Кваздапил. История одной любви. Начало

– Санька сказал, что спокоен за меня, что мозги у меня работают, поэтому глупостей не натворю. Надя, я сама домою. Спасибо. Идите.

Мы с Хадей не заметили, как оказались перед закрытой дверью в кухню.

– Так не пойдет, – громко произнес я. – Оставьте открытой.

– Свою закройте, тогда откроем, – донесся оттуда звонкий голосок. – Люди имеют право на личное пространство, к тому же нам совершенно не хочется слушать, как вы там… в смысле, о чем будете разговаривать.

И мы остались одни. В комнате с единственной кроватью.

Я покосился на Хадю. Ее кожа напоминала мрамор, лицо застыло каменной маской.

– Повторим трюк со звонком-вызовом?

Но мне очень не хотелось уходить. Неужели не найдется веской причины?

– Тебе нельзя уходить. – Хадя словно прочитала мысли. Мотивы были другими, решение объяснялось безопасностью, но как же я обрадовался сказанному! – Здесь твоя сестра. Если что-то произойдет…

– Что же делать? – Во мне все ликовало, но взгляд убито рухнул в пол, чтобы не выдать искр праздничного салюта.

Хадя ждала, что проблемой займется мужчина, но чувства мужчины оказались слишком на виду.

– Я буду спать на полу, – объявила она.

– Мы все отдали, постелить больше нечего.

– Не имеет значения.

– Не могу представить ситуацию, в которой парень блаженствует на кровати, а девушка ютится на полу. На полу сплю я. Точка.

Такой язык Хадя понимала лучше всего. Она собрала все, что нашлось матерчатого, получилась неровная, но мягкая подстилка. Подушку и простыню Хадя тоже отдала мне, чтобы прослойка между телом и холодом бетона получилась как можно больше:

– Мне достаточно матраса.

Мы легли полностью одетыми, как ходили дома. По полу ощутимо сквозило, с боков поддувало. Впрочем, терпимо, если сжаться в клубочек.

– Спокойной ночи. – Приподнявшись, я потушил свет.

– Спокойной.

В голове крутились мысли, вызванные невообразимой ситуацией – мы с Хадей спим в одной комнате. Одни. За закрытой дверью. Просто не верилось.

Было видно, как блестят открытые глаза соседки. Возможно, она думала о том же. Вернее, мне хотелось, чтобы она думала о том же. Она же не железная. Люди слабы. По себе знаю.

На кухне слышалась возня, затем донеслись звуки поцелуев. Молодежь дорвалась до свободы. Желание дать ремня мелким поганцам боролось с чувством собственного достоинства: как буду выглядеть, вмешиваясь в налаживавшиеся чужие отношения? На дворе давно не пещерные времена, «Домострой» отменили. Если юная парочка не будет осторожно заниматься интимным знакомством здесь под братским присмотром – кто знает, до чего они додумаются в каком-нибудь подвале или на чердаке, или куда еще занесет нелегкая. Возраст познания, ничего не попишешь.

Еще и пришлось извиняться за них:

– Прости.

Хадя странно улыбнулась.

– Я думала, что только у нас детей сводят с детства.

Не сразу до меня дошел смысл.

– Захара не родители сватали, они с Машенькой с одного двора, сами познакомились. О свадьбе даже речи не идет, они просто встречаются.

Пояснение ударило как кнутом.

– Считаешь это нормальным?

– Нет.

– Почему же не прекратишь? Если бы мой брат увидел меня так… – Лицо Хади приподнялось и указало на кухню, а новая мысль заставила глаза нервно закатиться. – Да и так, как мы сейчас, тоже…

Даже нахождение в одной комнате с мужчиной, который Хаде не близкий родственник, напрягало ее, что же говорить о смущавшей слух парочке и их чувственных исследованиях за хлипким фанерным полотном.

Я объяснил свою позицию:

– Я тоже не считаю это правильным, но я знаю сестренку. Если выгоню Захара, уйдет и Машка. Запереть в доме? Она вылезет в окно. Переживать о том, где ее носит ночью, спасать с чужого балкона или соскребать с асфальта – варианты хуже нынешнего.

Скрипнула дверь, кто-то занял туалет. У совмещенных санузлов есть большой минус – все идут туда в порядке очереди, как бы кто другой ни спешил. А мне как раз понадобилось.

– Тот самый выбор из двух зол, – довел я мысль до конца, – когда правильного ответа не существует.

– Маша это понимает и пользуется.

– Время упущено. Так, как тебя, ее уже не воспитать.

Едва туалет отворился, я появился в дверях.

Машка застопорилась, на губах возникла соучастническая улыбка:

– Тоже не спится? – Сестренка была в одних трусиках, ладони закрывали грудь. – А почему у вас тишина? Нас стесняетесь?

Меня затрясло.

– Не представляешь, как хочется тебе ремня дать.

– Все, прошли те времена.

На этот раз улыбка у сестренки вышла высокомерно-издевательской. Я с трудом преодолел позыв снова отшлепать. Она права, мы ушли из детства. Передо мной стояла современная девушка, она знала жизнь и свои права. В школе правам учат с первых классов, почему-то забывая упомянуть про обязанности. Спорить с такой – себе дороже, и я лишь тяжко вздохнул:

– Да, прошли, к сожалению. Хотя…

– Никаких «хотя». И – к счастью, а не к сожалению. Теперь мы взрослые, мы сами за себя отвечаем.

– За всех не говори. Я взрослый, а ты нет. Ставлю условие: немедленно одеться и вести себя предельно тихо, иначе…

Машка скривилась:

– Хватит строить из себя ханжу. А то мы не знаем, чем вы там занимаетесь. А вы, типа, не догадывались, чем здесь занимаемся мы.

Трудно описать, как внутри взбурлило. Дыхание стало тяжелым, взгляд налился чем-то нехорошим.

Сестренку пробрало, она оглянулась на дверь: успеет ли добежать и закрыться? Чтобы не смылась, я крепко схватил ее тоненькое предплечье – до боли.

– Завтра же вернешься домой, а сегодня чтоб ни звука, ни намека на что-то такое, за что захочется тебя выпороть. Иди.

Когда я вернулся, на выход поднялась Хадя. Очередь, однако.

Прошло две секунды, и она ворвалась обратно, испуганным жестом накрывая ладонью губы:

– Выхожу, а Захар тоже идет туда же. Он в одних трусах!

– Но ведь в трусах.

– В чужом доме, в чужом присутствии? «И скажет Иблис обитателям Огня: «У меня не было над вами никакой власти. Я лишь позвал вас, и вы вняли моему зову».

– Ты верующая? Не знал.

– Слово «верующий» имеет разное наполнение. Религия – часть традиции. Когда ты говоришь «Боже мой» или поздравляешь кого-то с Пасхой – это доказательства, что ты верующий?

– Но цитировать святые тексты…

– Когда говоришь «Око за око», «В чужом глазу бревна не замечает» – ты приводишь аргументы для некой ситуации или молишься?

– Понял.

Я насупился. Хадя взбудоражено продолжала:

– Благими намерениями известно куда вымощена дорога. Если воспитывать недеянием, это не воспитание, а самоотстранение от воспитания, отмазка, чтобы не быть виноватым.

– Я же объяснил – поздно вмешиваться. Они просто уйдут в ночь, где может случиться нечто похуже.

Хадя не удостоила меня ответом. Она дождалась, пока туалет освободится, а по возвращении легла и отвернулась от меня. Через какое-то время донесся тихий голос:

– Если тебе интересно, то дверь на кухню закрыта, а на ручке висит бейсболка. Мое мнение, конечно, не важно, ты из другого мира, и Маша – именно твоя сестра, поэтому тебе решать, согласуется ли то, что происходит, с тем, что ты говорил о воспитании.

Меня не подняло – подбросило. Ведь наказал же негоднице. И если там то, что думаю…

Как ребята ни старались, а звуки, едва доносившиеся из-за двери, сомнений не оставили. Крышка вскипевшего внутри меня котла слетела, он взорвался. Удар плечом чуть не разнес в щепы косяки и не вырвал петли. Дверь распахнулась.

То, что я увидел… лучше бы не видел.

– Ты чего?! – взвилась Машка. – Мы же к вам не ввалива…

Я схватил ее поперек тела, впереди в воздух взвились брыкающиеся ноги, сзади меня колотили кулачки:

– Отпусти!

Вскочил Захар: глаза круглые, лицо в пятнах, ладони безуспешно прикрываются. Он попытался броситься Машке на помощь. Молодец, хоть в чем-то мужик, но у меня силы удесятерились. Отлетевший защитник сполз по стеночке, и намерение помогать у него резко улетучилось.

– Так орать буду, весь квартал разбужу! – верещала Машка, пока кулаки молотили, а когти царапали. – Отпусти немедленно! Чем я хуже тебя?! Почему то, что можно тебе, другим нельзя?!

– Заткнись! Если соседи вызовут полицию, сдам пацана как насильника, свидетели и свидетельства налицо.

– Н… не надо! – пролепетал Захар, растерявший весь боевой задор, – я не думал… Она сказала…

Казалось, еще миг, и он расплачется.

В дверях спальни стояла Хадя и стекленела от происходящего.

– Подай ремень, – бросил я ей, в то время как руки продолжали укрощать брыкавшегося дикого зверя.

Когда брючной ремень оказался у меня, хрупкое тело в руках поняло, что обратного пути нет. В ожидании неизбежного оно съежилось, перекинутое через коленку. Голова свесилась, ладони уперлись в пол.

– А-а! – вылетел отклик на первую встречу белой и черной кож.

Побледневшая Хадя отвернулась. Захар скрючился в позе эмбриона.

– Ой! – второй крик боли разнесся где-то внизу, у моих ступней, далеко от места событий.

За ним последовал третий, четвертый, пятый… Белые луны вспухали кометными хвостами, а когда Захар попытался что-то пикнуть, сдвоенный плоский змей уставился ему в лоб:

– Ты следующий!

В ответ Захар подхватил вещи и был таков.

Едва донесся звук захлопнувшейся входной двери, мой запал иссяк. Провинившееся создание выскользнуло из рук, Хадя накинула на него свой халат. Все молчали.

– А где Захар? – Бегающий Машкин взгляд только сейчас заметил отсутствие бойфренда.

– Где-то на пути домой.

– Трус. Будто я одна виновата. Даже не заступился.

Хотелось сказать, что парень пытался вступиться, но припомнилась история во дворе, где тот притворялся героем. Я промолчал.

Выпоротая всхлипнула, прошлепала к зеркалу и осторожно потрогала под задранной полой халата место моего гнева.

– Дома меня никогда не били ремнем, – с неким обреченным спокойствием сообщила Машка, закончив рассматривать результат воспитания.

– А зря. – Я протянул ладонь. – Дай телефон.

– Чего это?

– Дай, говорю. А то… – Я снова поднял ремень.

Машка затравленно оглянулась, но Хадя устранилась из наших разборок. Помощи ждать неоткуда, все вопросы следовало решать со мной, а я был не в том состоянии, чтобы в чем-то пойти навстречу. Сгорбленная фигурка покорно поплелась на кухню и вернулась с телефоном.

– Сними блокировку.

– Блокировки нет. Саня, не надо…

– Надо. Теперь точно надо.

Открыв галерею, я листал фотографии, и волосы потихоньку вставали дыбом. Наша сладкая парочка фиксировала все экзерсисы с прилежностью отличников. Забавы юных натуралистов сначала отличались разнообразием и развитием сюжета, затем исключительно декорациями. Вот они дома, вот они в городе – сегодня, пока я ждал сестренку на ужин, и в конце альбома – они здесь, на моей кухне. Будто на десерт. Самое лакомое и неприглядное в одном флаконе.

Машка сжалась так, что превратилась в величину отрицательную.

– Только папе с мамой не говори, – выдавила она, пряча лицо в ладонях. Сквозь бледные пальцы проступили красные пятна.

И тут меня взнуздало и подбросило: на одном фото была Хадя, сфотографированная исподтишка!

– Я же просил!

– Всего один или два раза… я же никому не собиралась показывать…

Меня корежило изнутри, и отшатнувшаяся Машка на всякий случай осталась на небольшой дистанции. Я стал быстро листать в обратную сторону, и в какой-то миг выкатился снимок из следующего альбома.

– А это что?!!

Черная рука на белой груди. Черная – в прямом смысле, а не как недавно подкалывала сестренка.

Бывает так: на мониторе все исчезает, и – мертвый фон без проблеска. Такое преображение произошло с Машкиным лицом. Про фигуру и говорить нечего, крюк мясника показался бы примером правильной осанки. Сестра даже не взглянула на экран, бледные губы прошептали:

– У нас в классе есть негр, он ходит с Катькой Крапивциной. Но он же негр, мне было интересно, какие они. Он был не против.

Еще бы он был против. Покажите мне того, кто откажется. Даже если на тот момент с кем-то «ходит». Телефон в руке задрожал. И это не виброзвонок, это мой пульс с ума сошел. Казалось, что в груди сейчас что-то треснет и сломается.

Следующее изображение показало ту же пятерню, черное на белом, но не на груди. Совсем не на груди. Моя рука вновь потянулась к ремню.

– Саня! – Машка попятилась.

– Кваздик!

С другой стороны ремень перехватила Хадя. Я молча оттолкнул ее и вырвал ремень. Силой инерции Хадю отбросило в стене. Машка раскрыла рот в немом крике. Тушка содранного с нее халата спланировала павшей птицей на сердобольную защитницу маленьких. Машка убегала, пряталась, прикрывалась, а я стегал, куда придется.

– Интересно, говоришь? – Злость из меня лилась, как пена из перекипевшего кофе. – А вот это не интересно?

Подхваченная поперек тела сестренка полетела на кровать лицом вниз, воспитание продолжилось.

– И это же я еще не все посмотрел, не так ли, Машулька?

Звонок в дверь совместился с громким стуком:

– Откройте, полиция!

И снова получилась немая сцена почти по Гоголю. Что-то везет мне в последнее время на Гоголя. Надо бы перечитать на досуге. Может быть, судьба на что-то намекает?

Интерлюдии

Зеркальный ответ

Утреннюю тишину порвал звонок в дверь.

Одно и то же. Кто на этот раз? Какой из множества снов окажется правдой? Или никакой? Жизнь богата на сюрпризы.

Как в большинстве моих снов, открывшимся глазам предстала родительская квартира с полосатыми обоями и ярким светом из окна. Соседняя кровать пустовала – Машка упорхнула гулять с Захаром сразу, как только мама с папой разошлись по работам.

Когда же у моей сонной матрешки откроется последняя кукла – окончательная, чтобы проснуться и понять, что вокруг – настоящая неизменная реальность? Даже сейчас я не уверен, что не сплю. Может быть, я сошел с ума? Говорят, от сильных переживаний люди зацикливаются на чем-то, после чего у них в голове идет одна жизнь, а снаружи – другая. Возможно, сейчас, пока я в очередной раз морщусь в кровати от солнечных лучей, заботливые санитары укладывают меня спать или делают привычный успокаивающий укол.

Вряд ли. Сны – это лишь сны, а не замещающая реальность.

Кто бы ни был за дверью – подождет. От судьбы не уйдешь, она дама хитрая, и любую человеческую уловку обойдет так, что мало не покажется. Если моя судьба – смерть, ничего не изменишь. От смерти тоже не уйдешь. Всему свое время, и, наверное, мое время пришло. Возможно, я даже зажился на этом свете.

Я умылся холодной водой, причесал волосы, накинул на плечи банный халат и только тогда открыл дверь.

Снаружи стоял Гарун.

Это хорошо. В целом – плохо, но Гарун – какая-никакая, а определенность. То есть, он – это одно из двух: либо Хадя жива, либо я буду мертв, третьего варианта традиция не предусматривала.

Гарун стоял с ножом, как во снах. Как говорится, чему быть, того не миновать. Я посторонился, пропуская его в квартиру, и закрыл дверь.

Мы молчали. Слова не требовались. Глаза Гаруна говорили за него, и если бы взгляд умел резать, нож показался бы детской игрушкой.

– Не тяни, – не выдержал я после долгой дуэли взглядов. – Вина во всем – только моя, и это будет справедливо.

Мы с Хадей – жертвы традиции. Традиция нас разъединила, она же соединит.

Клинок замер в руке Гаруна.

– Ты думаешь, это для тебя? – Он скривил губы. – Это от тебя. На всякий случай.

«От»?!

Гарун продолжил, словно выплевывая каждое слово:

– Ты опозорил мою сестру. Я должен отомстить. Убить тебя? Не-е-ет, ты этого не заслужил. Надеешься отделаться так легко?

– Легко?!

Что может быть хуже смерти? Только смерть долгая и мучительная.

Я машинально отпрянул. Гарун покачал головой:

– Пытать и издеваться я не собираюсь. Что нужно, то уже сделано. Я пришел поставить тебя известность, а мучить себя будешь сам. Ты же в курсе похождений своей ненаглядной сестренки, о которой так печешься в последнее время?

– При чем здесь Маша?!

– А я считал тебя умным. Ты опозорил мою сестру, чего ожидал взамен? Ответ, как теперь говорят, бывает симметричным и асимметричным. Сначала попробуем первое – обычную зеркалку, но не так, как ты думаешь. Отплатить тем же я не смогу, между нами есть большая разница: у моей сестры не было бурного прошлого, как у твоей. На разнице я и сыграю. Однажды мы с друзьями помогли тебе вернуть кое-что. Когда по чьей-то просьбе люди рискуют жизнью, чтобы добыть ценные файлы, посмотреть на добытое и скопировать на всякий случай – это первое, что приходит в голову. «Художества» твоей сестрицы сейчас массово постятся в соцсетях в группах вроде «Шалавы нашего города», а дополнительные ссылки ведут на ресурсы, где видео выложено в полном объеме. – Гарун посмотрел на часы. – Теперь у тебя тоже нет сестры.

– Что ты сделал с Машей?!

– Я? – Он издевательски удивился – нарочито, с гримасой сетевого мема. – Ничего. Я здесь вообще ни при чем.

– Что с ней случилось?! Ты сказал: «Теперь у тебя тоже нет сестры»!

– Говорю серьезно – не знаю я, что с ней случилось. Возможно, бросилась с крыши или где-то в тиши вскрыла вены. Примерно час, как она в курсе происходящего. Нормальной жизни у нее больше не будет, от такого «хвоста» не сбежать в другой город, пусть он находится хоть на другом конце света. Нормальная девушка не сможет жить с таким грузом на душе. Мне почему-то верится, что твоя сестра – нормальная. Или я ошибаюсь? Если после всего она встанет, отряхнет перышки и снова пойдет гулять во двор, а в сентябре отправится доучиваться с прежними одноклассниками, то я удивлюсь. Тогда у меня вновь появится забота: как отомстить за смерть сестры. А тебя я убивать не буду. Во всяком случае, сейчас. Если честно – ты уже убит. Как ты будешь жить с тем, что натворил – не знаю. И не хочу знать. Ты мне больше никто.

Голос, с трудом пробивавшийся в сознание, умолк, а в голове бил набат: буммм, буммм…

По Маше. И по мне.

Я сидел ни жив, ни мертв. Что-то среднее. Жив, но одной ногой уже за темным порогом. Или я шагнул туда намного раньше?

Кровь клокотала жидким азотом, шипела и леденила. Хотелось броситься на Гаруна и душить, бить, рвать зубами…

Он вдруг запрокинул голову и захохотал во все горло, а реальность знакомо поплыла, затуманилась, пошла мерцающей дымкой…

Раздетый, весь в поту, я лежал в кровати. Кулаки сжимались, зубы едва не крошились от скрежета. Руки и щеки дрожали.

В глаза било утреннее солнце. За окном щебетали птицы, с постера над пустой Машкиной кроватью на меня глядел какой-то приторно сладкий хлыщ с тщательно «растрепанными» волосами. Он словно спрашивал:

– Ну что, брат, нервишки пошаливают? Однажды у меня тоже такое было: приснилось, что татуировку набили некрасиво…

– Не брат ты мне, – буркнул я и поплелся на кухню делать кофе.

Бывает же. Сон во сне. И такой яркий. Будто кино застряло на одном кадре. Сознание возмутилось жизненной несправедливостью и накидало возможных вариантов. Потому и снилась чехарда версий одного и того же события.

Впрочем, забыть, плюнуть и растереть. Если понадобится, я обо всем подумаю завтра.

Папа с мамой на рассвете разошлись по работам, чтобы вновь встретиться за поздним ужином, Маша, как всегда в последнее время, упорхнула гулять с Захаром, а перед уходом распахнула шторы. Почти полная тишина окутывала ощущением безопасности, покой нарушало лишь нестерпимое солнце. И сны.

Дззззинь!!!

Звонок в дверь? Опять?!

Похоже, сон приходил вещий. Если за дверью и вправду окажется Гарун…

Глюки

– Кваздапил, это я, – донеслось снаружи.

Опять Гарун. Точнее, не опять, а впервые по-настоящему, но после наползающих друг на друга ночных картинок…

Я распахнул дверь.

– Привет.

Моя рука осталась на месте, и правильно: встречного движения не произошло. Застывшая фигура не двигалась, на меня с болью глядели черные глаза.

– Я верил как тебе брату. А ты… – В поднятой к поясу руке блеснул нож.

– Сожалею. И все понимаю.

Я смотрел на Гаруна спокойно. Мне было все равно. Я знал, что будет дальше. События можно подкорректировать, но нельзя изменить. Я был готов к худшему: за вину требовалось ответить.

Я прошел в комнату и опустился на край кровати, Гарун нервно бухнулся рядом. Говорить было не о чем.

– Слушай… – Гарун старался на меня не глядеть. – Никогда не спрашивал… А почему «Кваздапил»?

– Старая история. Подождешь, пока я посещу одно небольшое заведение? Понимаешь, я только что встал, а говорить о серьезном с переполненным мочевым пузырем…

Гарун кивнул.

Я вышел в туалет. Последний раз в жизни. Последняя струйка. Последний взбрызг и последний взгляд на унылого «дружка» – не бывать ему снова большим и взрослым, и нигде не бывать, это плата за то, что побывал где не надо. В то время мне и ему казалось, что надо. Жизнь дана, чтобы жить. А с другой стороны, люди умирают из-за того, что живут, иначе не умирали бы. Где найти грань равновесия? Совесть говорит одно, жажды жизни – другое. Закрыться дома и не жить? Скучно и неприятно. Пуститься во все тяжкие? Приятно и нескучно, но грозит бедами, от которых скучно или неприятно будет позже, причем либо очень скучно, либо очень неприятно. Уход в виртуальность – тоже не выход, получатся те же «нескучно и приятно», замещающие истинные «скучно и неприятно», как наркотик или алкоголь. Действуют временно, а потом жалеешь о потерянном времени и упущенных возможностях.

Из комнаты донесся звонок моего телефона. Надо будет глянуть, кто звонил. А вообще – странно: мелодия похожа на ту, что выставлена на Гаруна, но он сидит в комнате. Не станет же он звонить мне, пока я туалете?

Очень даже станет. Например, если боится, что я взял телефон с собой, чтобы запросить помощи. Теперь, услышав звонок, он может быть спокоен.

Но зачем же так долго? Телефон надрывался, а Гарун не переставал мне звонить, хотя видел, где находится аппарат. Неужели так трудно нажать кнопку сброса?

Я открыл дверь туалета, и меня будто кувалдой по мозгам ударило. Вместо квартиры родителей я вышел в коридорчик съемной квартиры в областном центре, где для нас с Хадей все началось… и кончилось.

Я резко обернулся, взгляд обежал планировку и обстановку. Конечно же, это не родительский дом. Как можно было не понять, когда я входил в туалет?!

У меня что-то с головой. Гаруна здесь, в съемном жилье, естественно, не было, и быть не могло, он никогда не приходил на эту квартиру. За спиной у меня находился туалет, слева – темная пустая прихожая, впереди и справа – две двери, в спальню и на кухню, обе закрыты, а на дверной ручке кухни висела бейсболка Захара.

Я еще не сообразил, что это значит, когда шум нажатого мной слива закончился, сообщив миру, что туалет освободился и его посетитель, скорее всего, ушел. Дверь кухни приотворилась.

– Чего стоишь? – В образовавшуюся щель с соучастнической улыбкой просочилась Машка – в белых трусиках, свободной рукой прикрывая голую грудь. – Тоже не спится?

Во мне полыхнуло: я же запретил ей…

– Не представляешь, как хочется дать тебе ремня.

– Только попробуй.

Машка закрылась в туалете, а я по-прежнему стоял на месте. В голове царил хаос, а появлявшихся мыслях – полный сумбур. Что было наяву, а что во сне? Если все предыдущее мне приснилось…

Хадя жива!!! Мало того, она здесь, рядом. Нас разделяет всего лишь дверь.

Я с трудом переборол желание броситься в спальню. Встреча подождет, она только для меня была долгой. Теперь у нас с Хадей вся жизнь впереди. Надо узнать, что было правдой, а что нет, и действовать. Я не остановлюсь ни перед чем. Я не повторю прежних ошибок, не буду подгонять события, не создам опасные ситуации.

А еще надо вразумить покатившуюся по наклонной плоскости сестренку. Захар – парень, может быть, хороший, но ей не пара. Тот, кто пара, нарисуется на жизненном горизонте через много лет, а в ее возрасте заниматься тем, чем они занимаются (к тому же, в присутствии старшего брата и его невесты!), нельзя просто потому, что нельзя. Почему нельзя? Для ответа поверх шеи специальная штука есть, как раз для таких случаев предназначена. Если молодежь со мной не согласится и захочет искать возможности – пусть ищет, а я буду всячески мешать. Человек должен думать головой, а не тем, чем он думает, когда думает, что обо всем подумал.

Встает проблема: куда среди ночи девать Захара? Во сне, когда я прогонял его, думалось только о «художествах» Машки, ничто другое не волновало. На улице с Захаром могло что-то случиться, как уже случилось по пути сюда, это легло бы на мою совесть.

Когда Машка вышла из туалета, я по-прежнему стоял в коридоре.

– Все еще у трусов ремень ищешь? Успокойся, прошли те времена, теперь мы взрослые и сами за себя отвечаем.