вечера я решительно не могу терпеть до сих пор. Это самое унылое время в сутках. И рыть тоннель в данном случае – сказочное развлечение.

Половину дня я ползал по сугробу на коленях, рыл, копал и утрамбовывал. Тоннель в итоге оказался прекрасен, как поле из васильков. Но я совершенно замёрз и решил дорыть его на следующий день, потому что морозы всё ещё неистовствовали, а занятия в школе вряд ли начнутся.

Лёжа вечером на диване с лицом академика наук, я почувствовал, что колени мои страшно разболелись. Мама сказала, что застудил.

Я вошкался в кровати от медленно нарастающей ноющей боли весь вечер. А уже ночью мои красные колени так опухли, что ноги практически не сгибались. Такое было ощущение, что в них залили жидкий свинец и он застыл. За ночь я всех одолел со своим нытьём, а к утру уже натурально помирал от страшной боли и выл на люстру.

Все страшно перепугались и решили немедленно депортировать меня в районную поликлинику. Скорую помощь вызвать – телефона нет. Зачем, в конце концов, заставлять врачей лезть три километра по сугробам, если кто-то, КОГДА БЛЯТЬ МЕТРО РЫЛ – ЗАСТУДИЛ СЕБЕ КОЛЕНИ, А ТЕПЕРЬ НОЕТ!

Автобус до райцентра отправляется в 7.30. Шли мы долго, потому что я постоянно падал. Нести меня на руках не получалось, просто неудобно, а идти на костылях по узкой тропинке очень непросто – костыли тонут в сугробах, которые по пояс. Я страшно устал и хотел утопиться в реке, но она была засыпана снегом и вообще замёрзла.

Батька меня поддерживал и страшно переживал.

– Вот тебе и метро… – говорил он, пытаясь подбодрить. – Я, сынок, кстати, сам однажды принимал участие в строительстве метро Новосибирска. Мы тогда станцию «Площадь Ленина» строили, я плиты возил…

Дошли кое-как и сели в автобус. С учётом того, что ноги не сгибались, мне их чуть не переломали возмущённые пассажиры, расхаживая туда-сюда с сумками. Ехать полтора часа. В девять с лишним утра прибыли в райцентр и «метнулись» в поликлинику. С трудом взяли талон, просидели девяносто минут в коридоре, голодные и злые. Наконец, настала моя очередь.

– Что у вас? – спросил врач.

– Кхм… Да вот… метро строил, колени застудил… – развёл руками батька.

– Метро – это монументально! – усмехнулся врач. – Снимай штаны.

Я с трудом стянул толстые ватные штаны.

– Так-так… Ну что, ничего страшного! – пощупал мои колени врач и скрылся в смежном кабинете. Вернулся он оттуда с тазиком и совершенно огромным шприцом, которым можно запросто накачать колёса БеЛАЗа.

С помощью этого я шприца выкачаю из коленок жидкость и вылью её в тазик, – улыбнулся врач. – Хочешь конфетку?

– Нет… – сглотнул я.

Больно, на удивление, не было совершенно, зато меня решительно позабавил «кисель», который выкачивали из моих коленей. Когда тазик наполнился и колени приняли нормальную форму, врач отложил шприц.

– Ну, вот и всё! Скоро нога снова начнёт сгибаться. Но пару дней посиди дома у печки. И больше никакого метро!

Мы с батькой просидели целый день в райцентре в холодном автовокзале, потому что автобус обратно только в шесть вечера. Вернулись домой. Я снова кое-как добрался до дому.

– Ну, что? Что?.. – в нетерпении спрашивает мама.

– Нормально всё, – коротко сказал батька. – Поваляется пару дней на диване и можно в школу ходить. Там у него кисель какой-то настудился, но всё выкачали и сказали валить по холодку.

– Замечательно! – обрадовалась мама.

Топилась печь, на плите жарилась картошка. Младшая сестра немедленно заиграла в новую игру, выкачивая из коленей своей куклы «кисель» с помощью шариковой ручки.

– У-у-у, Лапша, дура! – хмурилась сестра. – Метро строила и колени застудила… ГОЛОВОЙ ДУМАТЬ НАДА!

Лапы, уши и хвост

Когда мы переехали из города в село, в котопсах появилась НЕОБХОДИМОСТЬ. Бабушка-соседка тётя Дуня тожественно вручила нам на время беременную собаку Чернушку и навсегда кота Мурзика. Мы с сестрёнкой страшной обрадовались. Годами копившаяся беспощадная детская любовь обрела счастливчиков. Пришло время подвергать нежностям и причинять неминуемую ласку собственным божьим тварям.

– Кот, а ты смотришь криминальную хронику? – нежно-при-нежно гладил я Мурзика, не сводя с него глаз, потому что он мой первый кот, а тот довольно урчал, как новый двигатель трактора МТЗ-80. – Вижу, что не смотришь. Но это пустяки, скоро начнём. Папа антенну поставит и начнём. Ты, вообще, теперь везунчик, потому что я твой хозяин.

Через месяц Мурзик отправился на небеса. Он сидел на заборе и безмятежно залипал в чудесный закат, когда мимо шла случайно-организованная банда псов. Натуральные головокусы. Естественно, возник конфликт длинны хвостов и в итоге мечтательного кота разорвали в клочья. Папа закопал ошмётки несчастного в конце огорода, за забором, где собственно тот и принял страшную смерть. Я ходил к нему чуть ли не каждый день, обещая отомстить. Но только днём. Вечерами появляться там я опасался, потому как мёртвый едва знакомый кот внушал некоторую тревогу.

Мир оказался суров и беспристрастен. К такому меня жизнь не готовила. Это ещё ничего. Потом Чернушка ощенилась и тётя Дуня, сказала:

– Щенка оставьте. Остальных – утопите. Собаку я позже заберу.

Я сильно удивился. Найти в парке дохлую белку и смириться с естественным ходом вещей, мне, городскому жителю, было относительно легко, но топить щенков… А ведь бабуля произнесла это буднично и невозмутимо.

Вскоре я понял, что жизнь котопсов тут, конечно, ценили, но в целом относились так: «жил он жил, пока не помер, так что заведём другого». Здесь так принято. Так проще.

Когда батька топил новорождённых щенков в ведре за оградой, а я держал в руках единственного, кого решили оставить, мама сказала:

– Не переживай, сынок, все псы попадают в рай…

Выросшего щенка я назвал Дейзик. Это оказался невероятно умный пёсель, превосходный сторож и верный друг.

Но это был, по сути, мой собакен. Я с ним много разговаривал, играл, бегал, пытался дрессировать и прочее. Глядя на то, как мы безмятежно радуемся жизни, играя на улице, младшая сестрёнка однажды заявила:

– Я тоже хочу собаку.

Почему бы и нет. Так в нашем дворе появилась белая сучка по кличке Чара. С самого начала стало понятно, что эта прекрасная белошёрстная собачка самое невероятно тупое и совершенно бесполезное животное во всём мире. Если Дейзик круглые сутки сидел дома и лаял на всё, что движется, изредка убегая за пределы усадьбы справить нужду, то подросшая Чара шлюхалась целыми днями где попало. Но сестрёнка её любила.

Однажды в самый разгар январских морозов Чара в очередной раз вернулась после трёхдневной командировки сама не своя. Невооружённым глазом стало ясно, что ей очень плохо. Она прятала морду в снег и вела себя неестественно. Казалось, что натурально мучается в агонии. Ближе к вечеру мне стало её совсем жалко. Она хоть и безмозглая, но наша.

Я отнёс Чару в предбанник, налил горячего борща и в тазик воды. Постелил старый полушубок. Там ей будет лучше, теплее и комфортнее, предположил я. Уже ближе к полуночи перед сном я решил проверить, как там у неё дела. Она лежала в том же углу. Борщ не тронут, как и вода. Я присел и погладил.

– Чара, Чара… Как ты? Почему ничего не кушала?

Шерсть была холодной. Я хотел было немного приподнять собаку, но она словно примёрзла к полу. Мне стало не по себе.

– Чара?

Я снова попытался приподнять её и, наконец, понял, что она совершенно замёрзла и стала каменной…

– Как там моя Чара? – спросила уже дома сестрёнка.

– Нормально, – озадаченно отозвался я. – Пап, там тазик с водой замёрз, я не могу вынести. Пойдём, поможешь.

Нехотя, но батька пошёл со мной в предбанник. Увидел Чару и понял, что дело не в тазике.

– Значит, сдохла. Дура… Сама виновата. Так, сынуля, сестрёнке ничего не говори. Утром скажем, что Чара просто убежала.

Батька принёс мешок, запихал в него окоченевшую собаку, вынес на улицу и положил за оградой. Утром нужно было куда-то её деть.

Ещё я научился ответственности. Когда Мурзика не стало, нам определили другого кота, невероятно старого и матёрого Василия. Его изрядно потрёпанный вид и огромные усы говорили о том, что в юности он подавал снаряды на батарее Раевского, а потом тушил полыхающую Москву. Наконец, дело декабристов и ссылка сюда, в дремучую Сибирь. Прошли годы и вот он я, уже тащу храброго старого кота Василия в сарай, где мама заметила здоровенную крысу. Судя по размерам, крыса эта годами жрала одни только вагоны с протеином. Заметив наглую вражескую морду, Василий вырвался, метнулся и намертво вцепился ей в глотку. Крыса же, каким-то образом извернулась и, как ниндзя, зажала в своей поганой пасти васькино ухо. Так они и застыли, вцепившись друг в друга и рыча.

– Давай, Васёк, ты сможешь! – Дал я дельный совет коту.

Но ему это не сильно помогло. Схватка остановилась на том моменте, на котором началась. Время шло. Кот начал уставать. Годы берут своё. Ухо кровоточило. Я начал переживать, а потом понял, что старому вояке надо помочь. Сходил за ножом…

Где-то далеко, в большом городе среди «хрущёвок» на качелях сидели мои дворовые друзья, не зная, чем себя занять после уроков. Ещё буквально вчера я сидел рядом с ними. Мимо ехали трамваи, качались провода над проспектом железного Феликса, а я горячо рассказывал ребятам о мёртвой белке, и все были в восторге. Но это было в прежней жизни. Сейчас я находился в мрачном сарае на краю глухой деревни и импровизировал, пытаясь зарезать крысу, чтобы спасти кота. Мы в итоге победили.

Отличная навозная сделка

Я, как десятилетний мальчуган, с уверенностью заявляю – заброшенная совхозная ферма – самое подходящее место для подвижных игр. Истинно говорю. Почему я так уверен? Да потому что дороги, перекрёстки и сооружения животноводческого двора – это как маленький городок. Приходишь сюда, и сразу становится ясно каков мир после ядерной войны: люди в одночасье ушли в подземелье, чтобы стать морлоками, а моя задача искать артефакты и причины гибели разумной цивилизации…

– Я тебе сказала – чтобы на ферму не ходил! – кричит мама и теребит меня за шкварник. – Нечего там делать! Играй в другом месте!

– В каком? – спрашиваю я.

Рядом на выбор следующие места – река-широка с трупом утонувшего бобра, лес дремучий с волками серыми, тлеющие торфяники на склоне холма и глубокий овраг, на дне которого в трясине залип автомобиль запорожец.

Мама злится, что играть получается больше негде и говорит:

– Здесь я задаю неудобные вопросы. Иди лучше отцу помогай навес строить. А то нашёлся тут, – фермер! Давай, пошёл!

Она уходит в дом. Я иду к батьке, который забравшись на каркас будущего навеса перед баней, что-то там сверху колотит.

– Принеси гвозди, – слышу я от него сверху ценное указание.

Будет сделано. Иду к сараю. Смотрю в соседний двор. Вижу, как там на прясле сидит Серёга. Ждёт меня. Совхоз закрыли осенью и сейчас, весной, ещё есть шанс найти артефакты по горячим следам.

– Ну что, идём на ФЕРМУ?! А?! – кричит он мне.

Я в панике машу ему, как бы намекая, чтобы он блять так не орал.

– Тихо ты! – яростно выпучив глаза, громко шевелю я губами.

– Чо?.. – не понимает Серёга и раскачивает под собой жердь. Она скрипит. – Идём на ферму или нет? – снова орёт он.

Внезапно из дома выходит мама. Смотрит на меня. Я смотрю на неё. Она с подозрением переводит взгляд на прясло соседнего двора, откуда доносились провокационные возгласы. Но там уже никого нет. Серёга исчез как коперфильд. Ловкач. Мама озадачено хмыкает и уходит в летнюю кухню.

Я захожу в сарай. Там зачем-то околачивается младшая сестрёнка. Показывает мне алюминиевую крышку из-под кастрюли.

– Видишь, крышка гнутая? – спрашивает она.

Я киваю. Ага. Видимо, что-то придумала, чтобы её похвалили.

– Сейчас выпрямлю, – деловито сообщает сестра и кладёт крышку на верстак, сверху на неё кладёт шлифовальный круг для точильного станка. Закусив губу, выравнивает по краям. Всё чётко. Берёт молоток и со всей дури хуячит им по шлифовальному кругу. И раз и два. Круг ломается пополам.

– Тебе конец, – немедленно сообщаю я ей. – За поломанный шлифовальный круг тебя сдадут в детский дом.

Она начинает плакать. Мне становится её жалко. Я говорю:

– Давай так: если спросят, что круг поломал я. Но взамен будешь носить папе гвозди. Только без меня. По рукам?

Она, размазав сопли со слезами по своей чумазой мордашке, радостно соглашается на это щедрое предложение. Я закидываю поломанный круг в какую-то нишу, где его теперь только археологи найдут.

Иду в соседнюю усадьбу за Серёгой. Там дядя Миша нагрузил полную оцинкованную ванну навоза и тащит её за верёвку в огород.

– Ну что, Ильюха, давай папиросу! – весело говорит дядя Миша.

– Нету! Мне же десять лет, – отвечаю я.

– Молодёжь пошла – своего курева нет! – восклицает он.

Я нахожу Серёгу. Он сидит на завалинке и, кусая ватрушку с творогом, говорит, что ему надо помогать дяде Мише, но в целом тот и сам прекрасно справляется, поэтому скорее бежим.

Через полчаса мы с Серёгой уже на заброшенной животноводческой ферме лазаем по крыше совхозной конторы. Тут наверху, как оказалось, полно пенопласта: прямоугольные плиты 1х1,5 м настолько крепкие, что из них можно собрать плот и отчалить в море лаптевых. Берём на заметку. Внутри конторы разбросаны бумаги, а стулья хаотично сдвинуты к стене; встроенные лакированные шкафы раскрыты, а на полу валяется портрет Ленина. Здесь явно побывали морлоки антикоммунисты. Идём дальше.