Вацлав Гавел: жизнь в истории

Иван Беляев

Вацлав Гавел: жизнь в истории

Эта книга никогда не была бы написана и даже задумана, если бы в 2013 году я не приехал в Прагу по программе Vaclav Havel Journalism Fellowship. Мне очень хочется поблагодарить Министерство иностранных дел Чехии, Radio Free Europe / Radio Liberty и Prague Freedom Foundation за создание и поддержку этой программы; Яну Гокувову, Мартинса Затлерса, Седу Степанян, Джоанну Левисон, Эми Леонард, Веронику Розмахелову, Джона Тодороки, Кэрисью Уайсон и Каролину Швабову – за их личный вклад в программу.

Летом 2016 года я впервые задумался о создании русской биографии Вацлава Гавела. Я почти не верил, что у меня получится, но это стало возможным, и я хочу сказать огромное спасибо:

Международному обществу «Мемориал» и лично Борису Беленкину за возможность работы в библиотеке;

Prague Civil Society Center, а также лично Игорю Блажевичу и Виктории Лозински за организацию стажировки в Библиотеке Вацлава Гавела;

всему коллективу Библиотеки, а также лично Мартину Видлаку, Терезе Йоханидесовой и Анне Фреймановой за помощь во время стажировки;

Андрею Кробу и Павлу Фишеру за бесценное общение;

Мирославу Вомачке, Иво Гаджиеву, Веронике Гипшовой, Даниэлю Гуштяку, Мирославу Кшиськуву, Любомиру Котеку и Радеку Стеске за любезно предоставленные фотографии и рисунки. Яне Гольцовой («Paměť národa») и Люции Чепцовой (Институт искусств – Театральный институт) за помощь в поиске иллюстраций, Prague Civil Society Center за поддержку в их приобретении;

Анне Агаповой, Александру Бобракову-Тимошкину, Антону Бочкареву, Остапу Кармоди, Алексею Макаркину, Павлу Миронову, Тимуру Мухаматулину, Ивану Попову, Ольге Серебряной, Ярославу Шимову и Антону Ширяеву за их замечания и уточнения к рукописи;

Юрию Сенокосову, Елене Фанайловой и Андрею Шарому за полезные советы и содействие в поисках издателя;

моей жене Тоне за неоценимый вклад, который она сделала в эту работу и во всю мою жизнь;

ее родителям Евгению Алексеевичу и Нине Николаевне Столяровым, чья помощь давала время и силы работать над книгой;

моим родителям Михаилу Викторовичу и Галине Николаевне Беляевым, которые, к сожалению, уже никогда не смогут эту книгу прочесть, за все, что они когда-либо для меня сделали.

I.

Детство и юность

Конец Австро-Венгрии. Рождение Чехословакии. Появление героя

«Святой Вацлав, воевода земли чешской…»

Всем, кто бывал в Праге, конечно, знакома Вацлавская площадь – на самом деле скорее не площадь, а большой бульвар в центре чешской столицы, связывающий между собой несколько исторических районов города. Здесь, на Вацлавской площади и прилегающих к ней улицах, произойдет множество важных событий и в истории Чехии, и в жизни Вацлава Гавела. Наверное, это лучшее место, чтобы с него начать наш рассказ.

В верхней части Вацлавака, как называют его сами пражане, находится памятник святому Вацлаву – одному из небесных покровителей чешских земель. На постаменте выбиты слова святовацлавского хорала: «Святой Вацлав, воевода земли чешской, не дай погибнуть нам, ни потомкам нашим!» Последние восемь лет именно у этого памятника зажигают свечи в день рождения и день смерти Гавела.

Само имя Вацлав – это западнославянский вариант привычного нам Вячеслав. В наше время оно не входит в число самых распространенных имен у мальчиков, не попадая даже в первую десятку, но раньше было популярнее.

В Средние века его носили несколько чешских королей. Преемником Вацлава Гавела на посту президента Чехии стал его извечный соперник Вацлав Клаус. На страницах этой книги встретятся коммунистический министр Вацлав Носек, диссидент Вацлав Бенда. Любители спорта могут вспомнить хоккеиста Вацлава Недоманского. Примечательно, что еще дед Гавела носил имя Вацслав, а в предыдущих поколениях официально использовался немецкий вариант Венцель. Но, впрочем, об этом чуть позже.

Итак, старший сын пражского предпринимателя Вацлава Марии Гавела и его второй жены Божены, Вацлав Гавел родился 5 октября 1936 года.

Оставалось меньше трех лет до Второй мировой войны, и жестокий ход истории все сильнее набирал обороты. В Германии уже три года у власти нацисты. В СССР принимается «сталинская конституция» и начинаются массовые репрессии. В Испании полыхает гражданская война. Рождается ось Берлин-Рим, а чуть позже – Антикоминтерновский пакт между Германией и Японией.

Однако Чехословакия на первый взгляд еще далека от европейских политических катаклизмов. Газета «Pražské noviny» 4 октября 1936 года выносит на первую полосу новости о валютной реформе в Чехословакии и сообщения о радиодебатах перед скорыми выборами президента США. 5 октября, в понедельник, газета не выходит, а 6 октября на первой полосе все та же валютная реформа – вслед за несколькими европейскими странами Чехословакия снижает содержание золота в кроне.

Правда, появляются сообщение о том, что франкисты атакуют Мадрид, и статья о позиции европейских держав в испанской гражданской войне, но, повторим, на первый взгляд в Чехословакии все спокойно – те же «Pražské noviny» информируют о том, как улучшаются экономические отношения фашистской Италии и Малой Антанты (в нее входили Чехословакия, Румыния и Югославия)1.

Меж тем до мюнхенской катастрофы и краха Первой республики оставалось меньше двух лет – совсем еще молодое государство будет подкошено за несколько недель до своего двадцатилетия.

Гибель империи

Европа цезарей! С тех пор, как в БонапартаГусиное перо направил Меттерних,– Впервые за сто лет и на глазах моихМеняется твоя таинственная карта!

Осип Мандельштам сочинил эти стихи в сентябре 1914 года, и они оказались пророческими – через четыре с небольшим года победители Первой мировой перекроили карту, вызвав к жизни сразу несколько новых государств. А всего за несколько недель до Мандельштама чешский политик Карел Крамарж написал в редакционной колонке для газеты «Národní listy»: «После этой чудовищной войны мы не узнаем карту Европы»2.

Через пятнадцать лет Маяковский в «Стихах о советском паспорте» назовет существование Польши «географическими новостями». Хотя в этом смысле появление Чехословакии стало куда большей географической новостью, и тому было несколько причин. Речь Посполитая исчезла с карты Европы лишь в конце XVIII века, а до того на протяжении столетий оставалась сильным и заметным государством.

Но и разделы Польши не могли уничтожить представление о ней как об историческом, географическом и культурном факте. Польши не было на политической карте, но она, безусловно, существовала. Чешские земли уже в первые века своего существования попадают в орбиту Священной Римской империи. Чешское королевство и сами чехи в разное время играли в империи разную роль – достаточно вспомнить императора Карла IV, гордившегося своим чешским происхождением и фактически переместившим центр империи в Прагу (припомним между делом, что и Карл IV тоже тезка нашего героя – в детстве мать-чешка назвала его Вацлав).

Самым трагичным поворотом в истории отношений чехов с империей становится Тридцатилетняя война, положившая начало истреблению чешской аристократии, германизации и уничтожению гуситского наследия.

Словакия же вовсе не имела своей государственности, если не считать Великую Моравию – почти легендарное государство, прямая связь которого с современной Словакией не так однозначна. Исторически словаки оказались подданными короны святого Иштвана, и перед Первой мировой войной территория нынешней Словакии находилась в границах Венгерского королевства.

Итак, ничего, что называлось бы Чехословакией, до 1918 года не существовало. Это слово, как, например, и слово Югославия, пришлось придумать для государства, созданного при поддержке Антанты на обломках разгромленной Австро-Венгрии.

Уже в самом начале войны в Париже, Лондоне, Петрограде, а вскоре и в Вашингтоне начинают свою работу представители славянских народов Австро-Венгрии, пытающиеся доказать: поляки, чехи и хорваты – это естественные противники центральных держав, готовые бросать оружие и переходить на сторону Антанты. Чехов в этой сложной политической работе представлял в первую очередь уже немолодой профессор философии Томаш Гарриг Масарик (часто именуемый просто TGM) – в начале войны ему шестьдесят четыре.

Масарик родился в небогатой семье в моравском Годонине (там и сейчас живет лишь 25 тысяч человек, но нам встретятся еще два уроженца этого городка: уже упомянутый хоккеист Вацлав Недоманский и экономист Вальтер Комарек). Отец Томаша служил кучером, а мать кухаркой. Семья, что любопытно, была смешанной, и отец мальчика был словаком.

Томаш смог поступить в Венский университет, где учился у философа и психолога Франца Брентано (его студентами в разные годы были Гуссерль и Зигмунд Фрейд). В 1879 году он написал диссертацию «Самоубийство как массовый социальный феномен современной цивилизации».

В начале 1880-х Масарик вместе с женой, американкой Шарлоттой Гарриг (ее фамилию он сделал частью своего полного имени), переезжает из Вены в Прагу, где в 1882 году получает место профессора в только что созданной чешской части Карло-Фердинандова (ныне просто Карлова) университета. Он ведет активную общественную жизнь, сотрудничает с несколькими журналами, несколько раз избирается в чешский сейм и имперский совет.

Интеллектуальную и политическую смелость Масарика прекрасно иллюстрируют два эпизода из его жизни.

Во-первых, он стал одним из главных разоблачителей двух исторических фальшивок: Краледворской и Зеленогорской рукописей. «Если коллеги Масарика, историки и лингвисты, выступали против “рукописей” в поисках научной правды, то участие в споре самого ТГМ обусловливалось мотивами прежде всего этическими, из коих следовали политические: “здание” чешского национального “проекта” не могло строиться на лжи <…> Поэтому, хотя собственно научный вклад Масарика в “разоблачение” “рукописей” был скромным, из всех противников их подлинности он защищал свои позиции наиболее яростно», – пишет филолог и историк Александр Бобраков-Тимошкин3.

Во-вторых, в 1899 году Масарик громко выступил по делу о «кровавом навете». Молодого еврейского бродягу Леопольда Хильснера обвинили в убийстве юной чешки. Она погибла в Песах, и на Хильснера обрушилось подозрение, что убийство было ритуальным. В конечном счете Хильснер был осужден (в ходе следствия на него повесили убийство еще одной молодой девушки) и приговорен к смерти. В 1901 году милостью Франца-Иосифа казнь заменили пожизненным заключением, а в 1918-м Хильснера амнистировал последний австрийский император Карл I, но реабилитирован он не был. Достижением Масарика стало лишь то, что в приговор не вошли обвинения в религиозных мотивах убийства, но публичная защита еврея обошлась ему дорого – в народе гулял злобный стишок: «Zasloužil bys, Masaryčku, jít s Hilsnerem na houpačku!» («Заслужил ты, Масарик, идти с Хильснером на виселицу»)4.

Уже осенью 1914 года Масарик уезжает за границу. Его ближайшим соратником становится его же ученик и будущий преемник на посту президента Эдвард Бенеш. После Карлова университета Бенеш учился во Франции и Германии, а в 1908 году защитил в Дижоне диссертацию на показательную тему «Австрийская проблема и чешский вопрос. Изучение политической борьбы славянских народов в Австрии», которую Карлов университет признать отказался. Тем не менее последние годы перед войной Бенеш преподавал там на философском факультете.

Еще одна важная фигура – словак, офицер французской армии Милан Растислав Штефаник, также много сделавший для пропаганды чехословацкой идеи. Летчик и астроном, яркая и незаурядная личность, он даже стал французским генералом, но вскоре после войны погиб в авиакатастрофе.

«Всюду нас мало знают…»

Отношение к этим людям в столицах Антанты не всегда было одинаковым. «До лета 1915 года я ознакомился с положением в главных союзнических государствах и убедился, что всюду нас мало знают и что у нас нет серьезных политических связей», – писал Масарик в своей книге «Мировая революция». И там же: «Тяжелой задачей для нашей пропаганды в Америке и всюду являлось убедить в необходимости разделения Австро-Венгрии. К Вене не было той непосредственной политической неприязни, какая была к Берлину»5.

И ведь судьба Австро-Венгрии могла быть совсем другой, выйди она из войны хотя бы в начале 1918 года. В январе конгрессу США был представлен разработанный президентом проект мирного договора – «14 пунктов Вильсона». Пункт номер десять гласил: «Народы Австро-Венгрии, место которых в Лиге Наций мы хотим видеть огражденным и обеспеченным, должны получить широчайшую возможность автономного развития»6.

Однако зима 1918 года еще не принесла ни окончания войны, ни сепаратного мира Антанты с Австро-Венгрией. А это означало, что ход истории пошел именно по тем рельсам, по которым его направляли Масарик и Бенеш.

И пошел стремительно! С лета 1918 года союзные страны одна за другой признают работающий в Париже Чехословацкий национальный совет основой будущего правительства. 14 октября это правительство создается.

16 октября опубликовано последнее официальное обращение к Вудро Вильсону со стороны Карла I. В нем среди прочего содержалось предложение автономии для чехов, но не говорилось ни о решении польского вопроса, ни о судьбе народов, населяющих Венгерское королевство, ни о будущем южных славян.

Через два дня обращение было Соединенными Штатами отвергнуто. Вудро Вильсон сообщил, что федерализация Австро-Венгрии уже не является достаточным условием для мира, а Чехословацкий национальный совет признается Антантой в качестве воюющей стороны и своего союзника. В это же время Масарик отправляет Вильсону декларацию о независимости Чехословакии – она была опубликована 18 октября и стала известна как Вашингтонская декларация.

28 октября в Женеве произошла встреча Эдварда Бенеша с Карелом Крамаржем – представителем «домашнего сопротивления», известного как «Мафия». На этой встрече были определены основные черты государственного устройства новой страны – в частности, решено, что Чехословакия станет республикой, а первым президентом должен быть Масарик. В тот же день Национальный комитет Чехословакии принимает закон об учреждении независимого чехословацкого государства и о его создании провозглашается на площадях Праги.

13 ноября была утверждена временная конституция Чехословакии, а Национальный комитет переименовал себя в Революционное национальное собрание. На следующий день оно еще раз провозгласило чехословацкую независимость (это событие, как мы видим, произошло по меньшей мере дважды) и избрало Масарика президентом страны. Первым председателем правительства стал Карел Крамарж. Эдвард Бенеш занял пост министра иностранных дел – этот портфель сохранится за ним в течение 17 лет, несмотря на все политические кризисы и смены кабинетов. В скором времени Сен-Жерменский и Трианонский мирные договоры окончательно похоронили Австро-Венгрию.

Так на свет родилось новое государство, известное в историографии как Первая республика. Его государственное устройство будет вполне официально построено на тотальном отрицании австрийского наследия. Томаш Масарик назовет это словом odrakouštět, которое можно перевести как отавстриячиться7 или разавстриячить.

Но справедливо ли такое отношение к имперскому прошлому? Многие готовы с этим поспорить. «Позднее националисты и коммунисты в один голос утверждали, что Габсбургская империя была “тюрьмой народов”. На самом деле Австро-Венгрия представляла собой скорее инкубатор, в котором росла и зрела культура, а вместе с ней и национальное самосознание чехов и словаков, хорватов и словенцев, сербов и румын», – пишет историк Ярослав Шимов8.

«Возникающее чешское государство помимо поддержки держав-победительниц также пользовалось “поддержкой” исчезнувшей Австро-Венгрии, поскольку оно могло опереться на его законодательство, экономические и социальные институты, демократическую политическую систему», – уверен чешский публицист и, кстати, многолетний непримиримый критик Вацлава Гавела Эммануил Мандлер9.

Отношение чешского общества к Вене явно не было однозначным. Как ни крути, но чехи составляли 13% габсбурской армии на полях Первой мировой – только погибших среди них оказалось больше, чем всех чехословацких легионеров, поставленных под ружье Антантой. Еще в 1917 году чешские депутаты имперского совета приняли несколько резолюций, заявляющих о лояльности империи.

Конечно, эти выступления легко списать на военное время, когда открытая оппозиция Габсбургам была попросту невозможна. Но не стоит забывать, что даже отец-основатель Чехословакии начинал как вполне лояльный империи политик – историк Вратислав Доубек в своем биографическом очерке называет молодого Масарика «убежденным австрийцем»10.

А в 2016 году журнал Reflex поместил на обложку портрет улыбающегося Франца-Иосифа с подписью «Чехи любили своего императора». Так что упрощенно-негативное представление об Австро-Венгрии, для русского читателя еще и подкрепленное сатирическим гением Ярослава Гашека, не стоит принимать как единственно верное.

Рождение нации

Первая республика, конечно, не вернется и вернуться не может <…> Однако ценности, из которых выросла Первая республика, и опыт, который она дала нашим народам, на мой взгляд, всегда будут важным источником вдохновения, независимо от того, какую историческую форму примет путь к демократии.11

Вацлав Гавел написал это в 1988 году, к 70-летию чехословацкой независимости. Насколько же правдив образ Первой республики как передового и процветающего государства, оазиса демократии в тогдашней Центральной Европе? Ответ на этот вопрос не так прост, как может показаться.

Для начала, Чехословакия была, вне всякого сомнения, гораздо более свободным и демократичным государством, чем большинство ее ближайших соседей: Польша, Венгрия или Румыния. В стране успешно функционировали партийная и парламентская системы, цензура была довольно мягкой, на протяжении всех двадцати лет Первой республики не случалось ни узурпации власти, ни военных переворотов.

1920-е и 1930-е годы – время колоссального образовательного рывка. Если первый в новейшей истории и единственный довоенный университет, где давалось образование на чешском, появился лишь в 80-х годах XIX века, то к 1937 году в стране их было шестнадцать. Уровень неграмотности к 1930 году упал до 4%, и это с учетом очень бедной и отсталой Подкарпатской Руси (территория, после Второй мировой войны присоединенная к Украинской ССР)12.

Еще в конце XIX – начале XX века Чехия стала одним из самых промышленно развитых регионов мира. Перед Первой мировой войной ВВП на душу населения в чешских землях был на 21% выше, чем в среднем по империи13; в Богемии и Моравии была сосредоточена половина промышленности Австро-Венгрии14.

Занимая лишь 22% территории Австро-Венгрии и представляя четверть населения империи, Чехословакия получила в свое распоряжение непропорционально большую часть имперской промышленности – во многих отраслях от 70 до 90%! Даже с учетом относительно аграрной Словакии и уж совсем аграрной Подкарпатской Руси Чехословакия входила в десятку самых индустриально развитых стран мира15.

Более пристальное рассмотрение статистики покажет, что даже с этим промышленным багажом экономика страны была не так уж эффективна. Например, некоторые подсчеты указывают, что по ВВП на душу населения Чехословакия уступала Бельгии или Дании почти вдвое16.

Одновременно стоит признать «управляемый» характер чехословацкой демократии. На протяжении большей части истории Первой республики законодательная власть концентрировалась в руках пятерки крупнейших партий. В 1933 году был принят закон, дающий президенту экономические полномочия в обход парламента во время великой депрессии. В парламенте существовал Постоянный комитет из 16 депутатов и 8 сенаторов, и он решал парламентские вопросы между сессиями.

Если верить коммунистическим источникам, которые приводит Йозеф Корбел (чешский дипломат и историк, отец Мадлен Олбрайт), то в столкновениях полиции с рабочими в первой половине 30-х годов было убито 29 человек, еще 101 человек был ранен17.

В оппозиционной прессе Эдварда Бенеша с сарказмом называли «дофином» – все понимали, что именно он унаследует президентское кресло после смерти или добровольной отставки Масарика, и в 1935 году именно так и произошло.

В стране существовал своеобразный культ личности Масарика. Американский историк чешского происхождения Ярослав Пеликан вспоминал, что в его семье фотография президента висела на стене рядом с христианскими образами. Университет в Брно переименовали в Масариковский еще при жизни главы государства.

Уже будучи президентом, Масарик восемь раз выдвигался на Нобелевскую премию мира. Трижды, что удивительно, его выдвигал еще до и во время войны философ Франтишек Дртина, отец известного в будущем политика Прокопа Дртины. Отметим мимоходом, что в студенческой юности Франтишек снимал комнату у прадеда Вацлава Гавела.

Когда в 1926 году один из немецких журналов спросил известных европейских интеллектуалов, кто мог бы стать президентом воображаемых Соединенных Штатов Европы, Бернард Шоу ответил «естественно, Масарик». Мировая популярность Масарика и представление о Чехословакии как стране «любимцев Антанты» со временем сыграют с ней злую шутку – для чехов станет потрясением то, как союзники обойдутся с ними перед Второй мировой войной.

Кроме того, отмечает британский историк Норман Дэвис, «Чехословакия имела репутацию демократии, которая была прочнее за рубежом, чем среди собственных меньшинств: немцев, словаков, венгров, поляков и русинов»18. Когда внешние враги успешно разыграют против Чехословакии карту ее внутренних национальных проблем, а союзники не придут к ней на помощь, молодое государство рухнет. Но и об этом чуть позже, а пока вернемся к нашему новорожденному герою, точнее, к его семье.

Семья Гавелов

Скромное обаяние буржуазии

Вся династия Гавелов и многие ее представители сами по себе вполне заслуживают отдельных книг, и на чешском языке такие книги уже появляются.

Несколько поколений этой семьи создали великолепную историю становления чешской буржуазии, ее участия в процессе национального возрождения внутри австро-венгерской монархии, а затем деятельного вклада в созидание нового чехословацкого государства. Эту историю создавали успешные предприниматели, но ими двигали отнюдь не только их коммерческие амбиции. Находилось место и для культурных устремлений, и для искреннего желания служить обществу. «Предпринимательство в том лучшем смысле слова, который я еще ребенком узнал в среде, где я рос, всегда было чем-то большим, чем просто погоня за прибылью», – вспоминал Вацлав Гавел уже в 90-х годах19.

Прапрадед Гавела, Вацслав Франтишек Гавел (1792–1848), был мельником. Мельница его находилась в самом центре города, на «смиховской» стороне Влтавы, между современными мостами Йирасека и Палацкого, и до наших дней, конечно, не сохранилась.

Его единственный сын, Вацслав Юлиус (1821–1884), был вынужден продать мельницу, чтобы обеспечить приданое своим восьми сестрам. Он служил весовщиком на вокзале (для человека XIX века служба если не престижная, то вполне солидная) и сдавал комнаты студентам. Так, в юности у Гавелов жил и столовался Франтишек Дртина – будущий преподаватель философии, депутат имперского совета от партии Томаша Масарика. Его сын Прокоп Дртина станет одним из ближайших соратников Эдварда Бенеша, поработает чехословацким министром юстиции после Второй мировой, отсидит больше десяти лет в коммунистической тюрьме и скончается лишь в 1980 году; передача мемуаров Прокопа Дртины за границу будет одним из пунктов обвинения на большом процессе против группы диссидентов, включая и правнука Вацслава Юлиуса Гавела.

Смерть Вацслава Юлиуса парадоксальным образом вытолкнула его сына в большую коммерцию. Молодому Вацславу (1861–1921) потребовались деньги на похороны отца, пришлось занимать у еврея-ростовщика. Потом Вацслав этот долг успешно выплатил, но еврею понравилась деловая хватка клиента – он стал давать ему небольшие поручения, а потом предложил кредит для открытия своего дела. Вторым источником капитала стало наследство, которое жене Вацслава Эмилии оставил несостоявшийся жених ее тетки.

Со временем дед нашего героя Вацслав Гавел получил в Праге большую известность как успешный девелопер. Он возвел полтора десятка больших домов, построил первый в городе искусственный каток. И что самое главное – создал «Люцерну».

Этот торгово-развлекательный комплекс, примыкающий к Вацлавской площади и занимающий место между Штепанской и Водичковой улицами, существует по сей день, автор этой книги даже ходил туда на дискотеку. «Люцерна» была настоящим детищем своего времени – времени быстрого технического прогресса (это первое в Праге здание из железобетона) и, конечно, времени бурного развития городской жизни. Вацслав Гавел понимал, что большому городу нужна своя индустрия досуга. «Люцерна», с ее магазинами, кафе, одним из крупнейших пражских кинотеатров той эпохи, отвечала этому запросу – она стала местом, где было приятно, интересно и модно проводить свободное время.