Вацлав Гавел: жизнь в истории

Солдатская труппа под управлением Брынды и Гавела трений с цензурой, к счастью, не имела и добилась с «Сентябрьскими ночами» большого успеха – победила на армейском конкурсе. Сам Гавел комментировал это древнеримской поговоркой об одноглазом короле среди слепцов, но все равно был доволен, тем более что он получил трехдневную увольнительную. Занимательный факт: именно в этот приезд в Прагу он ходил на представление Аркадия Райкина, но зрелищем остался весьма недоволен, назвав его «азиатской безвкусицей».

Успех инсценировки был так велик, что сослуживцы взялись за собственную пьесу, получившую название «Жизнь впереди» («Život před sebou»). В основе пьесы, которая, разумеется, тоже основана на армейской жизни, лежит моральная дилемма бойца Маршика, заснувшего в патруле, когда в часть пробрался злоумышленник. Его обезвредил другой солдат, однако, чтобы не навлекать гнев начальства, заслуга приписывается Маршику; тот становится героем и даже кандидатом в члены коммунистической партии, но в итоге сдается под натиском собственной совести.

«Жизнь впереди» имела невероятный успех на армейских конкурсах: окружной в Таборе, краевой в в Чешских Будейовицах, намечался уже национальный смотр в Марьянских Лазнях. Похвальная рецензия вышла в армейской газете «Obrana lidu». И тут за дело взялось дремавшее до той поры политическое управление армии. Судя по всему, там разобрались с классовым происхождением Вацлава Гавела, и «Жизнь впереди» была срочно снята с программы, хотя и показана вне конкурса.

Спустя много лет пьеса обрела жизнь на сцене – в начале девяностых ее поставил пражский театр «Sklep». Однако новая политическая реальность принципиально поменяла контекст: то, что в конце 50-x звучало из уст действующих лиц серьезно, стало смешным. Спектакль «Склепа» был заведомой пародией. А близкий друг Вацлава Гавела, режиссер Андрей Кроб говорил автору этой книги, что «Жизнь впереди», хотя и считается проходной пьесой, уже несет в себе все черты будущего Гавела-драматурга84.

Даниэль Кайзер приводит ко всей этой истории забавное послесловие. Офицер, который курировал тогда в Чехословакии всю армейскую самодеятельность, вскоре вышел на пенсию, в 60-х годах стал заядлым пражским театралом, с удовольствием посещал спектакли по Гавелу и при случае извинился перед молодым драматургом85.

Кибернетика и театр

Еще во время службы Гавел подал документы на театральный факультет (DAMU). Сложилась парадоксальная ситуация: абитуриент уже имел на своем счету пьесу, побеждавшую на больших конкурсах самодеятельности; рекомендации ему дали Йозеф Тополь и Ян Гроссман (набирающий популярность молодой режиссер, с которым Гавел потом будет работать в одном театре); во время приемных экзаменов он вошел в пятерку лучших из ста поступающих, но его не приняли! Похоже, парадный вход в мир кино и театра был ему просто заказан.

Гавел пошел через черный. Друг семьи Ян Верих (мы помним его совместное с Незвалом заступничество за дядю Милоша) устроил Вацлава рабочим сцены в театр «ABC». Одновременно у Вацлава появилась возможность попробовать себя в качестве ассистента режиссера в группе так называемых «Пражских городских театров», причем под началом самого Альфреда Радока.

В 1958 году Радок, уже тогда известный театральный и телевизионный режиссер, взялся за создание шоу, которое представило бы чехословацкую делегацию на Всемирной выставке в Брюсселе. Так возник «Laterna Magica» – один из первых мультимедийных театров мира, где живое действие совмещалось с кинопроекцией. Шоу, одним из соавторов которого стал, кстати, и молодой Милош Форман, произвело фурор, «Laterna Magica» получил десятки приглашений на гастроли, а после возвращения в Прагу стал отдельной труппой Национального театра. Занятно при этом, что автор шоу не продержался в кресле художественного руководителя и двух лет.

Под руководством мэтра Гавел работал над постановкой «Шведской спички» Чехова – Радок был ценителем русской литературы, а его спектакль по гоголевской «Женитьбе» считается классикой чешского театра.

50-е годы знаменуются появлением особого феномена в пражской культурной жизни – целой россыпи небольших и относительно независимых театров, где привычные драматические спектакли могли чередоваться с музыкальными или цирковыми форматами, а молодые режиссеры получали возможность экспериментировать. Так, в 1959 году Иржи Сухий и Иржи Шлитр основали театр «Semafor» – название является акронимом словосочетания «семь малых форм», под которыми имелись в виду «кино, поэзия, джаз, кукольный театр, танец, изобразительное искусство и музыкальная комедия».

Гавел пишет критические и теоретические статьи, которые попадают в журналы. Его интересуют самые разные аспекты театрального искусства – чего стоит одно только название эссе «Кибернетика и театр». Вскоре Гавела приглашают на круглый стол, посвященный современному театру. Там он знакомится с Иваном Выскочилом.

Выскочил входит в число крупнейших величин в театральной истории Чехии. Будучи одним из отцов движения малых театров, Выскочил вместе с Иржи Сухим создал на чешских подмостках жанр text-appeal – что-то вроде литературного кабаре, где действие состоит из песен, коротких рассказов и небольших сценок. Их первые text-appeal’ы появились в 1957 году на сцене театра «Reduta», в наши дни больше известного как джазовый клуб. Без малого сорок лет спустя Гавел приведет в клуб Билла Клинтона, и американский президент сыграет там на саксофоне.

Выскочил пригласил Гавела в недавно основанный театр «Na zabradli» (в переводе на русский – «На балюстраде» или «На перилах»). Театр имел несколько разных отделений, и собственно драматическое долго оставалось в тени. Настоящий взлет драматической сцены театра «Na zabradli» начинается с приходом на должность художественного руководителя Яна Гроссмана. Гроссман пробудет на этом посту с 1961 по 1968 год, и время его работы теперь признается одной из ярчайших страниц в истории чешского театра.

Вацлав Гавел, как мы помним, официально трудился рабочим сцены. В действительности же, как это часто бывает в небольших театрах, ничья работа не ограничивалась официальными обязанностями. Уже очень скоро Гавел получил возможность выступить как драматург – он стал соавтором Выскочила в пьесе «Автостоп», а вместе с Милошем Мацоуреком написал сценарий для музыкального спектакля «Nejlepší rocky paní Hermanové» (это каламбур – название можно понять и как «Лучшие годы», и как «Лучшие роки»). Мацоурек позже стал известным киносценаристом, много работал вместе с режиссером Ольдржихом Липским, снявшим пародийный вестерн «Лимонадный Джо», и написал сценарий для сказочного телесериала «Арабелла». Русские зрители, кроме того, прекрасно знают созданный по сказке Мацоурека мультфильм про льва Бонифация. Гавел, впрочем, к их общей работе всегда относился без лишнего трепета и сценарий для музыкального спектакля в свое литературное наследие не включал.

Уже в «Автостопе» Гавел показывает себя приверженцем абсурдного театра. Героини его текста, Эла и Гела, стоят на обочине, пытаясь поймать попутный автомобиль, и занимаются самовосхвалением, превознося собственные этические принципы, гражданскую позицию и хорошее образование. Однако этот не очень уместный диалог в скором времени перетекает в перебранку, и собеседницы начинают припоминать друг другу любовные увлечения прошлых лет. В разгар этой разборки на сцене появляется шофер, который сообщает героиням, что вообще-то остановился не из-за них, да и вряд ли они кого-то остановят, потому что даже не голосуют. Эла и Гела надменно отвечают, что их этические принципы и гражданская позиция не позволяют им голосовать на дороге. Начинается новый приступ самовосхваления, в котором, однако, упоминания этических принципов, семейных традиций и хороших привычек все чаще прерываются именами бывших любовников и совершенно хаотичным набором слов. Темп и эмоциональность диалога нарастают, и героини даже не замечают, что случайный водитель уже уехал.

Черты абсурдного театра вполне очевидны и в первой самостоятельной работе Вацлава Гавела – одноактной пьесе 1960 года «Семейный вечер» («Rodinný večer»).

Семейная чета Покорных (обоим по пятьдесят) приходит в гости к бабушке – матери жены. Та раскладывает пасьянс и жалуется на смерть попугая Феликса. Затем появляются дочка Покорных Алена и ее муж Иван. Они обсуждают отпуск – Алена хочет ехать на Черное море в Болгарию, а Иван предпочел бы отправиться в автомобильную поездку по Словакии. Начинается докучный и никому не нужный семейный разговор, который Гавел доводит в конце концов до полного абсурда.

Ключевым приемом драматурга, как и во многих его будущих пьесах того времени, становятся постоянные повторы реплик, их перенос из уст одного персонажа в уста другого. Гавел играет со словами героев как с кубиками, раз за разом выстраивая их в произвольном или скорее понятном только ему порядке.

Герои пьесы ведут совершенно схематичный разговор, не замечая, что бабушка уснула, забыв о том, что в клетке с самого начала действия лежит мертвый попугай, и уже не очень обращая внимания друг на друга. Потом засыпает Алена, спустя какое-то время засыпает Иван, а под конец действия засыпают и Покорные. Из-за кулис выходят рабочие сцены и уносят все декорации вместе со спящими героями; перед зрителями остается клетка с мертвым попугаем, которая стоит у открытого окна. На поклон, по замыслу Гавела, выходят только рабочие сцены, и один из них в завершение всего выбрасывает в окно тушку попугая Феликса.

Наконец, в 1963 году театр «Na zabradli» принимает к постановке пьесу Вацлава Гавела «Праздник в саду». Начинается большая карьера Гавела-драматурга, о которой чуть позже – пора сделать небольшое отступление и ввести в эту книгу одну из ее главных героинь.

Ольга

Шплихалко из Жижкова

Вацлав и Ольга Гавелы провели вместе почти сорок лет, из них больше тридцати были супругами. «Влияние, которое Ольга оказывала на Гавела (а он на нее) было настолько мощным, что тяжело представить, как бы он мог стать тем, кем был, без нее», – решительно заявляет Михаэль Жантовский86.

Еще работая в химической лаборатории, Гавел пытался завести роман со своей коллегой, девушкой по имени Здена. Она ответных чувств к юному лаборанту не испытывала, но относилась к нему вполне доброжелательно. Именно Здена привела в «Славию» двух своих подруг с актерских курсов. Одну из подруг звали Ольга Шплихалова. Кстати, Милош Форман тоже познакомился с первой женой в «Славии» – поистине судьбоносное место.

Если Гавелы происходили из высших слоев пражского общества, то семья Ольги была исключительно пролетарской: ее отец работал конским мясником. Обитали Шплихалы в Жижкове – теперешнее почти хипстерское место со множеством кофеен и богемных магазинов тогда было сугубо рабочим районом. На улице Хельчицкого, где Шплихалы одно время жили, находился кабак для угольщиков и трубочистов – там начинали наливать спиртное в шесть утра, раньше, чем во всех остальных местах. В отличие от Гавела Ольга была в Праге в мае 1945 года и вместе с остальными встречала советских солдат. Те раздавали мыло и дарили детям американский шоколад, но Павел Косатик пишет, что мать Ольги они изнасиловали87.

Ольга была скаутом и еще в 90-х годах говорила, что руководствуется скаутскими правилами в жизни. Большую роль в жизни маленькой Ольги сыграл Milíčův dům – своего рода центр дополнительного образования, который создал в Жижкове в 1933 году писатель и педагог Пржемысл Питтер, озабоченный сложным социальным положением в этом районе Праги. Название центр получил в честь Яна Милича из Кромержижа, чешского средневекового проповедника и предшественника Яна Гуса.

В доме были мастерские, библиотека, спортивный и музыкальный залы, сад с игровой площадкой. Здесь под присмотром педагогов дети делали уроки, посещали кружки по интересам, работали в саду и мастерских, занимались спортом. Уже в 1934 году дом принял детей немецких политических беженцев, покинувших Германию после прихода к власти нацистов, а во время войны стал местом тайной поддержки евреев. Сразу после революции деятельность дома остановилась, а в 1949 году он был закрыт навсегда. Питтеру пришлось покинуть страну; он жил в Германии, а потом в Швейцарии. В 1964 году институт Яд Вашем причислил его к праведникам мира.

Родители Ольги, как и многие люди из рабочей среды, искренне поддерживали коммунистов. Мать Ольги вступила в компартию в 1945 году. Сама же Ольга, напротив, никогда не состояла в Чехословацком союзе молодежи, членом которого был даже «буржуазный сынок» Вацлав, и фрондерскими взглядами обзавелась уже в ранней юности: когда в новостях сообщили о целом поезде подарков, отправленном из Чехословакии Сталину, Ольга заявила, что Сталин похож на восточного деспота, и мать потом долго с ней не разговаривала.

Семья не была религиозной. По анекдотическому семейному преданию, мать посетила церковь только однажды – в 1969 году, чтобы помолиться за победу хоккейной сборной над командой СССР. Как известно, молитвы ее были услышаны. Ольгу тоже нельзя считать практикующей христианкой, хотя в одном из интервью она скажет: «Нет необходимости придумывать другие моральные основы, если все еще действуют десять заповедей, на которые опирались поколения перед нами»88. Равнодушное отношение к религии сказалось и на семейных отношениях Шплихалов. Официально родители развелись, когда Ольге было шесть лет, но продолжали жить вместе, и годом позже у них родился еще один ребенок. В будущем у Ольги Шплихаловой-Гавловой не будет собственных детей, но материнские заботы она узнала еще подростком. У ее сестры Ярославы (она старше Ольги на тринадцать лет) было пятеро детей, с которыми Ольга, конечно же, постоянно возилась. Ближе всех ей стала племянница Ольга, на пять лет младше нее.

Если у Гавелов была материальная возможность дать детям хорошее образование, но с определенного момента возникли чисто политические препятствия, то у Шплихалов о высшем образовании для дочери никто и не помышлял. Уже в юности девушка отправилась работать в обувные мастерские Томаша Бати, где потеряла кончики четырех пальцев, потом работала швеей.

С другой стороны, не нужно представлять жителей рабочего предместья грубой чернью. Мать Ольги очень любила театр и старалась посещать его постоянно. Любовь к театру и кино унаследовала и Ольга. В 1955 году она вместе с другими юными поклонницами отправилась брать автограф у приехавшего в Прагу Жерара Филипа. Уже в зрелом возрасте упоминала среди любимых режиссеров Феллини, Поланского. Любила «Седьмую печать» Бергмана и почти всю французскую «новую волну», кроме Годара. Мы уже знаем, что Ольга ходила на актерские занятия – одна из подруг вспоминала, как она читала монолог Катерины из «Грозы» Островского. Больше того, у девочек из актерской студии появился шанс вступить на серьезное творческое поприще: один из друзей их преподавательницы предложил им попробовать написать сценарий для телевизионного фильма по «Гордости и предубеждению» Джейн Остин. К сожалению, сценарий хода не получил и, вероятнее всего, оказался просто слабым.

Ольга с детства много читала; любила американскую литературу: Хемингуэя, Стейнбека, Фолкнера. Школьный учитель чешского просил своих учеников делать выписки из книг. Ольга нашла тетрадь с этими выписками в конце 80-х и обнаружила там цитаты как из массовых книжек того времени, так и из Бальзака с Достоевским. В интервью самых разных лет называла любимой книгой «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» Лоренса Стерна.

Ольга на три года старше Гавела; они познакомились, когда ей было двадцать, а ему семнадцать лет. Для этого возраста разница довольно ощутимая, поэтому первые ухаживания Вашека девушка отвергла. Их роман начался три года спустя, незадолго до ухода Гавела из технического университета. Вместе с Ольгой, еще до армии, двадцатилетний Вацлав впервые съездил за границу, на польский курорт Сопот. Ольга дождалась его из армии, а со временем устроилась работать билетершей в театр «На перилах» – лишь бы проводить с ним больше времени.

«Восемь лет откладывал женитьбу»

«Отношения с Ольгой были для Гавела бунтом против его буржуазного происхождения, против привычек и семейных ритуалов, против любовной материнской строгости. В Ольге тоже было нечто материнское, но отличное от его матери. Он освобождался от своей семьи, от своего одиночества и инаковости. Ольга же понемногу пересаживала свои корни с Жижкова в интеллектуальную среду театров и кофеен <…> Ольга была в глазах матери Гавела неподходящей партией, и она бессильно наблюдала, как ее старший сын становится богемным художником. Это было против семейных традиций и не отвечало ее ожиданиям», – пишет Эда Крисеова89. Чувство инаковости у Гавела и правда было; он так вспоминал об этом:

В детстве, особенно когда мы жили в загородном доме и я ходил там в местную школу, я в отличие от своих одноклассников и друзей пользовался разными преимуществами и привилегиями <…> У меня была воспитательница, в доме была кухарка, горничная, садовник, шофер. Все это, конечно, создавало между мной и моим непосредственным окружением (или значительной частью его – той, которую представляли мои более бедные одноклассники и наша прислуга) социальный барьер, который я, маленький ребенок, как это ни странно, очень остро чувствовал и тяжело переносил, воспринимая это как свое несчастье.90

Между тем у отца Гавела установились с Ольгой довольно теплые отношения. А вот Божена Гавлова своей классовой брезгливости не преодолела и долго называла Ольгу просто ta holka (что можно перевести и как «эта девушка», и даже как «эта девка»), а приняла ее в качестве члена семьи уже практически на смертном одре, в 1970 году.

Когда Гавел и Ольга наконец (в 64-м) вступили в брак, родители жениха узнали об этом лишь из его письма, отправленного пять дней спустя из маленького отеля неподалеку от Карловых Вар, и адресатом этого письма был только отец Гавела. Вацлав сообщает, что бракосочетание воспринимает как вещь скорее формальную, а де-факто живет с Ольгой уже восемь лет:

Причина откладывать была только одна: мамино неприятие Ольги. Уважать взгляды и чувства родителей ребенок должен, даже когда с ними не согласен, – в духе этой солидной морали я был воспитан, этим духом жил и во имя него восемь лет откладывал женитьбу. Все, однако, имеет свои пределы, свои верхние границы, некую кульминационную точку, когда медленно и неприметно нарастающее количество вдруг перейдет (как учит Энгельс) в новое качество, когда явление само себя как бы поворачивает вспять и само себя отрицает. В моем случае этот поворотный момент реализовался так, что после очень долгого времени, когда я пытался утвердить мораль, в которой был воспитан, настал однажды день, когда с дальнейшим «утверждением» эта мораль стала бы очевидно аморальной. И теперь я женился только потому, что должен был бы как можно скорее плюнуть себе в лицо, если б этого не сделал <…> Ольга никогда не будет так образованна, как мама, имеет во многих вещах гораздо меньший опыт, не знает языков, она совсем не предприимчива и не амбициозна, у нее есть свои недостатки и т.д., и т.д., тем не менее мы хорошо понимаем друг друга, и нам с ней хорошо живется.91

Письмо интересно сразу с нескольких точек зрения. Здесь и курьезная ссылка на законы диалектики в попытке объясниться с собственным отцом. Здесь и готовность довольно пренебрежительно отозваться о любимой женщине, вроде бы защищая ее от нападок. Здесь и довольно четко сформулированная тема противостояния с матерью. «Расхожее наблюдение их общих друзей, что “Ольга была ему скорее матерью, чем женой”, было бы слишком просто интерпретировать в духе дешевой психологии популярных журналов, но Гавел решительно не пытался воспроизвести свои отношения с матерью», – утверждает Жантовский92. Сам Гавел много лет спустя, уже овдовев, скажет, что Ольга была ему «и матерью, и сестрой <…> и всем, чем только возможно», а самое главное, всегда давала ему чувство «уверенности и поддержки»93.

Все в том же письме отцу есть как минимум еще одно интересное место. Гавел пишет, что если, встречаясь с Ольгой, в кого-то и влюблялся, то это проходило так же быстро, как возникало, а если он и получал телесное удовольствие с другими женщинами, то от этого его лишь сильнее притягивало к Ольге. Дескать, именно благодаря этому он понял, насколько постель неважна в сравнении с подлинным взаимопониманием между людьми. В этом признании видится своеобразный сплав наивности и цинизма. Возможно, это стало еще одной причиной того, что письмо адресовано только отцу – такая откровенность кажется более понятной в чисто мужском разговоре. Между тем подобные отношения между супругами остались навсегда.

«Лозунг “секс, наркотики и рок-н-ролл” еще не был сформулирован, а Гавел уже под ним жил – понятно, лишь в той мере, какая была возможна в пробуждающейся от сталинского наркоза Чехословакии», – с иронией пишет Даниэль Кайзер94.

Театральное признание

«Праздник в саду»

В 1963 году Гавел впервые пишет такую пьесу, которая имела настоящий сценический успех и принесла ему славу драматурга, – «Праздник в саду» («Zahradní slavnost»).

Начинал Гавел как абсурдист, и его стиль прекрасно подошел театру «На перилах», где в шестидесятых годах появились первые чешские инсценировки «Лысой певицы» Ионеско и «В ожидании Годо» Беккета. Однако правильнее было бы сказать, что гавеловские комедии шестидесятых совмещают в себе приемы абсурдного театра и политической сатиры, и «Праздник в саду» прекрасно иллюстрирует это сочетание.

Главный герой пьесы, юноша по имени Гуго Плудек, беспокоит своих родителей тем, что совершенно не хочет думать о карьере. Вместо этого он сидит дома и сам с собой играет в шахматы. Родители же хотят для него хорошего будущего, не замахиваясь, правда, на большие высоты. Жизненная философия Плудеков предстает перед нами в гордом монологе отца:

Если на виражах истории разные слои общества меняются своими ролями, то средние слои проходят через эти испытания безмятежно, ведь другие слои на их место не претендуют, так что средним слоям просто не с кем меняться, и они в итоге становятся единственной действительно постоянной силой в истории.95

Родители делают ставку на старого друга отца, который выбился в начальство и должен теперь помочь Гуго. В самом начале пьесы Плудеки ждут этого человека в гости, но тот присылает сообщение о том, что должен присутствовать на празднике своего ведомства. Недолго думая родители отправляют Гуго на праздник, чтобы он там представился влиятельному другу. Приехав на место, Гуго окунается в сложную интригу, разворачивающуюся между двумя бюрократическими службами: распорядительской и ликвидационной. Службы эти то упраздняются, то возникают вновь, то объединяются, и в этом хаосе Гуго внезапно оказывается очень расторопным. Вот характерный диалог:

Директор. Уполномоченный распорядитель? Но распорядители не могут распоряжаться, раз они подлежат ликвидации.

Гуго. Естественно! Поэтому распоряжаться должен уполномоченный ликвидатор.

Директор. Уполномоченный ликвидатор? Но ликвидаторы существуют для того, чтобы ликвидировать, а не распоряжаться!

Гуго. Естественно! Поэтому надо открыть особые распорядительские курсы для ликвидаторов.

Директор. Думаешь?

Гуго. Или, скорее, ликвидаторские курсы для распорядителей.

Директор. Тебе виднее.

Гуго. Лучше всего организовать параллельные курсы: пусть распорядители перепрофилируют ликвидаторов, а ликвидаторы распорядителей.

Директор. А распоряжаться всем этим стал бы перепрофилированный в распорядителя ликвидатор или перепрофилированный в ликвидатора распорядитель?

Гуго. Следует создать еще одни курсы, чтобы перепрофилированные в распорядителей ликвидаторы и перепрофилированные в ликвидаторов распорядители доперепрофилировали друг друга.96

Снова перед нами характерные приемы Гавела. Во-первых, это любовь к языковой игре, к «забалтыванию» своих персонажей. Отец Гуго Плудека все время говорит прибаутками: «Кикимора за прялкой на чердак не лазит», «привыкши драться за комариные соты, не пойдешь плясать с козой в Подлипках», «или ты воображаешь, что сподручно бить влет пустельгу, держа выезд в Глухове». (Гавел придумал эти псевдонародные присказки сам, и они даже были в ходу у продвинутой молодежи, примерно как тексты Ильфа и Петрова в СССР.) Но постепенно Плудек-старший все больше заговаривается, отдельные части его реплик меняются местами, создавая все более бессмысленные сочетания. Уже в середине 80-х Гавел рассказывал:

О чем бы мне хотелось упомянуть, это интерес к языку. Меня интересует его амбивалентность, злоупотребление им, меня интересует язык как организатор жизни, судеб и миров, язык как самое важное искусство, язык как ритуал и заклинание; слово как носитель драматического развития, как удостоверение личности, как способ самоутверждения и самопродвижения <…> О пьесе «Праздник в саду» писали, что ее главным героем является фраза. Фраза организует жизнь, фраза отнимает у людей адекватность, фраза становится правителем, защитником, судьей и законом».97